11. Победителей не судят
11. Победителей не судят
А для побежденных не признается никакое оправдание. И единственная их отрада, как сказал в своих чтениях Беклемишев, не ждать себе пощады. Не ждал и не просил ее и бывший Командующий 2-й эскадрой отставной Вице-Адмирал Зиновий Петрович Рожественский.
Вячеслав Чистяков пишет, что в сознание морских теоретиков «доцусимской» школы не вмещался факт, что все-таки — всего лишь техническая частность — разница в качестве снарядов и скорости эскадренного хода свела на нет блестящий успех последнего по-настоящему великого флотоводца Исторической России.
По-моему, Вячеслав Николаевич переоценивает здесь морских теоретиков школы «послецусимской».
Лицо Витте. Без прикрас. Современный рисунок из «Летописи войны с Японией».
По левую руку С.Ю., похоже, барон Р. Розен. Визави — Кожура, еще не могущий до конца поверить в свалившуюся удачу
Благодарность отчизны
Все истинные организаторы и виновники цусимской катастрофы (как и неудач в русско-японской войне в целом) из числа «русско-поданных», кого мы уже сейчас можем назвать по именам, не пострадали нимало. Напротив. Большинство было отмечено с той или иной степенью щедрости благодарным отечеством.
Один из главных губителей России — Витте, отдавший в Портсмуте пол-Сахалина в качестве последнего благодеяния любимой Родине[440], стал графом. Его Матильда — графиней. После чего свежеиспеченный граф вскоре удалился на покой — писать разные гнусности для вящей дезинформации потомков.
Куропаткин сохранил свои генерал-адъютантские вензеля. За государственный счет написал и издал ученые оправдания нашего, но нанесенного им самим поражения, положенные в основу официальной версии истории русско-японской войны. В Первую мировую войну ухитрился еще покомандовать фронтом. Правда, на сей раз недолго, да и нужды в том особой не было. Генералов-предателей в этот раз и без него хватало.
Генерал-Адмирал Алексей Александрович после Цусимы с чувством выполненного долга подал в отставку и отъехал в любимый Париж на заслуженный отдых — искать утешения и забвения от трудов ратных. Итог его деятельности кратко и емко сформулировал один из западных военных обозревателей: «Великий Князь Алексей начал свою карьеру Генерал-Адмирала в пору, когда Россия была великой морской державой. Он завершил ее, когда Россия фактически лишилась флота».
Зиновий Петрович Рожественский
Адмирал Скрыдлов, так славно командовавший во время войны флотом Тихоокеанским, пославший на верную гибель в бою 1 августа Особый отряд Владивостокских крейсеров, принял после гибели на боевом посту адмирала Чухнина флот Черноморский. Одним словом, все блудливые сестры получили по серьге: строители кораблей, испорченных уже на стапелях, мочители пироксилина; отправители снарядов не туда и далее… Не пострадал, естественно, и создатель незабываемой теории «боевых коэффициентов», талантливый теоретик Кладо, во многом из-за трудов которого и погибла 2-я эскадра. Он продолжил свою академическую карьеру, любим был и Керенским и Троцким, при котором и закончил жизнь начальником красной Военно-морской академии.
«Адмирала же Рожественского, — говорит Георгий Александровский, — за его нечеловеческий труд, связанный с проводкой 2-й Тихоокеанской Эскадры на Дальний Восток, за твердость характера, проявленную им в бою и являющуюся уделом немногих прирожденных флотоводцев, ждала награда не только в виде испитой им горечи незаслуженного поражения… не только в виде морального унижения — быть сданным тяжелораненым в плен, но еще в форме резкой критики, грубых нападок и, наконец, предания суду после возвращения на родину.
С благородным достоинством приняв на себя всю вину, адмирал Рожественский закончил свое выступление на суде словами:
— …Я сожалею, что в приказе до сражения я не указал, что спасать Командующего следовало только в том случае, если состояние его здоровья позволило бы ему продолжать командование. Меня следовало оставить на “Суворове”»{484}.[441] Собственно он и остался навсегда там, успев только передать нам правду о Цусимском бое, которую вот уже 100 с лишним лет не хотят услышать и понять.
Да и трудно услышать ее в организованном хоре лжи и дезинформации, дирижируемом теми же силами, которые были истинными устроителями цусимской катастрофы русского флота. А с тех пор и силы их выросли немеренно.
Последний штрих. Великий Князь Кирилл и адмирал Р.
О том, что это были именно сознательные ложь и дезинформация и распространяющие их знали, что делали, а правда была известна уже тогда, говорит, в частности, еще одно ставшее совсем недавно известным автору свидетельство.
Свидетельство современника и непосредственного участника многого из связанного, говоря словами Блока, с «Артуром и Цусимой». Свидетельство, которое и станет последним штрихом в воссозданной картине цусимской катастрофы.
