5.4. Бежавшая крыса начинает «свою борьбу»
5.4. Бежавшая крыса начинает «свою борьбу»
Вся приводимая здесь переписка адмирала Рожественского с Петербургом была, естественно, тайной за семью печатями для эскадры, что давало возможность строить любые домыслы о причинах непонятной задержки эскадры.
Сам Адмирал молчал, и даже когда капитан 2-го ранга Семенов писал «Расплату», большинство документов было недоступно. Относительная осведомленность Владимира Ивановича объясняется его относительной близостью «к верхам» и, в частности, дружбой с лейтенантом Свенторжецким, который и без нарушения служебной тайны мог немного ввести начальника военно-морского отдела штаба эскадры в суть происходящего. Впрочем, старому порт-артурцу и так было многое очевидно. Но если молчала эскадра, то в голос кричали петербургские газеты. Горячий материал у них был! Крыса, бежавшая с эскадры в Виго, начала свою работу на пользу своего крысиного царства.
А именно, пишет в «Расплате»{199} Владимир Семенов, «если молчал Адмирал, если Свенторжецкий говорил только намеками и притчами, то вскоре же газеты, начавшие прибывать из России, достаточно выяснили вопрос: почему мы стоим и чего нам приказано ждать?
— Ждать подкреплений… и каких подкреплений! “Николай”, “Ушаков”, “Се-нявин”, “Апраксин”, “Мономах” — вся рухлядь, весь хлам, числящийся в списках боевых судов Балтйского флота!.. Те самые суда, от которых при сформировании 2-й эскадры категорически отказался адмирал Рожественский, решившийся, скрепя сердце, за неимением лучшего взять с собою “Наварин”, “Нахимов” и “Донской”.
— Да это не подкрепление, а камень на шею! — заявляли наиболее горячие головы».
Но кому понадобилось?
«В особенности поражало всех то обстоятельство (создававшее положение почти безвыходное), что эта посылка старых утюгов и калош по внешности не представлялась измышлением “шпица” и особ, под сенью оного мирно почивающих, но являлась как бы уступкой властному требованию общественного мнения, вдохновенным пророком которого выступил г. К ладо.
— С чьего голоса он noem! — ворчал Свенторжецкий. — Тут дело нечисто!..
— Не может он не знать истинного положения вещей! — говорили другие. — Либо рехнулся, либо по заказу… Но кому понадобилось?..
“Не спрашивайте адмирала Рожественского!.. — взвывал г. Кладо, обращаясь к русскому обществу. — Сейчас, сейчас посылайте что можно, не теряйте ни минуты, иначе может оказаться поздно, поймите — поздно… Поймите только, какое это страшное слово, сколько в нем зловещего…”
В своем исступлении г. Кладо доходил до такого абсурда, как предложение послать на войну никуда негодные, давно отслужившие свой век “Минин”, “Пожарский”, даже… “Петр Великий”!..
Он говорил: “…В восьмидесятых годах… на Дальний Восток была послана плавучая батарея «Кремль»… Когда являлась необходимость, то энергичные люди дерзали преодолеть и невозможное[194]… О, Господи! да таких примеров можно привести тысячи!.. Дерзайте, и кажущееся невозможным — совершится!” {200}
Какие красивые, как будто, полные истинного патриотизма слова! Как не верить им в устах ученого моряка? — не могло не говорить русское общество.
Какая недостойная игра! Какой злостный обман доверчивой сухопутной публики! — не могли не возмущаться мы, шедшие на 2-й эскадре.
Надо ли повторять здесь, хотя бы вкратце, все то, чем г. Кладо наполнял столбцы “Нового Времени”? Эти свои вдохновенные статьи он издал даже отдельной книгой. (Боюсь, не делаю ли я ему рекламы? Ну да все равно.) Во всяком случае если не в точных выражениях, то по духу, по смыслу своему они еще живы в памяти читателей, и странно, право, что скорее всех забыл их содержание сам автор, который два года спустя в высокоофициозном издании без пророческого пафоса, но зато глубоко авторитетно, пишет:
“Эскадру надо было вернуть с Мадагаскара. Очевидно, дальнейшее плавание эскадры было делом более чем рискованным — шансов на ее успех не было собственно никаких” и т.д.{201} — золотые слова, лишний раз доказывающие, как легко пророчествовать задним числом и подавать мудрые советы post factum…
Но мне кажется, что автору статей “После ухода Второй эскадры” стыдно было бы писать такие слова без всяких оговорок»…
Даже здесь капитан 2-го ранга Семенов предполагает наличие у крысы человеческих чувств! И почти растерянно продолжает, что раньше-то Кладо говорил вовсе не так.
