Тяга к знаниям, или Минет по-молдавски
Тяга к знаниям, или Минет по-молдавски
Обслуживание на приемах типа фуршет организуют исходя из того, что гости за стол не садятся.
Военно-морской протокол и церемониал.
Изд. МО СССР 1979 г.
Старший мичман Мирчу Владимир Иванович слыл служакой, человеком простодушным до наивности, но упрямым до упертости. Одним словом, настоящий молдаванин. Внешние национальные признаки выпирали из Мирчу со страшной силой. Крупный острый нос, пышные цыганские усы, шевелюра цвета вороньего крыла, специфический акцент — все это позволяло безошибочно узнать в нем пылкого сына бессарабских степей. Мичманом флота Владимир Иванович стал традиционным путем. Призвали, служил на лодке матросом, остался навсегда. Лет пятнадцать потел Вова на ниве «королей дерьма и пара» (для несведущих: дивизион живучести БЧ-5), устал и решил сменить профессию. Благо минимальную пенсию он уже заслужил. Офицерам такой финт практически не под силу, а вот мичман рапорт настрочил, и глядишь, вечером механик, а утром уже связист. Поразмыслив, Владимир Иванович остановил свой выбор на ракетной боевой части. В перерывах между войнами ракетчики заботливо мыли и чистили свои отсеки, протирали пыль, и совершенствовали теоретические знания. А так как ближайшая война закончилась давно, учебные стрельбы становились все реже, а новые войны пока не намечались, то ракетчики добросовестно стояли на вахтах и имитировали безумную занятость. В особенности мичманы и матросы.
Что-что, а создавать видимость работы Мирчу научился давно. Сказано-сделано. Переход из одной ипостаси в другую прошел гладко, и вскорости Мирчу единовластно командовал отдельной выгородкой в 4-м отсеке, располагая ко всему прочему огромным объемом свободного времени. Времена продувания гальюнов, многочасовых поисков протечек гидравлики и потерявшихся тонн воды канули в Лету. Теперь на вахте Мирчу, болтая ногами, записывал каждые полчаса показания трех приборов в вахтенный журнал и жалел, что не знал такой службы раньше.
Разительная смена образа жизни быстро развратила добросовестного мичмана. Вскорости он перетащил матрас из каюты в выгородку и стал там жить. Это запрещалось официально, но практически не возбранялось. Лучше спать и жить на боевом посту, чем не прибегать на него по боевой тревоге.
Результаты такой вальяжной жизни не заставили себя ждать. За считанные месяцы худосочный мичман превратился в монстра весом за центнер. Народ поражался Вовиным метаморфозам, Вова же был спокоен, как мрамор, и в ус не дул. Маленькие служебные обязанности порождают дефицит занятости. В его и без того не отягощенном доселе мозгу безделье пробило еще более зияющую пустоту. Отоспавшись за первые два месяца на всю оставшуюся жизнь, мичман начал искать занятие по душе. Совершенно случайно Владимир Иванович обнаружил абсолютно неисследованную им область: книги. До этого литературные познания Владимира Ивановича ограничивались ежевечерним прочтением телевизионных программ и, по необходимости, инструкций по обслуживанию механизмов, не считая, конечно, изучения азбуки в школе. Такой вопиющий пробел «зацепил» Володю, и сорокалетний мичман с телесами борца сумо взахлеб начал загружать свои мозговые извилины информацией. Причем совершенно бессистемно, той, что на глаза попадется.
Покупать книги практичный мичман считал ничем не оправданным барством, и в целях экономии подбирал любые клочки бумаги с буквами, пригодные для чтения. Время шло. Словарный запас молчаливого до того мичмана заметно вырос. Фразы вроде «…я сегодня с апломбом, как никогда…», «…я что, параноидальный альтруист…», или «…моя концепция — приборка до полной чистоты…» уже не вызывали тревогу корабельного доктора. Все привыкли и не удивлялись. И вот однажды корабельный книжный развал подкинул ему знаменитого Поля Брэгга, с его не менее знаменитым «Чудом голодания». Вот тут-то и наступил очередной перелом в жизни любознательного мичмана. Идеи Брэгга, помноженные на деятельную натуру Владимира Ивановича, разительно изменили его жизнь. Свою роль сыграло и то, что в последнее время жена стала частенько выражать недовольство животом мужа и сократила ночной доступ к своему телу, с элементарной мотивацией: мне тяжело. Вот этого-то Владимир Иванович вынести никак не мог!
