2. Местная знать?

2. Местная знать?

Как было замечено чуть выше, сообщение о Константине Добрыниче и новгородцах содержит информацию важную в разных отношениях. Помимо отражения социальной стратификации историки находят в нём также указания, позволяющие им определять сущность боярства как социального слоя. В начале этой главы уже говорилось, что за разным понимание термина бо(л)ярин стоят разные исторические концепции. Это летописное сообщение заставляет вернуться к обсуждению этих концепций.

В историографии с середины XIX в. существует мнение, что в домонгольской Руси была некая «местная» знать, связанная происхождением и интересами с локальными центрами (см. во «Введении»). Разные авторы придавали разное значение этой местной знати и видели в ней разных лиц. Раньше их называли «земскими боярами», но А. А. Горский справедливо заметил, что этот термин не встречается в домонгольское время. Он считает, что за этим выражением как научным понятием стоят ложные представления, а на самом деле знать была только «дружинная»/«военно-служилая»[1005]. Среди современных авторов фактически противоположной точки зрения придерживается И. Я. Фроянов, который характеризует строй Древней Руси как «общинность без первобытности»[1006] и считает, что бояре были «общинными лидерами» – то есть людьми, в силу личных качеств возглавляющими в тот или иной момент ту или иную местную общину. В более ранних работах он употреблял выражение «земские бояре», хотя оговаривался об условности разделения бояр на земских и служилых[1007].

Позднее он писал просто о «знати», но вкладывал в это слово лишь смысл общественного лидерства, не признавая существования в домонгольской Руси знати как правящего или господствующего класса[1008].

Обе точки зрения – и Горского, и Фроянова – порывают с центральной идеей советской историографии, что бояре с древнейшего времени являлись землевладельцами-вотчинниками и фактически выступали «местной знатью», хотя и вступавшей в «вассальные» отношения с князьями. Горский, ставя во главу угла «дружину», обращается к теории Преснякова о «княжом праве», а Фроянов отчасти опирается на славянофильские интерпретации, отчасти прибегает к этнологическим (антропологическим) теориям об устройстве догосударственных общностей. В то же время некоторые идеи этих авторов связывают их с представлениями, принятыми в советское время. Так, Фроянов исходит из марксистской теории классовых противоречий и смен формаций. Горский, сходясь с Пресняковым в том, что лишь в XII в. знать приобретает заметную политическую самостоятельность, расходится в понимании основ этой самостоятельности: Пресняков указывал на связь «влиятельного боярского класса» с «городской вечевой стихией», а Горский, согласно с пониманием феодализма в марксизме, считает основой боярского могущества развитие сеньориального землевладения.

В последнем пункте с Горским солидарен М. Б. Свердлов, который тоже видит причину образования боярского «привилегированного сословия» в XII в. в развитии его землевладения. Он тоже не ставит под сомнение наличие государственных структур и социальной иерархии на Руси в X–XI вв. Однако в отличие от Горского Свердлов допускает существование в X–XI вв. некоей «местной знати», отличной от «служилой»[1009]. Такой подход укладывается в русло воззрений, общепринятых в конце XIX – начале XX в., но он не решает свойственных им неясностей и противоречий, которые, собственно, и заставляют других учёных как-то уходить от этого тезиса двойственности знати. Главная проблема заключается в том, что для этой «местной знати» в источниках не удаётся отыскать никакого специального обозначения, и историкам приходится выдвигать надуманные и искусственные объяснения для этого обстоятельства. Так, Свердлов, прибегая к идее, что термин бо(л)ярин имел широкое и неопределённое значение, полагает, что он и мог в том или ином случае в X–XI вв. обозначать эту «местную знать». Однако, как мы видели, эта идея не выдерживает критики – этим словом обозначались не вообще какие-то выдающиеся люди в рамках той или иной отдельно взятой общности (местной, например), а вполне определённый социальный слой– придворная знать, фактически составлявшая правящую элиту древнерусского государства.

