Уйти в запас или умереть!

Уйти в запас или умереть!

Если вас выписали из сумасшедшего дома, это не значит, что вас вылечили. Просто вы стали как все.

Народная мудрость

Все когда-нибудь кончается. Служба тоже не исключение. У нас пожизненных офицеров не бывает. Кроме маршалов, естественно. Рано или поздно придет время снять мундир, пересыпать его нафталином и повесить в дальний угол шкафа, чтобы не мозолил глаза. Хорошо, если ты дослужил до упора, получил плешь на затылке, слезящиеся на солнце глаза и хронический геморрой на память о пультовском кресле. Тогда проблем с увольнением в запас у тебя практически не будет. Так, мелочовка. Другая песня, если гражданская жизнь позвала тебя сильно и властно в непрединфарктном возрасте, а в расцвете жизненных и физических сил. Вот тут все и начинается.

Человек, даже если он военнослужащий, существо довольно нежное. Мало ли что, устал или временно умишком тронулся от «тягот и лишений военной службы…». Чего не бывает? Заботливые родители в таком случае дитятко свое в постель укладывают, разными вкусностями пичкают, температурку меряют каждый час, и никакого перенапряжения. Выздоровеешь — а тогда и делом займешься! При батюшке царе так и было. Не ладится, допустим, у офицера что-то в душе, ну раздирают внутренние противоречия: служить — не служить? Его аккуратненько, бац, и в отпуск на год! Езжайте, милый корнет, на воды, в Баден-Баден, попейте минералочки, восстановитесь, подумайте, а уж потом милости просим в родной полк на окончательный расчет. Или обратно на службу. Умные, черт побери, царевы генералы были в свое время! Увы, времена, когда ненадолго «отставляли от службы» прошли давно и, видимо, навсегда. Последние лет восемьдесят совсем не так.

Как дела обстоят в сухопутном ведомстве, мне особо не ведомо. Наверное, так же. А вот подводники — это отдельная статья. Никуда не денешься, категория льготная. Это командиру батальона в средней полосе минимум двадцать календарных лет надо поля сапогами месить, чтобы самую мизерную пенсию ему заплатили. А обычный каплей на атомоходе отсчет пенсионного возраста по-другому ведет. Пенсия — это двадцать лет стажа, включая пять лет училища. Остается еще пятнадцать. А на атомной подводной лодке год, как известно, за два идет. Делим пятнадцать на два, получаем семь с полтиной. Складываем и получаем: от момента присяги до возможности обзавестись пенсионным удостоверением нужно всего двенадцать с половиной лет. Стал в семнадцать лет кадетом, в тридцать уже можешь претендовать на место в общественном транспорте для «пенсионеров и пассажиров с детьми». Кстати, этот факт ужасно нервирует всех сухопутных начальников. Как же так?! Такие молодые ребята эти подводники, а уже потенциальные старики. Непорядок! Ему бы самому в пару автономок сходить, да на старом «железе», может, кое-что и понял бы. Но не об этом речь. Зависть к флотским порядкам всегда и во все времена была в крови у сухопутных братьев по оружию. Но по части увольнения в запас армия и флот едины — только через мой труп. Причем не их, а именно твой. Моральный труп. Каким бы ты до сих пор ни был: лучшим офицером, самым классным специалистом, душой кают-компании и надеждой командования — с момента подачи рапорта на увольнение в запас ты изгой и пария. Ты никто. Правда, сначала тебя мило уговаривают остаться, приводят массу аргументов, обещают златые горы. Но если ты не сломался, отношение меняется на сто восемьдесят градусов. И начинаются мытарства. Твой рапорт теряют, десятки раз возвращают обратно за неправильностью формулировок, отказывают за отсутствием оснований на увольнение. Ты начинаешь нервничать, ходить на приемы к начальникам, которые или рычат на тебя, или благодушно обещают разобраться, но все остается на своих местах. И это длиться годами. Можно откровенно херить службу, но это не поможет. Максимум, чего можно добиться, — исключения из партии в прошлые времена и лишения четырнадцатого оклада и других надбавок в нынешние. Да еще постоянных вызовов на ковер.

В советские времена некоторые доходили до радикальных средств. Как рассказывал мой отец, служил в его дивизии офицер, нормальный, хороший служака. Ни шатко ни валко добрался до погон кавторанга, что само по себе подразумевает не меньше десяти лет на лодке, и устал. Захотел на покой. Огородом заняться и кроме сопок и северного сияния еще на что-нибудь поглядеть. Пару раз тыркнулся к начальству с рапортом, получил по шее и был послан куда подальше самым решительным образом. Мол, не надейся милый, с флотом вырос, с флотом и умрешь. Т акая «заманчивая» перспектива кавторанга не прельщала. Он притих, крепко призадумался и через пару месяцев начал потихоньку чудить. Повесил в каюте икону, да не одну, а целый иконостас. Курить и употреблять горькую бросил. Друзья-сослуживцы зовут, давай, мол, старик по стопарику за прошедший поход, а он гордо так: «Не буду! От лукавого это, грешно…» Придет на службу, отстоит в строю на подъеме флага и в каюту на колени перед образами. Всех начальников созывают в центральный пост на доклад, а вахтенный передает по связи: «Капитан 2 ранга Иванов сейчас помолится и придет…» Сами понимаете, какой, ажиотаж поднялся после этой метаморфозы с доселе примерным офицером. Замполит, тот вообще чуть ежа не родил. В его экипаже, кавторанг — член партии и в Бога верить начал! Позор!