Автор догадывается, что немало из вышесказанного о Цусимском бое, да и вообще о русско-японской войне и ее предъистории, как и о русской истории в целом, настолько отличается от устоявшихся исторических стереотипов, что у читателя может возникнуть ощущение, что в книге воссоздается и рассказывается некая виртуальная реальность, в духе столь модной сейчас «параллельной истории». На самом деле факты, изложенные выше, были хорошо известны современникам событий, особенно из военно-морских кругов, вот только в официальные версии отчего-то не вошли.
Великий Князь Кирилл Владимирович
С почти математической ясностью это показывает приводимый ниже отрывок из неоконченных воспоминаний Контр-Адмирала Свиты Его Величества Великого Князя Кирилла Владимировича «Моя жизнь на службе России», написанных, а вернее, продиктованных, им в 1938 году и прерванных тяжелой болезнью и безвременной кончиной 29 сентября / 12 октября 1938 года. Полная версия их, по счастью, увидела недавно свет на русском языке. Впрочем, английскую их версию, вышедшую в Лондоне в 1939 году, равно как и первое русское издание 1996 года, в московских библиотеках мне обнаружить не удалось.
В этих предсмертных записках Великий Князь не претендует на какие-либо глобальные исторические обобщения и отнюдь не отличается экстравагантностью суждений. Напротив, с подкупающим простодушием и незатейливой прямотой он рассказывает о событиях, которые ему довелось пережить, перемежая воспоминания, как сказали бы мы, личные и служебные, так, как они отложились в его памяти, и не обращаясь к документальной базе, по-видимому, недоступной для него.
Впрочем, похоже, ВК Кирилл и не был допущен к сверхсекретной информации, в частности, к засекреченным до 1937 года документам, связанным с занятием Порт-Артура. Последнее легко объяснимо традиционно недоброжелательным отношением Морского Ведомства к Гвардейскому экипажу, к которому принадлежал Кирилл Владимирович и командиром которого он стал с 16 марта 1915 года[442].
Неудивительно, что высшим авторитетом в вопросах, связанных и с арендой Квантуна, и с причинами русско-японской войны, остался для Контр-Адмирала Кирилла наш хороший знакомый барон Роман Розен.
Между тем именно лейтенант флота ВК Кирилл Владимирович поднял 16 марта 1898 года Андреевский флаг над Золотой горой Порт-Артура, а во время войны 1904–1905 годов уже капитаном 2-го ранга был начальником Военно-Морского отдела штаба вице-адмирала Степана Осиповича Макарова. А в день катастрофы 31 марта стоял рядом с адмиралом на мостике «Петропавловска». Обожженный и контуженный Кирилл оказался в числе немногих спасенных с злосчастного броненосца и до конца своих дней сохранил ужас перед морской пучиной, однажды отпустившей его из своих черных глубин. Сам Великий Князь пишет об этом с вызывающей уважение откровенностью.
Понятно, что с особой теплотой вспоминает он своего Командующего адмирала Макарова, подчеркивая, что «Адмирал был не только выдающимся флотоводцем, но и замечательной личностью… Было честью служить рядом с таким человеком».
Любопытно, кстати, что вдова адмирала Макарова Капитолина Николаевна была статс-дамой маленького двора Кирилла Владимировича в Сен-Бриаке и сопровождала его жену Викторию Федоровну в ее поездке в Америку в конце 1924 года.
Но еще более любопытно, что значительно большее число строк военно-морской части воспоминаний Великого Князя посвящено не порт-артурскому периоду его боевой деятельности под руководством знаменитого адмирала и не Порт-Артурской эскадре, а другой эскадре и другому адмиралу — адмиралу Зиновию Петровичу Рожественскому и 2-й эскадре флота Тихого океана.
Рассказ ВК Кирилл начинает со своего пребывания с 12 мая по 3 сентября 1899 года на крейсере «Генерал-Адмирал» в отряде судов учебно-артиллерийского отряда.
Морской Ганнибал
Первая встреча
«Артиллерийское училище в Ревеле, куда я поступил учиться, располагало редкостной коллекцией допотопных кораблей, многие из которых были созданы еще в эпоху Крымских войн. Казалось, эти развалины были специально собраны в одном месте, чтобы служить наглядным примером того, каким не должен быть современный флот.
Эту донкихотскую флотилию я созерцал со смешанным чувством жалости, благоговения и ужаса. То были останки нашего флота, настоящие музейные экспонаты, которые представляли лишь археологический интерес. Трудно поверить, что некоторые из этих музейных экспонатов со свалки металлолома были отправлены сражаться с японцами.
В дополнение ко всей абсурдности положения во главе этого плавучего артиллерийского училища стоял блистательный военный — контр-адмирал Рожественский, обесславленный герой одного из величайших сражений в истории флота, своего рода морской Ганнибал, о котором мне представится случай упомянуть позднее».