Данное исследование, таким образом, не поддерживает тезис о двойственности знати в Древней Руси, то есть параллельном существовании «служилых» и «местных/земских» бояр. Сам этот тезис был сформулирован в ходе дискуссий, развернувшихся в русской науке середины XIX в., когда было актуально противопоставление власти и народа – дворянско-бюрократических структур и земско-общинных. Эти представления эпохи Великих реформ, естественно, мало соответствуют устройству средневекового общества, группам внутри него, отношениям или противоречиям между ними, и надо отметить, что уже в XIX в. раздавались голоса против такого противопоставления. Так, В. И. Сергеевич (опираясь, правда, на материалы XIV–XVI вв.) писал, что у мифических «земских» бояр не обнаруживается никакой организации, а служили князьям фактически все бояре, но не потому что их к этому обязывали какие-то абстрактные идеи и принципы (теоретически можно было и не служить), а потому что это было выгодно – доступ к власти давал доход, и лояльность власти гарантировала сохранность нажитого имущества[1010].

Однако подход Сергеевича, который пытался понять движущие мотивы и интересы людей, принадлежавших к тем или иным социальным группам или слоям, не нашёл последователей. Попытки опровергнуть тезис о двойственности знати, предпринятые в литературе, исходили скорее из абстрактных схем, и поэтому они тоже не представляются убедительными.

В самом деле, было бы странно, например, говорить о каком-то «общинном лидерстве» боярина Иоанна, о котором рассказывает Нестор в Житии Феодосия. Он, «прьвыи у князя въ болярехъ», не просто является во всём блеске «славы и богатства» и «с властию велию», но весь рассказ (конфликт монастыря с обществом и князем) выставляет его элементом иерархизированного общества, которое обладает структурами власти и управления, отчуждёнными от местных общин (признаков которых в Житии вообще не заметно). Высшая власть для бояр – не какие-то общинные структуры (вече и т. п.), а князь, который призывает на службу, может «в гневе» наказать и т. д. Но, с другой стороны, совершенно непонятно, зачем нужно прибегать к конструкциям типа «княжого права» или «института дружины» для признания простого факта, что бояре (и другие люди) служили князю и несли ответственность за эту службу. Эти конструкции предполагают резкие разграничительные линии между боярами и остальным обществом, которые источниками совсем не подтверждаются. По крайней мере, как мы видели, связь боярства с городской средой была весьма тесной, а с другой стороны, и представители этой среды могли выполнять какие-то службы для князя и претендовать на некоторое «политическое участие», по выражению современной политологии.

Неубедительность как тезиса о двух видах знати, так и предложенных попыток его преодоления хорошо видна как раз на примере сообщения о Ярославе и новгородцах. В тексте летописи сообщалось о бегстве Ярослава из Южной Руси в Новгород с четырьмя «мужами» и решении новгородцев продолжить борьбу со Святополком и Болеславом – заставив Ярослава остаться в городе, они стали собирать «скот» (деньги) с «мужей», «старост» и «бояр» для военного похода. К этому сообщению надо прибавить упоминание чуть ниже, что пока Ярославу новгородцы собирали деньги, Болеслав ушёл из Киева, «възма им?нье и бояры Ярославл? и сестр? его…»[1011], из чего следует, что в Киеве были ещё некие другие бояре Ярослава.

Историки видят в этих «новгородцах» представителей местной (городской) общины. В этом случае бояре, с которых собираются средства, оказываются в числе этой общины и выступают, таким образом, именно той самой «местной знатью» или «земскими боярами»[1012]. Более того, новгородского посадника Константина Добрынича, который возглавил новгородцев в их намерении «еще бити ся», можно уже представить и «политическим вождём новгородского боярства» («местного»)[1013], и даже «признанным лидером новгородской общины»[1014], но главное – политиком, стоявшим у истоков независимого новгородского управления через институт выборного посадника.

Исходный посыл этих рассуждений совершенно верен – о боярах говорится именно как о части новгородского населения, а посадник выступает предводителем «новгородцев». Однако стремление увидеть какие-то местные и/или антицентрализаторские (антикняжеские) интересы приводит к явным преувеличениям. Не надо забывать, что новгородцы не изгнали Ярослава, а поддержали его, и никто не ставил под вопрос ни его статус правителя, ни его предводительство в данной конкретной кампании. Собравшись в поход под его знамёнами, они в сущности поступили к нему на службу, и для кого-то из них она, наверняка, продолжилась и после победы над Святополком и вокняжения Ярослава в Киеве.

Роль Константина была тоже далеко не так проста. Он был сыном Добрыни, который был не только известным сподвижником и ближайшим советником князя Владимира Святославича, но и дядей (по матери) последнего – таким образом, Константин состоял в родстве, причём довольно близком, с Ярославом. По всей видимости, он посадничал в Новгороде всё время, пока Ярослав был в Киеве, и следовательно, выступал доверенным лицом князя в важнейшем после Киева центре Руси. Совершенно очевидно, что посадник преследовал и собственные интересы– поражение Ярослава означало конец его собственной политической карьеры[1015]. Ярослав мог бежать «за море», а что же оставалось делать ему?

