Грустная история совсем не о флоте…
Грустная история совсем не о флоте…
Кто одинок, тот никогда не будет покинут.
Но иногда, вечерами, рушится этот карточный домик, и жизнь оборачивается мелодией совсем иной — преследующей рыданиями, взметающей дикие вихри тоски, желаний, недовольства, надежды — надежды вырваться из этой одуряющей бессмыслицы, из бессмысленного кручения этой шарманки, вырваться безразлично куда. Ах, жалкая наша потребность в толике теплоты; две руки да склонившееся к тебе лицо — это ли, оно ли?
Или тоже обман, а стало быть, отступление и бегство? Есть ли на этом свете что-нибудь, кроме одиночества?
Э. М. Ремарк
У нее было красивое имя — Ксения. В далеком гарнизоне подводников она оказалась, скорее, даже не по воле судьбы, а по стечению самых банальных житейских обстоятельств. Она родилась в небольшом поселке, как раз посередине между Москвой и Питером, в самой обыкновенной семье из российской глубинки, с присущими ей традиционными пороками и образом жизни. Вся жизнь с ее радостями и горестями была связана с мебельной фабрикой, на которой работало подавляющее население поселка. Очагов цивилизации было немного: дом культуры да злачное место под названием «Ромашка», что-то среднее между придорожной пельменной и кафе. Пили в поселке много, как, впрочем, во всех таких вот небольших промышленных центрах, разбросанных по необъятным просторам среднерусской возвышенности. Отец Ксении, прожив с семьей пару лет после рождения дочери, ушел из семьи, да не просто ушел, а уехал в неизвестном направлении, и больше его никто и никогда не видел. Так и выросла девочка с мамой, хотя и приводившей иногда по ночам домой веселых и подвыпивших мужчин, но всей душой их ненавидевшей, и бабушкой, воевавшей, побывавшей в плену, а оттого безнадежно больной и с каждым годом все реже встававшей с постели.
Безнадежная и тоскливая серость окружавшего быта, необеспеченность семьи, вынуждавшая ее все лето вместо гуляний с подругами, не разгибаясь, работать на огороде вместе с матерью, и страх провести всю жизнь так же, очень рано сформировали самую первую мечту девочки — уехать отсюда навсегда, как только будет возможно. Возможность появилась гораздо раньше, чем ожидала сама Ксюша.
Мать, которой повзрослевшая дочь-восьмиклассница, на которую уже начали заглядываться мужчины, стала мешать в ее личной жизни, неожиданно для самой девочки спровадила ее в Питер, к двоюродной сестре, давно жившей вместе с мужем во второй столице. Т ам Ксюша закончила школу, там же поступила в институт, на вечернее отделение. Мать, которой полупарализованная бабушка в доме совершенно не мешала, пустилась во все тяжкие и про дочь словно забыла. Все эти годы она ничем не помогала ей, только попрекая в чем ни попадя во время ее нечастых визитов на родину.
А Ксюша тем временем превратилась в симпатичную невысокую девушку, с высокой красивой грудью, черными выразительными глазами и точеной фигуркой. На нее многие заглядывались, но Ксюше, которая была просто обречена жить и зарабатывать самостоятельно, до этого было мало дела, да и просто банально не хватало времени. Уже с десятого класса она старалась зарабатывать сама, благо наступивший в стране недоразвитый капитализм худо-бедно, но позволял это делать. Кем она только ни была. Стояла живой рекламой у магазинов, разносила листовки, клеила объявления, подрабатывала уборкой. Потом стало совсем плохо. Муж сестры начал бросать на свояченицу откровенно сальные взгляды, и в конце концов в один из дней, когда жены не было дома, предпринял попытку овладеть Ксюшей. Она кое-как отбилась, но в тот же вечер, собрав свои нехитрые пожитки, сбежала от сестры к подруге. Больше она там не показывалась, несмотря ни на какие извинения и просьбы сестры вернуться. К счастью, ей удалось устроиться в маркетинговое агентство на хорошую должность, которая позволяла и снимать квартиру, и собственно существовать самостоятельно, не завися ни от кого. Но деньги в агентстве платили не за красивые глаза, а за полную отдачу и конечный результат. А это требовало больших усилий. И теперь жизнь ее протекала по одному и тому же расписанию: весь день работа, вечером институт, а в выходные — скромные студенческие радости в виде дружеских вечеринок и разовых, исчезающих уже утром, отношений с лицами противоположного пола. Даже женщиной Ксюша стала как-то обыденно, можно сказать, походя, просто уступив от усталости одному из особо настойчивых ухажеров.
