Погиб при исполнении…

Погиб при исполнении…

для сопровождения гроба с телом покойного в пути следования до места похорон приказом командира воинской части или начальника гарнизона (военного комиссара) назначаются два — четыре человека, которые должны быть проинструктированы и при себе иметь: извещение о смерти; свидетельство и справку о смерти; письмо семье покойного, подписанное командиром воинской части, с изложением обстоятельств смерти; собственные вещи, ценности и награды умершего, упакованные и опечатанные сургучной печатью.

Из устава гарнизонной и караульной службы ВС СССР

Утром в понедельник на подъем флага не прибыл старшина команды спецтрюмных, старший мичман Петров Михаил Иванович. Командир дивизиона, зная старшего мичмана как старого опытного и ответственного моряка, особо не разозлился, мало ли чего бывает, а только дал команду командиру группы спецтрюмных выяснить, что со старшиной, и в обеденное построение доложить.

Старший лейтенант Серега Бузичкин, еще в субботу утром наводивший вместе с Петровым порядок в насосных реакторного отсека, тоже не проявил сильного беспокойства по поводу отсутствия своего старшины и решил его поисками не заниматься, благо Петров был человеком серьезным, пьющим в меру и вообще ценящим свою репутацию. Но на обеденном построении старший мичман тоже не появился. Так как на носу была проверка инспекцией по ядерной безопасности во главе с внушающим ужас адмиралом Бисовкой, отсутствие одной из ключевых персон попадающего под проверку реакторного отсека было замечено уже командиром. Командир в коротком, но емком выступлении, объяснил всем, куда мы катимся, и отдал боевой приказ разыскать прогульщика и предоставить его ему лично, в любом состоянии.

Механик, получив ощутимый нагоняй, вставил по полной комдиву раз и Бузичкину, после чего Бузичкин уже в приватной беседе выслушал от комдива раз все предыдущие нагоняи в незамысловатом рабоче-крестьянском варианте, после чего командиру отсека не осталось ничего, кроме как нахлобучить фуражку и лично отправиться к Петрову домой.

Старшина жил в старой девятиэтажке у поста ВАИ, которая была одним из двух «небоскребов» поселка. Доковыляв до седьмого этажа по лестнице и чертыхаясь по поводу «мертвого» лифта, Бузичкин дома никого не застал. Послонявшись около подъезда минут сорок в надежде что-либо сам Петров, либо его жена появятся откуда-нибудь, Сергей плюнул и отправился обратно на корабль, справедливо полагая, что уж вечером кто-нибудь из Петровых дома будет. На корабле механик, угрюмо выслушав доклад старлея, приказал вечером кровь из носу добыть старшину и утром без него в строй не становиться. Бузичкин откозырял и отправился заниматься отсеком.

На вечернем докладе в центральном посту командир вновь вспомнил о Петрове, снова прошелся по всей БЧ-5, вскрыл все недостатки электромеханической боевой части и закончил традиционной констатацией того, что все механики не простые раздолбаи, а военнослужащие-вредители, и по ним плачет 37-й год, ссылка, каторга и расстрел на корне пирса. Завершив на этой жизнеутверждающей ноте доклад, командир удовлетворенно отправился в каюту спать, а все остальные, воодушевленные начальством, побрели по домам.

Бузичкин снова отправился к Петрову и на этот раз застал в квартире жену старшины. На вопрос о муже она недовольно скривилась и с совершенно безразличным видом заявила, что не видела его с субботы и по большому счету видеть не хочет, и где он — ее абсолютно не интересует. Бузичкин пытался расспросить поподробнее, где его можно поискать, но супруга мичмана решительно захлопнула дверь и больше на звонки не открывала. Выходя из дома, старлей вдруг припомнил, что в последнее время Петров, не отличавшийся говорливостью, несколько раз как-то тоскливо отзывался о доме и часто оставался на корабле гораздо дольше обычного. Мысль мелькнула и ушла, и Бузичкин побрел домой, справедливо полагая, что какие-то семейные неурядицы Петрова вылились, скорее всего, в банальный запой, и хотя это было для его старшины нехарактерно, но не исключалось ввиду сложившихся обстоятельств. Побродив для очистки совести по поселку и пораспрашивая о Петрове у встречных знакомых, Бузичкин ничего не выяснил и ушел домой спать.

