Правила передислокации войск

Правила передислокации войск

В каждом воинском эшелоне приказом командира воинской части назначаются начальник воинского эшелона, заместитель начальника воинского эшелона по воспитательной работе, помощник по боевому обеспечению, помощник по снабжению, начальник связи, врач (фельдшер).

Устав внутренней службы. ВС РФ

Как и все самое плановое на флоте, наш отъезд в Северодвинск на смену первому экипажу произошел совершенно неожиданно. Что-то со скрипом провернулось в штабных шестеренках, кто-то с большими погонами о чем-то вдруг вспомнил, строевые части дружно взялись за пишущие машинки, и в итоге экипаж ракетного подводного крейсера «К-…», до этого числившегося в передовиках и практически героях, во-первых, неожиданно остался без командира, отстраненного и посаженного под домашний арест, а во-вторых, получил директиву срочно убыть в стольный град Северодвинск на смену первому экипажу «К-…», прозябающему уже полтора года без законного отпуска. Причем команда была дана ехать без командира, под руководством старпома. Экипаж был срочно дополнен самым разнообразным народом, собранным по сусекам дивизии, и что самое интересное, объявили, что едем «на определенное время, но на неизвестный срок…». Именно так обрисовал нашу командировку заместитель командира дивизии на построении экипажа, стараясь объяснить, что это самая обычная командировка, а не штраф за поведение командира. После этого даже самым «восторженным ленинцам» стало ясно, что это политическая ссылка и что кончиться она может даже не простой сменой командира, а самым обычным развалом экипажа.

После этого, естественно, началось именно то, что можно назвать организованным бардаком. Группа «К», возглавляемая старпомом, приступила к выполнению своих прямых обязанностей, связанных с организацией переезда экипажа. Некоторые из офицеров и мичманов, ни под каким соусом не желающие отрываться от семей и родных домов, стали предпринимать судорожные попытки либо переназначиться, либо откомандироваться в другие экипажи. Остальные бестолково толкались по казарме, безостановочно дымя сигаретами в бесцельных разговорах.

Но как бы там ни было, военная организация все же довольно слаженный механизм, и его хоть и немного проржавевшие, но вполне работоспособные детали в очередной раз повернулись, и через несколько дней оказалось, что стараниями строевой части на всех уже выписаны ВПД и даже заказаны «КамАЗы» для перевозки личного состава на вокзал города Мурманска. Наш помощник командира каким-то образом исхитрился и под эгидой убытия на офицерские классы в Северодвинск с нами не ехал, хотя и принял самое деятельное участие в подготовке экипажа к отъезду. Вместо него после недолгих размышлений временно назначили одного старого-старого каплея Сашу Стрельцова, инженера вычислительной группы того самого экипажа, который мы и ехали менять.

Саша Стрельцов, в быту для всех просто Стрел, фигурой был довольно примечательной. Он принадлежал как раз к той категории «старых каплеев», которых сейчас на флоте, наверное, и не осталось. Как он к своим сорока четырем годам остался простым инженером БЧ-2, один бог ведал, но почти всех командиров в дивизии Стрел называл только по имени, а командира дивизии вне строя называл просто Санычем. Естественно, он знал все служебные входы и выходы, умел проползти там, где и червяк не пролезет, и договорится с самыми несговорчивыми. Единственным недостатком Стрела было только одно: пил он много и профессионально, и был по большому счету очень запойным товарищем.

Вот и сейчас он, умудрившись откомандировать самого себя из Северодвинска обратно в Гаджиево, отгулял отпуск, отправил семью в Севастополь уже навсегда, и пропьянствовав пару месяцев в одиночестве, как-то заскучал. И едва услышав, что мы едем менять его же экипаж, предложил свои услуги. Увольнялся он весной следующего года, по достижении 45 лет, и судя по всему, решил оставшееся время провести весело и ненапряженно в нашем краснофлотском Северном Париже. Оба наших старпома, не поинтересовавшись пристрастиями Стрела, очень обрадовались появлению на горизонте опытного и прожженного в северодвинских делах товарища и, без раздумий назначив того врио помощника командира, отдали все бразды хозяйственного управления экипажем в его руки.