А потом Ксюша неожиданно вышла замуж. И опять не потому, что захотела, а по воле случая. Она банально залетела. В один из приездов домой случилось то, чего она не планировала и что было совершенно ненужно ей в тот период: Ксюша забеременела. Парень с простым русским именем Николай был ее старым школьным ухажером, и хотя она не представляла его в качестве мужа, уже не девичья, а женская плоть требовала свое, и она, расслабившись, не убереглась. Вернувшись в Питер и обнаружив, что беременна, Ксюша приняла твердое решение рожать. Ей надо было учиться еще два года, и как она это будет делать с ребенком, да еще и работая, Ксюша абсолютно не представляла. Кроме матери, ей было не с кем поделиться своей бедой, а мать, к этому времени постаревшая и поостывшая в своих исканиях, высказалась по этому поводу очень категорично. Николай как настоящий мужчина должен жениться, и точка. Николай, на удивление, не отказался, и Ксюша довольно быстро стала его супругой. Она понимала, что это от безысходности, но возвращаться домой с ребенком на руках, недоучившейся студенткой значило больше никогда не уехать с родины, и в точности повторить судьбу матери, чего Ксюша смертельно боялась. Николай уехал к ней в Питер, устроился на работу в какой-то автосервис, и они стали жить, каждый в глубине души недоброжелательно ожидая того момента, когда у них на руках окажется ребенок.
Девочку назвали Дашей. Когда Ксюша в роддоме глянула на этот маленький плачущий комочек, она неожиданно поняла, что это то единственное, что в ее жизни является самым родным, дорогим и никому, кроме нее самой, не принадлежащим. Отправившись рожать за неделю до срока, Ксюша вышла на работу уже через два дня после выписки из роддома, а муж покорно стал сидеть с ребенком, потому что его заработок не мог сравниться с Ксюшиным, и, по сути, их семью кормила она. Его не очень устраивало такое положение дел, но деться было некуда, и он сидел с ребенком с утра до вечера, постепенно закипая внутри. А все потому, что годы, проведенные в Питере, научили Ксюшу не надеяться ни на кого, и уж если она работала, то работала на совесть, с полной самоотдачей, и ей часто приходилось задерживаться допоздна, чтобы заработать лишние рубли в их семейный бюджет. По сути, мужчиной в их «быстрой» семье стала она, опять же против своего желания и естества, ведомая всегда только тем, что больше ничего не оставалось, а теперь еще и ответственностью за свою маленькую дочурку.
Дашеньку Ксюша любила самозабвенно. Она позволяла ей все, понимая, что поступает неправильно, но не в силах была даже повысить голос на свое сокровище. Девочка могла делать дома все, что хотела. Она весело и самозабвенно крушила телевизоры и всю бытовую технику, до которой могла добраться, ежедневно вываливала содержимое всех шкафов на пол и озорно радовалась, когда у нее получалось что-нибудь порвать в мелкие клочья. Удержать ее не мог никто, и родителям приходилось упрятывать самое ценное куда-нибудь повыше, в те места, куда дочка пока еще не могла добраться. Ксюша воспринимала это как неизбежное, и лишь улыбаясь, вполголоса поругивала дочь, да и муж пока еще стоически переносил все, зная, что хоть немного повысив голос на дочь, сразу же получит по полной от Ксюши. Да и по большому счету Николай прекрасно понимал, что жена, с утра до вечера пропадающая на работе и видящая Дашу только по вечерам, ругать дочь не будет.
Так они и жили. Ксюша по десять-двенадцать часов на работе, а Николай круглые сутки дома с дочкой. Иногда по выходным Ксюша отпускала мужа пройтись по друзьям, но каждый раз сильно раздражалась, когда тот опаздывал или приходил домой слегка навеселе. Головой Ксюша понимала, что это неправильно и мужу неуютно в этой роли, но выбора у них не было, а ставить эксперименты она не собиралась.
Время шло, и вдруг настал период, когда окончательно закрутившаяся в работе и учебе Ксюша совсем упустила мужа. Она прозевала тот момент, когда он перешагнул грань между пониманием того, кто зарабатывает на жизнь в их семье и почему с ребенком сидит он, и чувством собственного мужского достоинства.
