Путч и все остальное…
Путч и все остальное…
Жить будем плохо, но недолго.
Маршал Д. Т. Язов
Когда меня спросят, где я был утром 19 августа 1991 года в судьбоносный для зарождающейся российской демократии день, я честно и с гордостью отвечу: спал на вахте. Крепким флотским сном. И что самое удивительное, совершенно не переживал ни за отца перестройки, ни за свежевылупленного президента России. Спать очень хотелось. Мы ведь занимались привычным делом, а не митинговали. Ходили в автономки, несли боевые дежурства, а попутно строили родильные дома и чинили канализацию. И использовали каждую свободную минуту, чтобы сбегать домой или выспаться. Стыдно, конечно, перед потомками, но что делать!
Вечером 18 августа я заступил на самую приятную для управленца корабельную вахту — дежурным по ГЭУ. Проверил механизмы, расхолодил первый контур, после чего с чистой совестью затопил сауну и залез в нее часа на два. Это был спокойный воскресный день, на редкость теплый и солнечный. После баньки вылез на пирс, часок поудил рыбу, потрепал языком с одноклассником, дежурившим на соседнем корабле, и уполз спать в каюту.
Проснулся я утром от энергичного потряхивания. Надо мной нависла фигура помощника дежурного по кораблю мичмана Мотора.
— Паша! Вставай. Завтрак принесли. И, знаешь, там по радио говорят, что переворот какой-то. Горбатого то ли сняли, то ли арестовали. Вообще, бредятина какая-то! Я связистов попросил, пущай трансляцию по всему кораблю включат. А то скучно в центральном. Хоть послушаем.
Я нехотя вылез из-под одеяла. Сон сном, а завтрак — святое дело.
— Мефодич, а наши с построения еще не вернулись?
Понедельник — день особенный. По утрам вся флотилия строится на плацу возле штаба и внимает наставлениям высокого начальства. Несколько тысяч человек в любую погоду получают дозу просто-таки жизненно необходимой информации, потом в течение часа весело занимаются шагистикой с пением любимых строевых песен, а затем разбегаются по кораблям на политзанятия. Так было во все времена. И сегодня тоже.
— Не вернулись. Рано еще. Часов в девять подгребут.
Встал. Умылся. Сварил кофе в каюте, взял чашку и пошел в кают-компанию. Вестовой подал завтрак. В углу дежурный связист мичман Земляев возился со стационарным радиоприемником.
— Чего, Коля, не хочет вещать?
Земляев отрицательно покачал головой.
— Не хочет, собака. Сейчас на один-пятый-бис отсек включу.
Приемник пошипел, поскрипел и вдруг заговорил ровно и без помех:
— Сегодня. Государственный Комитет… ради спасения страны. Янаев… сохранять спокойствие.
Слушали молча, тщательно пережевывая пищу. Дежурный по кораблю каплей Мирошкин, ковыряясь в тарелке, философски подметил:
— Ну, ребята, история говорит, что все политические катаклизмы во все времена сопровождались либо задержкой зарплаты военным, либо ее увеличением. Смотря кто к власти придет. Судя по тому, что слышим, — увеличат.
Я подошел к приемнику. Покрутил ручку. Настроил на другую волну. Кажется, «Радио России». Из динамика послышалось диаметрально противоположное.
— Диктатура! Позор… человечество… Избранник России Борис Ельцин. Они не пройдут. Массы народа. Белый дом. Остановить танки. Демократия победит!
Мирошкин, продолжая поиски съедобного в тарелке, невозмутимо произнес:
— А судя по этому, нас просто разгонят без выходного пособия. Жаль, мне до пенсии еще полтора года. Могу не успеть. Если нам еще и пенсии будут платить.
В кают-компанию ураганом ворвался кавторанг Вениаминыч, мой механик и очень нервный человек.
— Что, хохлы, прищурились?! Слышали? А что на плацу было! Начпо полчаса тараторил, что кончился разброд и шатание, хватит демократии, наигрались, мол. Приказал все портреты Горби убрать в течение часа. Ни хрена не пойму.
Закончил свою восторженную речь Вениаминыч уже несколько растерянно:
— Знаете, мужики, все корабли сегодня с обеда в боевое дежурство заступают. Вся флотилия. До одного. Никогда не видел. У всех якорный режим. Выезд из гарнизона запрещен. Экипажи на борту. Меня командир с построения отослал документацию готовить. А у нас ремонт. Ума не приложу, как так можно.