Стрел, надо отдать ему должное, к исполнению своих обязанностей сначала подошел очень ответственно. Билеты на поезд до Архангельска были приобретены вовремя, все документы до последней бумажки подготовлены, и даже сухой паек для личного состава Стрел умудрился получить чуть ли не в двойном размере, при этом набив свой чемодан чуть ли не под завязку разнообразными консервами, что на тот момент тотального дефицита и всесоюзных продуктовых карточек было очень актуально и полезно для здоровья.

Я до этого был незнаком со Стрелом, и вообще вернулся в экипаж в самый разгар подготовки к отъезду после своего вояжа в славный город Баку. Вряд ли я очень обрадовал жену сообщением, что через несколько дней снова уезжаю на неизвестный срок, но она, уже немного привыкшая к невероятной гибкости флотского распорядка жизни, приняла это известие стоически и без лишних вопросов начала помогать собирать мне вещи.

За день до отъезда Стрел неожиданно подошел ко мне и предложил назавтра с утра убыть с ним вместе в Мурманск, чтобы оказать ему помощь в каких-то перевозочных делах в комендатуре вокзала. До сих пор гадаю, почему его выбор пал на меня, ведь знакомы мы были более чем «шапочно». Поезд у нас был где-то ближе к вечеру, и предложение меня не очень вдохновило. Но когда я узнал, что мы поедем не своим ходом, а на машине одного знакомого мичмана, нежелание трястись в кунге «КамАЗа» перевесило все неудобства раннего отъезда, и я согласился.

Утром, попрощавшись с женой и сыном, я выволок свой «тревожный» чемодан из дома, и уже через минут десять восседал на заднем сиденье «шестерки», несущейся по направлению к Мурманску. Стрел с самого утра был очень словоохотлив, много говорил, смеялся и ничуть не походил на человека, до чертиков надравшегося накануне вечером. На самом деле я только потом узнал, что некоторая бледность и высокие ораторские способности проявляются у старого офицера только после крепкого загула.

— Давай сразу в камеру хранения. Вещи закинем и займемся делом! — деловито распорядился Стрел, едва мы выгрузились из машины.

Я, естественно, согласился, и мы направились сдавать чемоданы. После этого, к моему удивлению, мы отправились не к коменданту вокзала, как предполагалось ранее, а к воинским кассам, где Стрел минут за десять получил увесистую пачку билетов.

— Ну вот и все! — радостно сообщил Стрел, запрятывая бумаги в портфель. — Теперь мы свободны до 16.00, — более конкретно уточнил он.

— Саша. А как же комендант-то.?

— А на фига он нам нужен? — радостно ответил вопросом на вопрос старый каплей.

— Ну а зачем тогда так рано ехать надо было?

— Знаешь, Борисыч, тут есть одно отличное местечко, на дорожку посидеть. — ответил мне умудренный опытом офицер, и я смутно начал понимать, во что и с кем вляпался.

Местечко и вправду оказалось уютным и, главное, недорогим по тогдашним временам. Судя по всему, Стрел в таких местах толк знал, да и в этом бывал неоднократно, так как парень за стойкой кивнул ему как старому знакомому. Заведение было самой простой сосисочной, но очень чистенькой, без малейших признаков пребывания деклассированных элементов и даже с салфетками на столах. В то время поголовных талонов на все, включая алкоголь, меню заведения, включающее десять блюд, и наличие водки на разлив делало честь этому кооперативному предприятию. Немаловажным его достоинством была и близость железнодорожного вокзала, до которого было максимум десять минут неторопливого шага.

Короче говоря, расположились мы там около одиннадцати утра, и я с ужасом подумал, что мой незакаленный по сравнению со Стрелом организм четыре часа пьянки не выдержит. Для начала щедрый Стрел завалил стол горячими сосисками и очень вкусными, еще шкворчащими чебуреками и попросил бутылку «Столичной». Поел я с удовольствием, да и пару рюмок под горячее опрокинул в охотку, но вот потом решил не торопить события и немного попридержать свои аппетиты.