Ему надоело готовить детские смеси, гонять с коляской по магазинам, менять пеленки и вообще быть «мамой». Ему хотелось ходить на работу, попить вечерком пивка с друзьями, да и просто похлопать какую-нибудь пышнозадую девицу по попке в своем сервисе. Ему все нешуточно осточертело, а уж то, что с момента рождения дочери он практически перестал спать с женой, бесило просто неимоверно. Даша засыпала только с мамой, а в той тесной однокомнатной хрущевке, которую они снимали, места для второй кровати просто не было. Николай спал на раскладушке, которая помещалась только впритык к выходу на балкон и к занятиям любовью не располагала, из-за узости и скрипа, который, естественно, будил чутко спавшую дочь. Да и сама Ксюша, замотанная, как белка в колесе, вечером просто падала в постель, без каких-либо желаний, даже самых приятных. Николаю хотелось показать, как бы ни банально это звучало, не кто хозяин в доме, а, скорее, кто в доме мужчина.
И вот однажды, когда Ксюша вечером пришла домой, ее ждал сюрприз. Николай, сияющий как надраенная рында, сообщил жене, что теперь он целый мичман Флота Российского, благо образование позволяет, и вскорости они уезжают на Крайний Север, где он будет служить на подводной лодке и получать вполне приличные деньги, достаточные для того, чтобы она не работала. Ксюша окаменела, а муж продолжал расписывать все преимущества своего волевого решения. Что было у них дома в эту ночь, лучше и не пересказывать, но утром, сидя на балконе и докуривая последнюю сигарету из пачки, Ксюша обреченно поняла, что ехать ей придется. Одной ей не обойтись никоим образом.
Таскать грудного ребенка на работу было невозможно, а жить без работы еще невозможнее. Был еще вариант вернуться к маме, но его Ксюша отмела сразу и бесповоротно. Если бы пришлось сделать так, то всю свою дальнейшую судьбу Ксюша уже знала на тридцать лет вперед. Фабрика или прилавок магазина в лучшем случае, дешевый портвейн по выходным с подругами, скандалы с соседями, вечный огород и хроническое отсутствие денег, а в итоге повторение судьбы матери, с погрешностью в пару процентов. Так что выбора у нее не было, теперь она была не одна, и пришлось, проклиная мужа и весь свет, собираться на Север. Она перевелась на заочное отделение, уволилась и собрала нехитрые пожитки, и уже через две недели их семейство убыло на Север по военно-перевозочным документам, выданным мужу.
Гаджиево встретило их мерзким моросящим дождем, хмурым небом и общей всепоглощающей серостью пейзажа. Первые несколько недель прошли, как в ужасном сне. Сначала дней десять было холодное общежитие, с окнами, сквозь которые ветер гулял свободно и непринужденно, и скрипучие казенные кровати. Был момент, когда Ксюша хотела просто плюнуть на все и уехать с дочкой куда подальше, может, даже к матери, но только подальше отсюда. Но потом все постепенно устаканилось. Через две недели мужу дали однокомнатную квартиру в доме 55, который был скроен по коридорному принципу, но квартиры были все-таки отдельными, да и дом, несмотря на древность, был на удивление теплым. Соседи оказались приличными и компанейскими людьми, с которыми Ксюша очень сдружилась, забегая вечерами перекурить, когда засыпала дочка, да и просто потрепаться. Не избалованная жизнью, Ксюша неумело и постепенно налаживала быт и даже начала находить определенное удовольствие в этом занятии. Она теперь уже не работала с утра до вечера, и это оказалось приятнее прежнего.
Муж с утра до вечера пропадал на своем корабле, осваивая азы службы техником-турбинистом БЧ-5 и пару раз в неделю заступая на вахты, а Ксюша, вставая с утра, занималась только Дашенькой, да походами по магазинам. Свободные часы она проводила с соседкой Юлькой, веселой и бедовой женщиной, муж которой тоже служил мичманом и дома бывал не чаще Николая. К тому же у Юльки был сын, практически Дашин одногодка, и это сближало соседок еще сильнее. По дому Ксюша почти ничего не делала. Студенческая жизнь научила ее быть неприхотливой, а к домашнему хозяйству, а в особенности к кухонным делам, она питала ничем не прикрытое отвращение. Готовить Ксюша не умела совсем, обходясь в Питере самым дешевым фастфудом, и единственное, что умела делать, кроме смесей для ребенка, сварить пельмени, и то, как правило, до их полного разваривания и превращения в какой-то фантастический пирог. Поэтому обеды и ужины ей готовил прибегавший со службы муж, а в его отсутствие она прекрасно обходилась чипсами и йогуртами. Денег на жизнь вроде бы хватало, муж исправно приносил зарплату, а сама Ксюша даже начала потихоньку и целенаправленно готовится к очередной сессии, чего раньше никогда не делала, сдавая экзамены с помощью природной смекалки и пары бессонных ночей.
