7.1. О чем не мог знать адмирал Рожественский

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7.1. О чем не мог знать адмирал Рожественский

Как уже не раз было на этих страницах, прервем последовательное изложение событий и приведем с небольшими не относящимися к основной теме сокращениями статью «Цусима» царского генерал-майора по Адмиралтейству и советского вице-адмирала Александра Викторовича Шталя о Цусимском бое, опубликованную в майском номере «Морского сборника» за 1923 год. Статья была признана редакцией столь важной, что ее дали с отдельной нумерацией — римскими цифрами, поскольку остальные материалы сборника были уже сверстаны.

Но сначала несколько слов о самом А.В. Штале на основании уже не раз цитированного нами «Биографического морского словаря», составленного под редакцией профессора ВМА капитана 1-го ранга В.Д. Доценко. Да, да, того самого. Мифы и легенды. Хорошее знание фактов истории отечественного да, наверное, и зарубежного флота В.Д. очевидно. 

Адмирал Шталь Александр Викторович (1865–1950)

«Военно-морской теоретик, историк, профессор (1935), генерал-майор флота (1913), заслуженный деятель науки РСФСР (1944), вице-адмирал (1940). Окончил Морской корпус (1885), Гидрографическое (1890) и Военно-морское (1904) отделения Николаевской Морской академии. Плавал на фрегате “Дмитрий Донской” (1886–1887), клипере “Вестник” (1887–1888), крейсере “Забияка” (1891–1894), эскадренных броненосцах “Полтава” (1896–1902) и “Севастополь” (1902–1903). В 1904–1906 гг. штаб-офицер строевой части Военно-морского ученого отдела Главного морского штаба, в 1906–1910 гг. старший офицер Морского Генерального штаба. С 1910 года помощник начальника Николаевской Морской академии. В 1918–1921 годах помощник председателя Военно-морской исторической комиссии по изучению опыта 1-й мировой войны (1914–1918). В 1922–1923 годах руководил библиотекой Военно-морской академии, в 1923–1924 годах возглавил Военно-морской факультет, руководил циклами Истории военно-морского искусства и Службы штаба. Возглавлял кафедру Военно-морской истории. Автор трудов “Служба штаба морских сил” (1928), “Оперативно-тактическое наследство морских сил после мировой войны” (1934), “Греко-турецкая война” (1940), “Дальневосточный конфликт 1929 года” (1940) и др. Награжден орденами Св. Анны 3-й степени, Св. Владимира 4-й и 3-й степеней, Св. Станислава 1-й степени, 2 орденами Ленина, орденами Красного Знамени, Трудового Красного Знамени».

К этой информации следует добавить еще несколько прочувствованных строк, которые профессор Военно-морской академии В.Д. Доценко предпослал 3 июня 2002 года к недавно изданной книге А.В. Шталя в биографическом очерке о нем.

«В эти годы специально созданной комиссией при Морском Генеральном штабе разрабатывался многотомный труд по описанию действий флота в русско-японскую войну 1904–1905 гг. и составлялись сборники документов по истории этой войны. Общее руководство авторскими коллективами осуществлял помощник начальника Морского Штаба, то есть А.В. Шталь.

…А.В. Шталь был неравнодушен к истории русско-японской войны 1904–1905 гг. В ходе этой войны погибли многие его друзья. Он разработал курс лекций, в которых проанализировал опыт применения русского и японского флотов. С точки зрения историзма, его рукописные лекции, хранящиеся в фундаментальной библиотеке Военно-морской академии, безукоризненны. О том, с какими чувствами Александр Викторович читал эти лекции, мне рассказывал адмирал флота Н.Д. Сергеев, который в то время был слушателем академии. В каждой лекции он называл множество фамилий офицеров, рассказывая о них, показывал фотографии. Когда же он переходил к рассказу о Цусимском сражении, у него на глазах появлялись слезы»{211}.

Таким образом, по словам самого В.Д. Доценко, А.В. Шталь является крупнейшим знатоком всех фактов, относящихся к Цусимскому бою. Всего, что было известно русскому флоту о нем.

И остается только молча удивляться тому, что в своих трудах о Цусиме и о роли в ней адмирала Рожественского многознающий профессор Доценко упорно ссылается отнюдь не на. рукописные лекции адмирала А.В. Шталя или его печатные труды, а на «лично знавших адмирала Рожественского» плавучего буфетчика-баталера А.С. Новикова-Прибоя и младшего судостроителя В.П. Костенко. Оба, кстати, со сдавшегося броненосца «Орел». Ну а в крайнем случае в качестве ultima ratio[204] использует мнение обиженного на Адмирала славного лейтенанта Петра Вырубова, рассмотренное немного выше.