И очень правильно сделал. Уже через полчаса мне пришлось познакомиться с еще одной особенностью поддатого Стрела. В пьяном виде он оказался несказанно, просто фантастически щедр. О том, что эти приступы внеземной доброты он потом абсолютно не помнит, я узнал несколько позднее. Когда мы прикончили все на столе, я, пока Стрел навещал гальюн, попросил счет. Получив его, понял, что кооперация — дело стоящее, но каждый день так обедать мне, увы, уже не по карману. Но вернувшийся Стрел был с этим категорически не согласен. С оскорбленным видом он отверг все мои попытки оплатить свою половину счета и, заказав еще пару шашлыков, с заговорщицким видом вытянул из портфеля увесистую шильницу. Тут я и понял окончательно, что все только начинается.

На спиртное я больше не налегал, стараясь пропускать как можно больше, но самого Стрела уже несло. Самое интересное, что внешне это было совершенно незаметно, и офицер-ветеран не выглядел пьяным, разве что много говорил и очень живо жестикулировал. После моей недолгой отлучки в места общего пользования я обнаружил за нашим столом парочку джентльменов с немного помятыми физиономиями, которые с воодушевлением поедали наши шашлыки и чокались нашими же рюмками, поощряемые улыбающимся Стрелом. Это был уже явный перебор, и я попытался прикрыть эту лавочку неслыханной офицерской щедрости, но Саша был непреклонен и, судя по всему, собирался пригласить за наш стол уже всех, сидевших в сосисочной.

На мое счастье, шильницу Стрела, которой тот манипулировал, уже совсем не таясь, заприметил бармен, подойдя к нам, он что-то прошептал Стрелу на ухо. Видимо, это была не первая их встреча, так как старый каплей, сразу же послушно закивал головой, а потом широким жестом вытащив из кармана толстую пачку купюр, быстренько расплатился. После чего мы как-то уж совсем поспешно покинули этот приют странников.

На улице Стрел в очередной раз с негодованием отверг все мои попытки отдать ему деньги, и неожиданно для меня, уже было собравшегося следовать на вокзал, предложил вкусить по тарелке соляночки в «Арктике», так, на дорожку. Отпускать его одного в таком состоянии у меня совести не хватило, и пришлось скрепя сердце идти теперь уже в ресторан гостиницы «Арктика».

Там старого каплея понесло по-крупному. К соляночке он умудрился заказать, да как-то незаметно, что я даже не успел опротестовать, бутылку коньяка, которым сразу же начал угощать каких-то двух половозрелых девиц, «умиравших» за соседним столиком над парой сиротливых чашек кофе без сахара. Потом Стрела окончательно переклинило, и он начал приглашать этих самых девиц ехать с нами в Северодвинск, и выгрузив в доказательство своих слов на стол из портфеля кучу билетов, отобрал парочку купейных и торжественно вручил их этим «великосветским» дамам. Все мои возражения в расчет не принимались, причем уже в довольно суровой форме. Я был давно уже не рад тому, что согласился ехать со Стрелом, но деваться было некуда, а теперь на меня уже легла определенная ответственность за сохранность билетов всего экипажа, которые расслабившийся старый каплей, кажется, уже считал своей личной собственностью. Но тут, к моему неописуемому облегчению, в ресторане нарисовались командир БЧ-2 Арнольдыч и командир БЧ-3 Савельич, которые, судя по всему, тоже прибыли в Мурманск своим ходом и тоже решили перекусить перед погрузкой в поезд. Арнольдыч, формально являвшийся начальником Стрела, был офицером до безобразия ответственным и, не побоюсь этого слова, суперуставным, к тому же знавшим моего «напарника» уже не один год и, надо думать, не только с хорошей стороны. Поэтому картина, представшая глазам Арнольдыча, оказала на него действие вороха красных тряпок на психически неуравновешенного быка, и он сразу ринулся к нашему столу.

— Стрельцов, мать твою! Ты что здесь расслабляешься?! Ты где должен быть?! Ты что, уже в хлам, что ли? Встать!

Потом Арнольдыч повернулся ко мне, но события последнего часа отрезвили меня настолько, что было видно невооруженным глазом, что я трезв, как монашка, поэтому голос грозного бычка стал менее строгим.

— Белов, бери этого хроника и веди его на вокзал. Наши сейчас уже подъехать должны. Я с ним потом разберусь!

Стрел, обиженно поджав губы, выложил на стол кучу денег и подчеркнуто небрежным жестом пододвинул их ко мне.

— Расплачивайся, Борисыч, и на чай не забудь оставить.