Так прошло несколько лет. За это время, используя отпуска Николая и даже неожиданно воспылавшую любовью к внучке маму, Ксюша умудрилась закончить свой вуз, получить диплом и в очередной раз испортить отношения с мужем. Тот, побродив по морям, даже в не самом напряженном режиме, неожиданно пришел к некоторым житейско-философским выводам, в соответствии с которыми начал снова менять свою жизнь. Во-первых, получать морское денежное довольствие ему понравилось, а вот ходить в море турбинистом не очень. И Николай сделал выбор в пользу второго. Он ушел с корабля и плавсостава и перевелся на ПРЗ, где у него сразу образовалась масса свободного времени и практически восьмичасовой рабочий день. И это практически сразу сказалось на семейном бюджете, на что ему незамедлительно и едко попеняла Ксюша, подтверждая этим еще один вывод Николая, что он нужен жене только как нянька или донор, и никто более. А если учесть, что частота их отношений в постели имела амплитуду схожую с прямой линией, то сам по себе родился третий вывод: а на фига такая жизнь нужна, да и женщин вокруг навалом. Пару раз Николай, крепко поддав, пытался серьезно поговорить с Ксюшей, но она, забирая дочь, уходила к Юльке. Тогда, в один из вечеров, собрав сумку, он просто ушел, сообщив на прощанье, что все было здорово, только вот подустал быть таким мужем и отцом.
Для Ксюши это было как гром среди ясного неба. Конечно, она понимала, что их семейные отношения очень далеки от идеальных, и вина за это по большому счету лежит на ней, но чтобы вот так. Тем не менее Ксюша, трезво смотрящая на ситуацию, слезу пускать не стала, а сразу осознала, что времени на обдумывание и осмысление причин произошедшего у нее нет.
Надо кормить дочь и себя. И хотя пьяненький Николай, уходя, заверил ее, что девочка не останется без средств к существованию, никаких гарантий его заявление не давало.
И она вновь пошла работать. Диплом о высшем образовании у нее был, но по специальности она бы и так никогда не работала, а потому при помощи одной Юлькиной знакомой устроилась в штаб флотилии простым делопроизводителем, что являлось немного выше, чем секретарь, но ниже, чем самый маленький бухгалтер. Повзрослевшую дочку она оставляла соседке с первого этажа, бабушке, вывезенной неженатым сыном из полыхнувшего войной Приднестровья, женщине отзывчивой и доброй, и как все старые люди, привыкшие всю жизнь работать, она страдала от вынужденного безделья. Та готова была возиться с Дашей бесконечно, да и бесплатно, но Ксюша твердо знала, что платить надо, и ежедневно рассчитывалась с бабушкой, несмотря на ее явное нежелание брать деньги. Теперь линия Ксюшиной жизни в очередной раз преломилась и превратилась в бесконечное курсирование по одному заданному маршруту. Дом-работа — магазин-дом. Ни о какой личной жизни она даже не вспоминала, ограничиваясь парой банок пива с соседкой по выходным и ночным просмотром очередных западных видеошедевров класса «В». Как ни странно, возникшие трудности никак не отразились на ее поведении. Она не захандрила и не впала в моральный ступор, как это происходило на ее месте со многими представительницми слабого пола. Как с соседкой, так и с сослуживицами, она оставалась такой же веселой, улыбчивой и хотя немного по-житейски циничной женщиной, но незлобивой и весьма приятной в общении.
Через несколько месяцев работы в штабе она познакомилась с капитаном 1 ранга Борисом Воробьевым. Все старшие штабные офицеры, хотя и оставались нормальными людьми со своими слабостями и пристрастиями, все же, на Ксюшин глаз, носили на себе какую-то одинаковую печать «берегового братства», а этот офицер, забредший к ним с какими-то бумажками, неуловимо и в то же время разительно отличался от большинства тех, кого Ксюша привыкла видеть в штабе. Это был мужчина лет сорока, светловолосый, с уже заметным брюшком, что его не портило, а, наоборот, делало каким-то своим, свойским. Он не был красив в общепринятом понимании, а был просто добрым и обаятельным человеком, облик и поведение которого никак не ассоциировались с требующей большой твердости и жесткости должностью командира атомохода. И хотя Ксюша знала, что Воробьев — один из самых опытных командиров во флотилии, она никак не могла его представить стоящим на пирсе перед строем и матерящимся во весь голос на нерадивых подчиненных. Вот чего в нем было с избытком, по сравнению с другими, так это любви к своей форме. Никогда с самого первого дня знакомства с Воробьевым Ксюша не видела его в помятых брюках, нечищеных туфлях или несвежей рубашке. Он как-то сразу понравился Ксюше, не только своим заразительным оптимизмом и бесконечным уморительным перешучиванием всех и вся, но и тем, что с самого начала отнесся к ней как к абсолютно равной. Это было необычно и очень приятно. Взрослый, солидный и успешный офицер, старше ее вдвое, разговаривал с ней не как с молоденькой симпатичной куколкой, а как со зрелым взрослым человеком, мнение которого ему важно и интересно. И еще он не пялился на ее грудь.