Насколько тесными были связи Константина с городской общиной Новгорода, судить нет возможности из-за отсутствия данных. Но надо учесть, что его постигла опала через несколько лет после окончания борьбы Ярослава и Святополка. Ярослав, посадив в Новгороде своего сына, сначала сослал Константина в Ростов, а затем «пов?ле убити и?» в Муроме[1016]. Ни новгородское «местное» боярство, ни «община» за своего «вождя» или «лидера» не вступились. Наконец, Константина нельзя считать основателем независимого новгородского посадничества. В XI в. посадники в Новгороде назначались князьями из Киева и только в то время, когда князья не могли или не хотели держать там своих сыновей-княжичей. Как показало исследование В. Л. Янина, посадники, которые исправляли свою должность вместе с князем, княжившим в Новгороде (то есть как бы параллельно ему), появляются в городе только в конце XI в. Янин не видит оснований рассматривать столкновение Константина и Ярослава «как борьбу города и князя»[1017].

Но с другой стороны, не убедительно выглядит и попытка А. А. Горского представить упомянутых в сообщении бояр «дружинной» знатью, выключенной из местной среды. Историк признаёт, что у Ярослава были свои бояре (которых пленил Болеслав в Киеве), но при этом в новгородских боярах всё равно отказывается видеть «местную знать». «Новгородское боярство, – утверждает он, – происходит от верхушки дружинной знати Северной Руси и южнорусских дружинников, оседавших в Новгороде в течение Хв.»[1018]. В подтверждение этого мнения историк может предложить только некие общие соображения о путях складывания древнерусского государства, потому что конкретных данных о происхождении кого бы то ни было из жителей Новгорода в X– первой половине XI в. у нас нет, и даже о Константине мы знаем слишком мало. Отсутствие данных позволяет выдвигать и другие теории. Так, В. Л. Янин возводит новгородское боярство к «родоплеменной знати»[1019].

На мой взгляд, обсуждать происхождение новгородских бояр нет смысла; оно нам не известно. Исторические дискуссии такого рода Марк Блок называл «идолом истоков» или «манией происхождения»[1020]. Излишнее внимание к тому, что предшествовало явлению (и что часто нам плохо известно или вообще не известно), лишь затуманивает ключевой вопрос о сути самого явления, которое принадлежит прежде всего своему времени и порождено современными ему условиями. Кто бы ни были новгородские бояре – потомки «дружинников» или «родоплеменных старейшин», – в 1018 г. они выступили вместе с горожанами, организовав поход «в складчину» с ними, а не с князем, у которого в тот момент не было ни средств, ни людей. То обстоятельство, что Константин был посадником, правившим от имени Ярослава, совсем не значит автоматически, что первый, состоя на службе у второго, был лишь его каким-то послушным орудием и выступал только в защиту его интересов. Служба службой, но боярин и думал о своей выгоде, и был связан с той средой, в которой жил и которой управлял. Тогда, в 1018 г., он выразил интересы горожан и лично принудил князя изменить свои планы.

В оценке этого текста и событий, в нём описанных, надо исходить из того, что, с одной стороны, под боярами имелся в виду один социальный слой, а с другой – что у них как представителей такого слоя были собственные интересы, пересекавшиеся с интересами князей или горожан, но не совпадавшие с ними полностью. Нет оснований противопоставлять бояр, собиравших деньги на поход Ярослава вместе с новгородцами, и «бояр Ярославлих», которые остались в Киеве. Пленение неких бояр в Киеве, которые сражались на стороне Ярослава в борьбе с Болеславом и Святополком, совсем не исключает того, что какие-то другие бояре, тоже признававшие власть Ярослава, могли находиться во время этой борьбы в Новгороде – ведь оставался там тот же Константин Добрынич. Это был один и тот же социальный слой, обозначенный одним и тем же словом, и ничто не заставляет нас считать, что как-то различались отношения с князем бояр, пленённых в Киеве (происхождение которых, кстати, не известно – может быть, среди них были те же новгородцы), и тех, что собирали деньги для Ярослава в Новгороде (туда, с другой стороны, могли придти и сторонники князя из других областей, а не собственно новгородцы).