После этой преамбулы слово адмиралу Шталю.

Цусимский огонь

«18 лет прошло после Цусимы, и каких лет! …Но пронесшийся ураган событий не может изгладить воспоминаний о величайшей военной катастрофе русского флота. Самая тема ее такова, что всегда будет вызывать на размышление. Слишком глубока рана, и трудно удовлетвориться приговором отвлеченных “вечных и неизменных” принципов». 

Упреки адмиралу Р.

«История уже произнесла свой приговор над флотом доцусимского периода и одним из вождей его — адмиралом Рожественским, на которого первого пала тяжесть расплаты. Тяжелы и многочисленны упреки Рожественскому:

— неверно поставленная цель,

— отсутствие плана,

— неосведомленность командиров о намерениях Командующего,

— неправильно избранный путь,

— неимение разведки,

— не выделено ядро быстроходных судов,

— не отпущены транспорты,

— позднее перестроение,

— не пытался сблизиться,

— не учинил свалки на близких дистанциях,

— не имел качеств вождя, внушавшего доверие подчиненным,

— пренебрегал “вечными и неизменными”, а главное,

— не проявил инициативы.

Адмирал Рожественский был сыном своего века, своей эпохи. Вместе со своей эскадрой он был искупительной жертвой за грехи флота, его руководителей, за грехи не одного поколения. Заглянем поглубже в ту обстановку, в которую поставила его судьба, в эту бьющуюся в страшном напряжении жизнь, которую теория пытается облечь в сухие отвлеченные формулы». 

Кроме невозможного

«Перенесемся мысленно к роковому моменту встречи обоих флотов. Обращаясь к приказам Рожественского, можно найти: совершенно определенные указания и на главную цель в смысле выбора точек удара, и на стремление сблизиться с неприятелем, и на самостоятельные действия отрядов:

“Если неприятель покажется… то по сигналу главные силы идут на него для принятия боя, поддерживаемые III броненосным отрядом и отрядами крейсерским и разведочным, которым предоставляется действовать самостоятельно, сообразуясь с условиями момента” (приказ от 25 апр. № 227).

Если сигнала не будет, то, следуя флагманскому кораблю, сосредоточивается огонь по возможности на головном или флагманском корабле неприятеля”.

В предвидении стремления неприятеля, пользуясь преимуществом в скорости, — обойти фланги, крейсерскому отряду дано назначение действовать против крейсеров неприятеля, пытающегося обойти фланги линии броненосцев.

Итак, есть прямые и определенные указания и на сближение с неприятелем, и на сосредоточение огня по головным неприятельским судам, [предусмотрены] и самостоятельные действия отрядов, и меры против охвата — словом, все то же, что и в образцовом японском плане, кроме невозможного.

Однако что-то помешало достижению поставленных целей. Что же именно? 

Вот к этому-то постоянно и возвращается беспокойная мысль. Что привело русскую эскадру к неслыханной катастрофе в какие-нибудь 15–20 минут?[205]» 

Разведка?

«Разведка помогла Того заблаговременно приготовиться, то есть иметь желаемый ход, желаемый строй, возможность появиться с желаемого направления, сосредоточить удар и при этом внезапно. И все-таки разведка не дала всего и даже обманула Того.

Он знал, что русский флот состоит из 2-ой и 3-ей боевых эскадр, что он построен в 2 колонны, что сильнейшие суда находятся в голове правой колонны, а вспомогательные — в той же колонне в кильватере, что неприятель идет на северо-восток со скоростью 12 узлов. На основании этих сведений он решил напасть на неприятеля своими главными силами и притом нападение вести на головные суда левой колонны. Того появился с правой стороны и, пересекая курс русской эскадры, увидел уже не две колонны, а одну…» 

Небольшой комментарий по ходу изложения

А.В. Шталь совершенно верно разоблачает клевету на адмирала Рожественского в отсутствии плана, инициативы и прочего и совершенно ясно говорит о том, что «не имевший разведки» Рожественский обманул адмирала Того. 

Удар в начале боя. Инициатива налицо

«Командующий русской эскадрой, воспользовавшись положением японской эскадры, при котором открыть огонь могли только суда, легшие на новый курс, рассчитывал сосредоточить огонь всей своей линии по части судов японского флота и нанести им сильный удар в самом начале боя.