Воробьев стал забегать в их женскую богадельню чаще, и хотя он заходил всегда ненадолго, оказиями попадая в штаб флотилии и был со всеми одинаково вежлив и галантен, Ксюша всей своей женской интуицией чувствовала, что он здесь из-за нее. И хотя она пока не могла понять, как к этому относиться, само это ощущение приятно ее волновало.
Женщины рассказывали, что семья у Воробьева есть, но жена уехала еще пять лет назад обратно в Ленинград, как только их сыну исполнилось шестнадцать лет, заявив мужу, что она должна быть с сыном, когда тот будет поступать и в дальнейшем учиться в институте. Квартира у семьи Воробьевых там была, полученная по наследству от ее родителей, и теперь его жена уже пять лет не показывалась в Гаджиево, и он виделся с семьей только в отпусках. Что собой представляет такая семейная жизнь, Ксюша примерно знала, а все штабные и незамужние дамы вздыхали по этому веселому и неунывающему офицеру, который, как ни удивительно, в махровой аморалке ни разу замечен не был, несмотря на такие располагающие к этому семейные обстоятельства.
А Воробьев тем временем при каждом своем заходе в штаб все чаще старался незаметно и ненавязчиво сделать что-то, пусть мелкое, но приятное Ксюше. Иногда она находила в ящике своего стола коробку хороших конфет, иногда там же появлялась бутылка хорошего вина, а пару раз в ящике оказывался даже букет свежих роз, что для зимнего Гаджиево было просто фантастикой. Скрыть это подчас было трудно, и каждый раз дамы усиленно гадали, кто же так привечает Ксюшу. Она тоже делала недоуменный вид, хотя в глубине души была на все сто процентов уверена в том, что это дело рук Воробьева. Это продолжалось довольно долго, и все мало-помалу привыкли к подаркам неизвестного воздыхателя и практически перестали обращать на это внимание. И сама Ксюша тоже привыкла к этому, благо ритму ее жизни это не мешало и не заставляло думать о чем-то другом, кроме дочери. А потом это все вдруг прекратилось. И визиты Воробьева в штаб, и мелкие, но приятные подарки. И неожиданно для себя самой Ксюша разволновалась. Она так привыкла к этим знакам внимания, что без них появилось ничем не заполненная пустота. Ксюша, понервничав несколько дней, решила все же выяснить, где Воробьев. Оказалось, что его корабль ушел на боевую службу, и ждать их обратно надо месяца через три. И снова помимо своей воли Ксюша теперь уже разозлилась, хотя и не могла понять, почему ее просто бесит тот факт, что она узнала об уходе Воробьева в море не от него самого.
Злость прошла быстро. И эти месяцы пролетели для Ксюши тоже очень быстро. Она вообще умела отключаться от всего ненужного, и дни, делимые на работу и дочку, пролетали стрелой, не оставляя в памяти ничего такого, что можно было бы потом вспоминать. Она не вспоминала и о Воробьеве, хотя бы потому, что и вспоминать-то было по большому счету нечего, кроме ничего не значащих фраз, улыбок и милых презентов в столе. Но однажды, придя на работу, она открыв стол, нашла огромную россыпь шоколадок, поверху которых лежала записка: «Не нашел роз… пришлось просто подсластить Вам сегодняшний день». И она поняла, что Воробьев вернулся. И ей сразу стало страшно. Она и боялась, и хотела этой еще даже не родившейся связи. Она хотела этого мужчину, хотя бы потому, что он был единственным в ее жизни, кто делал ей приятное и ничего не просил взамен. И боялась, потому что, начнись эти отношения, они неминуемо рано или поздно станут явными для всех, и эти старые штабные каперанги, воспитанные на основе кодекса строителей коммунизма, запросто вышибут ее с работы за моральное разложение. Когда же он завалился к ним, весь такой большой и шумный, она только натянуто улыбалась, ничем не показывая своего отношения к его возвращению. Воробьев этим, кажется, не был обескуражен и все так же продолжал шутить со всеми, щедро расплескивая вокруг себя позитивную атмосферу. Но никакого продолжения с его стороны не последовало.
