Глава 29. Крушение надежд на мир

Всю весну 1938 года, пока Маневренная армия националистов отвоевывала Арагон, республика все глубже погружалась в экономический кризис и испытывала падение боевого духа в тылу. Политические группировки не доверяли друг другу, боялись тайной полиции СИМ, возражали против авторитарности правительства Негрина, протестовали против дефицита продовольствия, спекуляции и пораженчества. При этом население Барселоны, превращенной теперь в столицу республики, страдало от сильнейших с начала войны бомбежек.

В республиканской зоне галопировала инфляция: менее чем за два военных года стоимость жизни выросла втрое[809]. В начале войны самой большой нагрузкой для экономики была зарплата милиции – с тех пор ей не стали платить больше первоначальных 10 песет в день, несмотря на высокую инфляцию, в результате чего к зиме 1936/37 года главной статьей расходов стало приобретение оружия из-за границы. У Испании не было военной промышленности, не считая небольших производств в Басконии и в Астурии, поэтому было нереалистично ждать от металлургии Каталонии перехода на военные рельсы при отсутствии соответствующего опыта. Вызывает восхищение то, что заводы сумели наладить хоть какое-то военное производство за первые шесть месяцев войны, когда центральное правительство, стремившееся отнять власть у коллективов НКТ и у Женералитата, отказывалось выделять твердую валюту на приобретение станков за рубежом.

Все необходимое республике оружие приходилось покупать за границей, за авансовую оплату золотом и валютой. Как только стало известно о переправке золотого запаса республики во Францию и в Советский Союз, правительства стран Европы заболели золотой лихорадкой. Сильнее всего этой болезни были подвержены торговцы оружием, почуявшие шанс сильно нажиться при небольшом риске.

С самого начала конфликта республиканские власти, несведущие в оружейной торговле, своим очевидным отчаянием создали в Европе и в Северной Америке выгодные для спекулянтов условия. 8 августа 1936 года посол республики в Париже Альваро де Альборнос подписал с компанией «Soci?t? Europ?enne d’Etudes et d’Entreprises» (S.E.E.E.) контракт с предоставлением исключительных прав на «приобретение во Франции и в других странах всей продукции», обязывавший республику платить за услуги компании 7,5 процента комиссионных. В действительности компания принадлежала в основном коммерческим банкам (таким, как «Worms et Cie» и Оттоманский банк), газетам («Le Temps» и «Le Matin») и крупным промышленным компаниям, вроде Schneider-Creusot, поддерживавшим генерала Франко.

Республиканские покупатели столкнулись с шантажом: министры и крупные чиновники требовали огромных взяток, от 25 до 275 тысяч долларов за подпись на экспортных лицензиях и прочих документах. Иногда, взяв деньги, они блокировали отправку продукции[810] – из-за политики невмешательства республика была совершенно беззащитной перед подобными злоупотреблениями. Часто, когда заранее оплаченное поступало, в контейнерах находили оружие не того качества или вообще негодное к употреблению. Потребность в оружии была так велика, что Народной армии приходилось мириться с разнобоем в калибрах и, соответственно, в типах боеприпасов. Львиная доля приобретенного оружия – вероятно, до половины – так и не достигла пунктов назначения по причинам мошенничества, блокады, торпедирования морских судов и бомбардировок портов.

Испанское правительство приобретало оружие у Германии задолго до прихода к власти нацистов: Колониальной армии, воевавшей в Марокко, требовался горчичный газ для борьбы с племенами Рифа, превратившимися впоследствии в ее главных подручных. Однако во время гражданской войны оружие у нацистской Германии приобретала и республика. Недавние исследования[811] доказали то, что раньше оставалось на уровне подозрений: генерал-полковник Герман Геринг, министр-президент Пруссии и командующий люфтваффе, продавал оружие республике, пока его подчиненные сражались на стороне Франко.