На утреннем построении тема старшины отсека встала уже ребром. Доклад командира отсека о проведенном расследовании поднял командира на дыбы, вследствие чего почти вся офицерско-мичманская составляющая БЧ-5 во главе с комдивом раз ринулась в поселок искать исчезнувшего старшего мичмана.

Жена Петрова работала в поселковой администрации, и когда к ней за информацией прибыл уже старший офицер с довольно серьезным лицом, была вынуждена нехотя признать, что у них в семье уже давно все неладно и что она собралась уходить от мужа, а он был против. В субботу они очень сильно повздорили, она высказала ему все в лицо, и он ушел, хлопнув дверью. С тех пор она его не видела. Как оказалось потом, его после субботы в поселке не видел никто.

Так как дело прияло уже серьезный оборот, командир доложил по всем инстанциям, и в поселке начал раскручиваться маховик поиска пропавшего мичмана. На корабле остался минимум людей, а все свободные офицеры и мичманы рыскали по всем старым знакомым Петрова в надежде его найти. Комендантские патрули обшаривали все закоулки городка, известные «пьяные» квартиры и общаги, подвалы и гаражи. Мичмана нигде не было.

Петрова нашли в среду в обед. Случайно. Он висел за стеной своей квартиры на заброшенной, заваленной мусором и грязью, неосвещенной пожарной лестнице, которой издавна никто не пользовался. Висел он там с субботы, и так бы и висел еще незнамо сколько, если бы не их ленивый сосед, собравшийся по привычке выкинуть пакет с мусором, не выходя из дома. Чертыхаясь и спотыкаясь на темных ступеньках, он просто уперся носом в уже распухшее тело Петрова, висевшее во мраке площадки с запиской в руках. Что было в той записке, мы так и не узнали, да и не надо было, наверное, знать, но позже стало известно, что писал он ее, да и смерть принял, совершенно трезвым, а значит, вполне обдуманно. Что там случилось в семье мичмана, двадцать лет прожившего с женой, вырастившего двух детей, сходившего в два десятка боевых походов, было непонятно, да и разбираться в этом уже никому не было нужно. Потом поговаривали, правда, что жена его закрутила очень серьезный роман с кем-то в администрации, но сама она с детьми вскоре покинула поселок, не оставив о себе никаких сведений.

Через два дня после этих печальных событий меня вызвал в каюту командир.

— Садись, Павел, разговор есть.

Я сел на диван. Командир сидел за своим столом, нервно крутя ручку в руках.

— Ну что, Паша. Такое дело. Короче, надо Петрова домой везти. Извини, но я кандидатуры лучше тебя не вижу.

Я обреченно молчал. Отказываться, судя по тону командира, смысла не имело, а радоваться было совершенно нечему.

— Что молчишь, Белов?

Окончательно поняв, что обречен на этот «подвиг», я начал уже более практически смотреть на поставленную передо мной задачу.

— Александр Иванович, мне только доставить… груз 200, или еще?..

— Именно или, Паша, именно или. Сопроводить цинковый ящик сможет любой. Понимаешь. Старший мичман, заслуженный подводник, целые две боевые награды. А его по закону должны хоронить. Самоубийц не хоронят с воинскими ритуалами. А он заслужил. Не смертью своей, конечно, а всем, что до нее было. Надо все по-людски сделать, чтобы нам стыдно не было, и его родственники увидели, что для нас он не просто галочка был. Да ведь и мы сами недоглядели-то по большому счету. Сделай так, чтобы хоть это было красиво. А там в свидетельстве о смерти сам понимаешь, что написано. Обойти надо, закон этот, будь он проклят.

Мы оба помолчали пару минут.

— Товарищ командир, когда надо выезжать? И куда?

— Послезавтра. Московская область. Кажется Дубна.

— Ясно. Разрешите идти.

Командир махнул рукой.

— Сядь. Еще не все. Я тебе в помощь даю мичмана Рябуху, и еще одного. Зама.

Я несколько оторопел. Нашим замполитом на тот момент был здоровенный и великовозрастный капитан 1 ранга Балабурда, которого командир называл «динозавром коммунистических времен» и ни во что не ставил, на что зам, к всеобщему удивлению, внимания не обращал совершенно, так как был увлечен подготовкой к скорой демобилизации.

