Дороги, которые нас выбирают

Дороги, которые нас выбирают

Пора в путь дорогу,

дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,

над милым порогом

махну серебряным тебе крылом!

Из песни

И вот настал долгожданный момент для любого, даже самого твердолобого, военного — очередной отпуск! Вся чернуха сборов осталась позади, и ты свободен. Надо сказать, что опытный военнослужащий считает себя в отпуске только тогда, когда сел в поезд или на самолет и тот отъехал или взлетел. Получение на руки отпускного билета и денег еще ничего не гарантирует.

В 198. году мой экипаж собирался в отпуск. Мучительно и долго. Примерную дату знали все. Мичманы выписывали проездные документы, народ закупал билеты, финансист окончательно подбивал денежное довольствие. Наконец, этот день настал. Утром командир поздравил всех с убытием на заслуженный отдых, приказал начать выдачу отпускных и денег, а перед обедом всех собрать на инструктаж, после чего — по домам. Народ расторопно выстроился в очередь, без лишней суеты получил необходимые бумажки и рассосался по казарме, ожидая последнего выхода отца-командира. Однако в назначенное время командир не пришел. Часть несознательных военных, пораскинув мозгами, покинула расположение части и поперла домой. Отпуск три месяца, после него про отсутствие на инструктаже никто и не вспомнит. Кроме того, у самых расторопных билеты были уже куплены, да еще и на вечер этого самого дня. Было куда торопиться. Оставшиеся уныло слонялись по казарме, проклинали необязательного командира и задымляли табачными клубами все закоулки.

Наконец в казарму мрачнее тучи вполз командир. Сначала он чуть не до смерти напугал дневального ультразвуковыми криками, потом снял дежурного по части за развязанный шнурок на ботинке и приказал немедленно строить экипаж. В предчувствии нехорошего команда выстроилась в неказистую кишку, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, господа военнослужащие! В отпуск собрались? Летом? Х… вам! И мне в том числе! Отпускные билеты сдать! Деньги оставьте. Слабонервных прошу присесть прямо на палубу. Через месяц — в автономку! Вместо экипажа хитрожопого К…! А он, козел, в отпуск! Вопросы есть? Наш отпуск переносится на октябрь. Разойдись! Командиры боевых частей, ко мне в кабинет.

Надо ли говорить, что сбежавших доставали отовсюду. Из постели поздно вечером, из засад на автобусной остановке, лично я с механиком на его машине рано поутру гонял «на задержание» в аэропорт перехватывать старшину спецтрюмных. Упустили шестерых: четверых, с вечера укативших с семьями в Питер на своих автомобилях, и двух холостяков-старлеев, исчезнувших бесследно (позже выяснилось, что от щенячьего ощущения свободы их занесло в мурманскую гостиницу «Арктика», где они и пропьянствовали трое суток, не выползая из номера). Всех их, конечно, вернули в лоно родного экипажа попозже и с некоторыми моральными издержками, но в море мы ушли в срок.

Ну а теперь, допустим, другая ситуация — все обошлось. И отпуск, как положено, дали, и отпустили, и не догоняли, не обманули, даже попыток не делали.

Вот тут-то и начинается романтика военного отпуска. Ты свободен — а билетов нет! Никуда! Хорошо, если не в сезон едешь, тут проблем нет. А если весна и лето? Весь Север табором снимается с мест и выезжает через один-единственный аэропорт «Мурмаши» и один-единственный железнодорожный вокзал. Весь Север — в две дырки. И не очень-то большие, я вам скажу. Тогда и начинается. Номерок на руке. «Кто последний на допосадку?» — «Я». — «Я за вами». — «Пишите, сто тридцать шестой на Москву». Все, ты готов. Твое место на привокзальной скамейке, всерьез и надолго. Особенно если ты с семьей. Без семьи офицер флота уедет куда надо и в назначенный срок. Другое дело — на чем? Да хоть на хромой кобыле! Только отсель подальше! Хоть на время.