1 октября 1936 года торговое судно из Уэльса «Bramhill» доставило в Аликанте из Гамбурга груз из 19 тысяч винтовок, 101 пулемета и более 28 млн патронов – заказ НКТ Барселоны для колонн его милиции. В порту Аликанте «Bramhill» заметили офицеры британского военного судна «Woolwich». Капитан немедленно проинформировал об этом Форин Офис, который решил разобраться в этом вопросе. Германское правительство принесло извинения, объяснив, что Гамбург – свободный порт. И хотя было совершенно ясно, что груз не мог прибыть без официального одобрения немецких властей, Форин Офис больше этим не занимался.

На самом деле архитектором тайной продажи оружия республике был Герман Геринг, посредниками выступали известный контрабандист оружия Йозеф Фелтьенс, еще до мятежа продававший оружие генералу Моле, а главное – Продромос Бодосакис-Афанасиадис, грек с замашками пирата, близкий к диктатору Метаксасу. Бодосакис-Афанасиадис был основным акционером компании «Poudreries et Cartoucheries Helleniques SA» («Греческие патроны и порох»), главным партнером которой был концерн «Rheinmetall-Borsig», который контролировал лично Геринг.

Бодосакис передавал полученные заказы на оружие «Рейнметаллу», а правительство Метаксаса обеспечивало товарные сертификаты, согласно которым продукция предназначалась для греческой армии. Когда груз достигал Греции, Бодосакис перегружал его на другое судно, якобы направлявшееся в Мексику, а на самом деле – в Испанию. Торгуя и с националистами, и с республикой, Бодосакис должен был делить груз между судами, причем лучшее, современнейшее оружие попадало к националистам, а худшее, еле пригодное, – к республиканцам.

В 1937–1938 годах, когда продажа германского оружия республике достигла пика, компания Бодосакиса заказала продукции у «Рейнметалла» почти на 40 млн рейхсмарок (3,2 млн фунтов стерлингов по тогдашнему курсу). Почти вся она предназначалась для республики, и можно не сомневаться, что Бодосакис зарабатывал в пять-шесть раз больше, чем платил Герингу. Скорее всего, ему приходилось делиться крупной частью своих огромных прибылей с самим Герингом, а не с «Рейнметаллом», а также отваливать крупные взятки режиму Метаксаса и всевозможным чиновникам[812].

В этой свободной торговле нацистской Германии с республиканской Испанией оказалась замешана и «рука Москвы». В ноябре 1937 года Бодосакис прилетел в Барселону на советском самолете вместе с Георгием Розенбергом, сыном погибшего в «чистках» советского посла. Розенберг-младший, судоходный агент и махинатор, подписал на пару с Бодосакисом контракт с республикой на поставки боеприпасов на сумму 2,1 млн фунтов – как и в других случаях, продавцы настояли на полной предоплате. Поставки немецкого оружия республике продолжались до самого конца войны, что было установлено международной комиссией по репатриации иностранных добровольцев в январе 1939 года[813].

Националисты, возмущенные этими невероятными аферами, неоднократно заявляли протест германским властям[814]. С 3 января 1937 по 11 мая 1938 года они засекли 18 судов с такими грузами для республиканских портов, но не получили почти никаких вразумительных разъяснений. Для Германа Геринга республиканская твердая валюта была ничем не хуже националистской[815]. Убранство Каринхалле, его загородного дома к северу от Берлина, поражавшего своей пышной вульгарностью, было, без сомнения, отчасти приобретено в счет колоссальных прибылей во время Гражданской войны в Испании.

Республика больше не могла платить за оружие золотом и твердой валютой[816]: к началу 1938 года ее золотые счета в Париже и Москве оказались почти исчерпаны[817], и в апреле Негрин начал продавать США серебро Банка Испании. Правительство в Бургосе гневно протестовало, подрядив в качестве своего адвоката Джона Фостера Даллеса (впоследствии – госсекретарь США при Эйзенхауэре), но это ничего не дало: 29 апреля министр финансов Франсиско Мендес Аспе подписал официальное разрешение[818].

Летом правительство установило правила реквизиции драгоценных камней и металлов и конфискации собственности «отъявленных врагов Республики» для последующей перепродажи. Продажа серебра, драгоценностей и прочего имущества принесла 31 млн долларов, при этом республика расходовала 27 млн долларов в месяц, не считая оплаты советских поставок оружия[819].