И закипела работа. Уже через месяц благородное название «выгородка "Снегиря"» людская молва переиначила на «Мирчеву сральню», да простится мне это выражение. Бесчисленные клизмы, месячные голодания, ведра с водой, да еще легкие обмороки на первой стадии стали для Мирчу делом естественным и даже любимым. На этом этапе все радости бытия Владимира Ивановича трансформировались в кружку Эсмарха. На мой взгляд, все это напоминало скрыто-изощренную форму садомазохизма. Удивительнее всего то, что не прошло и года, как Владимир Иванович стал худее, чем прежде. Достигнутые успехи его не остановили, клизмоманию он не оставил и каждые полгода постился, перемежая клизмы гантелями и запивая все дела теплой кипяченой водичкой по инструкции Брэгга. И был счастлив. Мирские утехи Володя тоже не забывал и в перерывах между издевательствами над организмом баловался и алкоголем, и другими «вредными» продуктами. Откровения Брэгга Мирчу посчитал пиком самообразования и перешел исключительно на детективы, правда, перелистывая изредка свою настольную «Библию прямой кишки».
В тот раз, как и всегда, выход в море планировали задолго, а получилось экспромтом. Еще утром ничего не предвещало неожиданностей, а на послеобеденное построение прискакал взмыленный командир и спел арию о завтрашнем вводе. Народ приуныл. Пора шла осенняя, семьи возвращались с югов, надо было встречать, готовиться и все такое. А тут на тебе! На две недели раньше. Утром следующего дня затаренный сигаретами и прочим походными пожитками экипаж сел на корабль. Оперативно завели установку и стали ждать сигнала. Не тут-то было! В головах флотских лаперузов замкнуло какие-то контакты, и к вечеру стало ясно — выход только через четверо суток. Зря старались. Командование, пораскинув мозгами, мудро решило: выводиться не будем, посидите на корабле всем экипажем, поотрабатывайте организацию, сплотите экипаж, море слабых не любит. Народ обиделся еще больше и полез по рундукам за фляжками — заливать несправедливость. Ничто не развращает так, как бессмысленное сиденье на борту ради перестраховки начальников.
Старший мичман Мирчу в этот промежуток времени заканчивал очередной курс клизмоголодания и к происходящему отнесся философски. Он тоже ждал жену из Молдавии, приехать она должна была через три дня, аккурат вечером за день до обещанного выхода. Спокойствие Владимира Ивановича было оправданно: дом убран, желудок чист, а к фокусам по изменению планов Мирчу за годы службы привык относиться стоически. И жену приучил. Три дня он размеренно стоял на вахте, чистил прямую кишку и поглощал Чейза в больших количествах, пока все остальные уничтожали запасы корабельного спирта. В потаенном пьянстве Владимир Иванович замечен не был. Но в день приезда жены ветеран сломался: то ли гормоны заиграли, то ли еще что, но вечерком Владимир Иванович решил сгонять домой, повидаться с супругой.