С момента открытия огня в 1 час 49 минут до 2 часов 8 минут дня (почти 20 минут! — Б.Г.) Рожественский шел на сближение с японцами, которые, ворочаясь, были в угле обстрела линии броненосцев.

По японским судам в этот момент могло стрелять всего 12 орудий крупного калибра[206]. У японцев после поворота 3-го корабля, поворачивавшего в момент открытия огня русскими, могли стрелять также 12 двенадцатидюймовых пушек.

Однако эта попытка Рожественского не могла иметь успеха, так как расстояния были слишком велики для русского флота, особенно принимая во внимание недостаточное обучение его стрельбе и отсутствие разработанного метода управления огнем при помощи пристрелки. При этом первом ударе японский флот не понес никаких потерь[207].

Попытка Рожественского не удалась, но инициатива налицо.

После поворота огонь 12 японских кораблей был сосредоточен на 2-х кораблях русской эскадры (4 по “Суворову”).

4 русских головных броненосца пытались сосредоточить огонь на японском флагманском броненосце “Миказа”, но безрезультатно. Безрезультатно — не вследствие невыгодного расположения, не допускавшего сосредоточения, а вследствие плохого качества стрельбы и потому, что русские снаряды имели малое действие.

Опять попытка не удалась, но в инициативе отказать нельзя.

Есть указание, что “Суворов” делал затем еще попытку сблизиться, но его встретил бортовой огонь всех броненосцев Того, и, сильно избитый, в огне, с дважды уже раненным адмиралом, с поврежденным рулевым приводом, он выходит из строя». 

Роковой момент

«С 2-х часов 05 минут до 2-х часов 25 минут, когда судьба боя была уже решена, обе колонны шли параллельным курсом. Значит, роковым моментом было 2 часа 05 минут, когда японцы вторично пересекли курс русской эскадры.

Маневрирование в бою находится в зависимости от свойств оружия (дальнобойности орудий, калибра их, рода снарядов, расположения артиллерии, толщины и расположения брони, скорости и пр.) и, конечно, от умения обращаться с ним и имеет целью занятие наивыгоднейшего положения для нанесения или отражения ударов. Искусство маневрирования должно возместить недостаток в силе или защите.

Но, конечно, ближайшая, непосредственная причина неслыханного поражения было не маневрирование той или другой стороны.

В начале боя японцы сосредоточили огонь 5 кораблей на “Суворове”, 7 — на “Ослябе”, и русские пытались сосредоточить огонь 4 кораблей на “Миказа”, и четверть часа одновременного сосредоточения огня русских и японцев решили все. Дальнейшее не важно. Так что же решило дело?»

Огонь!

«Что же это был за огонь? О нем можно судить по тем разрушениям, которые он причинил нашей эскадре.

Со стороны японцев это был не только сосредоточенный огонь, не только град снарядов, а нечто совсем иное, не испытанное нами раньше, неожиданное, неведомое… Это был, по образному выражению Семенова, “жидкий огонь”, то, пред чем не устояло бы ни маневрирование, ни умение стрелять нашими старыми снарядами[208].

К моменту, когда ставилась на карту судьба империи, японцы выбрали, приготовили и испытали втайне новое оружие.

Вот в чем была ближайшая непосредственная причина молниеносной катастрофы, настолько невероятной, что в Петербурге не хотели верить, что русские броненосцы потоплены артиллерией, а японская эскадра не понесла никаких повреждений.

Это было неожиданно и невероятно даже для самих участников боя, которые и раньше не надеялись на победу, сознавая свою слабость во всех отношениях.

Этот факт надо признать, ему нельзя не придавать подобающего значения из опасения, что указание на материальную причину отвлечет от преклонения пред “неизменными началами”, а тем более “духовными”, которые все же воплощаются в материальные формы». 

300-кратное превосходство!

«По количеству взрывчатого вещества, вносимого в 1 минуту, а следовательно, по фугасному действию, японские суда превосходили русские в 15 раз[209].

Сила взрывчатого вещества у японцев (шимоза) гораздо больше, нежели пироксилина, допустим, вдвое, значит, японский огонь только от качества снарядов в 30 раз превосходит русский, и, следовательно, один японский корабль стоил 30-ти русских[210].

Вот где сидел принцип сосредоточения сил на этой дистанции (35 кб) и вот как понимали его японцы. А более близкая дистанция для русских была невозможна.