«Дойти и драться там с пользой»
«Тогда, в тот год … когда было так дорого каждое правдивое, каждое честное слово, он проповедовал совсем другое. Опираясь на стройную систему боевых коэффициентов[195], он доказывал, что на успех 2-ой эскадры в настоящем ее составе “есть надежда”, но “должна быть уверенность”, и доказывал, что эта “уверенность” может быть создана посылкой подкреплений, состоящих из разного хлама, числящегося в списке боевых судов Балтийского флота. Он морочил публику ссылками на официальные данные…
Призывая русское общество потребовать от Морского Министерства посылки на театр военных действий всей этой рухляди, он даже не настаивал на приведении ее в полную исправность. (Такая задача была бы неосуществима.) Он писал:
“Пусть идут с такими неисправностями, которые допускают возможность дойти и драться там с пользой”».
Что такое неисправный корабль?
«Я думаю, даже не моряку и совсем неученому очевидна вся чудовищность такого предложения. Что такое неисправный корабль? Что у него неисправно? Или машина или вооружение. Да разве, имея то или другое неисправным, он может драться и еще “с пользой”?
Г. Кладо хорошо знал, как знали и все прочие офицеры, что адмирал Рожественский при сформировании эскадры категорически отказался от включения в состав ее этих судов, а потому в предвидении возможного протеста с его стороны, он и кричал:
“Не спрашивайте адмирала Рожественского! Сейчас, сейчас посылайте, что можно, не теряйте ни минуты…”»
Какую цель преследовала вся эта газетная кампания?
«Кому, чьим интересам служил г. Кладо? Доныне еще смутно известно… Оправдываться незнанием, непониманием обстановки он вряд ли решится, а тогда тяжела его ответственность перед родиной!»
Капитан 2-го ранга Семенов смутно догадывался о том, что мы знаем наверняка. Для удобства читателя воспроизведем здесь задачи, поставленные «мировым сообществом» уже в конце XIX — начале XX века и озвученные в начале Книги 2:
«“Задача 1. Уничтожить торговый и военный флот России. Ослабить Россию до пределов возможного и оттеснить от Тихого океана в глубь Сибири.
Задача 2. Приступить к овладению всею полосою Южной Азии между 30 и 40 градусами северной широты и с этой базы постепенно оттеснять русский народ к северу.
Так как по обязательным для всего живущего законам природы с прекращением роста начинаются упадок и медленное умирание, то и наглухо запертый в своих северных широтах русский народ не избегнет своей участи.
Выполнение первой из этих задач требует сотрудничества главных морских держав и тех политических организаций, которые заинтересованы в разложении России”…
Задача 3. Уничтожение трех самых сильных монархий мира: России, Германии и Японии — путем стравливания их в войны между собой{202}».
Жаль, не знал этого доблестный кавторанг Владимир Семенов. Но мыслил в верном направлении. Продолжим его рассказ.
Не прозвучавший ответ эскадры
«На эскадре во избежание хотя бы ненамеренного разглашения военной тайны все офицеры не по приказу (который всегда можно обойти), не под угрозой строгой кары (которой всегда легко избегнуть), но в силу честного слова, данного Адмиралу через командиров, приняли на себя обязательство: не посылать никаких корреспонденции в газеты без личной цензуры Начальника эскадры и даже в письмах домой ограничиваться только вопросами личного характера, не касаясь ни современного положения дел, ни планов на будущее.