Как раз после той автономки, куда мы были засланы Родиной вместо других, нас, горемычных, наконец, отпустили отдыхать. Правда, отпуск попридержали, и вместо октября получился конец ноября. Нормальное явление. Слава тебе Господи, не под елочку! Передали корабль, получили финансы, и в конце концов были милостиво отпущены на все четыре стороны. Сразу сходил на почту. Дал телеграмму жене: выезжаю завтра, билетов нет, ждите в лучшем случае через двое суток. С друзьями решили вечерком отпраздновать долгожданное освобождение от воинских обязанностей. Шильцом побаловались знатно. В дугу. Вследствие чего утром я проспал все что можно, а главное — автобус на Мурманск.

Встал. Умылся. Подхватил заранее собранный чемодан и попер на КПП поселка ловить попутку. На перекладных добрался до Полярнинского пункта. И там наглухо встал. Водители упорно не желали подбирать одинокого путника. А ноябрь — совсем не летний месяц. Через час мои ноги начали постепенно отмирать, впрочем, как и все остальные части тела. Появилась мысль плюнуть и вернуться домой, а завтра спокойно сесть на автобус и продолжить движение в сторону отпуска.

На обочине тормознул военный «уазик». Постепенно превращаясь в генерала Карбышева, я даже не обратил внимание на это событие. Мало ли зачем остановился. Не за мной же. Дверца распахнулась. С переднего сиденья выскочил флотский капитан-авиатор и с криком: «Пашок! Чертяка!» — бросился на меня с объятиями. Увернуться я не успел. Помяв мое тело минут пять, капитан, широко улыбаясь, пробасил:

— Пашок! Не признал, что ли?

Такое жаркое проявление чувств меня согрело. Голова начала соображать. Я пригляделся. Ха! Старый знакомый. Капитан Витя. Мы вместе отдыхали год назад в санатории в соседних номерах. Я после автономки, он после неудачного катапультирования. Спелись враз. Сколько спиртного уничтожили — не берусь описать.

— Витька! А ты как здесь оказался? Ты же вроде под Петрозаводском служишь.

— Отлетал. Теперь наземный служака. Тружусь на диспетчерской ниве. В Сафоново. А ты-то что на дороге, как нищий бродяга, кукарекаешь?

— В отпуск я, Витек, еду. В отпуск. В Севастополь. А сейчас в аэропорт.

Виктор раскинул руки.

— Залазь! Сделаем крюк, подкину.

Меня долго уговаривать не пришлось. Витек перебрался ко мне на заднее сиденье и дал отмашку матросу: «Трогай!» «Козел» взревел и понесся. Витя, полуразвалившись на сиденье, закурил, оглядел меня и с сочувствием сказал:

— Плохо выглядишь, подводник. Лицо изнуренное, как у престарелого туберкулезника.

Я засмеялся:

— Куда уж изнуренней. Вчера до трех ночи отпуск обмывали.

Витек оживился. Достал с переднего сиденья портфель. Извлек фляжку и два металлических стопарика с эмблемами ВВС.

— Ну тогда сам бог велел, за встречу! Да и тебе лекарство перед дальней дорогой не помешает. Подравняешься!

«Козла» трясло, как шейкер для взбивания коктейлей, и алкоголь рассосался в крови в рекордно короткие сроки. Я размяк после вчерашнего, и Витя за компанию.

— Пашок! А когда у тебя самолет? Во сколько твой чартерный рейс к берегам Черного моря?

— Да я не знаю. У меня и билетов-то нет. Так, подсяду на московский рейс, а из Первопрестольной — в Крым.

— Ну-у-у. Неделю просидишь.

Мой авиационный друг задумался. Пошарил в своем саквояже. Достал папку. Долго перебирал и разглядывал бумажки. Почесал затылок, посмотрел на часы и постучал по спине водителя.

— Смирнов, ты в отпуск после новогодних праздников идешь?

— Так точно, тащ капитан!

— Ставлю боевую задачу: московское время 11.45. Время прибытия на наш аэродром 12.30. Успеешь — Новый год встретишь с мамой, папой и школьными подругами. Время пошло!

Судя по резкому увеличению скорости, своих подчиненных Витек не обманывал. «Уазик» мчался на пределе возможностей и на грани фола. Витек повернулся и помахал указательным пальцем у меня пред носом.