Пока я ждал сдачи, Стрел маханул полный стакан коньяка и, бросив портфель и деньги, неторопливой походкой независимого и уверенного в себе человека направился к выходу. Я судорожно распихал по карманам все деньги, которые, как я понял, были экипажной кассой, и рванул к девицам, явно собиравшимся покинуть это злачное место. Мне стоило большого труда и громкого голоса заставить их вернуть подаренные билеты, которые они, судя по всему, просто хотели сдать обратно в кассу, благо вокзал был практически в двух шагах. Потом я догнал Стрела, которого ноги понесли не на вокзал, а куда-то вбок, в сторону покинутой сосисочной, и пользуясь грубым физическим превосходством, просто повернул его в нужном направлении. Тут я познакомился с очередной особенностью Стрела, заключавшейся в том, что на определенной стадии опьянения он после словесного балагурства и всеобъемлющей жизнерадостности становился фантастически угрюмым и немногословным. В таком состоянии мы и прибыли на вокзал, почти одновременно с прибывающей на привокзальную площадь на машинах основной частью экипажа.

Оба старпома, молодцевато выскочившие из кабин, двинулись было к Стрелу, но я, предвосхитив их намерения, шагнул к ним первым, прикрывая погрузившегося в нирвану старого каплея, и, деловито раскрыв портфель, извлек оттуда билеты. Следующие минут двадцать я был занят выдачей билетов командирам боевых частей, распределением купе среди офицеров, словом, именно тем, чем должен был заниматься сам Стрел. Его на это время я совершенно потерял из вида, хотя и успел выдать своему другу Сашке Палехину билеты в одно купе на него, себя, Стрела и примкнувшего к нам турбиниста Колобкова. После раздачи проездных документов, мы с Палехиным быстренько сгоняли за моим чемоданом, где кладовщик сказал мне, что мой товарищ свой багаж уже забрал. А потом подали поезд и объявили посадку.

На мой взгляд, посадка в железнодорожный транспорт даже самой организованной и дисциплинированной воинской части все равно напоминает хаос. Личный состав штурмом берет плацкартные вагоны, стремясь занять самые удобные места, затаскивая с собой в вагоны не только вещмешки, но и коробки с сухим пайком, ящики с документацией боевых частей, пишущие машинки, да и множество других, иногда совершенно неожиданных вещей. Офицеры в это же время грузятся в купейные вагоны, разумеется, спокойнее, но тоже с определенным напрягом.

Гвардейцев с блестящими эполетами в белых лосинах, элегантно вскакивающих на подножку вагона и посылающих остающейся на перроне даме воздушный поцелуй, можно увидеть разве только в историческом фильме. Ныне все гораздо прозаичнее и грубее. Офицер — тот же человек, что и все окружающие, отличающийся от всех только наличием военной формы, и так же как и все озабоченный массой проблем финансового и бытового характера. А каково окружение, таково и поведение. Каждому хочется оказаться в купе не у туалета, обрести нижнюю полку, достойного соседа, и чтобы багаж под сиденье уместился. Вот и пыхтят офицеры, резво втаскивая в вагоны чемоданы, одновременно пытаясь и место получше отхватить и достоинство сохранить. Еще, слава богу, во время этой передислокации нашего экипажа ехало совсем немного офицеров, взявших с собой жен и детей, да и тех я смог скомпоновать в одном вагоне, наподобие некоего офицерского семейного общежития на колесах.

Стрела доставили к нам в купе за минуту до отхода уважающие его возраст и былые заслуги молодые лейтенанты из его родной БЧ-2 вместе с его чемоданом. Ветеран был в таком состоянии, когда даже мычанье получалось у него с величайшим трудом. Мы осторожно извлекли каплея из шинели и мундира, и отправили его на верхнюю койку, где он растекся по подушке и моментально перестал издавать какие-либо звуки. Я, немного замордованный прошедшим днем, тоже быстренько переоблачился в спортивный костюм и недолго думая тоже юркнул под одеяло и погрузился в сладкий сон. Но старпом как-то автоматически перевел все стрелки на меня, и теперь делегации военнослужащих от матросов до офицеров начали являться ко мне с такой периодичностью и с таким количеством вопросов организационного характера, что поспать больше получаса мне так и не удалось. А дальше начался сплошной цирк.

