5.2. Хеллвилльские хроники
5.2. Хеллвилльские хроники
Неприятности начались сразу…
Адмирал хотел с возможной быстротой идти вперед. После падения Порт-Артура в этой быстроте была наша единственная надежда. И надежда обоснованная.
Японский флот был еще отнюдь не приведен в порядок после годичного крейсерства в Порт-Артуре. Выше говорилось, что 10/23 января 1905 года наши офицеры видели в Куре «Микаса» без кормовой башни — до сих пор ликвидировались последствия победного боя у Шантунга. И капитан 2-го ранга Лутонин добавляет, что ремонт «Микаса» длился восемь месяцев начиная от 28 июля / 10 августа. Получается, вообще до начала апреля 1905 года!
Адмирал спешил. А Петербург продолжал с неуклонностью вставлять палки в колеса. Простым недоумием это трудно объяснить. Как и занятие в 1897 году Порт-Артура вместо Мозампо.
Неприятности начались сразу после прихода на Мадагаскар. Сначала Носси-Бе вместо Диего-Суарец. Маршрут на Восток автоматически удлинился больше чем на тысячу верст. А уж одного угля зря сколько пожгли. Одно из стандартных обвинений в адрес адмирала Рожественского состоит в том, что погрузки угля стали для него пунктиком в ущерб боевой подготовке. Станут тут при таком мудром руководстве из Петербурга.
Дальше — больше. 3 января последовало категорическое подкрепленное Высочайшей санкцией запрещение эскадре идти вперед. Хронологический перечень событий похода и боя 2-й эскадры сообщает об этом с похвальной лаконичностью:
«19 декабря. Сэнт-Мари. Морское Министерство уведомило вице-адмирала Рожественского о состоявшемся решении послать на усиление 2-й эскадры отряд контр-адмирала Небогатова в составе эск. бр. “Император Николай I”, бр. береговой обороны “Адмирал Сенявин”, “Адмирал Ушаков” и “Генерал-Адмирал Апраксин”, крейсер “Владимир Мономах”, пароход “Русь” (с воздухоплавательным парком), буксир “Свирь”, госп. судно “Кострома” и 3 угольных транспорта “Курония”, “Ливония” и “Ксения”.
Вследствие посылки этого отряда в маршруте 2-й эскадры на Дальний Восток должны быть сделаны изменения.
Вице-адмирал Рожественский просит Морское Министерство не делать перемен в маршруте эскадры, так как “иначе он не может отвечать за эскадру” (тел. № 913: дело № 9)».
25 декабря. Индийский океан. Отряд на пути в Носси-Бе.
Вице-адмиралом Рожественским получена Высочайшая телеграмма с приказанием ожидать на Мадагаскаре прихода отряда капитана 1-го ранга Добротворского и дать указания относительно маршрута для готовящегося к походу на Дальний Восток отряда контр-адмирала Небогатова.
Вице-адмирал Рожественский ответил 1 января (№ 946):
“Полагая, что отряд Небогатова может прибыть лишь в апреле и, вероятно, потребует здесь крупного ремонта, а отряд Добротворского не дойдет до Носси-Бе ранее конца января, я не могу определить, где буду в то время, когда Добротворский и Небогатое пересекут Индийский океан».
«27 декабря. Носси-Бе. Морское Министерство известило вице-адмирала Рожественского о приближении к Мадагаскару отряда капитана 1-го ранга Добротворского и о скорой готовности к походу отряда контр-адмирала Небогатова».
Отряд капитана 1-го ранга Добротворского «приближался» к Мадагаскару еще месяц с лишком[188]!
Поэтому такое сообщение Морского Министерства можно рассматривать как сознательную дезинформацию и Командующего 2-й эскадрой, и Государя Императора, Высочайшими повелениями которого формально задерживалась эскадра.
1905 год
«Январь 1. Носси-Бе. Адмирал Рожественский сообщил в СПб. о том, что он сомневается в своевременном приходе отрядов капитана 1-го ранга Добротворского и контр-адмирала Небогатова, и уведомил, что уйдет с эскадрой дальше не позже 6 января».
Как видим, Адмирал был стопроцентно прав в своих сомнениях и собирался действовать по плану, который и сейчас можно признать единственно разумным и ведущим к успеху.