Однажды через несколько месяцев Ксюшу послали на два дня в Североморск на курсы повышения какой-то квалификации. Поселили ее в гостинице «Ваенга», и когда после целого дня нудных и абсолютно бессмысленных лекций она вернулась туда, прямо в холле гостиницы ей встретился он, капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович. Он стоял у стойки администратора и разговаривал по телефону. Борис еще даже не заметил Ксюшу, когда она сразу поняла, чем неминуемо закончится этот вечер и что она ничему не будет сопротивляться. А Борис, словно почувствовав, что кто-то за его спиной наблюдает за ним, обернулся и сразу расплылся в какой-то растерянновосторженной улыбке, совсем не похожей на ту, которой он улыбался при всех. Он сразу пригласил ее в ресторан и, не давая опомниться и зайти в номер, потащил за собой в зал. Усадив ее, он сбежал на несколько минут, вернувшись с огромной охапкой цветов, которыми просто засыпал весь стол. Оказалось, что он тоже остановился в гостинице и тоже на два дня. Она была поражена его поведением. Этот капитан 1 ранга радовался ее присутствию, просто как школьник, и совершенно не скрывал этого. Потом были разговоры на всевозможные темы, шампанское, ужин, несколько медленных танцев, и когда Воробьев пошел провожать ее, таща всю эту груду цветов, она просто молча открыла перед ним дверь своего номера и пропустила вперед.
Такой ночи у Ксюши еще никогда до этого не бывало. Еще ни один мужчина не брал ее так нежно и трогательно, как этот просмоленный океаном каперанг. Это было удивительно и непривычно. Это волновало и возбуждало. Это было так не похоже на все то, что было у нее с мужчинами до этого, что даже утром, когда он ушел от нее, она еще долго лежала в постели, безвольно раскинув руки и глупо улыбалась, рассматривая потолок. А потом неожиданно поняла, что сегодня ночью впервые в ее небольшой жизни мужчина не просто брал от нее то, что хотел, а, напротив, дарил ей себя.
Они начали встречаться на квартире его старого друга, командира лодки, ушедшего с кораблем на долгий средний ремонт в Северодвинск. Сначала туда приходил он и, не запирая дверь, ждал, когда через полчаса она как бы случайно заходила в подъезд и, убедившись, что никто не видит, юркала за дверь. А за ней у них обоих хватало выдержки только запереть замок. Они шли из прихожей в спальню, устилая своей одеждой путь до кровати, из которой не вставали по нескольку часов. Сначала Ксюша воспринимала эти отношения как самый обычный зов плоти, но потом она постепенно стала убеждаться, что это совсем не так. Она заметила, что ее нешуточно тянет к этому немолодому улыбчивому офицеру, который наедине с ней превращался из веселого и бесшабашного циника командира в ласкового и нежного мужчину, стремившегося всеми возможными способами поухаживать за ней, сопливой девчонкой, годившейся ему в дочери. Она никогда не называла его по имени. Он звал ее просто медвежонком, а она исключительно Борисом Павловичем, а в самые пикантные моменты переходила на звание, что всегда его одновременно и смешило, и раздражало. И вообще, она нежилась в той атмосфере, которую создавал на их свиданиях Борис. Он, словно понимая, что за ней еще никто и никогда так не ухаживал, был заботлив и даже послушен, с улыбкой выполняя все ее по большому счету совершенно детские капризы. Как-то само собой, без всякого нажима и уговоров Ксюша рассказала Борису о себе все, начиная с детства и кончая уходом мужа и всеми проблемами, возникшими в связи с этим. От любой помощи она сразу отказалась твердо и непоколебимо, чем, судя по всему, расстроила Бориса, одновременно завоевав этим еще большее его уважение. О себе Борис рассказывал много и весело, тем не менее аккуратно обходя тему семьи. Ксюшу это не обижало совершенно, она и сама ничего не хотела об этом знать, да и не имела на Бориса никаких видов. Ей просто было с ним хорошо.
Это он посоветовал ей написать рапорт и стать офицером. Ее диплом делал это возможным. И зарплата основательно увеличивалась, и при любом раскладе это было лучше, чем жить на копейки или надеяться на какую-то помощь от ушедшего Николая.
Так через несколько месяцев она стала офицером. Со временем ей даже понравилось носить форму, не из-за погон и прочей военно-морской бижутерии, а из-за ее практичности. Форму не надо было менять каждый день, как женские наряды, а значит, сил и времени на это тратить приходилось гораздо меньше, чем раньше. Да и сшитая на заказ в ателье Военторга форма очень выгодно подчеркивала женские достоинства Ксюши, и она чувствовала себя вполне комфортно в приталенном строгом мундире и немного неуставной юбке чуть ниже колен, туго обтягивающей ее выпуклую попку.