Обрати внимание, читатель, на сравнение Адмирала из всех великих полководцев мировой истории именно с Ганнибалом. Скоро мы увидим, что в сравнении этом Великий Князь не одинок.
«Несмотря на то, что мне пришлось иметь дело с коллекцией устаревших и разнородных посудин, я сумел узнать много полезного в области практической артиллерии и ближе познакомиться с адмиралом, человеком суровым и прямодушным, страстно преданным своему долгу и одержимым непреклонным стремлением преодолеть любые препятствия.
Беда Рожественского заключалась в том, что в его распоряжении оказался столь никчемный материал, впрочем, неудачи преследовали его всю жизнь».
«Я считаю своим долгом отдать дань этому русскому патриоту, который, командуя плавучей грудой металлолома, отправился за двадцать тысяч миль навстречу верной гибели, не имея ни единой военной базы за спиной…
И когда стало ясно, что все потеряно, что Порт-Артур пал и войска обращены в бегство, наши моряки вступили в бой с превосходно вооруженным противником, для которого море было родной стихией, и героически сражались до тех пор, пока волны не сомкнулись над ними».
Следующие строки относятся ко времени, когда, вернувшись из отпуска по ранению после катастрофы «Петропавловска» — Кирилл был сильно обожжен взрывом и контужен, у него была серьезно повреждена спина, не говоря уже о психической травме, — Великий Князь стал работать в Морском Министерстве на чиновничьей работе, которая его мало интересовала. Желанием его было продолжить службу на Тихоокеанском флоте, как только позволит здоровье. И здесь его путь вновь как бы пересекся с путем Адмирала Р.
Практически невыполнимый план
«Уже некоторое время в печати обсуждался один совершенно фантастический и практически невыполнимый план. Он предусматривал посылку нашего Балтийского флота на Дальний Восток и установление там военного превосходства на море.
Вокруг этого проекта подняли столько шума и так настойчиво муссировали его в печати, что, в конце концов, один Бог знает почему, Адмиралтейство[443] предложило эту “блестящую идею” на рассмотрение Государю.
Лучше всего, если бы его создатели засекретили свои бредовые планы, но они ничего подобного не сделали, и к тому времени, когда были предприняты первые шаги к осуществлению замысла, весь мир, включая, конечно, японцев, знал все до мельчайших подробностей о кораблях, которые предполагалось послать с этой безрассудной миссией».
Самый способный из наших адмиралов
«Выполнение этого плана было поручено Рожественскому, самому способному из наших адмиралов, о котором я уже упоминал. Он откровенно заявил государю, что, с его точки зрения, план с самого начала обречен на провал.
Во-первых, наши корабли, за редким исключением, не могли противостоять на равных японскому флоту, даже если бы весь наш флот был капитально отремонтирован и усовершенствован, для чего оставалось слишком мало времени.
Во-вторых, Великобритания, владычица морей и союзница Японии, предпримет все от нее зависящее, чтобы чинить препятствия Балтийской эскадре на протяжении всех 20 тысяч миль пути.
В-третьих, продвижение такой армады, состоящей в основном из старых посудин, будет крайне затруднено частыми поломками и потребует внушительного сопровождения из вспомогательных кораблей.
Большую сложность представляла заправка углем. Осмелятся ли нейтральные страны, и даже те, кто, подобно Франции, был нашим союзником, оказывать нам помощь, не боясь навлечь на себя недовольство Великобритании? Ведь флот без базы зависит от милости случая.
Таким образом, весь план был сопряжен с непреодолимыми трудностями. Более фантастический замысел трудно было придумать. Вся армада насчитывала около 50 кораблей, которые надо было снабжать провиантом, углем, запчастями. Ремонт пришлось бы делать на ходу. Некоторые корабли были совершенно непригодны для плавания даже по Финскому заливу. Они представляли собой груду металлолома, о чем я уже писал в связи с артиллерийской школой. И вот этим кораблям предстояло идти в Тихий океан через тропические моря!»
Беззаботность, граничащая с преступной халатностью
«Адмиралтейство было ничуть не обескуражено. Его позиция, совершенно не учитывающая возможных последствий, отличалась беззаботностью, граничащей с преступной халатностью.
В Адмиралтействе сидели неглупые люди, и они должны были предвидеть, что посылают тысячи наших лучших моряков на верную смерть, к вящей славе японского флага и к унижению русского, — и все потому, что печать настаивала на этом!
Когда адмирал понял, что его предупреждения остались без внимания, он сразу же взялся за порученное дело.
На всех оборонных заводах началась лихорадочная работа…
Тем временем печать без устали разглашала на весь мир малейшие подробности хода работ, а Того строил встречные планы.
В Кронштадте монтировали все, что поддавалось сборке, пока флот не был готов выйти к месту назначения. Если бы не немцы, которые взялись снабжать нас углем на протяжении всех 20 тысяч миль плавания, флот никогда бы не продвинулся дальше Западной Африки».