Самое плохое, что почти вся бригада проводников оказалась вполне молодой, и нашему матросскому контингенту, видевшему женщин по большей части на киноэкране и при редких выходах в ДОФ, это пришлось очень по душе. В ту же сторону развернули носы и молодые мичманята, и чего скрывать, лейтенанты, и старлеи, не отягощенные семьями. А там, где есть женщины и много горячих флотских мужчин — жди катаклизмов. Сначала, пока я разбирался со всякими бытовыми проблемами раскиданного по вагонам личного состава, все было ничего. Да и сами командиры боевых частей первые часы довольно интенсивно бродили по вагонам, раз за разом пересчитывая по головам своих матросов, чем снимали значительную часть мороки, связанной с их умиротворением, но затем подошло время ужина. Офицеры рассосались по своим купе вкусить пищи насущной, мичманы предались тем же утехам, другие мичманы, расселенные по плацкартным вагонам для присмотра за матросской братией, осмотрев столы личного состава, заставленные банками с тушенкой и гречневой кашей, тоже успокоились и, занавесив простынями свои уголки, тоже дружно полезли по саквояжам.

Наступила временная идиллия. Все усиленно чавкали по своим углам, периодически прося проводниц принести чая и не возвращая под любым благовидным предлогом стаканы. Потом из чемоданов и сумок стали извлекаться шильницы, и стаканы пошли в дело по самому прямому назначению. Как известно, алкоголь оказывает воздействие на разных людей по-разному. Да не обидятся на меня военнослужащие разных рангов, но поведение выпившего человека напрямую зависит не только от его воспитания, полученного в семье или на улице, но в большей степени от образования. В пропорции пятьдесят на пятьдесят. И чем образование выше, тем вменяемей поддатый индивидуум, хотя и это правило не без исключений, взять того же Стрела, к примеру.

Затишье продолжалось недолго: где-то около полутора часов. Потом как-то быстро и, главное, шумно проявился личный состав срочной службы. Невзирая ни на что, матросы, пятикратно перепроверенные на предмет зашхеренной «огненной воды», ею все равно разжились. И как только наступило относительное затишье, личный состав приступил к ее распитию. Сначала практически под одеялами, потом в вагонном гальюне, создав возле него живую страждущую очередь, а потом неокрепшие юношеские организмы сдались алкоголю. На счастье, употребляла лишь небольшая часть моряков, в основном старослужащих годков, и безобразия не приняли массовый характер.

Первой прибежала проводница соседнего с матросским плацкартом вагона и начала довольно шумно искать самого старшего. Старпом, прикинувшийся валенком, указал на мое купе, и меня выдернули из постели, как оказалось, почти на весь вечер. Проводница спокойно и без истерики поведала о том, что один боец из наших, что было сразу понятно по тельнику, растянутым казенным треникам и кожаным тапочкам с дырочками, полчаса назад забрел в их вагон. Там он ненадолго присосался к какой-то компании, тоже празднующей начавшуюся дорогу, где, по всей видимости, моряк добавил, после чего в молодом организме в полный голос заговорил тестостерон. Тут на свое горе из служебного купе по каким-то делам вышла сменщица рассказчицы, дама, по ее словам, молодая и фигуристая. Матрос, чей фанатичный взор упал на проводницу, был сражен наповал. Он недолго думая сгреб ту в объятия и засунул обратно в купе, естественно, вместе с собой. С того момента прошло уже около часа, и она никак не может попасть в свое служебное купе, дверь заперта изнутри и оттуда доносятся подозрительные звуки. Что за звуки, мы сразу догадались, но на сигнал надо было реагировать, и я с двумя старыми и надежными мичманами и проводницей отправился к ней в вагон. Дверь и правда была заперта изнутри, и на стук никто не отзывался. Но какой-то невнятный шум оттуда доносился. Непонятный, но никак не похожий на звуки насильственного совокупления.

Минут пять мы бесцельно тарабанили в дверь, а потом один из мичманов сгонял в свой вагон, и притащил вынутую откуда-то из штурманской военной поклажи длинную металлическую линейку. Через пару минут работы защелка была убрана, и мы осторожно открыли дверь. Картина, представшая нам, была такая уморительная, что злость, закипавшая во мне, как-то сразу испарилась, да и сама возмущенная проводница как-то коротко хрюкнула и, зажав рот ладонью, начала хихикать.

