4.1. Наместник Его Величества

4.1. Наместник Его Величества

Неоднократно и решительно

6 апреля 1903 года Евгений Иванович Алексеев был произведен в полные адмиралы с оставлением в звании Генерал-Адъютанта, а 30 июля назначен Наместником Его Императорского Величества на Дальнем Востоке. В официально представленных им мнениях и заключениях на проекты управления областями Дальнего Востока Алексеев неоднократно и решительно высказывался против учреждения там Наместничества и просил в случае, если таковое будет учреждено, отозвать его с Дальнего Востока. Чувствовал, видимо, всю искусственность навязанной ему роли.

На этом посту адмирала и застала в 1904 году русско-японская война, в которой ему, по словам «Военной энциклопедии», пришлось играть роль страдательную, ибо общественное мнение России, не подготовленное к войне правящими сферами, возложило на него ответственность не только за ее возникновение, но и за нашу неподготовленность к ней.

В качестве же Главнокомандующего он оказался лишенным всей полноты власти в руководстве военными операциями вследствие назначения ему «самостоятельного помощника» в лице генерала Куропаткина^{332}. 

По документальным данным

В настоящее время, по документальным данным, — продолжает «Военная энциклопедия», — роль Алексеева как Наместника в подготовке вверенных ему сил, средств и территорий к войне и его роль в военных событиях 1904 года представляется в следующем виде.

Наместник выступал за продление сроков русской оккупации Маньчжурии[254] и предотвращение японской оккупации Кореи. Собрав к 26 сентября 1903 года — сроку вывода русских войск из Маньчжурии — всю русскую эскадру в Порт-Артуре, Алексеев содействовал срыву намеченной эвакуации. Чтобы не подрывать русское экономическое преобладание в Маньчжурии, адмирал требовал оговорить вывод оккупационных войск обязательством Китая не открывать для международной торговли устье реки Ялу^{333}.

Пытаясь развести корейский и маньчжурский вопросы, адмирал Алексеев один противостоял всей внешней политике Японии, охраняя престиж и достоинство Русской державы.

В июле 1903 года японское правительство обратилось к нашему правительству с предложением пересмотреть существующие договоры наши как с Японией, так с Китаем и Кореей и представило проект их изменений, направленный к созданию полного господства Японии в Корее и к вытеснению России не только из этой страны, но и из Маньчжурии. Предложение это было, естественно, чистой провокацией.

Адмиралу Алексееву, по Высочайшему повелению, поручено было совместно с нашим тогдашним посланником в Токио бароном Романом Романовичем Розеном рассмотреть этот проект и составить проект русских ответных предложений для представления таковых на Высочайшее благовоззрение. Выполняя это поручение, Евгений Иванович исходил из следующих резонных оснований:

— не допускать вмешательства Японии в маньчжурские дела,

— обеспечить свободу плавания русских судов вдоль корейских берегов,

— воспрепятствовать образованию из корейской территории стратегической базы для враждебных против России действий Японии,

— во всем же остальном предоставить ей — Японии — широкие права в Корее. Составленный на этих основаниях ответ нашего правительства, понятно, не удовлетворил Японию, и в октябре 1903 года она представила второй проект соглашения, рассмотрение которого по Высочайшему повелению опять было поручено Алексееву с указанием установить примирительную формулу, «отнюдь не отказываясь от основных наших требований».

5 ноября 1903 года адмирал представил Министру Иностранных Дел Ламздорфу второй проект соглашения, причем высказал, что «необходимо теперь же остановиться на тех последствиях, которые могут произойти в случае отказа Японии принять наш проект».

Попросту говоря, предупредил: «Завтра война, ребята!».

Основываясь на энергичной деятельности Японии в Пекине и Сеуле, направленной против России, при сочувствии и поддержке Англии и Америки, а также принимая в расчет непрекращающиеся приготовления Японии к усилению ее боевой готовности, Евгений Иванович высказывал предположение, что непринятие Японией наших предложений может сопровождаться не только занятием Кореи, как предполагалось прежде, но и обращением к нам по маньчжурскому вопросу уже в согласии с Китаем.