Главнейшее применение этот принцип нашел в качестве разрушительной силы снарядов, а не в числе кораблей, ни в скорости, которых уже нельзя было увеличить, ни в маневрировании.

Считая меткость комендоров японских вдвое превосходящей русскую (в “Миказа” 30 попаданий, в “Орел” — 42, в “Суворов” еще больше), получим, что огонь японцев превосходил русский в 60 раз.

Это примечание столь важно, что позволим себе его немного дополнить свидетельством академика А.Н. Крылова, воспроизведенного А.С. Новиковым-Прибоем в примечании к эпилогу своей дилогии.

Какой-то умник из Артиллерийского управления (а может быть, действительно умник и за хорошие бабки?!) велел чуть не втрое увеличить влажность пироксилина в снарядах для 2-й эскадры против стандартной десятипроцентной. Чтобы в тропиках — де самовозгорания не было. Русский флот узнал об этом только в 1906 году, когда однотипный «Суворову» броненосец «Слава» обстреливал взбунтовавшуюся крепость Свеаборг снарядами из запасов для 2-й эскадры, и офицеры, ведшие наблюдение за стрельбой на мостике броненосца, с изумлением видели, что снаряды не взрываются! Когда крепость была взята и артиллеристы «Славы» смогли осмотреть ее, то они нашли свои снаряды практически совершенно целыми. Только некоторые из них были без дна, а другие слегка развороченными. Сведения эти были немедленно засекречены, и адмирал Рожественский так никогда об этом и не узнал. А вот адмирал Того, похоже, знал об этом еще до Цусимы. (И ведь хоть бы кого из ответственных за все эти безобразия умников повесили у нас, когда все вскрылось! Глядишь, никаких бы 1917-х годов не было! И 1991-х, кстати, тоже.) То есть страшным напалмовым снарядам мы ответили в основном стальными болванками.

На доступном для них расстоянии (до 25 кб) они чисто прошибали любую японскую броню — бронебойность у нас была на «ять», — иногда даже оба борта, оставляя гладкие круглые дырки. Аккуратные японцы сразу после боя вставляли в эти дырки деревянные кругляши, закрашивали краской — и хоть на парад.

Площадь незабронированного борта у русских (60%) была приблизительно в 1,5 больше, чем у японцев (около 40%).

Следовательно, разрушительное действие японского огня было больше русского в 90 раз.

Скорострельность японских орудий в два раза превышала скорострельность русских.

Если этот расчет приблизителен и груб, то все же он говорит много.

В полтораста раз японский огонь был действительнее русского при условии одинаково выгодного первоначального расположения, точнее, при условии возможности обеим сторонам стрелять всеми судами, чего не было в первую четверть часа.

При невозможности стрелять для половины русской эскадры сила японского огня увеличилась еще вдвое.

Следовательно, искусство маневрирования в данных условиях давало японцам увеличение силы в 2 раза, а остальные причины более чем в 150 раз». 

Новое оружие — «жидкий огонь»

«Так вот каков был этот “жидкий огонь”, материальная причина, quantite negligeable[211] для многих, опасающихся умаления “духа” и видящих в новом оружии явление временного характера, пока оно не сделалось общим достоянием, после чего все приходит в равновесие.

Увы!

Пока солнце взойдет, роса очи выест!

После гибели флота, создающегося десятилетиями, плохая надежда на “равновесие”.

И, быть может, если бы немцы выпустили газовые волны впервые не в незначительной стычке, а в широком масштабе — на Марне в решающий момент, который не повторился больше, — la France nexisterait plus[212].

И если бы в разгар подводной войны Америка выступила не на стороне Антанты, то Англия стояла бы на коленях.

Введение нового оружия есть то же разделение сил противника, который в данный момент, часто длительный, не может воспользоваться всеми силами, ресурсами всей страны для восстановления равновесия и отыскания “противоядия”.

И если введение нового оружия связано с тайной, применение его — с внезапностью, в решающий момент, то катастрофа неизбежна».

Цусима — causa materialis[213]

Итак, скоро уж как 90 лет тому назад самым компетентным в данном вопросе лицом в русском флоте, крупнейшим знатоком всех фактов, относящихся к Цусимскому бою, была выявлена истинная материальная причина цусимской катастрофы русского флота. Было ясно показано, что отнюдь не мифические ошибки адмирала Рожественского, а подавляющее — многосоткратное[214] — огневое превосходство японского флота стало непосредственной причиной гибели 2-й эскадры.