На узкой вагонной койке лежал наш боец. Видимо, силы покинули его на середине процесса, так как был он в карасях, новеньких синих трусах флотского производства и тельнике. Спортивные штаны валялись на столе. Проводница была полностью в форме, даже в туфлях, лишь рубашка была расстегнута по пояс, и оттуда выпирала, белея в полутьме, туго стянутая бюстгальтером внушительная грудь с одиноко торчавшим обнаженным соском. Как раз в ложбинку между этими двумя монументальными частями женского тела и был воткнут нос нашего решительного матроса. Оба они спали, тесно прижавшись друг к другу, грудь, заполнившая нос моряка, мешала ему дышать, и, ворочая ноздрями в тесной ложбине, он издавал странные звуки, напоминавшие визгливые и прерывистые гудки какого-то сумасшедшего буксира. Проводница же, обхватив шею «насильника», с каждой его попыткой высвободить голову для дыхания, сильнее его прижимала к себе, отчего эти звуки на мгновенья приглушались, и в этот момент моряк начинал дергать ногой и постукивать по висящим на вешалке вещам. Дерганья матроса приводили к тому, что сосок начинал тереться о небритую щеку военмора, проводнице становилось щекотно, она ослабевала хватку, и все ненадолго прекращалось. Каждый такой цикл повторялся через секунд тридцать, и в совокупности со стуком колес создавал негромкую, но ужасно интересную комбинацию звуков. Вероятно, моряк, затащив проводницу в купе и завалив ее, не успел снять спортивные штаны, как его властно повлекло в глубокий хмельной сон. Отпускать такое богатство он не хотел, и уснул, плотно охватив пышные телеса дамы. Сама же проводница, видимо, не желая поднимать шум, решила просто убаюкать наглеца, а уж потом высвободиться из его крепких объятий, да так старалась, что уснула и сама.

С большим трудом нам удалось высвободить нашего матроса, при этом не проснулись ни он, ни она. Проводница, потеряв опору, пошарила вокруг и, нащупав подушку, засунула ее не под голову, а куда-то в пах, глубоко вздыхая при этом и приняв такую позу, что мне неожиданно подумалось, что, будь наш матрос потрезвее, у него бы все получилось. Военмора под руки аккуратно отвели обратно в вагон и сдали товарищам, которые быстренько засунули его на верхнюю полку.

Как только мы разобрались с этим сексуальным героем и вернулись в свой вагон, подоспела следующая проводница с просьбой утихомирить уже молодых мичманов, которые в ее вагоне как-то слишком громко делились планами предстоящего «сидения» в Северодвинске. Туда я отправился один и порядок навел за пару минут, пообещав разошедшимся мичманятам, что позову их непосредственного начальника Арнольдыча. Этого они боялись до смерти, так что наведение порядка обошлось вовсе без «крови». Потом был старый и заслуженный старший мичман Джеба, который, основательно приняв на грудь, решил осчастливить весь вагон сольно-хоровым исполнением всех своих любимых народных абхазских песен. С этим пришлось повозиться, но получив твердое обещание от меня выслушать его позднее, в «интимной» обстановке, Джеба по-военному четко разделся и мгновенно уснул.

Затем снова был матрос, теперь уже абсолютно трезвый, но сильно повздоривший с абсолютно пьяным мичманом, следующим, что самое интересное, по своим делам в Питер и никакого отношения к нашему экипажу не имевшим. Его пришлось успокаивать силами матросов, с удовольствием выполнивших эту полицейскую миссию. А потом я психанул и, разбудив старпома, потребовал выставить на почетный пост «миротворца» кого-нибудь другого, а сам, не дожидаясь вменяемой реакции от его заспанного тела, отправился к себе в купе. Было уже около полуночи, в купе стоял крепкий запах Стрелова перегара и сопенье спавших боевых товарищей. Я быстро уснул, даже не раздеваясь, так как уже через четыре часа наши вагоны должны были перецепить на станции Кемь, для дальнейшего следования в Архангельск, и у меня была твердая уверенность, что на этом этапе пути обязательно что-то произойдет.

