Глава 13. МЫ ВСТУПАЕМ В БОРЬБУ

Глава 13. МЫ ВСТУПАЕМ В БОРЬБУ

Доброволицы быстро разъезжались. Осталась небольшая группа. Мы сидели, разговаривая, когда вбежала С.:

— Господин взводный! Из Петрограда приехала наша доброволица, привезла какие-то важные новости. Все собираются наверх. Идемте слушать!

Наверху мы застали уже человек десять.

— Товарищи, выставьте кого-нибудь на площадку, чтобы никто не подслушал. Товарищи! На Дону генерал Корнилов поднял восстание. К нему присоединяются все недовольные советской властью. Идут бои. Есть ли среди вас желающие пробраться туда?

— Ура! — истошным голосом завопила одна из присутствующих.

— Цыц вы, оглашенная! — зашикали на нее со всех сторон. — Вы что, хотите привлечь внимание красногвардейцев?

— Ох, не могу, товарищи! От радости. Как говорят бабы, «аж все нутро взыгралося»!

— Смотрите, как бы ваше нутро красные не выпустили преждевременно!

— А когда и как можно туда пробираться?

— Пока что нужно сидеть на месте и быть тише воды и ниже травы. Я буду служить связью. Надеюсь, вы мне доверяете? Я буду держать вас в курсе всего происходящего. Затем вторая новость: в Петрограде, в доме графа Шереметьева, устраивается под видом лазарета общежитие для доброволиц. Столоваться будем бесплатно, так же как и юнкера, в столовой, устраиваемой Городской управой. В другом месте нашим выдают бумазейное платье, стеганую бабью кофту, а на голову косынку сестры милосердия. Ходить на обед нужно в этих костюмах…

— Черта с два я променяю штаны на бабью кофту! Пусть «товарищи» на мне хоть горох молотят, а я переодеваться не стану. Опять же, если придется тикать от «товарищей», куда удобнее скакать через заборы и препятствия в штанах, чем задравши юбку на голове!

— Товарищ, перестаньте дурачиться! — рассердилась одна из присутствующих. — Здесь идет серьезный разговор, а вы с шуточками…

— А вы что, хотели бы, чтобы я от восторга пустила бы по-бабьи слезу умиленья? Ну ладно, буду серьезной…

— Вторая рота, — продолжала приехавшая, — запасайтесь отпускными билетами, указывая на Дон, но лучше, чтобы не навлекать подозрений, какое-нибудь другое место, где нужно проезжать Дон.

Дав еще кой-какие указания, она уехала в Петроград.

Тогда же в каждую роту был прислан комиссар с несколькими красногвардейцами. Через несколько дней я направилась в канцелярию за увольнительным билетом. Поручик Сомов отсутствовал, и его заменял начальник хозяйственной части капитан Мельников. Высокий, худой, малосимпатичный. Застала его в компании поручика Верного и комиссара. Комиссар — белолицый, красивый, упитанный тип лет двадцати восьми, очень напоминавший матроса. Одет он был во все кожаное и в кубанке.

Я обратилась к капитану Мельникову с просьбой выдать увольнительный билет.

— Куда вы едете?

— На Дон.

— К кому?

— К тетке…

— Удивительное дело! — пожал он плечами. — У всех наших доброволиц вдруг на Дону оказались тетки! — насмешливо проговорил он.

Комиссар усмехнулся.

— Я, господин капитан, из Тифлиса. А как вам известно, на Кавказ сейчас не пропускают. Больше нигде у меня родственников нет, — спокойно ответила я.

Дверь приоткрылась, просунулась голова красногвардейца:

— Товарищ комиссар, вас спрашивают.

Комиссар вышел. Получив бумажку, я давай Бог ноги! На следующий день я рассказала об этом ротному. Он был страшно возмущен.

Уехала из нашей роты последняя группа. Нас осталось двое. Оставаться одним в даче на отлете было неприятно, да и небезопасно, так как кругом шныряли красногвардейцы. Мы перебрались в маленькую комнатку около канцелярии, где раньше жили денщики. Снег выпал недавно, морозов же пока еще больших не было. И вдруг в первую же ночь ударил таковой. Дровишки были, но от усиленной топки быстро иссякли, а до рассвета еще далеко. Корчась от холода, мы коченели. Я услыхала грохот. При свете лампы моя товарка рубила скамейку. За ней пошли стул и стол. Воображаю, каким «добрым» словом нас помянули хозяева квартиры. Чуть свет, захватив топоры с веревками, отправились в лес за дровами. На другой день перебрались в Петроград. Что не смог сделать голод, заставил холод.

Под «лазарет» были отведены две большие комнаты без всякой мебели, только для всех матрацы на полу. Каким-то образом сюда попали два солдатенка. Девятилетний Алеша и семилетний Ленька. Алеша был симпатичный деревенский парнишка, а Ленька — не по летам шустрый.

Скоро явился к нам управляющий, заявив, что обнаружил взломанным бельевой шкаф и что украдено несколько простыней. Мы были поражены, как громом, так как знали, что никто из нас не способен на воровство. Следом у доброволицы пропали выданные вещи.

Спустя пару дней вошла взволнованная доброволица:

— Сейчас, когда я проходила по двору, меня, плача, остановил сторож-китаец и сказал, что у него пропала бритва и 16 рублей денег. Мы знаем, что среди нас воров нет, но, безусловно, подозревают нас. Давайте соберем, сколько сможем, и дадим сторожу. Жалко человека!

Сбор дал 28 рублей. Две доброволицы понесли деньги и вернулись смеясь:

— Если бы вы видели, в какой восторг пришел «ходя», начал смеяться, кланяться. «Пасиба, пасиба. Луска девка-солдат халасо! Пасиба!»