Весь мир насмехался над ним
«Незадолго до 2/15 октября 1904 года, когда Рожественский покинул Либаву, я сопровождал Государя в качестве адъютанта на флагманский корабль адмирала “Суворов”, где состоялось совещание. Я сам не присутствовал на этой встрече и потому не знаю, что там обсуждалось. Знаю только, что она бесповоротно решила судьбу тысяч моих соотечественников.
Адмирал безукоризненно исполнял свой долг, но весь мир насмехался над ним. Во всех столицах мира заключались пари, что флот Рожественского никогда не дойдет до места назначения. Мы превратились во всеобщее посмешище. Военно-морские специалисты презрительно говорили: “Русские — не моряки. Их скопище корыт никогда не дойдет дальше Северного моря”.
А когда произошел инцидент у Доггер-банки, он вызвал лавину издевок: “Дон-Кихот по ошибке принял безобидные траулеры в Северном море за японские эсминцы и всерьез сразился с ними”.
Нависла опасность войны с Англией!
Об инциденте много писали.
Я не был его свидетелем, но, зная Рожественского, могу утверждать, что он был очень талантливым офицером. Это он доказал тем, что сумел провести огромный флот в целости и сохранности на другой конец света, не потеряв ни одного из своих кораблей — и каких кораблей!
Этот подвиг был по достоинству оценен лишь позднее.
Когда вся Балтийская эскадра проследовала Сингапур в идеальном строю, “Сент-Джеймс Газетт” писала: “Мы недооценили адмирала и ныне приветствуем его с уважением, достойным его доблести” и так далее».
Не приходится сомневаться
«До отхода эскадры из Либавы Рожественского, очевидно, предупредили, что японцы закупили несколько эсминцев в Великобритании, построенных для одной южноамериканской страны, и что они намерены спровоцировать инцидент в Северном море, который либо ввяжет нас в войну с Великобританией, либо заставит немедленно вернуть эскадру в Россию.
Если все было именно так, то это был блестящий политический ход со стороны японцев. Адмирал вышел в поход, готовый к любой неожиданности такого рода.
Не приходится сомневаться в том, что среди траулеров без опознавательных огней, встреченных им в Доггер-банке, был ряд судов, напоминавших эсминцы. Это подтверждается независимыми показаниями моряков наших кораблей и экипажей некоторых траулеров, представленными Международному суду, который рассматривал этот инцидент.
Если бы эти подозрительные корабли, — один из которых оставался на месте происшествия в течение нескольких часов, когда уже все без исключения наши эсминцы приближались к Данджнессу, — атаковали русскую эскадру первыми, то адмиралу бы пришлось отвечать как за повреждения наших кораблей, так и за собственную халатность, из-за которой произошло нападение.
Если бы он, с другой стороны, напал первым, что он фактически и сделал, то при большом скоплении траулеров, сосредоточенных в том месте, и отсутствии огней на подозрительных кораблях, ущерб был бы нанесен судам нейтральной страны, что поставило бы нас в затруднительное положение. Такой план был бы достоин Макиавелли!
И если дело обстояло именно так, а тому есть немало свидетельств, значит, адмирал нашел правильный выход из возникшей дилеммы, и ни его, ни наш флот нельзя ни в чем обвинять».
Особое место в мировой истории
«Эта эпопея обреченного флота, стоявшего насмерть после беспрецедентно долгого перехода, занимает особое место в мировой истории.
В неравном бою 14/27 мая 1905 года в Цусимском проливе наши посудины героически сражались с хорошо оснащенными кораблями противника и, прежде чем быть потопленными, нанесли им значительный урон.
Во время сражения адмирал получил серьезные ранения и был на грани смерти, а когда после японского плена он возвращался домой, то даже революционеры восторженно приветствовали его и подбегали к поезду, чтобы взглянуть на этого самоотверженного человека.
А что же власти? Они отдали адмирала под трибунал! И только за то, что он по их же приказу дошел с грузом металлолома до берегов Японии и там потерял его.
Власти осудили Рожественского за честное и безупречное выполнение их собственных планов, достойных комического пера сэра Вильяма Гилберта[444]. В это было бы трудно поверить, не будь это правдой!»
Будь у нас снаряды, как у японцев
«В заключение могу добавить, что в Цусимском бою наши артиллеристы показали себя с наилучшей стороны. Они с редким умением наводили орудия и метко поражали корабли противника, о чем свидетельствует большое количество попаданий, зарегистрированное самими японцами.
Будь у нас такие же снаряды, как у японцев, то бой мог бы иметь совсем другой исход.
Японские снаряды взрывались при малейшем соприкосновении с целью, даже если касались поверхности моря, а наши разрывались только при ударе о броню и разлетались на крупные обломки. Японские снаряды производили при взрыве ужасный эффект, разрываясь на мельчайшие раскаленные осколки, поджигавшие все, что могло гореть.