Как известно любому подводнику, сход на берег при введенной установке ГЭУ строго-настрого запрещен. Но если очень хочется, то правила нарушаются легко и уверенно. Отстояв вахту, Владимир Иванович, воодушевленный надвигающейся встречей с истосковавшейся супругой, клизманулся еще разок, переоделся, напялил поверх формы грязное РБ и поднялся на пирс якобы покурить. Подготовительная работа с сослуживцами была проведена им безукоризненно: любой самый зачуханный матрос на вопрос, где Мирчу, оттарабанил бы по-уставному четко: курит наверху. Верхний вахтенный на аналогичный вопрос ответил бы уклончиво: где-то здесь. А на самом деле за пределами пирса РБ было снято, уложено в пакет и красавец мичман по полной форме одежды убыл домой партизанской тропой Хо Ши Мина. Расчет был прост: двадцать минут домой, час дома, двадцать минут обратно. В успехе и безнаказанности мероприятия Владимир Иванович был уверен железно. Но история человечества убедительно доказывает, что самые грандиозные планы рушатся иногда вследствие слабости характера того или иного человека. Подробности встречи супругов остались неизвестны для широких масс, но, судя по результатам, она прошла содержательно и конструктивно. Донельзя ослабленный клизмотворчеством и временным холостячеством, организм Владимира Ивановича недолго сопротивлялся зовущей и жаркой супружеской плоти, терпкому молдавскому вину и деликатесам с родины. Разгоряченная семейная пара минут не считала, и встреча потихоньку из часовой переросла в двух-, затем трехчасовую и, наконец, в бессрочную. Глубоким вечером более здравомыслящая жена, поставив мужа на автопилот, выдворила Владимира Ивановича на корабль.
Пошатываясь от обилия эмоций, старый служака эллипсоидными траекториями побрел на пароход. На его беду, ноги вывели мичмана на патруль. По большому счету патрулю в нашем поселке офицеры и мичманы до балды. Только не орите, не буяньте и не справляйте естественные надобности на стены Дома офицеров. Для выполнения плана задержаний матросов хватает с избытком. Скорее всего, амплитуда колебаний тела Мирчу насторожила начальника патруля. Тот проявил бдительность, Мирчу — несговорчивость, и пошло-поехало. Недостаток фосфора в мичманской голове компенсировался избытком адреналина, и в итоге Мирчу, заботливо поддерживаемый под руки патрульными, направился в комендатуру.
Дежурным по гарнизону стоял седовласый сорокапятилетний капитан 3 ранга с ПРЗ, погруженный в вечность, по причине невозможно долгого служения Родине «на страже Заполярья». Причем седина осталась только над ушами, а остальная часть головы блестела как рында на образцовом крейсере. От непрерывного и многолетнего ношения фуражки лоб дежурного пересекала профессиональная складка от козырька. Мундир украшал полный набор колодок медалей «За песок» всех возможных степеней. Крест «За взятие Измаила» на этой груди смотрелся бы очень гармонично. Вахту «майор» воспринимал как неизбежное зло, со всеми вытекающими последствиями. Поэтому бурной деятельностью себя не обременял, ограничивался фиксированием задержанных и остальное время тупо смотрел все подряд по телевизору, стоящему в дежурке. Бывал «майор» на вахте часто, насмотрелся всякого, и на внешние раздражители реагировал вяло.
Владимир Иванович на полпути к комендатуре слегка отрезвел, и положение свое осознал четко и ясно. Налицо был полный набор: самоход, пьянка, грубость с комендантской службой, и все это на фоне введенной ядерной установки перед выходом в море. Неизбежные финансово-репрессивные выводы из всего этого напрашивались сами собой. Попытки объясниться с начальником патруля закончились плачевно. Оскорбленный в лучших чувствах нетактичным поведением мичмана, старший лейтенант на слезы и просьбы перепуганного Владимира Ивановича не поддавался. В поисках выхода из положения серое вещество Вовиного мозга бурлило и фонтанировало. Как все нормальные люди, наказаний Владимир Иванович не любил, был законопослушен до безобразия и даже фуражку носил уставную, произведенную обществом слепых, что удостоверялось этикеткой и ее внешним видом. Обстановка требовала активных действий, и в комендатуру Владимира Ивановича привели, готового на все.
— Кого привел? Что-нибудь интересное? — не отрывая глаз от экрана, спросила рындоподобная голова.
— Да вот, мичман из экипажа Белякова. Говорит, завтра в море, а сам надрался в лохмуты, да и хамит, негодяй. Пускай посидит до утра, остынет.