Первое время Иванова пытались перевоспитать, не вынося сор из избы, внутри экипажа. То зам, то старпом, то на партсобрании. Ни в какую. Потом командир взялся. Но. Поговорил с Ивановым наедине один разочек и бросил. А замполиту сказал, чтобы тот в политодел докладывал. Зам сначала боялся своим политотдельским шефам о таком небывалом безобразии докладывать, но начался Великий пост, и во время выхода в море кавторанг Иванов громогласно при адмирале, командующем флотилии, отказался в кают-компании скоромное вкушать. Что тут началось! По приходе в базу Иванова сначала к психиатру отвезли обследовать на предмет душевного равновесия. Оказалось — здоров. И как начали тогда его склонять по всем инстанциям. Будь здоров! Решили из партии выгнать. На партсобрание экипажа вся верхушка политотдела флотилии прибыла. Спрашивают Иванова, как же ты, коммунист, и в Бога веришь? А он сжимает Библию в руках и отвечает: «Одно другому не мешает, у нас по Конституции свобода вероисповедания». Я верующий коммунист, и все! На этом стою и стоять буду. Ну, из партии его, естественно, турнули. А попутно и в должности понизили, но насчет увольнения в запас разговор пока не заходил. А кавторанг только этого и ждал. Взял и накатал письмо Патриарху всея Руси, мол, так и так, служу Отчизне и терплю неисчислимые притеснения за веру нашу христианскую, едино истинную. Вдохнови и наставь меня на путь верный и помоги обресть силу Божью. Думаю, в патриархии сначала все охренели, а потом накатали письмо министру обороны за подписью самого Патриарха с просьбой защитить брата во Христе от распоясавшихся начальников. После этого из Москвы пришла телеграмма с категорическим приказом: верующего кавторанга в должности восстановить и тотчас уволить в десятидневный срок по сокращению штатов. Что и было незамедлительно произведено. Так спешили, что даже документы и деньги на дом Иванову носили сами. Говорят, правда, что за пару дней до окончательного отъезда Иванова в свободный гражданский мир очередной посланник застал того мирно сидящим за столом со своим командиром, бывшим одноклассником с сигаретой в зубах и стаканом в руке. За достоверность не ручаюсь. Но то, что иконы и Библию кавторанг оставил в своей каюте — факт. Да еще с запиской между страниц: «Потомству в пример! Пособие по увольнению в запас». Что хотите, то и думайте.

Ну такое происходило только в годы самого развитого социализма. На его закате стало немного проще это сделать, если тебе было безразлично, каким способом покинуть ряды несокрушимой и легендарной. Например, после незабываемого антиалкогольного постановления уволиться по этому делу было проще простого. Наливаешь во флягу грамм сто корабельного шила и заступаешь на боевой пост или у штаба, или у КПП, короче, там, где начальство на своих «уазиках» рассекает. Завидел вдалеке машину адмирала, делаешь большой глоток из фляжки, поласкаешь рот, чтобы от тебя несло, словно из цистерны, и — бац, на колени в лужу. Стой там с невменяемым видом и изображай крайнюю степень опьянения. Можно песню спеть, для разнообразия. Например, «Усталую подлодку». Дальнейшие события предрешены. Страшный гнев адмирала, комендатура, гауптвахта, срочная подготовка документов на увольнение, отпуск — и ты вольный гражданский штафирка-пенсионер с формулировкой «уволен за дискредитацию воинского звания». Все.

Но эти радикальные методы подходили далеко не всем. Обидно терять годами, здоровьем и потом заработанные льготы, которые при советской власти кое-что значили, не в пример нынешним временам. И тогда народ брал свое измором. Мой друг каплей Колпаков, после того как написал рапорт, был сослан, как и большинство желающих уволиться, на завод в Северодвинск, чтобы глаза не мозолил и одумался. Колпак не одумался и после года безуспешных попыток уйти предпринял неординарный шаг: отослал министру обороны маршалу Язову свои каплейские погоны вместе с язвительным письмом. Ответ не заставил себя ждать. Из Первопрестольной пришел категорический приказ изгнать нечестивца из рядов флота в десять дней. Что и было сделано к величайшей радости Колпакова.

После великой демократической революции, триумфально завершившейся речью Ельцина у Белого дома и развалом СССР, прошел определенный период, во время которого Вооруженные силы новое государство интересовали постольку поскольку. Нет, внешне все выглядело очень пристойно. Ельцин вводил новую символику в военную форму, принимал парады, выводил войска из Германии. Но не более того. Наиболее дальновидные представители офицерского корпуса, предвидя будущие катаклизмы, начали покидать флот. Причем дело приняло довольно широкий характер. Примечательно, что от растерянности и некоторой неуверенности в завтрашнем дне начальство отпускало их на вольные хлеба сравнительно легко. Поупиваясь свалившейся невесть откуда огромной властью, новая элита через год-другой несколько протрезвела и, мягко говоря, впала в ступор от представившейся картины. Про экономику и говорить нечего, а уж Вооруженные силы стремительно сокращались, даже без реформ. А ведь это была единственная организация в стране, до сих пор выполнявшая приказы. Но так как проблем хватало и без людей с мундирами, поставить забор перед разбегающимся офицерским корпусом поручили черт знает кому, кто случайно близко оказался. Насколько я помню, и бывшие майоры-замполиты там присутствовали, и еще какие-то полувоенные мужчинки, вылезшие на свет благодаря луженой глотке и тому, что подсаживали Ельцина на бронетранспортер у Белого дома.

Эти «мудрецы» долго мудрствовать не стали и скопировали откуда-то принцип «контрактной» службы. Просто до безобразия: подписал контракт на несколько лет — служи и горя не знай! Причем, как принято издревле в нашей стране, подписать контракт необходимо в самые быстрые сроки, то есть завтра, а лучше сегодня! А еще лучше — сейчас! Мой экипаж поставили перед фактом: завтра в летний отпуск, а сегодня весь офицерский и мичманский состав подписывает эти филькины грамоты. Что там в них, о чем речь идет, мало кто понимал, а вот в летний отпуск хотелось. Очень. Ну и подмахнуло большинство, не глядя, в обмен на отпускные билеты. Слава богу, офицерам постарше контракт на пять лет не подсовывали. Побоялись. А молодых всех до одного повязали.