Сила их взрывного удара была такова, что тяжелая броня скручивалась в штопор, а крыши башен артиллерийских орудий разлетались как деревяшки. К тому же они содержали химическое вещество, предвосхитившее изобретение ядовитого газа.
Именно из-за этих снарядов, а не из-за отсталости наших кораблей, наш флот с самого начала оказался в невыгодном положении…»
Вопреки людским замыслам и капризам погоды
«Все это время меня не оставляла мысль возобновить службу на Дальнем Востоке, как только позволит здоровье. Я намеревался поехать во Владивосток, где у нас еще находилось несколько первоклассных кораблей и где я хотел дождаться прибытия Балтийской эскадры, чтобы продолжить службу.
Известия, доходившие с эскадры Рожественского, были хорошие. Пока все обстояло благополучно, и он уже подходил к японским водам.
Казалось, адмирал успешно преодолевал все препятствия на своем пути вопреки людским замыслам и капризам погоды, и в запасе у него, на мой взгляд, оставался один, правда весьма хрупкий, шанс, который, обрати он его в свою пользу, помог бы ему избежать тисков Того.
Насколько я знал по собственному опыту, Японское море и все пространство между ним и Владивостоком из-за встречи теплого и холодного течений подвержено частым туманам. При благоприятных обстоятельствах адмирал мог пройти узкими морями между Японией и Кореей в густом тумане и таким образом достичь цели, избежав столкновения».
Все решил один день
«И адмирал чуть не прошел через Цусимский пролив незаметно для японского флота.
Все решил один день.
Если бы он прошел через пролив 13/26 мая, когда был густой туман, а не 14/27-го, как он это сделал, то он с успехом прорвался бы к своим, потому что в тот день видимость была чрезвычайно плохой.
Но 13/26-го ему пришлось ползти вместе со своей эскадрой со скоростью в несколько узлов из-за неполадок в двигателе на одном из его видавших виды кораблей, которые присоединились к нему в Кохинхине, где он целый месяц ждал их прибытия.
Когда вести о катастрофе дошли до нас, моя поездка на Дальний Восток потеряла всякий смысл».
Создается впечатление
Стоит прочесть полностью весьма недлинные воспоминания Кирилла Владимировича, по своей форме и отбору материала предназначенные в первую очередь для семейного круга, чтобы понять, насколько необычно большое место в них отведено событию, в котором сам Великий Князь все же не принимал непосредственного участия.
Создается впечатление, что из всех знакомых ВК Кирилла, а знаком он был практически со всеми выдающимися и просто заметными людьми предреволюционной эпохи в буквальном смысле в масштабах всей Земли, наибольшее впечатление произвел на него именно морской Ганнибал — адмирал Зиновий Петрович Рожественский.
А подвиг 2-й эскадры не смогли закрыть и умалить даже события Великой войны и революции.
Были прекрасно известны
Великий Князь подчеркивает по разным поводам, что никогда чересчур не интересовался тем, что не входило в пределы его непосредственной компетенции, да это и прямо следует из многих мест его воспоминаний, где его информированность и понимание событий мало превышают таковые обыкновенного образованного человека. Вспомним хотя бы занятие Порт-Артура.
Тем более дорогого стоят свидетельства Кирилла Владимировича об адмирале Рожественском и его эскадре. Удивительным образом Великий Князь подтверждает все «узловые» места нашего описания похода и боя 2-й эскадры.
Это и несомненное присутствие миноносцев или очень похожих на них судов среди рыбачьих шаланд на Доггер-банке.
И блестящая стрельба нашей эскадры в ее первом и последнем боях.
И невероятная взрывная сила «цусимских» японских снарядов. И содержащееся в них химическое вещество, ставшее предтечей боевых ядовитых газов за десять лет до Ипра.
Задолго до Александровского, Вествуда и Чистякова и практически одновременно с адмиралами Пэкинхэмом и Шталем русский военный моряк Кирилл ясно и отчетливо сказал слова правды, которую не хотят слышать до сих пор.
«Будь у нас такие же снаряды, как у японцев, то бой мог бы иметь совсем другой исход… Именно из-за этих японских снарядов, а не из-за отсталости наших кораблей (или плохой якобы стрельбы наших артиллеристов. — Б.Г.), наш флот с самого начала оказался в невыгодном положении…»
Не обойден вниманием Великого Князя даже такой малоизвестный факт, как суточная задержка эскадры накануне битвы из-за очень своевременного повреждения в машине известного нам «Адмирала Сенявина», в результате которого 2-й эскадре не суждено было пройти Цусиму в густом тумане 13 мая 1905 года[445].