Их встречи не были частыми. Воробьев командовал ракетным крейсером, совсем недавно вернувшимся со среднего ремонта, а оттого ходил в море много и часто. Поэтому случалось, что они не виделись по целому месяцу, а иногда, напротив, забегали в заветную квартиру раза по три в неделю. К собственному удивлению Ксюши, эти отношения, неравнозначные во всех аспектах, ей никак не приедались, а даже, скорее, она начинала к ним привыкать и даже ждать. И хотя она все равно оставалась очень осторожной и каждый раз выговаривала Борису даже за невинные попытки лишний раз забежать в их кабинет, идя вечером домой, она частенько ловила себя на мысли, что ей хочется идти не домой к дочке, а туда, в квартиру, где ее ждал бравый каперанг Воробьев.
Дашенька, чувствуя, что мама не просто так стала все чаще приходить домой позже обычного, закатывала истерики каждый раз, когда она опаздывала со службы, и старалась не оставлять Ксюшу одну ни на минуту даже в выходные дни дома, ходя за ней по пятам и цепляясь за полы халата. Со всем своим непосредственным детским эгоизмом она отстаивала свое право быть единственным объектом маминого внимания. Постепенно это становилось переносить все тяжелее и тяжелее. Ксюша разрывалась между желанием лишний раз почувствовать себя женщиной и материнским чувством, которое все же доминировало. Она была одержима дочкой, и это заслоняло все остальное. Благодаря своему исключительно практическому мышлению она считала, что дальше этих встреч ничто и никуда не пойдет, да и сама она никогда даже не представляла себе Бориса в качестве мужа. Ей казалось, что он нужен был ей только в качестве мужчины, помогающего ненадолго забыться, скрасить эту жизнь и почувствовать себя любимой. И когда Борис в своей обычной полушутливой-полусерьезной манере представлял, что бы он делал, будучи ее мужем, она твердо закрывала эту тему как глупую и ненужную. Ей страшно не хотелось перегружать свою голову, и без того переполненную заботами матери-одиночки, еще какими-то несерьезными мыслями, весьма далекими от реальности.
А потом неожиданно вернулся Николай. Он устал скитаться по квартирам товарищей и пьянствовать в своей каюте на ПРЗ и неожиданно для Ксюши вспомнил, что у него есть законная жена и дочка, и решил воссоединиться с семьей. Ксюша встала перед двойным выбором: с одной стороны, Борис, с которым ей было хорошо и уютно, с другой — Коля, законный муж, явившийся с повинной головой и просящими глазами. И Ксюша снова сделала выбор не для себя. Она пустила блудного мужа обратно, а Борису на первой же после этого встрече сказала то, чего на самом деле говорить совсем не хотела. Она попросила его временно прекратить их свидания, пока она не разберется со всем сама. Борис помрачнел лицом, но молча кивнул в ответ, не требуя никаких объяснений. А Ксюша, шагая вечером домой, сердцем понимала, что она теряет что-то такое, что терять нельзя, но чувство ответственности за дочь грызло ее постоянно. Она испугалась, что, прогнав Николая, останется совсем одна со своей девочкой, теперь уже навсегда. Коля все же был отцом ее дочурки, и Даша помнила его, а никого другого рядом бы не потерпела. А еще она очень боялась, что ее выгонят со службы за аморальное поведение, обвинив в том, что она увела целого каперанга из семьи. Она боялась всего, что могло осложнить жизнь ее девочки, и поэтому, не раздумывая долго, отказалась от Бориса.
А жизнь текла своим чередом. Николай вел себя как примерный муж и хороший семьянин и все свободное время безотказно сидел и гулял с дочкой, пока жена, давно обогнавшая его как в звании, так и в зарплате, трудилась в штабе флотилии. Она внешне оставалась такой же улыбчивой и общительной, но внутри как бы застегнула свой мундир на все пуговицы и больше к себе никого не подпускала ближе чем на расстояние фривольного анекдота. Тем временем Бориса назначили на должность заместителя командира дивизии, и он стал чаще бывать в штабе, держась с Ксюшей при всех подчеркнуто вежливо, ничем не выделяя ее из остальных. Так прошел почти год. Ксюша начала изредка пускать мужа в свою постель, осознавая, что ничего при этом не чувствует, кроме желания отвернуться лицом к стенке и поскорее уснуть.
Когда Ксюше присвоили старшего лейтенанта, она решила устроить небольшой междусобойчик на службе по этому поводу, исключительно со своими девчонками. И никак не ожидала, что там окажется Борис, как будто случайно забредший к ним на огонек. И когда в разгар веселья он шепотом попросил ее прийти вечером туда, где они раньше встречались, она неожиданно для себя сразу согласилась.