Только ничтожное количество самых умных до контрактов не дотрагивались, а тихо-мирно уволились после отпуска. А все остальные остались наедине с контрактами. А что в них — понять нетрудно, а поверить невозможно. Ты обязуешься служить, как лев, не щадя живота своего, а государство обещает тебя всем вовремя обеспечить, ну и все такое. Кроме того, родная страна в обмен сулит горы золотые, получку час в час, льгот выше крыши, квартиры по свистку и все прочее. И сказкам этим большинство по старой советской памяти умудрились поверить. А как же еще?! По прежним временам государство обманывать обманывало, но не в таких масштабах. А офицеров своих ценить умело. Вот и поддались воспитанники советской власти эйфории обещаний и в такой капкан попали, не приведи господь!

Уже через полгода стало окончательно ясно, что нас в очередной раз обвели вокруг пальца. «Лучший» министр обороны всех времен и народов обвешковал для своего президента офицерский корпус со страшной силой. И если ранее уволиться в запас как-то было можно, при определенной доле настойчивости, то теперь все это вспоминалось, как сладкий сон. Задачу остановить отток офицеров бригада Паши-Мерседеса выполнила с блеском. Уволиться, кроме как по окончании контракта, стало себе дороже. Пиши рапорты хоть по три раза на дню — ответ будет один: нет оснований для увольнения. Плюнь на все и перестань ходить на службу — максимум чего добьешься, так это ненавязчивого приглашения в прокуратуру на беседу и посадки на «оклад по минимуму». Можно, вспомнив совсем недавнее время, впасть в глубокое пьянство. Результат один — трахнут по всей силе военных законов, могут для острастки уголовное дело завести, и, конечно, кошелек — на ширину плеч. Естественно, борцы с системой нашлись, и немало, но с откровенно слабыми результатами. Пробить стенку удавалось лишь откровенно больным и списанным офицерам, и «мохнатым» до безобразия. Остальные рубились с отделами кадров без особого успеха. Один мой товарищ, перепробовав все легальные методы и оказавшись ни с чем, ударился в показушное вроде бы пьянство, начал являться на службу один раз в трое суток, чтобы не попасть под уголовщину, и в течение двух лет успешно спился, но не добился ничего! Так и уволился в запас только по окончании контракта, с больной печенью и ненавистью к военной организации.

Ко всему прочему после оконтрачивания Вооруженных сил, сильные мира сего решили, что обещанного три года ждут и начали с точностью наоборот претворять свои планы в жизнь. Сначала начались задержки зарплаты. На месяц, на два и более. Могу еще понять военных средней полосы, нет денег — есть огород, в конце концов, хоть картошка в доме будет. А каково подводнику на краю земли, когда вокруг только тундра, камни и мох с карликовыми березками. Нет денег — нечего есть! Нечего есть — и домой идти не хочется. Вот и перезанимаешь ничтожные суммы для прокорма семейства неделя за неделей, а когда, наконец, руку озолотят, долги раздашь и снова голый до следующего впрыска госзнаков с новой российской символикой. Так и жили.

Мой экипаж, как я уже говорил, подписал контракты в авральном порядке в июне 1994 года. Лично мой датировался 12 июня. Несмотря на прирожденный оптимизм и любовь к службе, иллюзии рассеялись сравнительно быстро. За годик. Стало страшно. Не за себя: за жену и сына. За их и мое дальнейшее существование. За то, что стало стыдно говорить в отпуске, что ты офицер, и ловить после этого на себе сочувственные взгляды. За то, что покупка новых ботинок растущему сыну становилась предметом пересмотра бюджета всей семьи. Даже за то, что приходилось украдкой таскать с корабля домой банки с консервированным картофелем и пакеты с заспиртованным хлебом. Конечно, и гражданская жизнь страшила. Привыкнув за десятилетие к жизни, словно в консервной банке в гарнизоне подводников, далеком от бурных метаморфоз столичных городов, никто из нас толком не был готов вплотную столкнуться с совершенно другой жизнью. Но она давала хоть какую-то призрачную надежду на более или менее сносное будущее, пока возраст не зашкалил за пятый десяток.

Летом 1996 года отделы кадров зашевелились. Скорее всего, откуда-то сверху спустилась директива — за полгода представить примерное количество увольняемых в запас офицеров. Поэтому в нарушение всех законов нас настойчиво начали заставлять писать рапорты о желании уволиться месяцев за восемь до конца контрактов, несмотря на то, что многие еще колебались. Все это обосновывалось очередной надзаконной директивой министра обороны. И самое интересное, в рапорте надо было указывать дату окончания контракта, которая была прописана в нем самом. Точнее, во втором экземпляре, который должен был находиться у тебя на руках. А вторых экземпляров не было! Их добросовестно напечатали, доверчивое советское офицерство в лице нашего экипажа так спешило в отпуск, что мало кто думал об этих бумажках. Их бросили в казарме где-то у писаря на подоконнике, и за три месяца отпуска матросы использовали их по «прямому» назначению. Мне и еще нескольким счастливцам повезло. Я просто всегда внимательно относился к документам с печатью, в которых фигурирует моя фамилия. Приехав из отпуска немного раньше других, я обнаружил валявшийся в казарме листок со своим контрактом и машинально прибрал его к рукам, даже не догадываясь, как облегчил себе жизнь. Потому что, когда кадровики потребовали в качестве подтверждения даты написания рапорта показать наши экземпляры, у многих их не оказалось. И самое страшное, что в экземплярах хранившихся в отделе кадров, оказались совсем другие даты. Ребята, не нашедшие свои контракты, обнаружили, что им служить до 31 декабря 1997 года, вместо июня. А доказать было нечем. Без бумажки ты… сами понимаете кто. Пошумели естественно, и умолкли. Собственная глупость и беспечность всегда бьет в самый неподходящий момент. Пришлось смириться. Потом пошла стадия уговоров начальников всех уровней — чтобы остаться. Лично мне предлагали на выбор должности механика (перепрыгнув через командира дивизиона), замполита в родном экипаже и даже абсолютно несовместимое с моим механическим прошлым место помощника командира. Я от всего отказался. Обозвали предателем и отстали.