Уж последний-то случай, я искренне считал, мог быть известен только самым внимательным читателям всех донесений о бое и показаний в Следственной Комиссии. А значит, и этот случай с «Сенявиным» и его значение для судьбы эскадры, равно как и остальные приведенные контр-адмиралом Кириллом свидетельства и факты, были прекрасно известны именно и уже тогда, когда писались незабываемое по своей изощренной лживости Заключение Следственной Комиссии и основанные на нем или во всяком случае соответствующие ему по духу труды капитанов Смирнова, Немитца, Капниста и прочих критиков адмирала Рожественского и его эскадры.
По-своему их можно понять. Если уж документы, касающиеся занятия Порт-Артура были строго засекречены в 1912 году на 25 лет под уголовную ответственность, чтобы вывести из-под удара МИД и Морское Ведомство, то правду о Цусиме следовало засекретить, по крайней мере, лет на 100. Что, впрочем, и было сделано.
Адмирал на «Суворове» и сам поведет эскадру!
Командующий пережил свою эскадру на три года, семь месяцев и семнадцать дней. В ночь на новый 1909 год сердце его остановилось. С присущим ему мужеством переносил он эти три с лишним года все обрушившиеся на него нападки, уколы самолюбия и мелкие унижения.
Да, по суду он был оправдан. Сказалось слишком очевидное восхищение Адмиралом народных масс, так ярко проявившееся в его почти триумфальном возвращении по охваченной мятежами Сибири, а также несомненное личное благоволение Императора, чувствовавшего, что их подставила одна команда.
Пенсия Адмиралу
Но где могли, хоть по мелочи, гадили или кусали — как клопы. Если, к примеру, капитан 1-го ранга Озеров, — все-таки, по крайней мере формально, сдавший свой броненосец, — был награжден за Цусиму мечами к ордену Св. Владимира 3-й степени и вышел в отставку контр-адмиралом, контр-адмиралом же стал и Добротворский, а Энквист — аж вице-адмиралом, то адмирал Рожественский вопреки всем правилам и обычаям был отставлен в том же вице-адмиральском чине.
А чего стоит только история с пенсией. На первый взгляд кажется, что, как пишут Грибовский и Познахирев: «Пенсией адмирала не обидели, он получил со всеми льготами и заслугами 7390 руб. 51 коп. в год, что, конечно, было меньше жалования начальника ГМШ, но вполне позволяло прилично жить в столице»{485}.
Много это или мало для человека ранга адмирала Рожественского, помогут сориентироваться читателю следующие факты и цифры{486}.
Вдовы, сироты и ветераны
Пенсия бывшего Управляющего (в 1888–1896) Морским Министерством адмирала Н.М. Чихачева, «подарившего» в 1892 году русскому флоту те самые «худшие в мире» фугасные снаряды, составляла на тот же период 18 000 рублей, не считая вознаграждения за членство, вполне номинальное, в Госсовете, поскольку адмиралу было уже сильно за 75. Однако все же бывший министр.
Те же 18 000 рублей в год продолжала получать бездетная вдова еще одного бывшего Управляющего тем же Министерством — адмирала И.А. Шестакова, скончавшегося аж в 1888 году. Прелесть ситуации заключается в данном случае еще и в том, что безутешная вдовушка немедленно после смерти обожаемого супруга выскочила замуж за директора Морского корпуса контр-адмирала A.M. Доможирова, выгодно отличавшегося от усопшего тем, что был на тридцать лет моложе. Овдовев опять в 1902 году, лихая вдова сочла, что быть полной адмиральшей лучше, и вытребовала пенсию по первому мужу в размере полного оклада Управляющего Морским Министерством. Разве обаятельной женщине откажешь?
Полный оклад покойного отца получала в эти годы дочка адмирала П.П. Тыртова, так успешно прогадившего вместе с МИД Мозампо (где поджидал нашу эскадру 14 мая 1905 года адмирал Того). Не только не передавшего в Порт-Артур Высочайшее повеление Тихоокеанской эскадре больше плавать, но приказавший положить Царское повеление в железный шкаф Военно-Морского Ученого отдела{487}. И за просто так сгонявшего из Порт-Артура в Кронштадт «Наварин», «Сисой Великий», «Владимир Мономах», «Дмитрий Донской», «Адмирал Нахимов» и «Корнилов». Откуда им (кроме развалившегося «Корнилова») толком не починившись, пришлось обратно идти на Цусиму.
Роберт Николаевич Вирен
Заслуги адмирала Ф.К. Авелана, задержавшего вместе с ВК Алексеем Александровичем в мадагаскарском аду и у берегов Аннама 2-ю эскадру на 87 дней и тем самым обеспечившего ремонт и перевооружение японского флота на новый тип снарядов, одного из истинных и очевидных виновников Цусимы, благодарная родина оценила отнюдь не заслуженной веревкой, а 20 412 рублями годовой пенсии, 4000 тысячами годовой аренды и чего там еще полагается по Госсовету.