— А знаете, товарищи, мне кажется, что это дело рук Леньки. Уж не по летам шустрый, чертенок. Надо будет его допросить.

Все направились в другую комнату, где на матрасе сидел Ленька.

— Леня, пойди сюда!

Отойдя с ним в сторону, девушка начала ему что-то говорить. И вдруг он на виду у всех подошел к своему матрацу и, засунув ручонку в подпоротый шов, вытащил бритву.

— Товарищи, я ему обещала, что за это ему не будет ничего.

Бритва, к великой радости китайца, была ему возвращена.

На обед приходилось ходить очень далеко. И когда мы все, одетые в бабьи кофты, с косынками на головах и в сапогах, по привычке держа равнение и размахивая руками, шли «в ногу», то прохожие с улыбкой оглядывались: «Женский батальон марширует!».

Доброволица Котликова, сломавшая на ученье ногу и по выздоровлении переехавшая к нам, предложила вместе с ней снять в благотворительном обществе «угол» и поступить на сапожные курсы, куда нас обещали устроить бесплатно. Они же обещали помочь нам и деньгами, дав впоследствии по 160 рублей. Котликова, двадцати одного года сибирячка, в прошлом, как и ее отец, сапожник. Но она хотела усовершенствоваться в этом деле; оказалось, что она работает лучше преподавателей.

На бирже труда предложили записаться на очистку железнодорожного пути от снега. Меня записали в «интеллигентную» группу. Кого в ней только не было! Священник, гимназист, дамы из общества, учителя, адвокаты, офицеры…

Платили по 9 рублей в день, что считалось хорошим заработком.

Стоял морозный день, дали только две кирки, а остальным деревянные лопаты. Шествовать по рельсам пришлось до второй станции Петроград, когда же вернулась домой, то свалилась от усталости замертво, не будучи в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. Больше не пошла.

Ударили страшные морозы. Выйдя как-то на обед, вернулась обратно — побелели уши. Решено было переждать, и с разрешения директрисы мы ставили в котелке на плиту один раз ячменную, а в другой гречневую крупу и получали по четверти фунта черного хлеба с соломой.

Но Котликова скоро свалилась. Меня не было дома, когда приезжал доктор. Вернувшись, я задала ей вопрос: «Что у вас нашел доктор?» — «Туберкулез…» — «Да вы что, смеетесь?» Я бросилась хлопотать о ее выезде. Доктор велел немедленно уезжать, так как сырой климат для нее пагубен. Через два дня я ее проводила на вокзал.

Накануне отъезда к нам зашла конный разведчик Прокопчук Анна и предложила поступить в тайную организацию. Подготовлялось восстание. Я записалась. Кажется, 5 января должно было состояться открытие Учредительного Собрания. Мы с Прокопчук отправились на сборное место.

Десятки тысяч петроградцев, неся полотнища с надписью «Вся власть Учредительному Собранию!», двинулись с пением к Таврическому дворцу. Со всех улиц вливались новые процессии. На последней улице, сворачивавшей вправо, была расставлена цепь солдат под командой офицера, требовавшего, чтобы все разошлись, иначе будут стрелять. Шествие остановилось. «Товарищи, двигайтесь дальше! Они не посмеют стрелять. Кто в передних рядах?»

Через толпу пробились две молоденькие барышни, держа на древке полотнище. Одна, багровая от волненья, проговорила: «Товарищи, солдаты церемониться не будут. Будут только жертвы!..»

Солдаты дали первый залп в воздух. Большинство манифестантов попадали на землю, но сейчас же, поднявшись, с пением двинулись вперед. Раздался второй залп, уже по ним. Упали раненые и убитые. А солдаты, перекинув винтовки, пошли в штыковую атаку. В один момент все полотнища были брошены, и все в панике бросились наутек.

Имевшиеся подворотни оказались закрытыми ранее туда заскочившими. Я увидела на земле стонущего раненого с перебитой ногой. Мы с манифестантом-солдатом пытались его поднять и занести в какой-нибудь дом. Должна честно сознаться, что я не столько думала о помощи раненому, сколько надеялась, что солдат, видя мое желание помочь пострадавшему, не пырнет меня штыком! Страшная штука русский штык!..

Подбежавший солдат ударом приклада столкнул меня на лесенку, ведущую в подвальное помещение. Я больно ударилась о ступени, но в первый момент, в состоянии возбуждения, не обратила внимания на это.

Манифестация была разогнана, полотнища разодраны. Раненых стали вносить в дом для оказания помощи. С других же мест доносилась стрельба, и там шел расстрел манифестантов.

Открытие Учредительного Собрания было сорвано. Я направилась домой. Боль началась невыносимая. Еле доплетясь до дому, с трудом стащила сапог. Ступня посинела и распухла, но согревающий компресс исцелил.

Через день нам было приказано переселиться на жительство под видом курсантов (солдатские «университеты» для малограмотных) в одну из казарм, где помещалась наша группа — двадцать восемь человек Пятигорского ударного батальона.

Во время восстания нам отводился участок около Варшавского вокзала. Пока же у нас на руках было только несколько бомб и револьверов. Восстание предполагалось начать до 15 января 1918 года. Меня записали под именем Николая, а Прокопчук — Андрея. Все ударники — молодежь от семнадцати до двадцати восьми лет. Два прапорщика тоже под видом солдат.

Мы с Прокопчук в тот же день перебрались на жительство в казармы. Может быть, мое признание вызовет улыбку у читателей — мы, две молодые девушки, поселились среди двадцати восьми молодых мужчин!.. Но тогда мы все горели желанием бороться с красными поработителями. И как мы не видели в мужской части нашего батальона мужчин, так и они не видели в нас женщин. Мы были только товарищи по оружию!..