А что ж вы хотели? 1898 и 1900 годы сильно порушили наши «особые отношения» с Поднебесной. Недаром граф Муравьев окончил жизнь самоубийством.

Ввиду возможности такого исхода переговоров адмирал предлагал замедлить передачу нашего проекта, «дабы иметь время привести в исполнение некоторые уже начатые мероприятия, направленные к усилению нашего военного положения на Дальнем Востоке, что, в свою очередь, окажет влияние на японскую притязательность».

Как же! После некоторых изменений в Петербурге проект был спешно передан японскому правительству уже 20 ноября! — быстрее, чем доходили до Петербурга депеши Хитрово и Дубасова — и, как предвидел Алексеев, естественно, не удовлетворил Японию, которая, сочтя, что переговорили достаточно, перешла от слов к делу.

24 декабря 1903 года адмирал телеграфировал в Петербург о целом ряде мероприятий японцев, несомненно, свидетельствовавших об их намерениях занять Корею и установить над нею протекторат. Придавая этому готовившемуся событию значение большой и серьезной опасности для нас в военном отношении, Алексеев «не с целью вызвать вооруженное столкновение, а исключительно в видах необходимой самообороны» предлагал принять ряд предохранительных мер, направленных к поддержанию равновесия в стратегическом положении сторон, нарушаемом оккупацией Кореи.

Первое: объявить мобилизацию в войсках Дальнего Востока и Сибири, ввести в Маньчжурии военное положение для удержания страны в спокойствии, обеспечения целости Китайско-Восточной железной дороги и подготовки сосредоточения войск, а также занять войсками нижнее течение Ялу.

Или второе: довести до состава военного времени и начать перевозку в Иркутск 2 армейских корпусов, предназначенных для усиления войск Дальнего Востока, одновременно с тем принять меры по подготовке мобилизации остальных подкреплений и объявить на военном положении Маньчжурию и приморские крепости (Порт-Артур и Владивосток) для немедленного приведения последних в полную боевую готовность.

Очевидно, что реализация любого из этих предположений, а лучше бы обоих сразу, поставила бы русские вооруженные силы в несравненно более выгодные условия при начале боевых действий, чем это произошло.

В ответ на эти предложения Наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке получил 30 декабря 1903 года через Военного Министра следующие ценные указания: с началом высадки японцев в Корее

1) объявить Порт-Артур и Владивосток на военном положении;

2) приготовиться к мобилизации и

3) приготовить к выдвижению на корейскую границу отряды для прикрытия сосредоточения наших войск в Южной Маньчжурии.

Вместе с тем ему указывалось принять все меры к тому, чтобы на корейской границе не произошло каких-либо столкновений, которые могли бы сделать войну неизбежной.

В очередной раз зададим риторический вопрос: маразм или предательство!

Некоторый свет на этот вопрос проливают уже упоминавшиеся записки И.Я. Коростовца, с 1902 года начальника восточного отдела в азиатском департаменте МИД:

«Министерства в Петербурге, не смея выступить (открыто) против Алексеева… бойкотировали (его)… не давая точных сведений, уклоняясь от директив и ответственности, стараясь свалить все на Порт-Артур.

В этом отношении Ламздорф, Витте и Куропаткин были солидарны.

Всякий промах Алексеева подчеркивался и даже искажался перед Государем, а шифрованные телеграммы Наместника снабжались объяснительными записками с целью показать его самонадеянность и некомпетентность»^{334}.

Так что никак не маразм это был, господа-товарищи. Ох, не маразм. Работали ребята четко и слажено.

Роль адмирала Алексеева в ходе переговоров с Японией удалось ограничить лишь совещательным участием его в них и ролью передаточной инстанции дипломатических бумаг, которыми наше доблестное Министерство Иностранных Дел обменивалось со своим представителем в Токио и с токийским кабинетом.

Отдавая должное упорной борьбе Адмирала за русские интересы на Дальнем Востоке, «Военная энциклопедия» отметила: «По существу своему представления, сделанные Алексеевым в Петербург, проникнуты были духом твердого, энергичного отпора притязаниям Японии на Маньчжурию, деятельной военной подготовки к возможным с ее стороны агрессивным действиям, к захвату в них инициативы»^{335}. 