По-видимому, до сих пор никому не приходило в голову беспокоить Адмирала, и без того заваленного работой, выполнением обязанностей цензора, но теперь статьи посыпались, как из рога изобилия. Содержание всех их было почти одинаково. Они варьировались только в смысле формы, то есть большей или меньшей степени резкости осуждения г. Кладо за его проповедь, которую одни считали каким-то недоразумением, другие — плодом невежественного самомнения, а третьи — преступлением и даже изменой.
Адмирал находил время прочитывать все эти статьи (для него слово “некогда” не существовало). Думаю даже, они доставляли ему некоторое удовлетворение, как доказательство единомыслия с ним его офицеров[196]. Резолюции были сочувственные, даже благодарственные, но всегда сопровождались пожеланием, чтобы статья не вышла за пределы эскадры.
Во-первых, потому, что подобного рода отповеди, являясь запоздалыми (через 3–4 месяца), не могли повлиять на ход поднятой агитации и лишь открыли бы окончательно наши карты перед японцами, и без того хорошо осведомленными[197].
Во-вторых, потому, что при настроении, господствовавшем в Петербурге, вряд ли нашлась бы газета, согласная их напечатать».
Последнее было святой правдой. Слова Адмирала получили полное подтверждение «в судьбе собственноручной статьи контр-адмирала фон Фелькерзама, который написал и отправил ее, quand meme[198], не слушая дружеских советов старого товарища. Ее нигде не приняли под разными благовидными предлогами»!
Видимо, пресса уже тогда становилась свободной и независимой. От кого и от чего вот только?
Разлад
Провокация Кладо имела еще одно зловредное побочное действие. Она внесла разлад в отношения между офицерами и командой на эскадре. Если офицеры в абсолютном большинстве своем верно оценили предательскую деятельность беглого капитана «на пользу своего крысиного царства», то простые матросские души восприняли ее как попытку помочь им в непомерно сложном деле, порученном 2-й эскадре. Хуже всего было то, что команда считала, что Кладо выполняет поручение самого Адмирала:
«Команда глухо волновалась.
— Это что ж будет? Нас, значит, выслали, а сами — на печку? Сами-то идти не хотят? Экую силу под спудом держат! А мы-то нешто не люди? Псу под хвост, что ли? Нет, брат! Ты сам присягу помни! Ты покажи себя, как перед Истинным! Тоже крест целовали! Христопродавцы!..
Такие недобрые речи, такие замечания не раз приходилось слышать, конечно, не с трибуны, а в непроглядной тьме ночи, когда ими вполголоса обменивались между собой незримые собеседники…
Они, эти простые люди, не могли не верить от слова до слова капитану 2 ранга, еще так недавно бывшему в составе штаба эскадры, а теперь яростно нападавшему на “начальство”, которое может, но не хочет, послать нам “подмогу”. Причисляя его к эскадренному составу, они считали, что он “Самим” послан, чтобы требовать этой “подмоги”…
В данном случае среди команды под впечатлением статей г. К л ад о создалось совершенно несправедливое, но твердое убеждение, что “наш” послал его просить подмоги, а “начальство” препятствует».
О коллективном сознании или «коллективном бессознательном»
И здесь Владимир Семенов делает очень тонкое психологическое, или, скорее, социопсихологическое, наблюдение.
«При этом в силу той неопределенности, той неустойчивости понятий, которые возникают в коллективном сознании народных масс, мыслящих не идеями, но образами, для них невозможно было провести строгой границы между сторонниками “Нашего”, за которыми и в огонь, и в воду, и сторонниками “начальства”, не заслуживающими доверия…
Команда смутно чувствовала, что где-то что-то неладно, но не умела разобраться: где — друзья, где — враги»…
Если бы капитан 2-го ранга Семенов дожил бы, не дай Бог, до 1917 года, он бы убедился, как мастерски враги России и русского народа пользуются этими особенностями коллективного сознания, которое было бы вернее назвать «коллективным бессознательным».
Не из-за этой ли в том числе «неустойчивости понятий, которые возникают в коллективном сознании народных масс, мыслящих не идеями, но образами», «Расплата» была скрыта от читателя весь советский период, а ее автор на всякий случай был оболган не только шустрым баталером, но и претендующим на офицерское происхождение автором «Порт-Артура».