Вот это известие мне не понравилось. Послезавтра должна была прилететь жена с сыном, надо было ехать встречать ее в аэропорт. А механик продолжал:
— Командир сказал, что пойдет воевать с командующим. Светляков же, хитрая бестия, сидеть на корабле не хочет. А предлог есть — у нас межпоходовый. Не положено нам пока боевую вахту нести.
Мирошкин дожевал последний бутерброд и задал вопрос в никуда:
— Интересно, а мы все будем стоять в готовности к старту ракет по кому? Американцы теперь вроде братья навеки, других злодеев не видно. По кому ядреным боезапасом лупить собрались?
Вопрос повис в тишине. Мысль о том, куда полетят наши ракеты, никому и в голову не пришла.
— Мироха, хватит тень на плетень наводить. Сам понимаешь, они нас хотят на железо засунуть для собственного спокойствия. Мол, флот на посту и никуда не ввязывается. Да и кому оно надо, ввязываться.
Зашипел «Каштан»:
— Дежурному по кораблю срочно прибыть в центральный пост. На пирс прибыл экипаж.
Митрохин встал, поправил кобуру.
— А строевых-то не было. Рановато ребята вернулись.
Через пять минут корабль забурлил. Народ, взбудораженный новостями, бродил по отсекам и бурно обсуждал случившееся в далекой Москве. Офицеры сконцентрировались в кают-компании. Никто ничего не понимал, поэтому ругали всех: и Михаила Сергеевича с неразлучной Раисой, и Бориса-правдорубца, и деда Язова, ввязавшегося в такую авантюру. Перебирали весь диапазон радиоволн в поисках информации и мучили телевизор, перещелкивая программы. Правда, кроме «Лебединого озера» и невнятных репортажей с места событий, ничего не было. Видно, наши средства массовой информации не определились, кого же теперь любить и лелеять, и временно находились в тяжких раздумьях. Единственное, что рекомендовали все подряд, так это сохранять спокойствие. Это мы и сами умели.
В кают-компанию «аки лев рыкающий» ворвался неистовый каплей Ванюков. «Дитя гарнизонов» сдержанностью с детства не страдал и свое мнение привык выражать четко и прямо:
— Что, допрыгался, козел меченый?! Пропадай со своей Райкой!
Энергия, переполнявшая Ванюкова до краев, требовала выхода. Взгляд бешеного каплея упал на обязательный в общественных местах портрет генсека.
Палыч сорвал со стены изображение Горбачева и грохнул его об палубу.
— Доигрался со страной, подлюка пятнистая!
Ванюков прыгнул на портрет и начал ожесточенно его топтать. Обезьяноподобная фигура скачущего Палыча ничего, кроме смеха, вызвать не могла. Народ заржал во всю мочь. Палыч принял смех за одобрение своих действий и танец на портрете продолжил. Мне стало немного мерзковато. Но не от танцев на лице генсека, а от ощущения того, что из-за этих государственных смут моя семья может остаться сидеть в аэропорту на неопределенный срок. Захотелось кому-нибудь испортить настроение.
— Палыч, а знаешь, по радио говорят, Горбатого вернут. А орлыгэкачеписты — предатели Родины, и их будут судить. Ты поосторожнее.
Палыч прервал телодвижения. Оглянулся по сторонам. Но сочувствующих взглядов не нашел.
— Паша, брось чушь пороть. Козел он. Довел страну до ручки.
Я пожал плечами.
— Смотри, Палыч. Тебе еще служить.
И пошел в каюту досыпать. Палыч еще потоптался на месте, поднял портрет с палубы и со словами:
— Доска больно хорошая, в хозяйстве пригодится, — тоже убрался в каюту. Народ, насытившись политикой по уши, начал разбредаться кто куда. Одни — заниматься делами, другие — откровенным бездельем.
