Когда топоры плавают…

Когда топоры плавают…

Командир отсека подводной лодки отвечает:

— за готовность к использованию средств борьбы за живучесть, находящихся в отсеке.

Корабельный устав ВМФ СССР

Те, кому довелось послужить на подводной лодке командиром отсека, знают: такой собачьей должности больше не существует. Гора никому не нужной документации, в основном служащей прикрытием известного места начальников и самого командира отсека. Пять-шесть бравых морячков из всех боевых частей, формально ему не подчиняющихся, которых надо вычислить и поймать по приборке и заставить вылизывать родной отсек. И еще множество мелких «приятных» обязанностей типа развешивания всевозможных бирок и выслушивания визга старпома по поводу и без повода. Песня! И все это издевательство сверх твоих должностных обязанностей. Вроде как внеклассные занятия, но с оценками в дневник по полной форме и с ремнем по филейной части за их невыполнение. Не соскучишься!

Особую головную боль вызывает вроде бы незначительная мелочь — аварийный инструмент. Всем знакомы алые пожарные щиты с непременным ящиком с песком, ломом, топором и остроугольным ведром на гвозде, незатейливо разбросанные там и тут во всех береговых военных и гражданских организациях. Аналог существует и на флоте. Под гордым названием «Отсечный щит аварийного инструмента». Ну и несколько с другой комплектацией. Нет песка — есть здоровенная кувалда. Нет ведра — есть асбестовые рукавицы и коврик. Нет багра — зато лом с резиновой изоляцией и симпатичным флотским названием ЛИ-1 (лом изолированный). Ну и всякие чисто корабельные прибамбасы, вроде банки с олифой, гвоздей и прочей крайне необходимой подводнику мелочевки, включая двухметровые деревянные аварийные брусья. Все это хозяйство должно быть аккуратно разложено по всему отсеку, дабы в минуту опасности подводник свободно и непринужденно мог выхватить со щита пластырь и заткнуть образовавшуюся течь или пробоину. Все как по писаному! Но жизнь вносит свои коррективы. И они, на удивление, не запланированы ни в одном руководящем документе Главного штаба ВМФ.

Просто на флоте воруют. Практически все. И большинство не по злому умыслу, а просто так, по надобности. Ну взял, ну попользовался — и бросил. И так всегда. Исключая, конечно, интендантов с их тайными закромами, тут уж если что вынес, то и съел. Никуда не денешься — физиология. А насчет остального очень точно выразился мой незабвенный замполит Палов: «Воровства в отдаленных поселках подводников нет — есть перемещение материальных ценностей внутри гарнизона, от одного военнослужащего к другому…» А на корабле такое дело развито до безобразия. Особенно в отношении тех самых аварийных щитов. Вызывает дежурный по кораблю матросов наверх лед с пирса скалывать. А где лом взять? Ясное дело, на щите, да на том, какой поближе к выходу. Взял, вынес, подолбил и забросил подальше, чтобы не тащить обратно и не перенапрягаться. Хилый матросский организм не перегружать. Нужен мичману топорик или пила в гараж, не навсегда, на время, — засунул в портфель, унес. Поработал на славу частной собственности, а обратно нести передумал — перемещение материальных ценностей внутри гарнизона. Вы уже в курсе.

Так и уходят из отсеков нажитые его командиром нехитрые ценности, что куда. И гвозди, прикупленные за собственные деньги, и зубила, выкрашенные из дома принесенной краской, и все остальное, включая малые аварийные упоры, придуманные адмиралом Макаровым, и не предполагавшим, что они могут с успехом заменять автомобильный домкрат. Да и мало ли что дома пригодится. Вот и прячут командиры отсеков к вечеру ближе все свое аварийное имущество куда подальше от шаловливых рук. До утра. А ночью заползает на корабль невыспавшийся дежурный по живучести с единственной задачей — наскрести пяток замечаний для записи в свой журнал, утром предъявить их НЭМСу и с чистой душой отправиться спать. И если дежурный по кораблю еще не вылез из песочницы и мочит штаны при любом, кто выше его в звании на одну звездочку, то все.