Далее Семенов с грустью говорит: «Этот период ознаменовался вспышками неудовольствия на разных судах, даже на таких, как, например, “Нахимов”, на котором существовал солидный кадр старослуживых нижних чинов (да еще гвардейского экипажа), остававшихся на нем со времени последнего заграничного плавания».
Но 2-й эскадре повезло. У нее был вождь, в которого она верила.
Скажет, что отрубит!
«Непосредственное вмешательство Адмирала, его властное слово немедленно прекращали беспорядок, но, тем не менее, что-то, как будто, было подорвано. Нарушения дисциплины становились все чаще. Подъем на фок-мачте гюйса, сопровождаемый пушечным выстрелом[199], сделался почти обычным явлением и уже не привлекал ничьего внимания. Преступления бывали серьезные; часто такие, за которые по законам военного времени полагалась смертная казнь…
Адмирал не конфирмовал ни одного такого приговора… Однажды докладчик позволил себе высказать мнение, что излишняя мягкость может быть во вред, что надо показать прочим пример в целях устрашения…
— Излишняя мягкость? Ну нет! Я не из жалостливых! Просто считаю бессмысленным. Можно ли устрашить примером смертной казни людей, которые идут за мной, которых я веду на смерть? Перед боем всех арестованных выпустят из карцера[200], и, как знать, может быть, они будут героями!.. — резко ответил ему адмирал.
Каким-то путем этот разговор, происходивший с глазу на глаз, в тот же день облетел всю эскадру, и… странно, что преступления против дисциплины не только не умножились, но чувствительно сократились…
Передавались, конечно, не подлинные слова, а лишь идея, да и та приукрашенная, приобретшая характер легендарного сказания.
— Верно это, Ваше Высокоблагородие, — спросил меня конфиденциальным тоном вестовой, прибиравшийся в каюте, — будто “Наш” всякие штрафы до бою отставил? Как, мол, ни виноват, пущай кровью отслужит — не препятствуйте!
— Ты это откуда слышал?
— Ребята сказывают…
— А сам ты как полагаешь?
— Чего ж тут полагать! Известное дело — “наш”, он-те покажет! Скажет, что отрубит! Одно слово…»
Голос из Маньчжурии
«Предыдущие строки были уже напечатаны (в фельетонах[201] газеты “Русь”), когда из высококомпетентного источника мною были получены сведения, что вдохновенная проповедь г. К л ад о заслужила одинаковую оценку как среди офицеров 2-й эскадры (на Мадагаскаре), так и в среде их сухопутных товарищей (на полях Маньчжурии).
Письмо это так ярко подчеркивает солидарность взглядов “пушечного мяса” (морского и сухопутного — одинаково), так резко обрисовывает “его” отношение к героям, восседавшим на мягких креслах и никогда не слышавшим свиста неприятельского снаряда, что я позволю себе передать читателям некоторые выдержки дословно, не заботясь о стиле.
(Письмо, видимо, было писано наскоро, не для печати.)
“…Известные статьи г. Кладо и в действующей армии встречались с негодованием, и многие горячие головы называли эти статьи изменой России и Отечеству.
Санкт-Петербургское Телеграфное Агентство услужливо передавало эти статьи даже по телеграфу, и на всех нас его (Кладо) оптимизм, основанный на цифрах и коэффициентах, производил удручающее впечатление.
Его кликушеские завывания о немедленной помощи 2-ой эскадре заставляли нас дивиться — что думают в Петербурге об этой необычной военной некорректности г. Кладо!”»
Далее Семенов, со слов своего корреспондента, говорит, что начальник разведотдела штаба 1-й Маньчжурской армии, знакомый нам по Тюренчену Генерального штаба полковник Линда, не раз говорил начальнику морской походной канцелярии того же штаба капитану 1-го ранга Русину (в недавнем прошлом нашему военно-морскому агенту [атташе] в Японии, и агенту выдающемуся) «о необходимости доложить Главнокомандующему и просить его ходатайства о прекращении печатания преступных статей г. Кладо… что статьи эти… описывающие состояние 2-ой эскадры, цифрами доказывающие превосходство японцев, наводят на войска уныние и (главное) раскрывают глаза японцам.