И что же? Послужила ли статья генерал-майора по флоту царскому, будущего флагмана 1-го ранга и вице-адмирала флота советского основой для нового взвешенного подхода к Цусиме?

Отнюдь! Слова Шталя ушли будто вода в песок.

Уже в «Морском сборнике» 1925 года, посвященном 20-летию битвы, вопрос огневого превосходства японского флота практически обходится стороной. Современные же наши исследователи, особенно военно-морские, вообще делают вид, что в сражениях 28 июля 1904 года и 14 мая 1905 года обе стороны использовали одно и то же оружие. Просто Порт-Артурская эскадра стрелять умела, ну и талант адмирала Того не успел пока развернуться в полномасштабный гений. Хотя, вообще, не очень ясно, зачем нужен гений против нас, бездарностей и недоучек.

Нигде не найдете вы слов не только о «жидком огне» как тайном оружии японцев, но и о том, что в русских снарядах с перемоченной взрывчаткой влажность у взрывателя доходила вообще до 80%, превращая могучие снаряды в стальные болванки. Напротив, можно услышать, что только нервные штатские могут думать, что влажный пироксилин хуже сухого: «В сознании обывателя сухие дрова горят хорошо, а влажные плохо, поэтому и пироксилин более влажный должен хуже взрываться»{212}. А на самом-то деле пироксилин очень даже любит, когда его мочат. А действительно, скажи плохо? Лежишь себе спокойно и взрываться не надо. Целей будешь. И вообще, при Цусиме «японцы не имели значительного превосходства в силах, которое могло позволить им безнаказанно уничтожать противника»{213}.

При этом слова А.В. Шталя этими авторами даже не опровергаются. Будто не было ничего сказано. Так и не в курсе остается сегодняшний, даже флотский, читатель о том, какое на самом деле огневое превосходство, достигнутое самоотверженной работой в масштабах, не боюсь сказать, Земного шара и до сих пор тщательно скрываемое, ожидало адмирала Рожественского и его эскадру.

И подчеркнем еще и еще раз, что из статьи адмирала Шталя однозначно следует также, что любые маневры русской эскадры, любая тактика ее, обладай она даже сравнимым эскадренным ходом, в лучшем случае свели бы это превосходство от 300-кратного к 150-кратному.

Мало тоже не покажется. 

Твой враг выбран не тобою, а для тебя

Ты шел вперед с решимостью железной

В бой за Россию, доблестный моряк,

Высоко реял над ревущей бездной

На мачте гордый адмиральский стяг.

Исикава Токубоку

Допустим на минуту, что адмирал Рожественский каким-то чудом узнал о невероятном увеличении сил противостоящего ему флота, но, будучи верен вечному солдатскому завету «Твой враг выбран не тобою, а для тебя!», все равно ввел в неравный бой за Родину вверенную ему эскадру. Тогда можно присоединиться к словам Бориса Жерве, старшего минного офицера славного «Громобоя», капитана 1-го ранга в Первую мировую войну, а в 1925 году начальника ВМА РККА, сказанные в 20-летие памяти подвига 2-й эскадры и ее Командующего:

«Его железной воли хватило, чтобы отдать минимум необходимых для боя распоряжений, чтобы отослать в Шанхай лишние, по его мнению, транспорты и командировать в бесцельные крейсерства вспомогательные крейсера.

Его воли хватило также на то, чтобы доблестно ввести в бой с превосходными силами искусного противника его слабую и неподготовленную эскадру и чтобы без трепета, до конца, до потери от полученных тяжелых ран сознания, выполнить свой долг солдата. 

Что больше он мог сделать?

Вступив в бой, видя быстрое, неизбежное как рок, разрушение его флагманского корабля неприятельскими снарядами; слыша треск рвущегося металла, шум охватившего корабль пламени, крики и стоны убиваемых и раненых, истекая кровью от полученных ран и теряя сознание от боли и потери крови, не представил ли Рожественский в своем затуманенном уже воображении столь хорошо знакомые ему кабинеты и канцелярии Адмиралтейства, в тиши которых благодушествующие мудрецы вершили судьбы русского флота… по всем правилам военно-морского искусства!»{214}

Даже в этом случае адмирал Рожественский был бы достоин занесения своего имени на мраморную доску военных подвигов человечества невдалеке от имени героя Фермопил спартанского царя Леонида.

Но и это еще далеко не вся правда о нем.