Перво-наперво щиты. А там конь не валялся. Ни один ни в одном отсеке не укомплектован. Дежурное замечание есть. Живчик наскребет еще немного, чирканет в вахтенный журнал и дальше двинет. А утром. Командир замечания прочитает, старпома лицом в дерьмо ткнет, даст время на устранение, и в штаб. А старпом, получив спросонья клизму, проснется, озвереет, и начнет сечь вокруг. Командиры отсеков засуетятся, начнут припрятанный на ночь инструмент из сейфов и выгородок вытаскивать и на место втыкать. Через час все нормально, все на месте. Старпом командиру доложит, тот кивнет, а вечером вся история повторяется по новой. И так всегда.

В один прекрасный момент командиру надоедает ежедневно выслушивать в штабе одно и то же. Он устраивает общекорабельную истерику. Всех на борт, в 22.00 весь экипаж строится на вечернюю поверку, потом оба старпома из носа в корму проверяют готовность отсеков, щиты, печати, чистоту. По полной флотской программе. А потом, после устранения замечаний, может и домой отпустит. Каждый такой всплеск вынуждает командиров отсеков не прятать кровное добро на ночь. Вот тут-то оно и пропадает, в самом большом объеме. Ведь когда экипаж постоянно на борту, то и работы больше. А где работа, там и инструмент. Вот такой круговорот.

По молодости я одних топоров на собственные средства прикупил десяток, не меньше. Ломы и не считал. Идешь вечером по поселку домой, глядишь, бесхозный лом с лопатой у стенки дома притулились. В руки — и пошел. А утречком на пароход. И в загашник. На будущее. И так постоянно. То купишь, то сопрешь. Надоело. И тут пришла мне в голову одна идея. Признаться, не моя. От кого-то слышал, даже не помню. Но понравилась она мне сразу — настоящий советский моряк придумал!

Позвал я своего самого надежного отсечного бойца матроса Андреева и поставил ему генеральную задачу: вот тебе, Андрейка, доски, вот пила, вот нож, вот краска. Сотвори мне из всего этого аварийный инструмент, да не простой, а деревянный. Покрась, номер отсека выведи и на щит повесь. Андреев идею сразу правильно воспринял и даже с большим воодушевлением. Ведь за выкраденный из отсека инструмент я его больше всех за уши таскал, как самого старослужащего. Две ночи подряд подальше от чужих глаз морячки моего отсека под Андрейкиным руководством пилили, выстругивали и красили в трюме аварийно-деревянную имитацию. А на третье утро мы торжественно водрузили на свежевыкрашенный щит деревянный топор, деревянное зубило, фанерную пилу, рядом пристроили лом из лопатного черенка, заботливо обтянутый резиной, и аварийные упоры. Те, правда, не очень получились, но в чехлах из пластиката даже вблизи казались настоящими. И даже в банку гвоздей деревянных насыпали. Короче заменили все, кроме асбестовых рукавиц. Да их и не тащит никто. Вернее, редко тащат. Выкрасили на славу, по всем инструкциям. Железо, точнее — то, что вместо него, почернили, дерево-красным цветом. Везде белым цветом номер отсека вывели. Я ради такого случая опись новую изобразил. Каллиграфическим почерком, тушью и пером выводил. Старался. Обтянули мы всю эту красоту пластиком и стали наблюдать.

Первое время мой щит вскрывали по пять раз за сутки. Хвать, а это муляж! Бросят рядом и все. А то и на место поставят. Со временем привыкли, что мой аварийный инструмент в хозяйстве бесполезен, и постепенно покушения на мой щит прекратились. Моему примеру никто не последовал, то ли по природной лени, то ли по другим причинам, и остальные командиры отсеков продолжали припрятывать на ночь все свое отсечное хозяйство. Мое же было всегда на месте, в полном и идеальном порядке, днем и ночью. Старпом постоянно ставил меня в пример остальным, и я даже забыл, что такое рыскать по окрестным пирсам в поисках завалящего ржавого топора. Так продолжалось достаточно долго.