В деле разведки компетентность источника сведений имеет огромное значение, и как бы ни были хорошо осведомлены японцы о нашем флоте, преступная болтливость г. Кладо должна быть для них откровением».
Полковник Линда указывал капитану 1-го ранга Русину, что необходимо «“торопить движение эскадры”, считая “задержку ее в Носси-Бе и выжидание Небогатовских судов преступной”.
В заключение мой уважаемый корреспондент говорит:
“Статьи г. Кладо… я считал и считаю государственным преступлением”.
Я счел своим долгом привести здесь этот голос из Маньчжурии, как иллюстрацию к моему дневнику, писанному на Мадагаскаре».
Ни полковник Линда, ни капитан 1-го ранга Русин не знали о предательской деятельности Главнокомандующего Куропаткина и, видимо, искренне полагали, что его, так же как и их, должны возмутить изменнические статьи Кладо. Я думаю, что если Куропаткину все же доложили, то он очень смеялся. Про себя, конечно.
И последнее. Статьи свои капитан 2-го ранга Н.Л. Кладо подписывал псевдонимом Прибой{203}.
Еще раз о болезни Адмирала
У читателя теперь не вызовет удивления, что от жизни такой «4-го февраля Адмирал вдруг так расхворался, что слег в койку.
По эскадре разнесся слух, что это явилось результатом получения телеграммы о выходе из Либавы отряда Небогатова. Будто бы с Адмиралом приключилось что-то вроде удара. Через два дня он снова появился наверху, еще более похудевший, осунувшийся… слегка волочил правую ногу… На него поглядывали с тревогой, но вскоре же успокоились, услышав знакомый, ничуть не изменившийся, властный голос.
— Этот не заболеет! Разве — после заключения мира!.. — повторял старший доктор свое любимое изречение».
Говорили также еще, что за два дня болезни Адмирал постарел на десяток лет.
Дальнейшее пребывание на Мадагаскаре немыслимо!
«5 февраля. Миноносцы производят учебную стрельбу минами по щитам с расстояния 5 кб. Из 7 мин только две дошли удовлетворительно.
Адмирал Рожественский просит Морское Министерство выслать теперь же вперед на пути следования эскадре 4-х месячный запас солонины, муки, масла, капусты, чая и сахара на 12 000 человек».
«14 февраля….Адмирал Рожественский сообщает Морскому Министерству, что как только будут улажены недоразумения с угольщиками, не желающими идти дальше Мадагаскара, он двинется в дальнейший путь, не ожидая отряда контр-адмирала Небогатова.
Что касается этого отряда, то ему не нужно идти на Мадагаскар, а прямо из Джибути через Индийский океан, что сократит путь на 2000 миль. Когда по ту сторону Индийского океана 2-ая эскадра придет в соприкосновение с неприятелем, тогда может быть решен вопрос, следует ли ждать отряд Небогатова или идти без него.
Дальнейшее пребывание на Мадагаскаре немыслимо: эскадра съедает себя и разлагается физически и нравственно».
«15 февраля. Адмирал Рожественскии доносит, что уполномоченный Гамбургско-Американской К0 сообщил, что угольщики могут идти с эскадрой дальше Мадагаскара на следующих условиях:
1) не уклоняться от встречи с японскими крейсерами;
2) не скрывать при встрече своего назначения и прямо сдаваться;
3) не идти дальше ?=11° N и I=110° Ost. Ввиду того, что такие условия ставят эскадру в возможность оказаться без угля, адмирал Рожественский просит заказать уголь другим фирмам в Батавии и Сайгоне (тел. № 58)».
Однако! Кто, интересно, уполномочил угольщики ставить такие условия?
«17 февраля. Всю неделю миноносцы ежедневно выходят в море для практики в тралении и маневрировании. По вечерам эскадра занимается практикой боевого освещения. Минные катера производят ночные атаки на эскадру.
Все это время погода пасмурная, частые дожди и шквалы.