Дежурный потерял чуть было не проснувшийся интерес, зевнул и махнул рукой.
— Понятно: документы, шнурки из ботинок, все из карманов в фуражку. Сам в камеру. Утром начальники разберутся.
«Если не сейчас, то никогда», — решил Владимир Иванович и, наклонившись к дежурному, бурно, с молдавской горячностью и убедительностью зашептал:
— Командир. Завтра в море. Всех подведу. Пойми меня, сам ведь плавал. Отпусти командир. Я тебе такой минет сделаю. Всю жизнь помнить будешь.
За всю свою нелегкую службу дежурный наслушался всякого, монолог мичмана прослушал вполуха, даже не задумываясь над смыслом сказанного. Но дремлющее сознание из беспорядочной череды фраз отфильтровало только одно слово — «минет».
— Что, что? Что ты сказал? — Дежурный мгновенно вышел из нирваны.
Мирчу схватил офицера за руки, присел перед ним на корточки и зашептал еще проникновеннее:
— Командир. Минет будет что надо! Мы с женой постараемся! У меня все натуральное, свое, доволен будешь!
«Майор» испугался. В его практике подобных случаев не было, да и в сексуальном плане ветеран ПРЗ был консерватором. Приглашение поизвращаться застало его врасплох. Он был к этому явно не готов.
— Начальник патруля! Патрульные! Ко мне, засранцы! — дежурный сорвался на визг.
— В камеру этого недоноска, этого п…! Развели на флоте гомосеков! Шагу ступить нельзя!
В дежурку на вопли дружно вломились патрульные. Матрос — существо мстительное, своего не упустит, поиздеваться над пьяненьким мичманом или офицером — радость неземная. Да еще официально, при исполнении. Бравые патрульные молниеносно заломали стенающему мичману руки и поволокли в коридор. Цепляясь из последних сил Мирчу прохрипел дежурному:
— Бесчувственный ты. Деревянный. Не человек. Такой бы минет сделал.
Когда крики и проклятья стреноженного Мирчу стихли и его тело воцарилось в камере, «майор» отер пот и крепко задумался. Вырисовывалась нелицеприятная картина: патрульные слышали все, наутро надо докладывать. При мысли о том, что он будет писать в рапорте дежурного, его пробил холодный пот: «… настоящим докладываю, что… августа… года… мне дежурному по гарнизону капитану 3 ранга… задержанным в состоянии опьянения мичманом Мирчу от имени его и всей его семьи было открыто сделано интимное предложение вступить…». Дальше думать дежурный побоялся. То, что утром история выйдет из-под контроля и во всяческих интерпретациях растечется по поселку, он не сомневался. Гарнизонная служба ОБС (одна баба сказала) работала без замечаний. Перебрав все возможные варианты, дежурный порешил историю эту похоронить. Возрастная категория «майора» позволяла кары не бояться, а вот позориться. Выстроив очевидцев событий в одну шеренгу и прочитав монолог о соблюдении военной тайны, дежурный пообещал всем муки адские, если что просочится. Задержанным больше, задержанным меньше — невелика разница. Затем поискав в справочнике телефон корабля, позвонил и попросил к телефону старпома.
Старший помощник капитан 3 ранга Пашков занимался любимым делом: спал в каюте. Утром ему предстояло взобраться на мостик и куковать там до вечера. Обняв подушку, старпом набирался сил. Когда вахтенный разбудил его и пригласил к телефону, Пашков поднял трубку очень недовольным и раздраженным. Но услышанное обратило его в соляной столб.
— Сергей Валентинович, дежурный по гарнизону беспокоит. Мирчу твой мичман?
— Мой.
— Слушай, Валентиныч, пришли кого-нибудь, заберите его к… матери! Он тут мне чуть ли не перепихнуться предлагает! Минет хочет мне сделать, подлец! Да я…
— Ты что, сбрендил, что ли?