Еще в начале 1996 года я полежал пару недель в госпитале. Там я оказался по собственной инициативе, впервые за всю военную карьеру, после последней боевой службы, в течение которой имел стабильно высокое давление. В госпитале меня обследовали и приговорили к гипертонической болезни начальной стадии. Перед увольнением в запас офицер имеет полное право обследовать напоследок свое здоровье, и был бы грех не воспользоваться такой возможностью. К тому же в глубине души хотелось покинуть ряды родных Вооруженных сил не просто пенсионером, а офицером запаса со всеми льготами. В реализацию самих льгот на гражданке не очень-то верилось, но иметь их хотелось. Двадцать пять календарных лет я не имел, а посему мог рассчитывать лишь на официально признанные неполадки в здоровье, которые позволят уйти по хорошей статье. Не открою тайны, сказав, что полное списание с военной службы можно было и купить. Некоторые, подчеркиваю некоторые, военно-административные медицинские деятели, вовремя просекшие коммерцию, на этом хорошо зарабатывали. Такса Североморского госпиталя колебалась от двух до пяти тысяч долларов. Как раз та сумма, которая тебе полагалась к выдаче на руки в виде выходного пособия при увольнении в запас по здоровью. Выйти на этих «врачей» было довольно сложно, только по знакомству, но вполне реально. Пара моих хороших знакомых пошла таким путем, и они получили все, что хотели за свои кровные. У меня денег в таком количестве не было, да я бы их и не дал. Поэтому отправился в госпиталь просто так, подлечиться напоследок бесплатно, провериться и все. Получится — хорошо, не получится — плакать не буду. Пенсии меня никто не лишит.

Не знаю, на горе мое или счастье, оказалось, что я и вправду нездоров. Болезнь моя больших проблем для меня не составляла, беспокоила нечасто, да я ее и списывал на мелочи жизни. Проще говоря, почти сорок суток у меня не могли найти левую почку. Сначала искали в старейшем на Северном флоте госпитале, в Полярном. Не нашли. Правда, подтверждая звание старейших, напоследок вставили мне катетер времен подводника Магомеда Гаджиева в самое главное мужское место. Учитывая, что само орудие пытки было ровесником легендарного подводника, дня три я ходил в гальюн со слезами на глазах, валидолом в кармане и двумя товарищами по палате, для поддержки. После этой процедуры начальник спецотделения госпиталя, где лечатся подводники, осознал, что технический уровень их медицинского учреждения не позволяет найти мой жизненно важный орган, и принял решение перевести меня в центральный госпиталь, в Североморск. Провалявшись две с лишним недели в Полярном, я заскочил на одну ночь домой, и уже утром следующего дня сдавался в плен в Североморском госпитале. Там началось все сначала, по прежней программе: анализы, рентген и прочие радости госпитальной жизни. Лежать пришлось еще месяц. За это время со скуки я изрисовал все отделение карикатурами, оформил огромную стенгазету для медсестер отделения на конкурс и прочитал половину больничной библиотеки. Почку тем не менее не находили. В конце концов, начальник отделения изыскал откуда-то страшно дефицитное и дорогое средство для проведения полной томографии моего бренного тела и пропавший орган обнаружили спрятавшимся в костях таза. Как она туда попала, никто внятно объяснить не мог, тем более что год назад она была на месте. Начальник отделения и мой лечащий врач, приняв в расчет мои заслуги перед отделением в плане художественного оформления и зная о желании уволиться, списали меня с плавсостава вчистую. То есть на корабль ни ногой. Чего как раз мне и не хватало для полного счастья. Выписался, и в родную базу. А там.

Корабль готовился к выходу в море. Так, ерунда, подтверждение задач. Суток десять. Но голова у нашего командира побаливала. Увольнявшихся в запас надо было отправлять в отпуск. А кто тогда в море пойдет? Ведь увольнялась почти половина старших офицеров корабля. Командир БЧ-1, командир БЧ-2, командир БЧ-7, начальник химической службы, два управленца и еще тройка офицеров. Один кавторанг, пять капитанов третьего ранга, три каплея и один старший лейтенант. Кому пойти на выход штаб дивизии командиру нашел бы, но кого? Кто лучше, свои, с которыми не один месяц вместе в прочном корпусе сидел, или чужие? Они, может, и хорошие, но чего от них ждать можно, не знаешь. Об этом контрольном выходе командир знал заранее, и посему со всеми своими «полугражданскими» офицерами провел подготовительную работу. Да особо никто и не отпирался, нас попросили почеловечески, и наша увольняющаяся братия в море пошла полным составом. А у меня между выпиской из госпиталя и выходом получилось аккурат трое суток, чтобы поцеловать жену и три ночи поспать не на казенной постели. Десять суток отморячили как положено, на одних учебных тревогах и отработках. Часа за три до прихода в базу командир вызвал нас на мостик, и после перекура мы по старой традиции выбросили в море свои фуражки в память о последнем выходе в море в ранге офицеров Военно-морского флота.