Сознательно и разумно

Как правило, историки русско-японской войны пишут, что вера в благоприятное «разрешение кризиса», царившая в Петербурге, сделала также то, что все мероприятия по усилению нашего военного положения на Дальнем Востоке осуществлялись крайне экономно, не спеша, без сознания их крайней необходимости и неотложности.

Слово «вера», на взгляд автора, в данном контексте представляется вполне неуместным. Совершенно очевидно, что определенные силы вполне сознательно и разумно подставляли Россию под катастрофу. А разум, сознание и вера — согласитесь — разные категории.

При очевидном неравенстве в условиях мобилизации России и Японии и тревожном положении политических дел уже летом 1903 года адмирал Алексеев считал необходимым иметь всегда под рукою не менее 50 тысяч войск. Для этого он предлагал сформировать дополнительно 44 батальона пехоты, соответственно увеличить количество кавалерии и артиллерии, усилить гарнизон Порт-Артура, приблизить войска к району сосредоточения армии и придать им новую «стратегическую организацию».

Но уже на совещаниях, происходивших в Порт-Артуре в июне 1903 года, под председательством Военного Министра генерала Куропаткина все эти пожелания подверглись сокращению: вместо 44 батальонов предположено было сформировать лишь 22, а формирование особого Квантунского армейского корпуса признано было и вовсе не нужным (!).

А вы говорите — вера.

В октябре же 1903 года адмиралу Алексееву предложено было отказаться от одного из двух армейских корпусов, предназначенных к перевозке в Маньчжурию в случае войны. А когда он на это не согласился, то число формируемых батальонов было сокращено с 22 до 18, формирование 9-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады предположено было сделать путем выделения батальонов из состава других восточносибирских стрелковых бригад и отложено до весны 1904 года!

Сокращены были также испрашивавшиеся Алексеевым кредиты. Вместо 12 млн. рублей единовременно и 17 млн. в течение 6 лет Особое Совещание под председательством все того же графа Сольского «признало более целесообразным “предусмотреть потребности Военного Ведомства лишь на ближайшее время”(!) и потому ассигновало на усиление обороны Дальнего Востока на истекавший 1903 и предстоящий 1904 год сверхсметным кредитом по 3 млн. рублей, а на 1905 год — 6 млн. рублей.

Несмотря на все тревожные для мира признаки, Алексееву только в первых числах января 1904 года разрешено было расходовать этот 3-миллионный кредит…»^{336}

Честно говоря, ничего не знаю про графа Сольского, кроме того, что написано здесь и в паре мест выше, но с каждым Особым Совещанием начинаю чувствовать к нему все более стойкую неприязнь.

Такое же отношение встречали в Петербурге и требования адмирала Алексеева, носящего среди прочих звучное звание Командующего Морскими Силами Тихого океана, относительно усиления боевой готовности Тихоокеанской эскадры.

Еще за два года до войны Начальник ее доносил об огромном некомплекте в личном составе эскадры, но последний так и не был пополнен к началу войны. Пополнение некомплекта снарядов к орудиям эскадры производилось крайне медленно и несообразно положению вещей. С огромной канцелярской волокитой производилось создание на месте средств, необходимых для починки судов.

Так, в течение 3 лет не мог быть утвержден в Петербурге план устройства порта в Порт-Артуре, плавно переходя из одной финансовой или технической комиссии в другую.

К постройке сухого дока в Порт-Артуре можно было приступить лишь в начале 1903 года, и также после неоднократных напоминаний и ходатайств.

По соображениям экономическим для эскадры было введено положение так называемого «вооруженного резерва», сократившее кредиты на плавание и практическую стрельбу.

Как мы знаем уже — в прямое неповиновение Высочайшей воле. 

Решительными действиями нашего флота…

Между тем в конце 1903 года корабли эскадры Тихого океана и Сибирской флотилии перекрашиваются в боевой цвет. 14 января Государь утверждает подписанный Алексеевым план стратегического развертывания сухопутных сил. Адмирал требует (и добивается) дополнительных военных ассигнований, пополнения личного и корабельного состава флота. Торопит движение с Балтики отряда кораблей под командованием А.А. Вирениуса.