— Не удивляйся. Знаю, ты со своими каплейскими погонами и сам многое сможешь, но тяжелая артиллерия тебе не помешает. А заму я дам команду тебя слушаться во всем и не мешать, а только помогать. Ты занимайся делом, а он пускай на себя родных возьмет, это его хлеб, в конце концов. Деньги из корабельной кассы дам. Пораскинь, что еще надо, и собирайся. Да, помощник документы на груз 200 уже подготовил, а дивизия помогла с бронью на билеты. В аэропорту выкупите сразу перед вылетом. Иди, работай. Какие проблемы — сразу ко мне!

Первым делом я отправился к старпому и, объяснив диспозицию, проштамповал гербовой печатью и угловым штампом части десятка полтора чистых листов. Старпом очень неодобрительно взирал на это действо, но возражать не стал. Он прекрасно понимал, что это только на своем корабле я мог спокойно заскочить к нему в соседнюю каюту и быстренько соорудить любой официальный документ, а там, далеко на юге, на бескрайних просторах родины, документ с гербовой печатью воспринимается гораздо более серьезней.

В каюте я долго сидел перед пишущей машинкой и думал, что бы такое соорудить, чтобы обстоятельства ухода Петрова из жизни не стали широко известны в его родном городе, а особенно местному военному комиссариату, который и заведовал всеми воинскими похоронными ритуалами. В конце концов, я решил, что, во-первых, наша служба довольно сильно покрыта туманом, а для сухопутных начальников тем паче, а во-вторых, количество секретных, страшно секретных и ужасающе секретных директив и приказов в наших Вооруженных силах таково, что, наверное, нет такого человека, который бы знал хотя бы половину из них. После чего под стук пишущей машинки у меня родился документ такого содержания:

Справка

Выдана взамен свидетельства о смерти старшего мичмана Петрова Михаила Ивановича, 19… г.р., русского, на основании Приказа Министра обороны РФ № 000179/СС от 12 февраля 1992 года «Об освидетельствовании смерти военнослужащих, проходивших службу на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения» и указа коллегии Совета министров РФ № 00—667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ» для организации похорон ст. мичмана Петрова М. И. с выполнением всех обязательных воинских ритуалов. Свидетельство о смерти будет выдано по месту службы военнослужащего, после утверждения Особой комиссией Инспекции МО РФ по ядерной безопасности в трехмесячный срок, и подлежит передаче родственникам военнослужащего в специальном порядке.

Справка выдана для предъявления в городской военный комиссариат г. Дубна и в органы социальной защиты военнослужащих г. Дубна.

Командующий 3-й Ударной флотилией Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения Вице-адмирал Светляков А. И.

Снабдив эту филькину грамоту положенными входящими и исходящими номерами, на ее основании пришлось соорудить еще один «документ».

Отношение

Возложить на командира группы дистанционного управления контрразведки ВМФ ФСК РФ капитан-лейтенанта Белова П. Б. обязанности по организации похорон ст. мичмана Петрова М. И. по месту жительства в г. Дубне и обеспечению режима секретности, связанного с обстоятельствами смерти военнослужащего. Включить в группу обеспечения выполнения мероприятия капитана 1 ранга Балабурду С. Н. и мичмана Рябуху П. П.

Отношение выдано для предъявления по месту требования и не подлежит выдаче в государственные организации, кроме указанных в Указе Совета министров РФ № 0—0667 БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ».

Командующий 3-й Ударной флотилией Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения Вице-адмирал Светляков А. И.

Сотворив еще один шедевр крючкотворства, я все же не решился нести его командиру на подпись, а сам быстренько изобразил начальственные завитушки. Расчет был прост и незамысловат. В небольшом городке, на окраине Московской области, мало кто мог знать, что командир группы — это просто инженер-механик. А масса непонятных и таинственных директив вкупе с внушающей уважение аббревиатурой ФСК — самая банальная выдумка, рассчитанная на провинциальное наивное и простодушное доверие ко всякого рода гербовым документам и громким названиям, к тому же подтвержденным печатями и необычной для средней полосы военно-морской формой.