Когда я проснулся, все уже встали, и самым деловым, бодрым и деятельным был Стрел. Причину этой самой его работоспособности я уже знал, и не ошибся. Стрел проснулся раньше всех, извлек из загашника шильницу, и пока никто не проснулся, основательно из нее хлебнул. После чего «пришел в себя» окончательно и, как только состав причалил к перрону Кеми, развил бешеную деятельность. С бодуна ему показалось, что мы уже подъезжаем к Северодвинску, и он, облачившись в шинель, начал срочно будить всех, и выгонять строиться на перрон. Народ, кто в таком же состоянии, а кто и в нормальном, спросонья ничего не понимал. Но подкоркой головного мозга оставаясь военными людьми, все, как тараканы, полезли на перрон, причем со всем багажом и походным скарбом. Туда же выперся даже «маленький» старпом, спавший беспробудно от самого Мурманска. А «большой» старпом, которого тоже захватила всепоглощающая и очень напористая деятельность Стрела, даже покрикивал на тех, кто слишком медленно покидал вагоны.

В итоге, когда выяснилось, что это не конечный пункт, а лишь Кемь, а на ночном перроне нет ничего, кроме одиноко светящегося в темноте ларька с пирожками и монументальной бабушкой внутри, старпом проснулся окончательно и, глупо улыбаясь, дал команду загружаться обратно по вагонам. Все эти наши военные игрища задержали поезд минут на десять, и единственным положительным моментом было то, что мы успели на всякий случай проверить людей по головам, и даже кое-кого наказать.

После всей этой кутерьмы, когда все уже снова были в вагонах, старпом затащил в свое купе Стрела и, пытаясь придать помятому и заспанному лицу неуемную строгость, отчитал его за промах. Стрел обиделся, следствием чего явилось очередное прикладывание к шильнице, а затем он намертво прилип к нашему проводнику, даме лет сорока, из числа тех женщин, про которых говорят, что они мужчин на завтрак едят. Мы все снова попадали спать, а Стрел застрял в служебном купе, поглощая чай и ведя светскую беседу с хозяйкой нашего вагона.

К утру все зашевелились, и выяснилось, что в Кеми нами были забыты два молодых мичмана из БЧ-2, кинувшихся после построения искать ночной магазин для пополнения запасов горячительного. Видимо, лабаз оказался далеко, так как после тщательного осмотра всего состава их тел обнаружено не было. Тем временем Стрел, пока мы спали, откопал где-то бутылку коньяка, шампанского и груду шоколада, коими потчевал нашу проводницу, сам пребывая в состоянии, аналогичном вчерашнему. При этом его мозги совершили очередной кульбит, и теперь он был уверен, что мы едем в Мурманск, а оттуда в отпуск. Его уже никто не разубеждал, даже старпом, а Стрел, ловя всех проходящих мимо служебного купе за рукава, уговаривал, как только высадимся в Мурманске, идти с ним в одно хорошее местечко, в котором дают чудесные чебуреки и свежее пиво. При этом он опять абсолютно не походил на вдрызг пьяного офицера и даже сидел по полной форме одежды при фуражке, разве только без кортика.

За исключением всего этого, оставшаяся часть дороги проходила тихо и мирно. Военнослужащие, еще вчера злостно нарушавшие все возможные воинские уставы и человеческие законы, мирно и негромко приходили в себя, стесняясь поднимать глаза на начальников. Начальники, определившие по итогам ночи козлов отпущения, спускали на них пары, хотя большинство из них даже и не пытались ночью поучаствовать в наведении порядка. Писарь в плацкартном вагоне, распаковав огромную пишущую машинку «Ятрань», во всю выстукивал грозные приказы о наказаниях, а матросы виновато улыбаясь проводницам, помогали убираться им в вагонах. В поезде воцарялся строгий флотский порядок.

Мы стояли на перроне секретного города Северодвинска, и сырой осенний ветер с Белого моря обдувал наши мужественные, небритые и немного припухшие лица. Мы достигли конечного пункта с минимальными потерями. Кроме двух молодых мичманов, забытых в Кеми, все было вроде бы как в порядке. Старпом вещал о дисциплине и ответственности, пяток матросов мыслями были уже на гауптвахте, офицеры и мичманы сосредоточенно обдумывали проблемы расселения, и только один капитан-лейтенант Стрел, прищуриваясь от яркого осеннего солнца, блаженно улыбался бледным, морщинистым лицом, считая, видимо, что мы приехали в Мурманск.