В Петербурге «кому надо», считали аналогично. Поэтому последовали оргвыводы:
«3 января. Носси-Бе. По Высочайшему повелению 2-я эскадра задержана на Мадагаскаре впредь до особых распоряжений»{185}.
«5 января на Мадагаскаре начался сезон дождей. Суда эскадры поочередно догружаются углем, чтобы иметь все время полный запас угля».
«6 января. Адмирал Рожественский доносит в СПб., что германские угольщики отказываются сопровождать эскадру после Мадагаскара, и просит Высочайшее разрешение не оставаться далее на Мадагаскаре»{186}.
Вы не находите, что существует удивительная согласованность в окриках «Стоять! Не двигаться!» из Петербурга и «внезапном» отказе от выполнения своих обязательств германских угольщиков? Есть еще некоторые неразъясненные официальной историей согласованности. А именно.
Обратим внимание на…
Первое. По показаниям адмирала Авелана, приведенным выше, отказ германских угольщиков был формально мотивирован тем, что в договоре не предусматривался случай падения Порт-Артура. Однако по-прежнему гарантировалось возмещение с лихвой всех убытков угольной компании, включая неприятности с самими угольщиками. И с чисто коммерческой точки зрения было абсолютно все равно, куда сопровождать эскадру: в Порт-Артур или Владивосток. Никто не собирался заставлять угольщики проходить с эскадрой Цусиму.
Поэтому в отказе чувствуется отнюдь не коммерческий, а изворотливый юридический ум, нашедший в контракте нечто, напечатанное мелким шрифтом снизу, для подыскания повода.
Второе. То, что адмирал Рожественский, сам весьма деловой человек, все-таки подписал контракт с такой оговоркой, означает, что он хотел привести эскадру именно в Порт-Артур до его падения. И мы знаем, что это было реально. Порт-Артур мог держаться, по крайней мере, до февраля, а приближение 2-й эскадры удесятерило бы силы защитников.
На подходе же к Порт-Артуру эскадре бы пришлось иметь дело с японским флотом, потрепанным годичной осадой, неотремонтированным, неперевооруженным и вынужденным держать хоть часть своих броненосных сил в Цусимском проливе для подстраховки от рейдов оставшихся Владивостокских крейсеров. И чем бы мог закончиться этот бой коротким февральским зимним днем на подступах к Порт-Артуру, вопрос сложный. Но ясно, что уж во всяком случае не как в мае. В случае же победы, вовсе не невозможной, и во Владивосток можно было бы идти совсем с другим настроением. Или вовсе Дальний у японцев отбить. Все же готовый порт. Зря что ли витте с юговичами старались — пусть и на Россию поработает.
Короче — возможны были варианты. Их и постарались устранить сдачей Порт-Артура и задержкой эскадры. На редкость совмещенные во времени действия. Это только кажется, что второе вызвано первым. Смотрите, впрочем, сами.
Третье. Примечательно, что категорический запрет 2-й эскадре двигаться на Восток поступил ровно через тринадцать дней после того, как американский военный наблюдатель в японской армии капитан 1-го ранга Пейтон С. Марч (позднее Начальник штаба армии США) представил своему высшему руководству доклад № 6 от 3 января 1905 года, где он дал описание «так называемого сражения на реке Шахэ, в котором японцы впервые не имели успеха:
“Результат этого сражения, — писал он, — ясно сказался на всех японских генералах, с которыми я общался. Они, кажется, впервые поняли, или, по меньшей мере, впервые открыто показали, что осознали размах того конфликта, который затеяли”. Именно под влиянием такого неожиданного хода событий японцы попросили президента Теодора Рузвельта стать их посредником в поисках мира»{187}.[189]
Президенту Рузвельту и его «братьям» стало ясно, что если «Суворовы» пройдут во Владивосток, на возможности победы Японии в войне, а значит и на тщательно подготавливаемой «русской» революции в 1905 году можно ставить крест.
Доклад каперанга Марча датирован по новому стилю. Приказ же адмиралу Рожественскому датирован также 3 января, но по стилю русскому, что соответствует 16 января стиля нового. Учитывая, что в 1905 году не было современных средств связи, оперативность была проявлена отменная: адмиралу Того дали те самые полгода на перевооружение и ремонт!