Потом был общий инструктаж, где командир поставил всей тройке задачу, определил полномочия и расставил приоритеты. В свою очередь я попросил всех быть при белых рубашках и вообще внешне соответствовать принадлежности к военно-морской элите. Дома жена обозвала меня «самым главным, куда пошлют», поворчала и, как положено, смирившись, начала делать заказы на мелкие покупки в Москве. Весь следующий день прошел в организационной суете, в процессе которой я смог при помощи командира прямо с корабля позвонить в Дубну брату Петрова, которому отправляли телеграмму о его смерти, и попросить того никому об обстоятельствах смерти брата не рассказывать, а отвечать просто: погиб при исполнении. Наутро послезавтра мы тронулись в путь. Самолет был вечером. Мы с Балабурдой отправились в аэропорт на машине только тогда, когда получили известие из Полярного, что Бодрых загрузил груз 200 на дивизионный «КамАЗ» и выехал в аэропорт. Там мы встретились. Без особых проблем сдав цинк в багаж, мы прокоротали оставшиеся до вылета часы в здании аэровокзала в разговорах. Балабурду более всего возмущало полное игнорирование женой Петрова всего, связанного с мужем. Она, конечно, поплакала, когда он нанес ей визит, но ни лететь, ни как-то принять участие в организации похорон бывшего мужа не пожелала. Что там между ними случилось, мы не знали, но единодушно решили, что это не по-людски и жизнь ее за это еще накажет.

Самолет взлетел по расписанию и через час приземлился в Шереметьево-1, где нас встречали два родных брата Петрова с грузовым кунгом. Один брат был старшим, другой младшим, и оба очень походили на Петрова, только старший был погрузнее, а младший, наоборот, более худощав. Были они немногословны, да и какие могут быть разговоры, когда встречаешь запаянный гроб с телом брата. Ехали долго. Стояла ранняя осень, дороги уже подмораживало, и по обочинам на траве белела замерзшая влага. В самом начале пути я отдал им свидетельство о смерти и обрисовал братьям создавшуюся ситуацию с похоронами, а точнее, с похоронами военнослужащих-самоубийц, как бы это больно для них ни звучало, и попросил в принципе только об одном. Сделать так, чтобы никто не узнал об истинной причине смерти их брата, минимум до похорон, и чтобы у меня под рукой всегда была машина. В свою очередь старший из братьев рассказал, что он договорился и в военкомате, и на кладбище о месте на воинском кладбище, и везде ждут только документы, свидетельствующие о смерти. О причинах смерти брата старший Петров, как я их и просил по телефону, предусмотрительно ничего и нигде не говорил. Я заверил их в абсолютной правильности их действий и пообещал, что все остальное я беру на себя и все будет как надо. Да и не мог я сказать ничего другого. Потом братья переглянулись и достали из-под скамьи портфель. Там оказалась пара бутылок водки и незамысловатая закуска. Предложение помянуть брата я и Рябуха приняли сразу, невзирая на укоризненные взгляды зама, так как и отказываться было невежливо, да и в кунге было не особо жарко. Видимо, потом замполиту стало тоже несколько холодновато, потому что к откупориванию второй он уже «оттаял» и с видимым удовольствием принял от старшего Петрова стакан.

Въехав в ночной город, мы сразу свернули к моргу, где через минут пятнадцать мелких формальностей гроб приняли на хранение. Разместили нас в стареньком двухэтажном доме у младшего брата. Там нас уже давно ждали и сразу усадили за стол. За этим очень поздним ужином мы выпили еще под жареную картошечку и окончательно распределили роли на завтра. Мичман Рябуха оставался с утра дома, так как никакой реальной помощи на данном этапе оказать не мог. Я выделил ему часть средств, бывших у меня, и дал команду помочь женщинам в закупке продуктов на поминки. Я и Балабурда на машине младшего брата отправлялись по маршруту: комендатура — агентство по ритуальным услугам — кладбище. На этом планирование закончилось, и мы, перекурив, улеглись спать.

Проснулся я от голоса Рябухи. Он вовсю обсуждал с какими-то женщинами перечень продуктов, необходимых для поминок, причем проявляя недюжинные познания в части православных традиций поминального застолья. Наскоро перекусив, мы с Балабурдой загрузились в машину, которая оказалась черной «Волгой», что было очень кстати, и отправились в комендатуру.

Если говорить откровенно, то комендатурой гарнизона то место, куда нас привез младший Петров, назвать было трудно. Каморка какая-то. И сидел в той каморке немолодого возраста майор с танковыми петличками на воротнике и одутловато-счастливым выражением лица, что свидетельствовало о необременительной и спокойной службе. Майору явно стало не по себе, когда в его кабинетик ввалились два черно-белых офицера, сверкающие золотом погон, а один из них оказался вдобавок ко всему еще и «полковником». Майор вскочил, застегивая мундир, но Балабурда молча и как-то по-барски остановил его движением руки и, вальяжно поднеся руку к козырьку, громоподобно представился:

— Капитан 1 ранга Балабурда!