— И не спрашивай! Сюрприз! Сегодня до нолей будешь в теплой постели у законной супружницы в городе славы русских моряков! Поклонись от меня адмиралу Нахимову.

И больше ни на какие мои вопросы не отвечал. А я и не упорствовал. Сказал так сказал. Да и шило свое пагубное действие оказало.

До конца этого немыслимого «козлиного» полета фляжку мы приговорили. До капельки. На аэродром мы ворвались на двенадцать минут раньше срока. Лихо развернулись у подъезда длинного одноэтажного здания. Вышли. Прошли внутрь. В большом помещении сновали летчики, стоял бильярдный стол, работал телевизор. Витек усадил меня на диван и сказал, что придет минут через двадцать. Летуны оказались ребята хоть куда. Накормили, напоили чаем. Сделали десяток бутербродов «на дорожку». Самое интересное, что никто не спрашивал, кто я такой, но все знали, что я сейчас улетаю. Хотя этого точно не знал и я сам. Появился Витек.

— Собирайся! Пошли.

Я подхватил багаж, и мы вышли на улицу. Там стоял все тот же «летучий козел». Выехали на взлетную полосу. Вдалеке замаячил гигантский серый силуэт самолета. Подъехали. Остановились. Если бы люди были самолетами, то Витек уж точно относился бы к тяжелым бомбардировщикам. Он молча извлек из шинели знакомую флягу, к моему удивлению, снова полную. Наверное, заправился на лету. Разлил.

— На посошок! Вылетаете через десять минут. Рейс на Качу. Знаешь такое место?

Я знал. Военный аэродром в пригороде Севастополя.

— Вздрогнули!

Мы опрокинули стопки.

— Катапультируемся!

Выбрались из машины. У самолета стояло двое летчиков, упакованных в летные куртки, кожаные штаны и унты. Подошли.

— Васильич, вот мой пассажир. Прошу любить и жаловать, брат по оружию. Подводник Паша.

Васильич протянул руку, поздоровался.

— Давай по аппарели в салон. Там увидишь, где присесть. Места навалом.

И засмеялся. Я не обратил на это внимания. Мы попрощались с Витьком, обменялись адресами, и я поднялся в самолет.

В авиации я разбираюсь на уровне среднестатистического обывателя. Не моя епархия. Но то, что этот монстр, — турбовинтовой грузовик военно-транспортной авиации, я понял без объяснений. Пустая длинная труба. Нет даже откидных сидений. Крепления под них есть, а самих сидений нет. В конце дверца. Рядом два деревянных школьных стола и явно выкраденные из кинотеатра сиденья, скрепленные по три штуки. И на них разношерстная компания. Танковый полковник в папахе, четыре женщины средних лет, обложенные чемоданами и кошелками, и трое в гражданском, явно не имеющие отношения к военному ведомству. Поздоровался. Сел на свободное кресло. Аппарель со скрипом поднялась. Дверца открылась, вышел летчик.

— Сейчас взлетаем. Пристегиваться не надо. Ха-ха-ха! Можно курить. Окурки в ведро. Удобств, извините, нет. По малой нужде прошу в хвост, к аппарели. По большой придется потерпеть. Да, еще рекомендую потеплее одеться, в салоне холодновато. Есть мнение, что он даже негерметичен. Вот и все. Приятного полета. Лететь долго.

Летчик вышел, плотно закрыв за собой дверь. Фраза о теплой одежде показалась мне неуместной. Куда еще теплей, на Севере, да в конце ноября. А меня еще и шило очень неплохо согревало. В общем, на это предостережение авиатора я сначала внимания не обратил.

Взревели винты. Громко до безобразия. Самолет завибрировал и тронулся с места. Как разгонялись и взлетали я особо не запомнил. Сон сморил. Только голову на плечо положил, сразу провалился.

Проснулся я внезапно от всепоглощающего холода. Окоченело все: от кончиков пальцев до мочевого пузыря. Попытался поднять голову. С первого раза не вышло: ухо примерзло к воротнику куртки. Чуть кожу не сорвал. Отогрел ухо рукой, отлепил от воротника. Взглянул на часы. 14.10. Спал час с лишним.