Четвертое. «Международное бюро сотрудничества масонов», допуская возможность радикальной и необратимой утраты Японией своего неустойчивого военного «превосходства», 22 января/4 февраля 1905 года рассылает по всем масонским объединениям, ложам и группам обращение, призывающее организовать пропаганду за прекращение русско-японской войны{188}.[190]
Именно за выполнение этого «партийного» поручения — не скажешь ведь «ложного» у «объединенного» или «группового» — и получил год спустя свою Нобелевскую премию мира «брат» Теодор Рузвельт.
«Не могу командовать эскадрой без свободы распоряжений»
«7 января… Адмирал Рожественский сообщает Морскому Министерству, что провиант и машинные материалы на исходе, и просит о немедленном их заказе и посылке в Сайгон на пути следования 2-й эскадры».
«9 января. Дождь. Адмирал Рожественский испрашивает Высочайшее разрешение на уход с Мадагаскара, не ожидая прихода отряда капитана 1-го ранга Добротворского, вследствие начала сезона ураганов и опасения, что вследствие больших жаров в Носси-Бе на эскадре может развиться большая смертность».
«13 января. В 8 час. утра отряд броненосцев (кроме бр. “Сисой Великий”, у которого повреждение в машине) и крейсеров “Алмаз”, “Дм. Донской”, “Аврора” и “Адм. Нахимов” вышел в море на учебную стрельбу по пирамидальным щитам с расстояния 25 кабельтов».
Как прокомментировал в своем дневнике командир «Авроры»: «…стреляли плохо из-за слишком малых щитов и слишком малой практики комендоров».
«14 января…Адмирал Рожественский сообщает, что он не может принять на себя ответственность за дальнейшее пребывание эскадры на Мадагаскаре и просит разрешения идти дальше. “Не могу командовать эскадрой без свободы распоряжений”».
Больше, чем солдатское мужество
Здесь мы на минуту прервем Хронологический перечень и заметим, что надо обладать определенной бессовестностью, чтобы после таких сообщений говорить, по примеру капитана 1-го ранга графа Капниста в Книге седьмой официальной истории русско-японской войны на море, что адмирал Рожественский виноват сам в том положении, в котором очутилась эскадра в мае перед боем в Корейском проливе. Его-де еще на Совещании предупреждали. А он вот не внял. 99% вполне приличных начальников, даже по тем временам, просто бы забили болт на все дальнейшее и уже действительно дождались бы в том же Носси-Бейске, как стали вскоре именовать Helleville на эскадре, не только Добротворского с Небогатовым, но момента поистине судьбоносного: когда Куропаткин, или кто там вместо него, стронется вперед с Сыпингайских позиций и понадобится помощь флота победоносную русскую армию из Кореи в Японию перевозить. Чтобы Микадо пленять — согласно плану. А до корейских портов, освобожденных от японцев, эскадра по любому бы добралась. Желтое море — это вам не Цусима. Никакого Соединенного флота на разведку и перекрытие пути не хватит.
А не пойдет Куропаткин вперед — так на то Господь Бог и начальство в Петербурге. Оно пусть волнуется.
Взять в таких условиях ответственность за эскадру — это уже больше, чем солдатское мужество. Это принятие на свои плечи ответственности за Россию. За так нещадно предаваемые и продаваемые Веру, Царя и Отечество.
Учения и боевая подготовка в районе экватора
Отметим, кстати, что и в этих крайне неблагоприятных условиях все дни эскадры заняты были учениями и боевой подготовкой. Адмирал понимал, что только так он может как-то уберечь личный состав от разлагающего влияния затянувшейся стоянки в разлагающем климате.
Начинать же приходилось практически с абсолютного нуля. В приказе от 25 января 1905 года Адмирал писал: «Маневрирование эскадры было нехорошо. Простейшие последовательные повороты на 2 и на 3 румба, при перемене курса эскадры в строю кильватера, никому не удавались: одни при этом выходили внутрь строя, другие выпадали наружу, хотя море было совершенно спокойно и ветер не превосходил 3 баллов. Повороты “вдруг” были особенно дурны. Стрельба из больших орудий была бесполезным выбрасыванием боевых запасов».
Как при всем этом должен был вести себя Адмирал с командирами и офицерами эскадры? Неудивительно, что он стал повышенно резок, как и любой Командующий, видящий разложение, неумение и нежелание учиться со стороны своих подчиненных.