— Сам ты сбрендил! Понавоспитывали, твою мать, голубых, на вахте уже спокойно не постоишь! Обосремся на весь флот, если узнают, забирай и забудем об этом. Я его отовсюду вычеркнул. Не было его у меня — и точка!
По несколько истерическим интонациям дежурного старпом понял: с ним не шутят. Немедленно был снаряжен помощник командира, проинструктирован дальше некуда и отправлен в комендатуру. Старпом разбудил командира и как можно мягче поведал об инциденте. Командир раскачивался недолго, и дал команду будить всех причастных, и лично наорал заму по «Каштану» слова «поддержки». Оповещенный замполит бросился по кораблю проверять вахту, ненавязчиво расспрашивая вахтенных об увлечениях земляка и заранее прикидывая, как прикрыть свой зад от возможных осложнений. Сонный корабль зашевелился, не понимая, в чем дело. Через десять минут в центральном посту собрались оба старпома, командир БЧ-2 и вахтенный механик. В качестве громоотвода был вызван непосредственный начальник мичмана старлей Волдухин. Он зевал спросонья и никак не мог врубиться в происходящее. Командира ждали молча. Во избежание лишних слухов вахтенного ЦП выгнали погулять. Беляков влетел в центральный пост и в траурной тишине плюхнулся в свое кресло. Вопреки фамилии командир был ярко рыж, а когда злился — багровел до зубов. С сексуальными проблемами в рамках служебной деятельности он столкнулся впервые, ощущал неуверенность, и это бесило. Обозрев присутствующих волчьим взглядом, командир остановился на зевающем Волдухине.
— Ну что, командир сосательно-лизательной группы, доигрался?! Ракетчики-минетчики!
Свои соображения Беляков высказывал Волдухину минут пятнадцать, остальные деликатно молчали. Спустив пар, командир поискал глазами предусмотрительно непришедшего зама и растерянно спросил:
— Куда наступать будем, начальнички?
Плотину прорвало, и все заговорили чувствуя, что беседа перешла в более мирное русло и гроза прошла мимо. Даже замполит немного погодя чудесным образом проявился в центральном посту, правда, за спиной командира. К возвращению блудного Мирчу все сошлись во мнении, что если тот и занимался до сей поры этим делом, то маскировал свое увлечение вполне профессионально.
Центральный пост — не сейф, прослушивается со всех сторон. Короче говоря, когда Мирчу ступил на борт корабля, от него шарахались, словно от прокаженного, и очень недвусмысленно подмигивали. Мирчу же был доволен столь благополучным завершением дела, радости не скрывал и странного поведения сослуживцев не замечал.
Пересказывать разговор в ЦП нет смысла. Скажем одно: закончился он гомерическим, утробным хохотом, перекатывавшимся потом по поселку несколько месяцев. Неуемная тяга к знаниям совершенно запудрила мозги простоватого сына солнечной Молдавии. Одному богу известно, как слово «фуршет» поменялось местами с «минет» в осоловевшей от умища голове Владимира Ивановича. Командир и его свита, дружно давясь от смеха, все простили Мирчу. Тот, не совсем понимая причин веселья, тоже радовался и хохотал чуть ли не громче всех.
Утром корабль благополучно ушел в море. А после возвращения в базу Мирчу ждала слава. Большая и громкая, превратившая его в местного Бориса Моисеева и Сергея Пенкина в одном лице. Не избалованное сексуальными скандалами население поселка тешилось, как могло. Поначалу Мирчу пытался объяснить всем свою лингвистическую ошибку. Потом сообразил, что дело гиблое, плюнул и зажил спокойно, не обращая внимания на издевки. Истины ради надо сказать: Брэгг не был заброшен, но второй настольной книгой Мирчу стал толковый словарь. Да и выражаться он стал очень осторожно и обдуманно. Раз и навсегда.
Много позже, по секрету, Владимир Иванович рассказал мне, что до этого случая, приходя домой со службы, он кричал с порога жене:
— Марина! Минет мне!
И та накрывала ужин и садилась рядом, с любовью глядя, как муж поглощает этот самый «минет».