Осмотрелся. Сидевший ближе всех полковник напоминал мертвеца. Белый, усы и брови в инее, взгляд отрешенный и потерянный. Остальные не лучше. Да и сам я, наверное, был тот еще. Народ молчал. Лишь из ноздрей и ртов вырывался пар. Ну просто ледяные вулканы. Зубы начали выстукивать фокстрот, и к моему стыду, сдержаться у меня не получалось. Ко всему прочему смертельно хотелось в туалет, а попросить отвернуться, когда я удалюсь к аппарели, я стеснялся. Наверное, пока я спал, через это прошли все, так как полковник, угадав ход моих мыслей, прохрипел:

— Иди в хвост. Отсюда не видно.

Я понесся вприпрыжку. С чувством глубокого удовлетворения осуществил слив вод. Затем отдышался и побрел назад. Опустился в свое кресло и взглянул на танкиста. Мочки ушей того были просто цвета мелованной бумаги. Отмерзли, сообразил я.

— Товарищ полковник! Уши! Разотрите уши!

Полковник осторожно потрогал мочки. Шепотом ругнулся и, скривясь, стал массажировать их пальцами. Я эту боль знаю, довелось испробовать. Мне как-то пришлось минут пятнадцать купаться в полной форме одежды в Баренцевом море в феврале. Так та вода под ноль градусов кипятком казалась! А этот самолет не просто холодильником был. Хуже. Просто рефрижератор какой-то. Не зря летун предупреждал.

Полковник наконец оттер уши, превратив их в два огненно-красных лопуха. Затем внимательно посмотрел на меня.

— Разрешите представиться! Полковник Шаталов. Григорий Семенович. Командир танкового полка. Следую из командировки к месту службы.

— Капитан-лейтенант Белов. Павел. Отпуск.

Обменялись рукопожатиями.

— Павел. Вы не разделите со мной небольшую порцию коньяка. Зябко, черт возьми!

Для наших плебейских времен танкист воспитан был исключительно. Как не помочь такому человеку! Естественно, согласился. Из дипломата, лежащего на коленях, полковник достал бутылку коньяка. Да не просто бутылку! Настоящий армянский «Ахтамар» семилетней выдержки.

— Три бутылки начальнику везу. Жалко, но здоровье важнее.

Лимон и фужеры у полковника тоже нашлись. Налили. Осушили. Крякнули. По жилам начало разливаться тепло древней армянской земли. Григорий Семенович выразительно качнул головой. Я сразу согласился. Выпили еще. После третьей мы как-то одновременно почувствовали на себе взгляды остальных. Если женщины мерзли с безразлично-отсутствующим видом, то на лицах гражданских специалистов отражалась целая гамма чувств. Аристократичный полковник взял инициативу на себя.

— Не желаете?

Мужчины желали. И очень! Бутылка благородного напитка обнажила дно в один момент. Мужчины если и не повеселели, то на заиндевевшие трупы уже не походили. Но что такое одна бутылка, пусть даже такая, для пяти здоровых, промерзших насквозь мужиков? Тьфу! Беды и невзгоды сближают. В этом летающем саркофаге для мороженого мяса присутствующие показались мне такими близкими и родными, что я, плюнув на все планы, влез и достал шильницу. Со мной их было три. Литровая и две пол-литровых. Сработанных на заказ северодвинскими мастерами, с личной монограммой на боку. С учетом количества участников я достал литровую.

Полковник хмыкнул и поинтересовался:

— Спирт?

— Шило. Чистейшее. Доктор по дружбе насыпал.

Полковник взял руководство процессом на себя.

— Молодые люди. Такой напиток одним лимончиком не зажуешь. Поскребите-ка по сусекам — и первый полез в дипломат.

Гражданские призыв восприняли правильно. На столе появились яйца вкрутую, вобла, колбаса, мои подарочные бутерброды, пластмассовые стаканчики. Разбавить шило было нечем, пришлось глотать чистый. Холод притупил восприятие чистого алкоголя, и спирт пошел просто изумительно, словно родниковая вода.