И вот здесь придется сказать несколько слов о тщательно муссируемых рассказах о резком, доходящем до грубости обращении адмирала Рожественского с этими самыми подчиненными.
Во-первых, из приведенных выше материалов уже видно, что с разными подчиненными и обращались по-разному. Как и с кораблями и их командирами. На «Александре» и на «Авроре» было, к примеру, все тип-топ — так им и благодарности шли устно и в приказе. Отзывы князя Гагарина мы читали, а дневники Егорьева и врача «Авроры» Кравченко напечатаны — каждый может легко сам убедиться. Лейтенант Рихтер, командир «Быстрого», тоже, помнится, говорил, что слова грубого не слыхал от Адмирала.
А если тот же Озеров пил у себя на «Сисое» запоем и офицеров подбивал компанию составить, так неудивительно, что приходилось ему слышать от Рожественского не просьбы о ценных советах, а напротив: указание на полную негодность командира линейного корабля, так ведущего себя в таком походе. А уж то, что Озеров в своих показаниях к себе за компанию и других — погибших в бою — командиров подтащил, так это на его, Озерова, совести.
Письма подчиненных как материал для характеристики руководителя
Во-вторых, несомненно, при прочих равных в первую очередь попадались под горячую руку свои «суворовские» офицеры.
Каждый знает по опыту, какая неприятная штука служебный нагоняй, особенно, не дай Бог, при очевидцах. Каждый помнит, какие чувства долго испытываешь потом к «любимому» начальнику независимо от справедливости полученной нахлобучки. Но в мирных условиях можно пожаловаться на зверя начальника маме, жене или подруге, друзьям и знакомым. И все отзывы останутся только малозаметным сотрясением воздуха. В условиях походно-полевых или военно-морских ни жен, ни друзей, ни родителей под боком, как правило, нет, да и с подругами бывает не густо. Для выражения эмоций остается жанр эпистолярный — письма. Обиженные офицеры в зависимости от темперамента жаловались на Рожественского или хаяли его в письмах женам и родителям, друзьям и знакомым, а по этим письмам историографы 2-й эскадры до сих пор почему-то оценивают именно адмирала Рожественского, а отнюдь не их авторов.
За примерами далеко не идти. Оценка Адмиралом стрельб уже известна из приказов, приведенных выше. Удивительно ли, что старший артиллерист «Суворова» лейтенант Владимирский в письмах жене выражает явное недовольство Командующим: «Адмирал, кажется, скоро совсем спятит. По ночам ему все чудятся ракеты, то есть что атакуют миноносцы, а в обращении с подчиненными дошел до того, что одного командира миноносца, капитана 2-го ранга, схватил за шиворот».
Лейтенант Владимирский мог не знать, какие разведданные получает Адмирал о наличии в Мозамбикском заливе японских кораблей, но уж о том, что на миноносце «Блестящий» из-за пьянства матросов перевернулась шлюпка и трое из них утонули, ему, скорее всего, было известно. Что должен был делать Адмирал, у которого подобных случаев было примерно по двадцать на дню, с командиром «Блестящего» капитаном 2-го ранга Шамовым, допустившим пьянство, усугубленное указанными последствиями, на борту миноносца? Что было бы с Шамовым во времена не столь далекие, объяснять, думаю, не нужно. Но шиворотом бы точно не отделался бы.
Младший минный офицер с «Суворова» лейтенант Петр Александрович Вырубов 1-й — во всех отношениях отличный парень, старый дальневосточник, доброволец, русский патриот и ненавистник всех либералов, демократов, революционеров и прочих предателей Царя и Отечества, один из трех офицеров, отказавшихся покинуть горящий «Суворов», — был при этом очень самолюбивым молодым человеком, что бывает, и еще как бывает.
В начале проводимых на эскадре в Носси-Бе учений в боевой части, которой заведовал лейтенант Вырубов, случались неприятные накладки — типа мины не вылетают из аппаратов, что вызвало, и возможно не один раз, адмиральские филиппики в адрес младшего минера. Свою обиду лейтенант изливал в письмах к отцу: «В своем адмирале мы окончательно разочаровались, — пишет он 22 января. — Это человек, совершенно случайно заслуживший такую хорошую репутацию. На самом деле он самодур, лишенный каких бы то ни было талантов. Он уже сделал и продолжает делать ряд грубых ошибок. Одна надежда на его личную храбрость, благодаря которой мы хоть будем иметь возможность хорошо подраться»{189}.