На берегу пришлось сложнее. Сложившаяся на этот момент времени крепкая привычка финансовых органов не платить по своим счетам и изворачиваться всеми возможными способами от этой неприятной процедуры вынудила нас пойти на лобовое столкновение с командованием дивизии. Дело в том, что перед увольнением в запас офицер просто обязан отгулять полный отпуск плюс все, недогулянное по каким-то причинам. А ведь за все это надо платить! Цветными, хрустящими бумажками с изображением Кремля. И, судя по всему, кадровики «Арбатского военного округа» подсчитали предстоящие убытки из «своего» кармана, прослезились и доложили куда надо. Эти самые, кому доложили, пришли в ужас. А на что дачи достраивать?! Детишек за границей обучать?! Мерседесы покупать? Жить-то в конце концов на что? На свою «нищенскую» генеральскую зарплату?! Оно, кстати, и верно. Моя последняя зарплата на Севере была за счет надбавок и выслуг примерно равна жалованью среднеполосного командира дивизии. И вот тогда самый лучший министр обороны всех времен и народов издал очередную директиву, полностью игнорирующую остальные законы Российской Федерации. Отпускать увольняемых в запас офицеров в отпуск только на 24 дня и не более. Точнее, там была более хитрая формулировка, по которой больше и не получалось. А по нашим самым скромным подсчетам выходило минимум суток по девяносто. Разница чувствуется? Наш командир абсурдность этого приказа понимал прекрасно, но над ним сидел командир дивизии, а над ним. И ведь всем строго-настрого приказали резать отпуска по-живому. Собрал нас наш командир и говорит: вот что, ребята, я вам отпуск рассчитаю, как мне приказали, а вы на меня в военный суд подавайте. Не обижусь. Другого ничего предложить не могу. А так военный суд меня обяжет, и никакой командир дивизии мне уже не указ. А наш командир дивизии, свежеиспеченный адмирал, был самым настоящим военачальником новой формации. Опытный моряк (одно самостоятельное автономное плавание), вежлив (самые ласковые слова — «урод» и «мудак»), образован (уверенно всем объяснял, что слова «комплектация» и «консумация» — синонимы) и главное — воспитан (с женщинами матерился только через раз). Так вот, наш благородный адмирал каждый, даже самый идиотский, приказ сверху воспринимал как откровение Всевышнего и рубил всех и вся вокруг за малейшие отклонения от воли «верхних» товарищей. Оно, может, и достаточно, чтобы в их глазах выглядеть образцовым военным, но совершенно невозможно этим заслужить уважение подчиненных. Да это уважение ему и не нужно было. Нашему адмиралу хотелось побольше звезд на плечи и прочих других военных благ в самый короткий срок. Он и ездил по нам, как на тракторе, не щадя ничьих заслуг, званий и нервов.

Зная, кто такой наш адмиралище, совет командира мы поняли правильно, и уже на следующий день делегацией отправились в военный суд гарнизона на прием к судье. В успехе мы были уверены. Прецеденты были, даже много, а ко всему прочему на этот момент военные суды вывели из подчинения Министерства обороны и переподчинили, кажется, Министерству юстиции. Коллектив военного судейства давно тяготился внутриведомственной покорностью строевых начальников, и тут, на тебе, подарок! Ни командующий флотилией, ни флотом, ни сам министр обороны тебе не указ! Следи за выполнением законов — и все! На этой волне боевой дух военного судейства ненадолго возрос, они перестали бояться и начали вступать в серьезные споры с самыми высокими начальниками. На эту волну мы и попали. Судья, «черный» полковник, с «добрым» адвокатским взглядом, внимательно оглядев ввалившуюся к нему толпу старших офицеров, мягко спросил:

— Вы, товарищи офицеры, все по одному вопросу?

Мы утвердительно закивали.

— Тогда шагом марш все за дверь, и в кабинет поодиночке. Массовые жалобы у нас запрещены.

Вышли в коридор. Первым пошел командир БЧ-7 «майор» Капоненко. Через десять минут он с несколько разочарованным лицом вышел. Мы его обступили с вопросами.

— Ну что? Что он говорит?

Капоненко неопределенно скривился.

— Да мы у него не первые. Он сразу в лоб спросил: вы по поводу отпусков? Я говорю — да. Он мне: садись, вот образец, пиши заявление. Я написал. Да! Там в заявлении, ну в образце, было написано о требовании возмещения морального ущерба. Я прикинул, чем меньше напишешь — тем меньше дадут, и шарахнул на пятьдесят миллионов. Пусть срезают, хоть пару лимонов оставят.

Мы переглянулись. Решили, что пишем столько же. Очередь двинулась. Следующие задерживались меньше, чем Капоненко. Минут пять и все. Мне досталось идти последним. Захожу. Взгляд у полковника еще более задумчивый, чем сначала.

— Товарищ полковник, капитан 3 ранга Белов.

— Садись, не шуми.

Сел. Полковник молча подвинул листок бумаги и ручку.

— Пиши. Тебе твои орлы уже сказали ведь, что к чему?

Я кивнул и взялся за ручку. Полковник также молча подвинул образец.

— И не сходи с ума. По пятьдесят миллионов вам никто не даст.

Отступать от всех я не хотел.

— Товарищ полковник, это же мое дело, сколько просить?

Судья измученным взглядом посмотрел на меня, вздохнул.

— Твое, твое. Господи, как мне надоела эта тупость. Ты тоже из 31-й дивизии? Вы все из одного экипажа?

Я, не отрывая глаз от бумаги, утвердительно кивнул.

Полковник вздохнул еще раз, решительно взялся за трубку телефона и набрал номер.