Нет также причин противопоставлять служебную связь бояр с князем и их связи с городской («местной») средой, – особенно тогда, когда у нас нет данных для этого. Мы не можем точно судить о карьере и положении даже Константина Добрынича, единственного из бояр Ярослава, упомянутого по имени. Его отец был с отцом Ярослава, князем Владимиром, ещё тогда, когда тот жил в Киеве, но потом Добрыня с Владимиром вместе, если верить летописи, ушли в Новгород и долго жили там; позднее Добрыня вернулся с Владимиром в Киев. Где и когда родился Константин, не известно. Теоретически он мог родиться в Киеве и там оставаться до того момента, когда Ярослав сделал его посадником в Новгороде, а мог вырасти в Новгороде, потом жить с отцом в Киеве, а затем вернуться в Новгород.

Могло быть так, могло иначе, могло быть как-то ещё, но при тогдашних условиях жизни (главное, видимо, при относительно незначительной роли частного землевладения) это не имело принципиального значения. Где бы боярин ни жил, он был связан и с князем, исправляя те или иные должности суда и управления, и с местной городской средой, поскольку собирал налоги или судил местное население, а также осуществлял свои частные коммерческие операции. Откуда он происходил– географически и социально – было важно только с точки зрения тех условий, в которых боярин начинал свою карьеру (её «плацдарма»): близость к князю благоприятствовала более быстрому и прямому доступу к власти, а связь с местной средой облегчала исправление должностных обязанностей и ведение собственных дел, – но само по себе ни то, ни другое не было ни обязательно, ни достаточно для карьеры.

То, что в Новгороде жили (или собрались) какие-то бояре, которые вместе с новгородцами стали собирать средства на продолжение войны с Киевом, никак не противоречило тому, что они ему служили (а Константин был собственно княжеским посадником). И наоборот, тот факт, что бояре служили Ярославу, нисколько не мешал тому, что они проявили самостоятельность, отказались отпускать его «за море» и заставили продолжать борьбу со Святополком. То, что боярин мог происходить из Новгорода, но попасть в плен в Киеве, совсем не исключало того, что какой-то киевлянин оказался по своим делам или с княжеским поручением в Новгороде и там стал со всеми собирать деньги на новый поход. Бояр можно назвать в каком-то смысле и «служилыми», и «местными», но эти характеристики не точно и не полно обозначат их положение как представителей знати, которая, как было выяснено выше, обладала не одним, а рядом признаков.

Таким образом, никакой «альтернативной» боярству знати– «местной», «земской» или какой бы то ни было ещё – в источниках мы не видим. Боярство и составляло знать, а вместе с городской верхушкой и княжескими военными слугами (гридью) оно в XI в. составляло общественную (светскую) элиту. С гридью боярство объединяли военные занятия, с городскими «олигархами» – торгово-экономические предприятия. Преимущественно боярским «уделом» было государственное управление и политика. В то же время, война и политика не были чужды в какой-то мере и горожанам, по крайней мере, виднейшим из них. Можно предположить, что некоторую политическую роль играла и гридь, хотя данных по этому поводу нет.

Боярство было связано с городской средой и в этом смысле не лишено «местных» интересов. Чтобы иметь доступ к государственному управлению и соответствующие доходы, бояре должны были состоять на службе у князя. В этом смысле их можно назвать «служилой знатью». Однако, служебный характер боярства и подчинение его княжеским интересам не надо преувеличивать – его положение было достаточно самостоятельным, и в случае необходимости оно могло занять и сформулировать собственную позицию. Определённой боярской «политической программы» мы в источниках не находим, но в некоторых случаях боярство оказывается способным диктовать свою волю князьям – касалось ли то распределения дани с древлян (когда желание «дружины» был вынужден исполнять Игорь) или продолжения борьбы за Киев (когда планам новгородцев во главе с боярами должен был следовать Ярослав), или противостояния половецкой угрозе (когда Святополк Изяславич разошёлся с боярами в оценке ситуации, но был вынужден следовать их совету). То же самое наблюдают исследователи и в XII в.: нет данных, что знать «пыталась отстаивать какие-то свои особые интересы, отличные от интересов княжеской власти» (то есть имела некие «сословные» устремления), но в то же время фактически в ряде конкретных случаев, когда князья отступают от сложившегося status quo в распределении властных полномочий и доходов, знать «выступает как сила, самостоятельная по отношению к институту княжеской власти, стремящаяся подчинить князя своему руководству и контролю»[1021].