Познакомились. Ребята оказались инженерами с Севастопольского судоремонтного завода имени Орджоникидзе. Возвращались из командировки, поиздержались, их флотское командование и подсадило на наш авиалайнер. Разлили по следующей. Но выпить не успели.

— Мужчины! Кто вас воспитывал? С вами дамы, а вы словно слепые!

Про женщин мы начисто позабыли. Оказывается, они уже давно наблюдали за нашими манипуляциями. А холод одинаково действует как на мужской, так и на женский организм. И дамам захотелось тоже. Галантный танкист сразу же засуетился, пытаясь достать очередной коньяк. Разве можно допустить: женщины и спирт. Дамы вежливо отклонили предложение. Мол, коньяк на потом, когда этот напиток кончится. Торопиться некуда. И, не морщась, врезали по сто граммов! И повеселели. И заговорили. И пошло-поехало. Сами они жены летчиков. Их мужья уже полгода на Каче ковырялись по своим летным делам. Вот девчонки и собрались их проведать. Взяли билеты на поезд, а тут на тебе, в этот же день самолет прямо на место. Оперативно сдали билеты, комполка их — на борт и в путь.

— Мальчики! Да ведь у нас запасов на двое суток пути!

И резво так начали выкладывать снедь на стол. А у них. Женщины, одним словом. Куры жареные, куры вареные, пирожки, салатики в баночках, ну всего не перечислишь. Да и винца пару-тройку бутылочек нашли. Тут инженеры откуда-то водку извлекли. И начался пир в воздухе.

Где-то около шестнадцати часов выглянул один из авиаторов.

— Как, не замерзли?

Взглянул и обалдел. Все расстегнуты, стол ломиться, дым сигаретный, шум, смех. Полковник одной даме руку целует. Инженер другую на танец пригласить пытается. Холода как и не было! Ну мы летчика сразу за стол усадить попытались. Еле отбрехался. Попросил самолет не поджигать и удалился обратно в рубку. Они потом оттуда по очереди выглядывали, проверяли.

Спиртное на таком морозе сильно в голову не стреляло. Грело здорово, а почти не пьянило. Как мы посидели! Такой общности незнакомых доселе людей мне прежде видеть не приходилось. И девчонки наши с хохотом бегали в хвост, а мы дружно отворачивались. Полковники пикантные анекдоты рассказывал и карточные фокусы показывал, чего только не было! Верите ли, съели и выпили все! И танковый коньяк, и весь мой спирт, и гражданские запасы, а в конце и женское вино сгодилось. Все вылизали подчистую.

По-моему, часам к девяти пошли на посадку. Авиаторы нас предупредили. Сели мягко. Аппарель опустили. А там. Восемнадцать градусов тепла. После заполярного неба-то. Как же нас повело! Сдерживаемый морозом алкоголь овладел организмом в кратчайшие сроки. Мы и ста метров от самолета отойти не успели, как были в дымину. Поголовно. Подъехала машина с мужьями наших спутниц. Мужья были в шоке. Девчонки лыко не вяжут. Машут чемоданами как ридикюлями, песни поют. Погрузили благоверных и увезли. За танкистом пришел «уазик». Полковник широким жестом пригласил всех оставшихся в машину и приказал водителю развозить его друзей по домам, а его только после всех. Инженеров выгрузили на Северной стороне, долго прощались и обнимались. А я всю дорогу вокруг бухты учил полковника песне «Северный флот не подведет!». Правда, с переменным успехом. Танкист временно забыл человеческую речь и только подвывал. Судя по глазам водителя, он своего командира таким никогда не видел. Меня доставили прямо к подъезду. Будь его воля, полковник ввез бы меня и на второй этаж, но ему удалось доказать, что машина в дверь не пройдет. Он согласился, расцеловал меня и предложил идти к нему заместителем. Я обещал подумать. С тем и расстались.

Домой я ввалился в половине двенадцатого вечера. Пьяный в лохмотья. Отпуск начался. Доехал. Теперь до следующего.