— Алло. Контр-адмирал Исаев? Юрий Максимович, это полковник Поярков. Да-да. Именно я. Юрий Максимович, скажите откровенно, у вас много лишних денег? Я не издеваюсь. Нет, я совершенно серьезно! ЧТО?! Только уважение к твоему званию и должности пока удерживает меня от того, чтобы не дать ход уже сорока с лишним заявлениям в нашу организацию на тебя лично! А там суммы немаленькие стоят. Носки, и те продашь! А я тебя и не пугаю! Мне по большому счету на вас всех теперь насрать! Вы мне никто! И закон для всех един! Сейчас тебе не партия рулит! Короче, даю тебе Юрик три дня, чтобы со всеми отпускниками разобраться. Не сделаешь, иди ты тогда в жопу! Все пускаю, как положено, по всем инстанциям, и судись, сколько сможешь. Да, чуть не забыл, тут на тебя еще парочка официальных заявлений лежит, что вы, товарищ адмирал, со всей дивизии с каждой получки, с каждого офицера и мичмана поборы осуществляете в размере пятидесяти тысяч рублей! Для нужд дивизии. Я их тоже в производство запущу, там будешь доказывать, что это за нужды такие! На пиво, что ли? Все, Юрий Максимович, разговор окончен! У меня с дезертирами и подонками времени разбираться нет, а тут ты со своими… бл… е… идиот!

Закипевший полковник бросил трубку. О моем присутствии в кабинете в пылу беседы разошедшийся судья, видно, забыл. Сразу приняв невозмутимый вид, раскрасневшийся полковник еще чуть дрожащим голосом повторил дежурную фразу:

— Готово? Кладите. У вас еще есть время подумать, и если что забрать свою бумагу обратно. Три дня. Идите.

Я встал. Полковник устало повторил:

— Идите, идите.

Я двинулся к двери.

— Белов!

Я развернулся.

— О том, что слышал, никому. Извини, сорвался. Когда вас отпустят, заберите заявления. Вас отпустят в срок.

Полковник-судья знал, что говорил. Адмирал Исаев все же оказался не полным идиотом и сообразил, что может надолго увязнуть в судейских дрязгах с постоянно возрастающим количеством жалобщиков, и еще не факт, что он выйдет победителем в этой схватке. Через день нам выдали новые отпускные билеты с новыми датами прибытия. И что самое удивительное — выдали отпускные деньги! Получку, и ту задерживали на месяц-другой, а уж отпускные. Но нам дали! Чуть меньше, без компенсации за продаттестат, но дали! Чудо! И поехали мы в отпуска, столбить места под новую жизнь, искать применение себе и своим военно-морским познаниям.

Пока мы гуляли, наш экипаж, подержав «пароход» пару месяцев, сдал его второму экипажу и намылился в отпуск. Половину народа отпустили сразу, а оставшихся ввиду катастрофического отсутствия личного состава в дивизии распихали в другие экипажи, обнадежив обещанием, что и их тоже «скоро» отпустят. Командира тоже попросили ненадолго остаться, назначив врио начальника штаба, пока настоящий оттягивался в санатории. Приехали, доложились. Выписки из приказа министра обороны о нашем увольнении уже пришли. Вот тут-то и началось самое противное. Расчет.

Мне не с чем сравнивать. Я не служил во флотах других стран. Я не принимал присяги другому флагу. Но теперь я точно знаю, почему писать мемуары о беззаветной службе Родине любят отставные адмиралы, а не «пятнадцатилетние капитаны». И еще очень хорошо понимаю, почему лоснятся улыбчивые морды высоких тыловых начальников, когда они уверяют страну с экранов телевизоров, что армия и флот сыты, обуты, одеты и обеспечены финансовым довольствием на три месяца вперед. Теперь я понимаю это даже лучше, чем тогда, когда служил. И еще я знаю, почему службу многие вспоминают добром только из-за друзей, и больше ни из-за чего.

Из всех офицеров моего экипажа один я увольнялся со всеми льготами. Тогда я, еще наивный капитан 3 ранга, подозревал, что мне это поможет на гражданке получить квартиру и все прочее. Конечно, помогло. Один раз. Когда в налоговой службе после покупки квартиры меня как пенсионера, освободили от уплаты налогов на нее в размере. 8 рублей! Еще, конечно, проезд на общественном транспорте. Но сейчас не об этом. Мне как льготнику и денег начислили, естественно, поболее других. Намного. А если прибавить недоданные года за полтора продовольственные компенсации, нереализованные проездные документы и прочую шелуху — набиралась сумма, для российского офицера очень даже приличная. Финансиста экипажа мичмана Царева командир в отпуск решил отправить лишь после того, как тот нас рассчитает и денежные ведомости на руки выдаст. Царев мужик был ответственный, старой закалки, поэтому без лишних вопросов засел дома над нашими бумажками, а мы в свою очередь по малейшему его сигналу гоняли за необходимыми документами по всем инстанциям. За неделю мичман подбил нам все. До копеечки. И пошло-поехало.

Командующий флотилией адмирал Тимоненко, как я говорил ранее, моряком был хорошим, но человеком тяжелым и своенравным. Лето. Отпуска. И так денег нет получки с отпускными платить, а тут на шею бригада «гражданских» со своими претензиями на «войсковую казну». Тимоненко думал недолго, а просто приказал без его личного разрешения денег никому во флотилии не давать, а на подпись в первую очередь ведомости плавсостава, а увольняемых стравливать по одному-два человека в день, в порядке живой очередности. И чтобы восторжествовала социальная справедливость — штабам и прочим тыловым крысам деньги после всех! Вот какой я! Не адмирал — а сама честь и достоинство! И стучал адмирал себя по всем причинным местам, и выворачивал карманы, и лил слезы, что сам уже второй месяц бычки из пепельницы таскает, ибо не на что сигарет купить. Поэтому деньги будем делить по справедливости. А если учесть, что дело было в середине июня, а еще апрельские увольняемые были не рассчитаны, можно представить, что нас ждало. Финчасть разводила руками — нет денег, мужики, мы бы рады, но… увы. Командующий и командиры дивизий на построениях стучали себя в орденоносные груди: делаем все, что можем, мы в Москву каждые пятнадцать минут звоним, а они, подлецы, не отвечают. Тех, что в столице сидят, мы и так знали, а вот когда свои брешут, как собаки, обидно.