И повернувшись ко мне, уже более спокойно сказал:

— Белов, приступайте!

Наш план на этом и строился. Внешне каперанг был очень впечатляющей фигурой. Высокий, монументальный, с чапаевскими усами, зам был очень импозантен и обладал именно тем чисто флотским шиком, который недоступен сухопутным офицерам, но в разговоре был неубедителен, по-стариковски мог сползти с нужной темы на рыбалку и огородничество и просто на ненужный и беззаботный треп. Поэтому мы, справедливо полагая, что военкомом этого небольшого городка может быть максимум подполковник, договорились, что зам сначала ослепит того погонами и рыком, а потом передаст слово мне. Так и вышло. Пока майор судорожно приводил себя в порядок, я, сделав шаг вперед из-за широкой спины зама, спокойно вытащил из папки лист бумаги и, стараясь, чтобы голос был с металлом, зачитал мной же выдуманное отношение. Затем протянул его майору.

— Товарищ майор, прошу ознакомиться!

Майор, наконец нашедший щелочку для того, чтобы вставить хоть слово, торопливо представился:

— Майор Брусанов, комендант… этого… гарнизона. А вы…

Балабурда грозно взглянул на майора. Тот понял оплошность и, взяв протянутую ему бумагу, начал читать. По наморщившемуся лбу коменданта сразу стало понятно, что таких бумаг ему встречать еще не доводилось.

— Товарищ полковник, а…

Балабурда раздул усы.

— Товарищ капитан первого ранга! Не забывайтесь, товарищ майор!

Комендант прокашлялся.

— Товарищ капитан 1 ранга, а вы…

Балабурда снова обжег его взглядом, по которому я понял, что если не возьму инициативу на себя, то через минуту замполит расслабится и начнет просить. Этого допустить было нельзя, и я перешел в наступление.

— Товарищ майор, какие будут вопросы по содержанию отношения?

Майор как-то по-стариковски пожал плечами.

— Да уже никаких… Собственно, я бы хотел иметь свой экземпляр, и…

Я снова немного по-хамски перебил коменданта:

— Комендатуры не числятся в списке Указа Совета министров. Если очень надо, можете просто переписать. А у нас сроки поджимают. Необходима бумага на кладбище и оркестр с почетным караулом. Есть указание похороны провести завтра.

Комендант, кажется, ожидал чего-то более серьезного, потому что явно внутренне расслабился и сел за стол, жестом пригласив садиться и нас.

— Садитесь, товарищи офицеры. Ну, с кладбищем проблем нет. Давайте свидетельство о смерти, я сейчас заполню.

Я протянул ему свою справку. Но после первой бумаги шок у майора прошел, и он как-то уже довольно спокойно прочитал мою галиматью, после чего, чуть понизив голос, все же спросил:

— Он у вас того. Облученный что-ли? Или как?

Я, внутренне понимая, что говорю неправильные и гадкие вещи, все же коротко и многозначительно ответил:

— Все нормально. Тело в закрытом цинково-свинцовом гробу. Можно ничего не бояться. Люди не пострадают. Средства спецзащиты задействовать не будем. Это излишне. Радиационная обстановка в норме.

Майор явно облегченно вздохнул и, вынув пачку талмудов из стола, начал, шевеля губами, что-то писать. Оформлял бумаги он минут десять, которые мы провели в тишине, и только Балабурда тяжело вздыхал, листая какой-то военно-патриотический журнал. Тем временем майор переписал с моих «документов» необходимые данные, проштамповал наши командировочные, оставив открытой дату убытия. Потом снял трубку телефона.

— Алло, Григорьич, это ты? Слушай внимательно, сейчас приедут моряки, значится, оформишь все по полной. Место в воинских рядах. Хорошее. У них обычных документов нет. Нет, я сказал, этого. Они тебе покажут документ. Нет! Это особый случай! Товарищ погиб при исполнении. Слушай сюда и не верещи! Все остальное я потом тебе лично объясню. У товарищей завтра похороны. Напряги своих с венками и не вздумай драть деньги за рытье. Дороже обойдется. Ну вот и хорошо. Товарищи сейчас подъедут.