То, что сам Вырубов не мог обеспечить в военное время безотказную работу своей боевой части на корабле, он себе легко прощал. Как же вы не понимаете? Угольные погрузки и вообще.
А вот каково было провести такую эскадру от Либавы до Мадагаскара, не потеряв ни одного корабля, и обогнуть при этом мыс Доброй Надежды?
К сожалению, лейтенант, видимо, считал это легким упражнением для начинающих судоводителей.
Но вот, что любопытно и что почему-то опускают все критики Адмирала, любящие ссылаться на письма 25-летнего лейтенанта из русского уездного городка Носси-Бейска. В том же письме от 22 января несколькими абзацами выше Вырубов в рассказе об эскадренных стрельбах говорит дословно следующее.
Стрельба эскадры глазами лейтенанта Вырубова: из шести пять!
«13, 18 и 19-го выходили в море всей эскадрой и стреляли по щитам.
Первая стрельба была неважная, но вторая и особенно третья прекрасные…
Особенно хорошо стреляли 12-дюймовые башни: носовая, например, из 6 снарядов положила 5, так что адмиралу Того пришлось бы расписаться в получении их полностью.
Но важнее всего, что снаряды эти не случайные, а являлись результатом уверенного управления огнем и хорошей наводки. При каждом выстреле носовой башни мы все были убеждены, что снаряд попадет удачно, и только следили, не разобьет ли он совсем щит».
И вот такую вот стрельбу Адмирал называет «бесполезным выбрасыванием боевых запасов»?! Ему что шесть из шести надо было? Можно понять лейтенанта Владимирского, когда за пять из шести вместо ящика шампанского втык получаешь.
Правильно Рожественскому снарядов на «Иртыше» на эскадру не прислали! А то он и данными ему вместо снарядов муляжами бедного Того в первые десять минут раскатал бы. Ведь раскололся же на 5-й минуте Цусимского боя 12-дюймовый с «Суворова» об мостик «Микаса», где стоял Того{190}. Как ни крути — десятка! С 6000 м без пристрелки в малозаметную серо-голубую тень в мглистый день. А если бы этот снаряд не просто разломился, а еще и взорвался бы!..
Приказ № 29 от 10 января 1905 года
Рассказ лейтенанта Вырубова о стрельбе эскадры стоит дополнить небольшим отрывком из статьи «Некоторые тактические уроки Цусимы. (К тридцатилетию Цусимского боя)»{191} капитана 1-го ранга русского флота, флагмана 2-го ранга, а затем вице-адмирала флота советского, доктора военно-морских наук, профессора Леонида Георгиевича Гончарова — в 1905 году старшего штурмана крейсера 2-го ранга «Рион» в составе 2-й эскадры флота Тихого океана, а потому не понаслышке знающего, что происходило в описывамое время в солнечном Носси-Бейске.
«Из изучения Цусимского боя можно сделать вывод о значении методов артиллерийской стрельбы и, в частности, о том, что они должны отвечать избранной дистанции боя. Как было сказано выше, перед русско-японской войной русские корабли не практиковались в стрельбах на больших дистанциях.
Адмирал Рожественский предвидел, однако, возможность боя именно на больших дистанциях. Вот что он писал в одном из своих приказов{192}:
“Наши семь броненосцев с «Нахимовым», семь крейсеров с «Алмазом», семь миноносцев и вооруженные транспорты — сила очень большая. Неприятель не отважится противопоставить ей флот свой иначе, как с дальних дистанций и с расчетом на преимущество в ходе; у него есть доки; он может чинить подводные части.
Значит с этим надо считаться: пусть ходит скорее, лишь бы мы сумели достичь его огнем на расстояниях, с которых он будет на нас нападать. Этому надо учиться не покладая рук. Мы не можем тратить много запасов для учебной стрельбы, тем с большим вниманием должны относиться к урокам наводки и прицеливания. Вся прислуга должна освоиться с оптическими прицелами…”»
Судя по результатам второй и третьей стрельб, отраженных в письме лейтенанта Вырубова, уроки наводки и прицеливания вскоре начали приносить плоды.