Адмирал Рожественский доносит на Высочайшее Имя, что ввиду поставленной ему задачи овладения Японским морем было бы желательно, чтобы отряд Небогатова был бы усилен Черноморскими судами (3 броненосца и 2 крейсера)»,
«20 февраля….Угольщики Габургско-Американской К° получили предписание следовать за эскадрой, подчиняясь всем требованиям адмирала Рожественского».
Не иначе как адмирал Того флот в порядок привел и перевооружил!
«21 февраля. Командующий эскадрой произвел смотр крейсерам “Алмаз”, “Аврора”, “Олег”, и “Дмитрий Донской”».
«Аврору», кстати, хвалил, что отметили в дневнике ее командир Егорьев и судовой врач Кравченко в своих записках о походе и бое:
«“Аврору” посетил адмирал Рожественский, обошел, подробно осмотрел помещения… остался очень доволен состоянием корабля… благодарил, сказал, что лучшего корабля он в жизни не видал.
— Вознаградить вас за такую службу я не в состоянии. Один Царь и Отечество вознаградят.
В устах нашего строгого, грозного, но справедливого Адмирала такая похвала что-нибудь да значит — поэтому “Аврора” сегодня ликует.
Рожественского мы не узнали. Я, видевший его последний раз летом в Петербурге, чуть не ахнул — так он изменился, сгорбился, поседел»{204}.
«26 февраля. Носси-Бе. В 6 час. 35 мин. пришел тр. “Иртыш” с углем для эскадры».
А вот снарядов, извиняйте, нема.
«1 марта. Носси-Бе. Эскадре приказано приготовиться к походу. Суда допринимают уголь, воду и провизию.
Эскадренные миноносцы за время стоянки в Носси-Бе, кроме участия в общих походах, были заняты охранной службой, два раза выходили на стрельбу минами и практиковались в тралении фарватеров и в постановке мин заграждения.
Из минных катеров был составлен под командой капитана 2-го ранга Семенова отряд, который практиковался в совместных эволюциях днем и ночью в стрельбе минами и в ночных атаках на эскадру.
Мин. “Бодрый” выходил в море на определение девиации.
Эскадра грузилась углем. Практика в постановке минного заграждения с плотиков».
«2 марта. Носси-Бе. Совещание на броненосце “Князь Суворов” флагманов и капитанов о предстоящем походе».
«3 марта. Носси-Бе. В 12 час. 40 мин. эскадра начала сниматься с якоря и выходить в море. В 2 час. 40 мин. эскадра, построившись в 2 кильватерные колонны, двинулась на Дальний Восток».
В эпическом повествовании о судьбе 2-й эскадры «Поход обреченных» («Цусима») немецкого писателя Франка Тисса часть, посвященная стоянке 2-й эскадры на рейде Носси-Бе у городка со славным названием Хеллвилль, названа коротким и емким словом «Inferno» — «Ад».
И в этом аду адмирал Рожественский еще смог поддержать дух своей эскадры.
Вывод промежуточный — очевидный
Анализируя страдный путь 2-й эскадры от выхода ее 1 октября 1904 года из Либавы до отхода ее 3 марта 1905 года с Мадагаскара, бросается в глаза, что чья-то незримая рука тормозила путь 2-й эскадры на Восток. Так сказать, «встречь солнца». Чинились препоны любым разумным и полезным для России действиям Командующего эскадрой.
При этом очевидно провокационный Гулльский инцидент, задержавший на неделю 1-й броненосный отряд в бухте Виго, кажется сущей мелочью по сравнению с запрещением Петербурга от 3 января 1905 года на отход с Мадагаскара, что эскадра вполне могла совершить — по свидетельству авторов официальной истории похода 2-й эскадры! — несмотря на «измену» германских угольщиков[202].
Вспомни, читатель, фразу из «Протокола» Особого Совещания от 10 августа 1904 года. Умные люди тогда прямо предупредили, что у японского флота будет полгода на ремонт и перевооружение. Запланированные загодя, конечно.
А адмирал Рожественский этим ремонту и перевооружению помешать вздумал. Вот чудак!