Все было, как и год назад. Им не нужны были слова. Тела сами говорили за себя, переливая друг в друга энергию годовой разлуки. А потом, когда она уже оделась, Борис взял ее за плечи, повернул лицом к себе и сказал коротко и просто:
— Я люблю тебя, медвежонок. И хочу, чтобы ты стала моей женой. Тебе только надо сказать «да». Я немолод, но могу стать хорошим отцом для твоей девочки. А ты у меня будешь последней. Последней женщиной в моей жизни. И давить на тебя я не хочу и не буду. Я просто жду ответа.
Ксюша ничего не ответила, и только выйдя из квартиры и шагая домой, поняла, как она зла на этого старомодного каперанга. Зла оттого, что он снова поднял на поверхность то, что она старательно забывала целый год. И Ксюша дала себе слово, что это была их последняя встреча, и больше этого не будет никогда. Она больше не говорила с ним, старательно избегая встреч в штабе наедине, и даже изменив маршрут своего движения на работу, чтобы Борис не мог подхватить ее на своем служебном «уазике».
А еще через два месяца Борис умер. Он вышел в море на контрольный выход с одним из экипажей дивизии, как-то на мостике корабля после семи суток бесконечных отработок и тревог закурил и, схватившись за сердце, осел на деревянные пайолы мостика. Доктор помочь уже ничем не смог. Сердце капитана 1 ранга Воробьева просто остановилось. Ксюша была в это время в отпуске и узнала о случившемся только через месяц. Она даже не плакала. Несколько месяцев Ксюша работала, автоматически выполняя свои обязанности и механически откликаясь на голоса сослуживцев. Вечерами она отгоняла от себя мужа, ссылаясь на головную боль, и засыпала, прижимая к себе Дашу. Она не хотела думать о Воробьеве и желала только одного: поскорее о нем забыть. И она о нем забыла.
* * *
Прошло семнадцать лет. Мы встретили ее совершенно случайно, на День ВМФ в Измайловском парке. Она ничуть не изменилась, разве только стала немного суше и стройнее, а в уголках губ были заметны морщинки. Но в остальном она все так же была очень хороша. Подполковник Ксения Сергеевна Ларионова гуляла со своей внучкой. Тогда, на Севере, мы были почти одногодки, и она, узнав нас, обрадовалась по-настоящему, как радуются старым-старым друзьям, по которым всегда скучаешь. Мы присели в каком-то кафе и опрокинули по сто грамм «наркомовских» за нежданную встречу и общий праздник. Естественно, разговор шел обо всем и обо всех. Где сейчас этот, а где сейчас тот, а что случилось с теми. И когда разговор случайно коснулся Воробьева, она неожиданно заговорила.
Она, совершенно не стесняясь нас, трех взрослых мужиков, и не пряча глаз, рассказала все, от начала до конца. Скорее всего, это так долго бурлило у нее там, внутри, что эта встреча стала попросту катализатором для выплескивания наружу всей горечи, хранимой долгие годы внутри. Ей надо было кому-то об этом рассказать. Она говорила и говорила, покачивая детскую коляску, а мы молча глотали сигаретный дым и слушали.
— Вот так. С мужем я все равно рассталась через два года. Устала я от его приходов и уходов. Хотя с самого начала и сама сильно перед ним была виновата. А потом еще через несколько лет в Москву перевелась. Один тип из штаба флота посодействовал. Квартиру получила в ближнем Подмосковье. Замуж так и не вышла. А потом одного из нашего управления хоронили, так я на кладбище случайно могилку увидела. Капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович. И его фотография. Он же сам из Москвы был. Могилка неухоженная такая. Вот езжу теперь, навещаю его.
Она нервным движением выдернула из пачки сигарету и закурила.
— Господи. Какая же я дура была. Вот, родила мне Дашка внучку. И что? У нее теперь своя жизнь, и в ней мое место крайнее. А вот у меня жизни-то и нет. Никакой. Мужчины были, а вот медвежонком никто больше не называл.
Она замолчала, а по обеим щекам медленно сползли две слезинки, оставляя за собой на косметике отчетливо видимый след.
— Ну, ладно! Что-то меня сегодня на лирику потянуло! Пойду я, мальчики. А то и красавице моей кушать уже пора, да и мне завтра на службу, а я кое-что недоделала. Будьте счастливы, ребята!
И толкая перед собой коляску, в которой агукала ее внучка, она пошла от нас по аллее все такая же красивая, обаятельная и очень несчастная.