Охарактеризовав стрельбу, Вырубов добавляет: «Маневрировала эскадра тоже очень недурно, особенно первый броненосный отряд».
О прекрасном маневрировании 1-го отряда у нас есть свидетельство и иностранных специалистов. Его приводит в своих показаниях командир миноносца «Быстрый» лейтенант Рихтер:
«На Мадагаскар пришли 17 декабря, по маршруту же предполагалось прийти 20-го. На другой день ушел в Маюнгу (20 миль южнее Носси-Бе) для некоторых исправлений (лопнула крышка цилиндра двигателя динамо-машины).
В Маюнге дал возможность команде побывать на берегу; их примерное поведение, их внимательность к властям и офицерам чужой нации вызвали общий восторг местечка, и миноносец стал общим баловнем. Переход в Маюнгу 18-ти узловым ходом после перехода океаном считаю блестящим экзаменом как личному составу машинной команды, так и механизмам и котлам нашей русской постройки (миноносцы построены на Невском заводе в Петербурге).
В Маюнге находился начальник отряда французских крейсеров, который дал в распоряжение нашей эскадры свои 4 миноносца; их служба состояла в том, чтобы перевозить телеграммы (в Маюнге телеграфный кабель). С этими миноносцами мы были в большой дружбе[191].
В один из приходов французский командир восторженно рассказывал о входе адмирала Рожественского со своей эскадрой.
По его словам, это была величественная картина… стройность маневрирования, одновременность выполнения сигналов — вот чего добился Адмирал за время перехода».
Так что лейтенант Вырубов никак не преувеличивает достижения родной эскадры.
И вот такие крайне важные факты, свидетельствующие об адмирале Рожественском как о выдающемся Командующем эскадрой, прекрасном артиллеристе и флотоводце, никто из ссылающихся на Вырубова не приводит. Предпочитают тиражировать мнение обиженного выговором лейтенанта, что его Адмиралу как флотоводцу «грош цена». Это уже из следующего письма Вырубова — от 5 февраля, первого письма после прихода на Мадагаскар отряда Добротворского. Но письмо это интересно, естественно, не мнением этим, а следующими строками:
«Относительно его [Рожественского] предварительной деятельности могу сообщить, что мне доподлинно известно: только благодаря ему мы не приобрели эскадру ни более ни менее как из шести первоклассных броненосных крейсеров, в том числе “Ниссин” и “Кассуга”»{193}.
Как видим, число новейших броненосных крейсеров, которыми не захотел укрепить свою и без того мощную эскадру адмирал Рожественский, возросло с двух до шести. Не купленные зловредным адмиралом крейсера плодятся, как кролики. Но, что характерно, разговор об этом возник после прихода отряда Добротворского.
Не зря ждали!
Идут «Суворовы»
Все любили и уважали…
И слухи эти пошли отнюдь не от рядовых моряков или молодых офицеров отряда. Есть много свидетельств, что и среди прибывших команд и офицеров Адмирал был в большом авторитете. У многих этот авторитет сохранился даже после Цусимы. Например, вахтенный офицер «Олега» мичман Борис Карлович Шуберт в своих воспоминаниях, посвященных им «с глубоким уважением» «Зиновию Петровичу Рождественскому, своему бывшему командиру и учителю», так описывает свои «мадагаскарские впечатления».
«1 февраля в 8 часов утра на горизонте показались туманные очертания гористого берега Мадагаскара — до островов было миль сорок. Около 10 часов со стороны острова появилась масса дымов, по приближении к которым мы обнаружили нашу эскадру, шедшую в строе фронта нам навстречу: адмирал делал эволюции. Еще несколько времени, и мы разобрали сигнал, поднятый на “Суворове”: “Олег”, вступить за “Алмазом”, остальным судам отряда также были указаны места в общем строе. Вслед за тем эволюции продолжались до часу дня.
Это присоединение к эскадре — один из счастливейших моментов в моей жизни. Сколько всяких догадок, разноречивых слухов ходило про эскадру Рожественского, особенно после инцидента у Доггер-банки, сколько раз мне приходилось быть свидетелем унижения русского имени во время похода на “Смоленске”, сколько пережито тревоги, что мы не догоним Рожественского во время томительного перехода на Мадагаскар, и наконец, — вот она, эта эскадра, целая и невредимая, совершившая так поразительно удачно длинный переход!