Командира не было до обеда. Вера в способности Светлакова договариваться с командованием была железной, вследствие чего к дежурству никто толком не готовился. Старпом и тот поперебирал журналы в центральном, раздал всем задания и убыл инспектировать подушку в каюту. После обеда Светлаков вышел на построение. Голос его звучал торжественно и громко:
— Товарищи подводники! Ситуация в стране напряженная. Сами понимаете, что никто ничего не понимает. Командование Военно-морским флотом, осознавая всю ответственность за ракетно-ядерный щит Родины в столь критический для нашей страны момент, приняло решение поставить на боевое дежурство все корабли, способные нести ядерное оружие. К сожалению, мы… в их число не попали. Нет, никто не сомневается в том, что наша матчасть способна обеспечить старт ракет в любой точке Мирового океана. Но в связи с нашим межпоходовым ремонтом перед нами ставится задача, быть готовыми уйти в море по окончании ремонта и выполнить наш долг! Нам приказано обеспечить нахождение на борту двух полных смен личного состава, то есть две трети экипажа. После роспуска строя командирам боевых частей — в центральный пост. Всем вниз!
В это время я в очередной раз исполнял чьи-то обязанности, поэтому присутствовал в центральном посту на полных, законных основаниях. Собрав бычков, командир уже без лишнего пафоса продолжил:
— Ребята, бардак полный. Куда наступать, никто не знает. Штаб связывается с Москвой, а там все блаженные — то ли бумаги жгут, то ли еще что. Короче, принимаю решение: людей на борту мариновать не будем. У нас и так автономка на носу, насидимся. Смены полные держать тоже не стоит. Кроме корабельной вахты посадим штурмана, минера, вахтенного офицера обязательно. Матросов из казармы всех на борт. С завтрашнего дня все питаемся на корабле. Сегодня старшим на борту останусь я, завтра старпом. На всякий случай проверить схему оповещения. Светиться нам ни к чему, людей потихоньку стравим домой, после 19.30. Утром всем на борт к семи ноль ноль. Вопросы есть?
Какие могут быть вопросы, если и так все ясно. Все сидят, мы нет. Но в полной боеготовности. Я дождался, когда народ более или менее рассосался из центрального поста, подошел к командиру и объяснил ситуацию с приездом семьи. Светляков меня сразу успокоил:
— Паша! Не бери лишнее в голову. Ну и что, что выезд запрещен? Тебя учить что ли, как из поселка выбраться? Наш командующий ни хрена в ситуации не понимает, впрочем, как и все, поэтому влепил все возможные мероприятия, какие только в голову пришли. Жопу надо прикрыть! И от тех, и от тех! Так что не кисни, в конце концов, выпишем тебе командировочный в Мурманск за снарядами. Для борьбы с антиконституционными формированиями в тундре!
И Светляков беззаботно расхохотался. Его настроение передалось и мне. Собственно говоря, чего мучиться. Не первый год служу. Выпутаемся.
Домой расползлись по плану. Тихо и незаметно, по большей части покидая зону не через ворота, а «тропами Хо Ши Мина». Утром тем же макаром обратно на пароход. Удивительно, но зримых примет воцарения хунты нигде видно не было. Разве только десяток наших гаджиевских милиционеров обрядились в бронежилеты и слонялись вокруг горисполкома, изображая готовность защищать орган власти от бесчинств всего остального населения гарнизона. Остальным до путча не было ровно никакого дела. Ну, естественно, языками трепали все, но не более того. Так прошел весь день 20 августа. На удивление, все заступившие в дежурство корабли даже не проверяли. Народ слонялся, как и до путча, по поселку без всяких ограничений. К вечеру Ванюков, наслушавшись радио, тихонечко повесил Горбачева обратно на место. Тут уж развеселились все. А когда утром 21-го замполит принялся мостить рядом с Михаилом Сергеевичем самопальный портрет его «друга и спасителя» Бориса Николаевича, веселился уже весь корабль. Зам очень смущался и неумело оправдывался приказом сверху. От кого, не уточнял. Но, видно, точно не от начпо. В обед я на всякий случай снабдился командировочным и убыл в аэропорт. На КПП меня никто не останавливал, однако знакомый мичман, дежуривший в тот день, сказал, что выезд запрещен, но письменного приказа нет. В общем, езжай куда хочешь. Я и поехал. Вот и весь путч.
Если кого разочаровала история событий во время переворота в моем изложении, извините. Больше и рассказывать не о чем. И удивляться тут нечему. Ведь еще ни один государственный катаклизм в нашей стране не приносил улучшения людям, в какие бы времена он ни случался. Очередные обещания хорошей жизни сменяли предыдущие. Только для начала просили в очередной раз подзатянуть ремешки и умерить потребности. Прямо как в песне: начнем сначала. И если раньше воровали одни, то теперь воруют другие. Правда, в других масштабах. Можно сказать, демократическим фронтом. Так что хрен редьки не слаще, господа.