Так что на этом фоне почтенных вдов, сирот и ветеранов — так и хочется сказать, «невидимого фронта», вот только какого? — пенсия адмирала Рожественского выглядит прямым оскорблением.
Чтобы не употреблять слов круче.
Без излишней помпы
Похороны адмирала Рожественского в Александро-Невской Лавре Морское Ведомство произвело без излишней помпы, с минимумом обязательных церемоний. Были верные сослуживцы и друзья, были адмиралы Роберт Николаевич Вирен — героический командир «Баяна» и последний командующий порт-артурским отрядом броненосцев, и Карл Петрович Иессен — неоцененный герой сражения у Урусана.
Некоторые из официальных лиц неприятно были поражены обилием простых матросов, жаждавших проститься со своим Адмиралом и не стесняясь рыдавших на похоронах. Официальный «Морской сборник» не счел нужным даже поместить некролог.
Откликнулась Россия на смерть своего флотоводца словами П.П. Семенова-Тян-Шанского: «Луч беспристрастной истории озарит многотрудный путь, самоотверженно пройденный честным флотоводцем, которому не суждено было совершить только одного — чуда»{488}.
Как при переходе Ганнибала через Альпы…
Поздно, но искренне, пишет Георгий Александровский, страна скорбела об уходе из жизни человека, с именем которого связаны, по словам, увы, не русского, а немецкого писателя Франка Тисса «…как при переходе Ганнибала через Альпы, отвага и безумство подвига, единственного в морских анналах»{489}.
Вот опять Ганнибал…
Что же общего нашли в трагических судьбах величайшего полководца пунических войн и последнего великого адмирала Русского Императорского Флота военный писатель Германии 1930-х годов и Местоблюститель Престола Российской Империи?
Первая ассоциация очевидна и лежит на поверхности. Через Альпы водили свои войска и Суворов и Наполеон, но лишь Ганнибалу удалось провести через ледяные кручи «чудо-оружие» того времени — африканских боевых слонов. До сих пор не ясно как.
Но более глубинной аналогией является, пожалуй, та, что растленная карфагенская плутократия последних времен, потерявшая в своих внутренних интригах и разборках даже инстинкт самосохранения, вначале не дала последнему великому полководцу Карфагена одержать победу в Италии, а с его возвращением в Африку повесила на него всех собак, свалив на него все собственные маразмы и измены и предав суду.
Чудом Ганнибал сохранил жизнь, которую никогда не берег в боях.
Карфаген после этого просуществовал недолго. К нашим дням от него не дошло ничего, кроме названия одноименного города римской провинции Африка.
Четыре года — и сто лет — спустя
Через год после смерти Зиновия Петровича вышла последняя книга (сборник рассказов) летописца 2-й эскадры и ее Адмирала капитана уже 1-го ранга Владимира Семенова под названием «Страшное слово». Не знаю, застал ли ее при жизни автор. Вторым в этом сборнике идет рассказ «Четыре года спустя», который можно назвать мистическим некрологом Адмиралу. Ввиду полной неизвестности этого рассказа читающей публике приведем его с небольшими сокращениями.
«Японец искони чувствует себя в море, как дома. Дореформенные “фунэ”, шитые лыком (в буквальном смысле этого слова), никогда не задумывались пуститься в дальнее плавание на срок, измеряемый неделями, даже месяцами, а про современные шхуны, построенные по образцу норвежских, и говорить нечего! Эти готовы хоть кругом света.
И вот все же есть одна такая ночь в году, когда самый отважный “сендо” (шкипер) не осмелится выйти на промысел в местность, лежащую между Цусимой и маленьким островком Коцусима… Да не одни промысловые суда — пароходы! И на тех капитаны не могут подавить в себе чувства страха перед неведомой опасностью, завидев в эту ночь огонь маяка на одинокой, затерянной в море скале… А там-то? На самом островке? В здании маяка? Думаете, легко на сердце?..
Эта ночь, та самая ночь, когда “заморские черти” празднуют память Воскресения своего Бога, обещавшего им, что придет день и час, когда все веровавшие в Него тоже воскреснут… Вернее всего, что сказка, но… как знать? Чего только нельзя достигнуть колдовством?.. А вдруг в самом деле?..
Люди почтенные… ну хотя бы Миягэ Сенсабуро, переживший всех своих сыновей, у которого седые волосы сделались желтыми, как сухая трава, но еще такой бодрый, что и посейчас водит в море свою старозаветную “фунэ”, он прямо говорит, что “видел”…
Придет эта ночь, и запенятся волны над местом гибели русской эскадры, и всплывут на поверхность моря обезображенные, без мачт, без труб, с истерзанными бортами громады броненосцев… Всплывут и держатся на воде каким-то чудом. Потом таинственный, перебегающий свет забрезжит сквозь пушечные порты, иллюминаторы и бесчисленные пробоины… Чем ближе к полночи, тем ярче…
А в самую полночь, когда лучезарная Аматерасу[446] всего дальше от своего народа, на каждом броненосце поверх обломков, загромождающих палубу, на гребне бесформенных груд железа, в которые под огнем детей Страны восходящего солнца превратились их мостики и надстройки, является странная тень в длинном черном одеянии и, высоко подняв над головою магический жезл, который они зовут крестом, произносит формулу великого заклятия:
— Христос Воскрес!