Страждующие обрести деньги, а с ними и свободу, увольняемые в запас с утра до вечера дежурили в финчасти флотилии, ужасно нервируя вальяжных мичманов-расчетчиков и кассирш с надменным взглядом. Оказывается, было от чего нервничать. Часам к одиннадцати утра в коридор выходит один из краснопогонных руководителей флотилийскими финансами и со скорбью в голосе объявляет, что сегодня денег не будет. Никаких и в ни каком количестве. Зря не стойте, идите по домам, короче — до свидания, до завтра! Народ, начиная от молоденьких мичманов и кончая седовласыми кавторангами, ворча и матерясь во весь голос, начинает помаленьку покидать помещение. И вдруг прямо перед обедом в кассу боком, стараясь спрятать лицо от присутствующих, прошмыгивает, кто бы вы думали, финансист нашей Краснознаменной дивизии! С чемоданчиком! А сзади вдоль стены за ним крадется еще один штабной мичман с портупеей. Значит, выделен для охраны. А чего? Получки штаба, естественно! А как же речи адмирала?.. Да никак. Через полчаса, не прячась, в финчасть, выпятив вперед могучий живот, вползает еще один береговой мореплаватель в звании капитана первого ранга. Тот даже не считает нужным прятаться. Раздвинув всех животом, капраз подбирается к окошку кассы и начинает настойчиво стучать в нее кулаком.

— Эй, там! Открывайте! Капитан 1 ранга Хамов!

Окошко кассы приоткрывается, ровно на столько, чтобы пролез нос кассирши.

— Не кричите, пожалуйста. Вы по какому вопросу? Денег все равно нет.

Живот капраза начинает угрожающе колыхаться.

— Как так, нет?! А мои отпускные?! Моя фамилия Хамов! Штаб флотилии! На меня должна быть заявка!

Нос кассирши исчезает, чтобы через несколько секунд появиться вновь.

— Извините, пожалуйста, товарищ капитан 1 ранга. Да, вам деньги есть. Давайте удостоверение личности.

Капитан 1 ранга удовлетворенно крякает и, повернувшись к народу, окружившему кассу, самодовольно замечает:

— Еще бы мне не хватило!

Из окошка появляется ведомость. Капраз расписывается и вдруг замечает что-то, его не удовлетворяющее.

— Девочка! А почему мне начислили только за три месяца? Я же оформил отпускные документы за прошлый год, и с разрывом через три дня уже на этот. Мне надо за полгода деньги!

Кассирша опять извиняется, и через некоторое время из окошка появляется новая ведомость. «Полковник» расписывается, пересчитывает кучу денег и покидает финчасть, провожаемый злыми взглядами простых отпускников и увольняемых в запас, просиживающих в этом коридоре уже не первую неделю. После приходит еще один левый военачальник, потом еще. Потом прибегает мичман от очередного штабного героя, которому недосуг самому за деньгами бегать. И так весь день, хотя все ушедшие наивные каплеи и «майоры» были уверены в том, что «денег нет». На следующий день вся история повторяется вновь. Через день для разрядки обстановки деньги дают какому-нибудь экипажу и паре-тройке увольняемых, а дальше история повторяется вновь. И так идут дни и недели. Одна за одной. Бывшие нужные и незаменимые офицеры и мичманы слоняются по гарнизону, продавая мебель и ненужные вещи, пакуя чемоданы и напиваясь от бессилия и злости по вечерам на последние копейки. Тебя уже нет. Ты уже, скорее, призрак, одетый в военно-морскую форму и путающийся под ногами. Раз тебя нельзя запихнуть в любой момент в прочный корпус, то ты уже не существуешь для «звездатых» товарищей. И выкручивайся сам, как можешь.

Через неделю наивного ожидания я понял, что надо идти другим путем. Противным, но верным и надежным. Для чего наскреб по сусекам немного наличности и, купив «пузырь» более или менее приличного коньяка, отправился к своему финансисту Цареву, который хотя и был уже отпущен в отпуск, но пока не уезжал по каким-то своим личным причинам. Царев, перед тем как прийти к нам в экипаж, долго служил в этой самой береговой финчасти, всех там знал и пользовался большим уважением. Коньяк мы распили, и в течение этого процесса выяснилось, что мичман Владимир Царев не идет в отпуск только по одной причине. Его попросили еще пару недель помочь подбить какие-то финансовые документы в том самом неприступном расчетном отделении, где ставили последнюю и самую главную подпись на ведомости, после чего можно было с таким же наглым капразовским видом лезть к кассе.

Побагровевший от принятого коньяка, Володя расчувствовался и посоветовал завтра с утра в финчасть не ходить. Спать спокойно, а идти часикам к семнадцати, захватив с собой не коньяк (жирно им будет), а литровку водки. Не самой дешевой, но и не отравы. Обозначив мне план действий на следующий день, Царев залез на антресоли и достал бутылку спирта.

Утром я не смог бы идти, даже если бы захотел. Очухавшись к обеду, я привел себя в порядок, плотно покушал и стал ждать часа «Ч», для похода в финансовое логово. К назначенному времени я вышел из дому, по дороге приобрел литровую бутыль водки «Асланов» неизвестной страныпроизводителя, батон недорогой полукопченой колбасы и направился к конечному пункту. Навстречу попадались знакомые горемыки из числа увольняемых. Они брели по домам, отдежурив с утра в финчасти и, естественно, получив привычный ответ, что денег нет. Так что шел я против течения.