Однако в МИДе в целях во что бы то ни стало избежать разрыва с Японией решено было «насколько возможно продолжать обмен взглядов с токийским кабинетом», и посему через Алексеева отправлен был в Токио третий по счету наш проект соглашения с Японией.

Ознакомившись с ним, Алексеев тотчас же 20 января 1904 года телеграфировал в Петербург: «Непрекращающиеся военные приготовления Японии достигли уже почти крайнего предела, составляя для нас прямую угрозу», и потому «принятие самых решительных мер с нашей стороны для усиления боевой готовности войск на Дальнем Востоке не только необходимо в целях самообороны, но, может быть, послужит последним средством избежать войны, внушая Японии опасения за благоприятный для нее исход столкновения».

Поэтому адмирал полагал необходимым тотчас же объявить мобилизацию войск на Дальнем Востоке и в Сибири, подвезти войска к району сосредоточения и решительными действиями нашего флота воспротивиться высадке японских войск в Чемульпо.

Где давно ждет свою эскадру «Варяг». 

Не по случайности и глупости

Понятно, кстати, что не по случайности и глупости поставлен был «Варяг» стационером в Чемульпо. Послушай Государь своего верного слугу, а не Ламздорфов с Витте да Куропаткиными, и двенадцать шестидюймовок крейсера внесли бы свой весомый вклад в потопление транспортов с японским десантом.

«Варягом» командовал отнюдь не случайный офицер, а — откроем карты — тот самый «лейтенант Р». с крейсера «Африка», ныне капитан 1-го ранга Руднев Всеволод Федорович. Человек, с которым Евгений Иванович Алексеев более шести лет провел бок о бок в двух кругосветных плаваниях. Напомним, что во втором плавании на «Адмирале Корнилове» Руднев был у Алексеева старшим офицером. И доверие адмирала к своему бывшему лейтенанту было абсолютным. Он знал, что этот человек выполнит свой долг, а если придется — навсегда сохранит в тайне полученные «особые указания». Как и произошло.

Но Высочайшей санкции на дружественный визит эскадры Порт-Артура в Чемульпо не последовало. Не дали! А вот своевольничать русский служивый человек не приучен. 

Si vis pacem?

18 января адмирал Алексеев приказывает эскадре Тихого океана в полном составе вступить в кампанию. 21-22 января 1904 года Порт-Артурская эскадра совершает переполошивший японцев учебный поход к Шантунгу. Поход должен был продемонстрировать готовность русского флота к отпору и отсрочить начало боевых действий, так как Е.И. Алексеев считал, что только «принятие самых решительных мер по подготовке к войне может послужить последним средством избежать войны»^{337}.

Si vis pacem, para bellum[255].

По возвращении в Порт-Артур Евгений Иванович оставляет эскадру на внешнем рейде в ожидании скорого ответа на свои насущные запросы, дабы по получении согласия на свои предложения не теряя ни минуты двинуть флот наш к берегам Кореи^{338}. В Чемульпо.

Однако ответ на эти запросы адмирал Алексеев получил из Петербурга лишь 27 января, когда японцы начали уже военные действия и бомбардировали Порт-Артур!

24 же января им была получена из Министерства Иностранных Дел депеша лишь с извещением о разрыве дипломатических сношений с Японией. Не содержа никаких практических, реальных указаний, как надлежит трактовать этот факт и что следует делать, депеша говорила лишь о том, что ответственность за последствия, могущие произойти от перерыва дипломатических сношений, остается на Японии.

Более того, текст ноты с объявлением разрыва доводится до сведения Наместника без упоминания о содержащейся там японской угрозе предпринять некое «независимое действие»[256].

А 25 января, на следующий день после вручения ему ноты японским послом, Министр Иностранных Дел Российской Империи граф Владимир Николаевич Ламздорф написал Военному Министру той же Империи Куропаткину Алексею Николаевичу следующие бессмертные строки:

«Отозвание японского посланника из С.-Петербурга и русской миссии из Токио не означает еще, что война неизбежна, но трудно предсказать с точностью, что именно японцы предлагают сделать для защиты своих интересов в Корее и Маньчжурии и когда осуществится вполне все нами давно предвиденное.