Майор положил трубку. Отобрав несколько бумажек, протянул мне.

— Это все на кладбище. Отдадите Виктору Григорьичу, начальнику тамошнему. Все сделают в самом лучшем виде. А вот насчет почетного караула и всего остального. Тут я вам помочь ничем не могу. Кроме военноинженерного училища в городе никаких воинских частей нет. Они на этот случай и выделяют: и оркестр, и караул, и все остальное. А с их начальником у нас отношения. Ну, не очень. Придется вам самим к нему ехать. Если я позвоню, ничего не выделит.

Мы переглянулись с Балабурдой и встали.

— Спасибо, товарищ майор!

Балабурда протянул руку и обменялся рукопожатиями с комендантом. Потом наступила моя очередь прощаться, и пожав ему руку, я поинтересовался, кто по званию начальник училища. Оказалось, что он не генерал, а полковник, Громадин Арсений Иванович. На том мы и расстались.

На кладбище все прошло быстро и гладко. Видимо, комендант в подтексте разговора передал что-то такое, что заставило ритуальную службу принять нас, как проверяющих из министерства. Место под захоронение было уже подобрано, очень достойное. И его уже обрабатывала целая бригада, кромсавшая подмерзшую землю ломами и лопатами. Там же мы заказали и гроб, и венки от семьи, от экипажа, и даже от «Командования Северным флотом». Расплатившись, мы снова нырнули в машину и направились в военно-инженерное училище.

Тут и пригодилась блестящая черная «Волга» младшего Петрова. Когда наша машина подкатила к воротам училища и из нее вывалился внушающий уважение одним своим видом капитан 1 ранга, а потом еще один военно-морской офицер, то даже сквозь стекла КПП было видно, как вся дежурная служба начала поправлять форму. Когда Балабурда возник в двери, послышалась громкая и по-настоящему, а не по-флотски строевая команда «Смирно!».

Балабурда, лениво поднеся руку к козырьку, милостиво отреагировал:

— Вольно. Начальник училища в расположении?

Дежурный по КПП, старшина 4-го курса, четко отрапортовал:

— Так точно, товарищ полковник!

Замполит хищно улыбнулся, что было ему несвойственно, и с неприкрытой издевкой заметил:

— Капитан первого ранга, юноша! Учите воинские звания! Доложите, что к нему капитан 1 ранга Балабурда и капитан-лейтенант Белов! Выполнять!

Судя по резвости исполнения команды, каперанги были здесь не очень частые гости. Уже через несколько минут за нами примчался прапорщик с красной повязкой на рукаве и, робко представившись, попросил следовать за ним. Миновав большой плац, мы вошли в штаб училища и, двигаясь по коридорам в направлении кабинета начальника, ловили на себе удивленнозаинтересованные взгляды офицеров и курсантов, снующих по коридорам. И когда, наконец, добрались и вошли в кабинет, я сразу понял, что моя миссия тут будет чисто техническая, а все остальное сделает Балабурда. Дело в том, что, несмотря на фамилию Громадин, начальник училища был очень невысок, если не сказать просто мелок. Когда он здоровался с замполитом, я заметил, что он практически вдвое меньше того и сильно задирает голову, чтобы рассмотреть за усами Балабурды его лицо. Тут было, конечно, опасение, что, как правило, невысокие люди, достигшие определенных высот в карьере, очень комплексуют по поводу своего роста, что выражается в их непомерном бонапартизме, но при взгляде на плотоядно улыбающегося зама, я сразу понял, что это не тот случай.

Сразу стало заметно, что полковник Громадин с первых минут стал чувствовать себя довольно неловко рядом с моим огромным каперангом и, пригласив нас садиться, сразу нырнул на свое место за огромнейшим письменным столом, словно ища за ним защиты. И тут Балабурда включил весь свой богатый замполитовский опыт. Его словно прорвало. У меня вообще создалось впечатление, что зам только и ждал появления на горизонте кого-то, равного себе по званию. Я только молча протянул бумаги, которые полковник машинально прочитал, и так же машинально нажав на кнопку селектора, кого-то вызвал. А зам все вещал. И про подледные походы, и про проклятое НАТО, и про героику будней подводников-североморцев, короче, про все тяготы и лишения воинской службы на страже заполярных рубежей.