Эволюции, в общем, делались стройно, но лучше всех были четыре однотипных броненосца, составляющие 1-й броненосный отряд эскадры, предмет особых забот Адмирала, — ими нельзя не залюбоваться. Конечно, “Олегу”, не имеющему еще навыка в маневрировании, Адмирал несколько раз выражал свое неудовольствие.
Но вот “Суворов” повернул ко входу в Носси-Бе, эволюции были окончены. Мы стали на якорь одними из первых; на судах, проходивших теперь мимо нас, играла музыка, раздавались крики ура, приветствия — на душе становилось так радостно и весело: сомнений как не бывало. Верилось в будущее, в возможность успеха».
И дальше об Адмирале.
«Рожественский всегда был моим любимым адмиралом современного нашего флота. Много я слыхал о его энергии, строгости, подчас суровости — знал, что это человек большого ума и железной воли, но вместе с тем о нем говорили как о человеке в высшей степени справедливом и благородном, джентльмене до мозга костей. И я убедился в последнем сам, встретившись с ним в обществе.
…Когда на другой день нашего прихода в Носси-Бе Рожественский посетил “Олег”, мы воочию убедились, что ему стоило привести сюда эскадру в целости, не потеряв по дороге ни одного миноносца. Худой, желтый, с ввалившимися глазами, предстал перед нами этот человек, еще год тому назад прекрасно выглядевший и далеко не старый. Но блеск его глаз, голос полный решимости и обаяние его внешности, оставшись прежними, производили теперь еще большее впечатление, чем когда-либо.
…У нас на “Олеге”, где кают-компания слилась в единую тесную семью, никогда не подымалось ропота на тяжесть службы, и мне ни разу не приходилось слышать малодушного голоса, высказывающегося за возвращение в Россию или осуждавшего распоряжения Командующего. Последнего все любили и уважали, и общее желание было, чтобы хватило у него сил довести дело до конца, так как кроме Рожественского мы не считали никого из прочих русских адмиралов способным совершить этот подвиг…
Мне приходилось еще читать… о неслыханной жестокости нашего Адмирала по отношению к подчиненным… Писалось и не раз, что по его приказанию были повешены несколько человек, ослушников его воли. Нужно ли говорить, что это чистейший вымысел его недоброжелателей и что если Адмирала и можно было в чем-нибудь упрекнуть, то это только в мягкости к своим подчиненным, особенно к нижним чинам»{194}.
Довольно неожиданная фраза в отношении нашего грозного Адмирала, не правда ли? Но у нас есть документальные свидетельства, если и не о мягкости Адмирала, то во всяком случае о высоте его души и умении оценить и наградить успешные действия своих подчиненных. Вот одно из них{195}.
Счастлив буду…
Приказ Командующего 2-й эскадрою флота Тихого океана
Индийский океан, 10 марта 1905 года. №157
На рейде Носси-Бе распоряжениями водолазных офицеров Лейтенанта Вырубова 2-го и Мичмана Яковлева водолазами… выполнена огромной боевой важности работа по исправлению рулей на крейсерах II ранга «Жемчуг» и «Изумруд».
Счастлив буду при первой возможности представить вниманию Высшего Начальства об отличной распорядительности Лейтенанта Вырубова 2-го и Мичмана Яковлева и о значении их заслуги.
Преклоняюсь перед возвышенными чувствами этих юношей и думаю, что, если хоть половина офицеров эскадры одушевлена столь же благородным рвением к службе и такою же самоотверженностью, нам не придется считать число и развешивать по весам калибры японских пушек.
Спасибо молодым водолазам, не впервые выручающим нас из беды.
Предлагаю поименованным в списке выдать по одному фунту стерлингов сверх положенной по закону заработной платы.
Подписал: Генерал-Адъютант Рожественский.
Приказ этот особенно хорошо смотрится на фоне соответствующего абзаца из уже цитированного письма лейтенанта Вырубова 1-го из городка Носси-Бейска, в котором он в очередной раз выражает свое возмущение Адмиралом: «…Приказы пишет лично, обыкновенно с маху, не разобравши дела, и прямо поражает диким тоном и резкостью самых неожиданных выражений. Благодаря недостаточной осведомленности происходят довольно курьезные анекдоты»{196}.