Финчасть была уже заперта. Послонявшись вдоль окон, я заметил в одном из них Царева и замахал руками. Тот меня заметил, и через минуту дверь открылась. Расчетчики гуляли. Не то чтобы дым стоял коромыслом, а шла тихая бытовая пьянка. Разогнав посетителей, мичманы под немудреную закуску снимали стресс привычным методом. Многих из них я знал еще по службе на кораблях, но в ситуации полного безденежья всей флотилии на эти знакомства рассчитывать не приходилось.

— О! Какие люди! — Бывший радиометрист РПК СН «К-…», а ныне работник расчетно-кредитного отделения старший мичман Раков распростер руки, имитируя объятия.

— Борисыч! Какими судьбами в нашу дыру? Проходи, садись. — Раков пододвинул стул.

Я сел. Оглядел присутствующих. За столом в комнате расположились все расчетчики нашей дивизии, постоянно находящиеся в финчасти. Плюс Царев и я.

— Вижу интересное по форме вздутие в твоем портфеле, Борисыч. Не стесняйся, доставай. — Раков пододвинул мне стул и почти воткнул передо мной в стол стакан. Я молча открыл дипломат и выставил на стол «Асланова», присовокупив к нему колбасу и буханку бородинского хлеба.

— По-мужски! Борисыч, ты постругай колбаску и хлеб, а я пока посуду народу обновлю. — Раков протянул мне нож, а сам сноровисто сломал «голову» «Асланову».

Я резал колбасу и хлеб, а сам пытался понять, как себя вести в этих обстоятельствах. Никогда еще мне не приходилось вот таким лихим образом давать взятку, да и не взятку, собственно говоря, а черт знает что. Ну, не знал я как себя вести, а просить жуть как не хотелось. Но не зря же Царев меня позвал? Порезанную колбасу и хлеб свалили в общую кучу посреди стола, где на расстеленной газете красовались несколько раскрытых банок «Сайры в собственном соку», порезанные луковицы и уцелевшие кусочки сала.

— Вздрогнем! Еще один день прошел, и х… с ним!

Вяло переговаривающийся народ взбодрился и дружно клацнул зубами по стаканам. Потом веер рук потянулся к закуске. Снова потекло неторопливое и негромкое шушуканье за столом. Я молча сидел, исподлобья оглядывая окружающих. На мое присутствие никто не обращал внимание. Царев в том числе. Даже как-то обидно стало. Целый капитан 3 ранга среди мичманов. Финансисты, блин!

— Чего насупился, Борисыч! Впереди большая и красивая гражданская жизнь! Без погон, вахт и долбое…зма! Наливай! — Раков захохотал во весь голос, нарушая общую приглушенность. Я, изображая улыбку, разлил водку. Ситуация меня все больше напрягала. Начинало казаться, что надо мной просто издеваются.

— За лодку, водку и молодку!

Ритуал молчаливого клацанья и колбасоразбирания повторился. Не закусывая, я вытащил сигареты и закурил. Мне стало понятно, что я здесь чужой, и оказался в финчасти как еще один глупенький офицеришка, пожелавший за какой-то пузырь обрести все радости жизни.

— Рак, хватит над Борисычем издеваться. Не видишь, человек уже как струна. А то сидишь тут, стебешься, как клоун..

Раков вздохнул.

— Эх, Царек-Царек. Ну дал бы хоть немного отыграться-то. Я ж беззлобно. А то ведь, когда я в экипаже еще был, а Борисыч вместо помощника трудился, он же меня всегда на камбуз в наряд засовывал, а я от тамошних ароматов до сих пор либо сознание теряю, либо водку глушу до полной потери обоняния. — Раков отодвинул ящик стола и, вытащив увесистый пакет, бросил его передо мной на стол.

— Борисыч, здесь все твои миллионы. Извини, но у тебя их так много, что не все крупными купюрами. Распишись вот в ведомости и пересчитай. Там все правильно, но на всякий случай. Вдруг чего. Краснеть потом не хочется.

Минут десять я раскладывал по столу пачки свеженьких, пахнущих краской купюр. Все, естественно, сошлось. Потом выпили еще. То, что я принимал за тихое издевательство, оказалось просто дикой усталостью ошалевших от наплыва просьб и круглосуточной ругани в свой адрес финансистов. Они просто снимали стресс самым привычным русским способом. Когда водка закончилась и из сейфа вытащили очередную флягу с шилом, я вежливо, но твердо отказался и покинул финансовый оплот флотилии. Так и брел с косогора на косогор до поселка, прижимая к груди дипломат с грудой денег.

На следующий день я грузил контейнеры. Это вообще отдельная история и о ней чуть позже. На это довольно энергозатратное мероприятие ушел весь следующий день. Утро после погрузки тоже выдалось нелегкое, а с учетом, что проснулся я в чужой квартире, еще и какое-то неродное. Влив в себя пол-литровую чашку кофе, я несколько пришел в чувство и проанализировал состояние своих дел. Родина-мать в лице 3-й флотилии ПЛ СФ осталась мне должна самую малость: денежную компенсацию за несъеденное и невыпитое мной за последние два года службы. Но выбить ее — была задача, непосильная в некоторых случаях даже штабным, не говоря уж о простых увольняющихся в запас офицерах. Но то ли мне было все уже по барабану после вчерашних погрузочно-питьевых работ, то ли получение основной массы денег укрепило и подняло на недосягаемую высоту уверенность в завтрашнем дне — не знаю, но я оперативно облачился в форму, схватил ведомости и рванул в штаб тыла. Так как я был уверен, что продовольственные деньги не получу никогда, для меня было довольно приятным открытием, что страна задолжала мне почти 5 миллионов рублей. Дарить эту сумму краснопогонным «противолодочникам» было все-таки жалко.