Тем временем в дверь постучали, и на пороге возник капитан, который доложился о прибытии. Полковник ненадолго вернулся на землю и отдал приказание:

— Так, Сергеев, вот, ступайте с капитан-лейтенантом и решите все вопросы: оркестр, караул и все прочее. Потом доложите.

Капитан, который был намного старше меня, ответил «Есть!», и мы вышли в коридор. За то, что Балабурда скажет лишнее, я не опасался, так как мы все обговорили заранее, а за остальное я не боялся, поняв, что полковник Громадин теперь надолго запомнит каперангов с Северного флота.

Капитан оказался очень достойным человеком, и отведя меня в свой кабинет, быстро и деловито начал решать по телефону наш вопрос. Уже через пятнадцать минут я понял, что ритуал похорон у них отработан и мне даже не надо напрягаться. Сверившись с картой города и отметив дом Петровых, он быстро обрисовал маршрут движения похоронной процессии, время прибытия оркестра и караула. Затем поинтересовался количеством наград у покойного и, записав их число, спросил:

— Мичман-то ваш как погиб? В море?

Мне снова стало стыдно, и я постарался ответить коротко, как, сам не подозревая того, подсказал нам комендант.

— Погиб при исполнении. Большего сказать не могу. Сам понимаешь, секретность.

Капитан качнул головой.

— Да и не надо. Понятно все. Не волнуйся, каплей, все будет нормально.

Потом мы снова пошли к начальнику училища, доложиться. Там мы застали картину полного разложения старших офицеров. Расстегнутые и раскрасневшиеся, они сидели уже не за столом, а за журнальным столиком, да и стоящая на нем бутылка коньяка говорила сама за себя. Последние слова, которые я уловил из уст зама, заходя в кабинет, касались рыбалки, и я понял, что мы здесь еще задержимся. Так оно и вышло. Рассеянно выслушав наши доклады, начальники как-то единодушно попросили подождать еще минут сорок, естественно, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Выйдя из кабинета, капитан констатировал, что «старик что-то расслабился», и позвал меня обратно к себе. Там я, уже не смущаясь, вытащил из портфеля бутылку и предложил помянуть покойного, да и за содружество родов войск тоже пригубить. Капитан не отказался, и, заперев дверь, быстренько достал из сейфа два стакана.

Через час мы покинули училище, причем начальник провожал нас до самого КПП, а капитан подарил мне пехотную флягу с чудесным домашним напитком на основе меда, березовых почек и еще черт знает чего, который творил сам в свободное от службы время у себя на даче. Младший Петров, успевший выспаться в машине, с удивлением наблюдал за нашими проводами, а когда мы забрались в машину, понюхав воздух, сразу констатировал присутствие коньячного и водочного аромата. Приехав домой, мы застали там Рябуху в фартуке, окруженного женщинами и руководившего приготовлением пищи.

Собрав членов семьи за общим столом, мы пообедали, в процессе чего я подробно рассказал о проделанном и о планах на завтрашний день.

А назавтра были похороны. Курсанты оказались на высоте. В училище даже нашелся Военно-морской флаг СССР, который потом на кладбище склонили над могилой. Процессия растянулась на добрую сотню метров, и курсанты чеканили шаг, неся красные шелковые подушечки с медалями, а оркестр пронзительно выдувал из меди похоронные мелодии. Были залпы из карабинов на кладбище и слезы престарелой матери Петрова, которой братья так и не решились сказать о настоящей причине смерти сына. Были чисто русские поминки, на которых кто-то чуть не подрался, а комендант, самолично прибывший проконтролировать весь процесс и пропотевший за несколько часов в новенькой парадной форме, произнес проникновенный тост за героических подводников. Была куча подвыпивших родственников, которые говорили много хороших слов и стремились чокнуться с нами во что бы то ни стало. А еще, в самом конце, была мама старшего мичмана Петрова, старенькая, сухонькая и очень аккуратная старушка с глубокими и усталыми глазами, которая подошла к нам и, поклонившись, сказала: «Спасибо, мальчики».

Конечно, закон есть закон. И его надо соблюдать. Но всем. И если стреляющихся проворовавшихся генералов хоронят, как полководцев, выигравших не одну битву, то почему закон не может позволить красиво проводить в последний путь простого и честного мичмана, прослужившего не одно десятилетие и ушедшего из жизни только по собственной слабости или, может, наоборот, благодаря силе воли.