Едва ли Государю Императору благоугодно будет объявить войну, что и не соответствовало бы нисколько интересам России, но я очень опасаюсь, как бы наши герои на Дальнем Востоке не увлеклись бы каким-нибудь военным инцидентом, легко могущим превратиться в войну и без всякого торжественного о том объявления»^{339}.

Очевидно, оба министра опасались, что Адмирал справедливо расценит ноту как объявление войны (так уже после японского нападения будет считать и Государь Император) и начнет «независимые действия» со своей стороны.

И не дай Бог, выиграет эту, с таким тщанием подготовленную внешними и внутренними врагами России войну. Тем более, верный человек в Чемульпо уже был. С одним из лучших крейсеров эскадры.

Высочайшее разрешение атаковать японский флот, если тот пересечет в Желтом море 38-ю параллель, было получено слишком поздно.

В условиях явной дезинформации, помня ясно выраженное Государем горячее желание Его «избавить Россию от ужасов войны», адмирал Алексеев лишен был возможности что-либо предпринять. Он должен был проявить крайнюю осторожность в своих действиях, чтобы посылкою эскадры к корейским берегам не повести к вооруженному столкновению с Японией, которого в Петербурге избегали до самого последнего момента.

И это «всемогущий» Наместник! А у нас сейчас иные большого ума «патриоты» на бедного Руднева нападают, что он на свой страх и риск войну не начал^{340}. 

«Благодаря дружным и согласованным…»

Не добавило ясности и Правительственное сообщение о разрыве дипломатических сношений, успокоительно заявившее, что таковой не означает еще начала войны.

«Таким образом, — говорит последняя русская военная энциклопедия, — нося громкий и ответственный титул “Наместника Его Императорского Величества на Дальнем Востоке”, адмирал Алексеев в действительности, вследствие междуведомственной розни трех министерств, имевших непосредственное отношение к делам далекой окраины, и бюрократической централизации управления ею, лишен был и в этом отношении реальной полноты власти!»^{341}

Для внесения полной ясности в истинную картину происходящего, или происшедшего, автору «Военной энциклопедии» следовало бы заменить в приведенном абзаце слова «вследствие междуведомственной розни трех министерств» на слова «благодаря дружным и согласованным усилиям трех министерств».

Все остальное можно оставить по тексту. 

О походе к Шантунгу и внешнем рейде

Осталось ответить еще на два частных упрека адмиралу. Некоторые историки говорят, что поход эскадры к Шантунгу лишь ускорил развязку. Что именно после получения известия о выходе русской эскадры в неизвестном направлении, и зная решительность Е.И.Алексеева, созванное вечером 22 января у японского императора совещание высших сановников высказывается за объявление войны.

На самом деле это служит лишним подтверждением ублюдочности политики нашего МИДа и доказательством правоты адмирала Алексеева о необходимости превентивного удара по японскому флоту. Дальше об этом еще будет сказано подробней.

Второй момент — стоянка эскадры на внешнем рейде. Не отрицая того, что петербургская дезинформация способствовала ослаблению бдительности у командования эскадрой, отметим, что значительно более трагические последствия могло иметь пребывание эскадры на рейде внутреннем.

Действительно. Точно так же начав военные действия без объявления войны, японцы имели блестящую возможность, учитывая узость фарватера во внутреннюю гавань, заблокировать нашу эскадру, затопив в узости несколько пароходов-брандеров. Что они не раз пытались сделать в дальнейшем. Только в условиях боевых им это не удалось.

А здесь, представьте, все могло произойти и при дневном свете. Спокойно подходят мирные суда и — где надо — взрываются и тонут. Кто-кто, а уж камикадзе в Японии всегда найдутся. Такэо Хиросе вполне мог прославить свой род и клан не в марте, а в январе[257].

И вот в этом случае мы действительно рисковали остаться без флота в первый же день войны или чуть раньше.