И сама бездна, несметные голоса из бездны, даже обломки стали и меди ответствуют ему:
— Во истину Воскрес!
В тот час бессильна Аматерасу перед чарами жрецов западного Бога. Свершается великое чудо, и если милостивая Кванон[447] сохранит жизнь нечаянного его свидетеля, то уж никогда не забыть ему виденного!..
Все воскресает! Не люди только!
Воздвигаются сбитые трубы и мачты. Сращиваются плиты брони. Становятся на места развалившиеся, взорванные башни. Тянутся из амбразур и портов дула исковерканных пушек. В призрачном свете гордо веют над самыми клотиками вражеские флаги…
Ужас сковывает мысль. Смертный холод проникает в сердце… Какою силою возможно бороться против воскресших? А они идут! Идут к берегам мирно дремлющего, беззащитного Ниппона!..
Трепетно мерцает маяк Коцусимы. Смотритель и сторожа забились в подвалы здания. Падают ниц и покорно ждут неизбежной гибели рыбаки, по легкомыслию или по несчастью оставшиеся в эту ночь в море…
Покорно расступаются волны перед стальными громадами; не смеют преградить им путь боги-покровители, боги-создатели славного царства Ямато[448]…
Но не близок путь!.. А на востоке, куда стремится чудом воскресший враг, сначала едва приметно, потом все ярче и ярче разгорается алая заря. То спешит на выручку лучезарная Аматерасу!.. И кто осмелится спорить с восходящим солнцем?.. Какое заклятие восторжествует над ним?!
Бледнеют, тают в прозрачном воздухе очертания труб и мачт. Вновь раскрываются гигантские пробоины: тонкие обломки пушек уже не грозят врагу, а как-то беспомощно торчат из-под развалин. Глубже и глубже садятся избитые корпуса. Труднее и труднее становится им идти вперед…
Но все же идут, пытаются бороться, словно надеются успеть…
Старый Миягэ, которому благоволение предков дало силу быть свидетелем этого зрелища и не погибнуть, сознавался, что трепетал от ужаса… Ближе и ближе цветущие берега его родины… А вдруг дойдут?..
Не успели!.. И только брызнули из-за гор золотые стрелы богини-прародительницы — бесследно исчезли призраки, а Миягэ упал на колени и, полный священного восторга, воскликнул: “Ейо, Аматерасу! Ейо, Ниппон!..”[449]
Так было из года в год.
Так, хоть и не совсем так, было и нынче.
Почему не совсем? А потому, что с корабля на корабль передавалась радостная весть:
— Адмирал на “Суворове” и сам поведет эскадру![450]
Поведет, доведет и даст решительный бой!.. Ведь только б дорваться! Только б сойтись грудь с грудью!.. Или и ему этого не удастся?.. Да нет! Сумеет!..
Ярче и ярче разгорается алая заря… Тают в лучах ее воскрешенные великим заклятием громады броненосцев…
— И ведь что досадно! — сердито топая ногой и, как всегда, оживленно жестикулируя, восклицает командир “Суворова”. — Ведь мы сами идем навстречу восходящему солнцу! Сами спешим растаять, исчезнуть в его лучах!
— А другого пути нет… — отзывается старший флаг-офицер[451]… — Вот разве, кабы солнце взошло с запада, со стороны России…
— О чуде мечтаете? — перебивает его командир. — Когда-то дождетесь! А вот что и сегодня не поспеем — так это верно!..
Ярче и ярче пылает заря… Воскрешенные броненосцы опять превращаются в бесформенные груды исковерканного металла… Люди еще толпятся вокруг любимого вождя, ждут его слов… Они исчезнут последними…
Но он молчит…
И выступил перед ним иеромонах Назарий, высоко поднял золотой крест, звездою сияющий в лучах приближающейся всепобедной Аматерасу, и спросил его:
— Почему и ты, долгожданный, не принес с собой новой силы? Ты, милостью Божией сохраненный для Родины на целых три года! Ты, живший среди пославших! Ты научил ли их разумению? Ты им поведал ли о претерпении посланных?.. Сказал ли правду, всю правду?
— Они и сами знают ее[452]… Я ждал…
— Чего ждал? Или ждал, что “камни возопиют”? Ждал чуда?
— Ждал чуда и жду его! — резко ответил тот. — Жду и буду ждать того дня, когда встанет солнце и над Россией!..»
Ждем до сих пор этого дня и мы.