Продовольствие грузили аврально. То есть, как всегда, неожиданно и не по плану. Часам к десяти утра из штаба прискакал очумевший от всевозможных ЦУ командир. Выстроил экипаж, взахлеб расписал наши будущие подвиги в глубинах Баренцева моря и в конце «предложил» домой на обед не ходить, а разгрузить пяток «КамАЗов» с «хлебом насущным» на будущий победоносный выход. Мы, само собой, с «радостью» согласились. Чего не сделаешь ради нежданной боевой готовности. Окрыленный перспективой смыться в моря от береговой тягомотины, командир взял на себя бразды управления погрузкой продовольствия на борт крейсера. Отстраненный от руля старпом тихо радовался за себя, прячась за спиной у начальника и посмеиваясь над неуклюжими действиями давно отвыкшего от такой текучки командира. Экипаж же молодцевато перекидывал ящики и мешки на ракетную палубу для дальнейшего погружения их в ненасытное чрево провизионок. В моем десятом отсеке тоже была провизионка. Деликатесов в ней, естественно, не хранили, а заваливали доверху банками с консервированной картошкой, или, в лучшем случае, теми же банками с маринованными помидорами или огурцами. Когда на пирс подъехала машина с этими продуктами, начальник приказал прекратить грузить все остальное и быстренько забросать банками мой отсек, так как трап всего один и тормозиться нам никак нельзя. Борт «КамАЗа» откинули, и народ приготовился к массированной бомбардировке моего отсека картофелем. Но, видно, тыловские ребята были не на шутку озабочены сохранностью жестяных емкостей с картофелем и так здорово замотали ящики металлической лентой, что размотать или расцепить их не представлялось возможным. Поступательное движение снеди внутрь корабля тормознулось.

Командир занервничал. Вскарабкался в кузов, осмотрелся. Попробовал увлечь собственным примером. Не получилось: ящичная оплетка не поддавалась. Как истинный полководец начальник принял решение в стиле Александра Македонского: рубить гордиев узел своим мечом. То есть топором. Аварийным. Тем, что ближе. А ближе всего мой, в десятом отсеке. Куда и грузят. Грозный взор отца-командира остановился на матросе, выползающем из люка моего отсека.

— Юноша! Рысью вниз, топор с аварийного щита мне!

Моряк оказался молодой, необстрелянный минер из породы «меня мама родила лишь назло соседу», мысли догоняли его действия минут через пять, так что я и воздуха вдохнуть не успел, как он уже вынырнул обратно из люка с моим условным топором в руках. Судя по его очумелой физиономии, он чувствовал, что дело тут нечисто, но почему, понять еще не мог.

— Молодец! Кидай на пирс!

Моряк уже ощутил, что за топорище у него в руках, и обреченно оглядывался по сторонам, не зная, что делать.

— Тебя что, парализовало? Кидай!

Матрос нехотя размахнулся и кинул. То ли от нервной дрожи, то ли рука сорвалась, но топор, описав дугу, плавно пролетел мимо пирса и упал в воду. Командир раздосадованно махнул рукой.

— Балда безрукая, новый сам ковать бу…

И замолчал. Идеально черный топор, с ярко-красным топорищем и белоснежной надписью «10 отсек» плыл по волнам губы Ягельной так, как будто все топоры только для этого и предназначены: гордо резать волны, невзирая на стихию и ветра. Пирс начал помаленьку хихикать, потом все громче и громче. Командир сначала набычился для взрыва эмоций, но вдруг сдулся и прыснул сам. Через несколько секунд заливался уже весь пирс, включая водителей машин и гражданских моряков со стоящего рядом буксира. Наверное, плавающих топоров никто и никогда в жизни не видел. Включая меня самого.

Топор по приказу командира потом отловили. Он еще долго махал им над моей головой, сначала на пирсе, затем в центральном посту. Следующим была очередь старпома, теперь у него в каюте. Самое интересное, что мой топорик мне вернули. Но инструмент заставили выставить настоящий и первое время проверяли мой отсек каждую ночь. Со временем все это стало сходить на нет, а вскоре и вовсе заглохло. И я снова выставил свой реквизит.

А вы говорите, топоры не плавают. Чушь собачья!

Плавают, и еще как!