Единственная надежда заключалась в новых просьбах к Советскому Союзу: в марте республика получила кредит в 70 миллионов долларов, о котором договорился еще осенью в Москве Паскуа[820], под 3 процента годовых, с уплатой половины долга золотом, которое пришлось во второй раз отправлять в СССР. Последовала просьба об очередном кредите, в этот раз на 85 млн долларов, главная цель которого была в приобретении советского оружия. Ответа на этот запрос пришлось ждать очень долго, пока не стало слишком поздно.

Многие запросы республиканского правительства о военной помощи Сталин попросту игнорировал. В очередной раз это произошло весной 1938 года, когда ситуация особенно обострилась. «Я передал просьбу Негрина о помощи в соответствующую инстанцию (политбюро), – писал Литвинов 29 апреля Марченко, советскому поверенному в делах в Испании, – но решение пока не принято»[821]. Наконец, 7 августа Литвинов написал Марченко в Барселону: «Пока что решений по запросам испанпра (испанского правительства) не принято. Полагаю, причина задержки в том, что ответ будет отрицательный»[822]. Кое-какие поставки оружия продолжались, но Сталин утратил интерес к Испании из-за положения в Европе и на Дальнем Востоке. Было совершенно ясно, что республиканское правительство ждет поражение, и у него имелись другие приоритеты.

Кроме огромных расходов на импорт оружия, республике приходилось покупать нефть, всевозможное оборудование и материалы, а после потери сельскохозяйственных районов Арагона – еще и продовольствие. Основу рациона в республиканской зоне теперь составляли нут и чечевица из Мексики. Повсюду наблюдались перебои с продовольствием, а Барселоне, помимо этого, приходилось справляться с потоком беженцев из Арагона, добавившихся к тем, кто на прежних этапах войны бежал из Андалусии, Эстремадуры и Кастилии; всего беженцев теперь насчитывался миллион человек[823].

Сцены, когда крестьяне из арагонских коллективов пригоняли свой скот и привозили на телегах весь свой утлый скарб, были еще более тяжелыми, чем в Мадриде осенью 1936 года. Очереди за продовольствием стали длиннее, чем когда-либо прежде, женщины гибли и получали увечья во время бомбежек, потому что не хотели терять места в очередях. Ежедневные пайки – 150 г риса, бобов или, что чаще, чечевицы («таблеточек доктора Негрина») – не спасали от витаминного и белкового голодания тех, кто не мог позволить себе покупок по ценам черного рынка. Дети, особенно растущее число военных сирот (по данным квакеров, в одной Барселоне их скопилось 25 тысяч), болели рахитом. В 1938 году удвоилась смертность детей и стариков[824].

Местное население противопоставляло кризису свою привычную находчивость. На балконах Барселоны держали кур и кроликов, и город будили на заре петушиные крики. В горшках, а также на газонах по всему городу выращивали овощи. Во всем городе исчезли голуби, попав в кастрюли, та же участь постигла кошек, чье мясо продавалось под видом крольчатины. Вместо картошки резали и жарили апельсиновую кожуру, сушеные салатные листья заменяли табак, но результат всего этого был мизерный[825]. Матери вставали до рассвета и брели по двадцать километров до окрестных ферм в надежде обменять хоть что-нибудь на еду.

При этом политики и крупное чиновничество не слишком теряли в весе, и банкет в честь Негрина в Барселоне вызвал волну гневного возмущения. В целом войска кормили гораздо лучше гражданского населения, что не мешало бойцам с горечью наблюдать, как бедствуют их семьи. Поэтому они остро реагировали на скандалы в связи с хищениями штабными и снабженцами горючего, съестного и всего прочего для последующей перепродажи на черном рынке.

Барселона, и так страдавшая от всевозможных лишений, к тому же подвергалась непрерывным бомбежкам итальянской авиации. В феврале 1937 года город бомбардировал итальянский военный флот, а с марта город взялись утюжить эскадрильи самолетов, поднимавшиеся с Майорки. Самые страшные налеты произошли 29 мая и 1 октября. В 1938 году налеты стали еще более концентрированными – в январе бомбы падали на гавань и на окружающие кварталы, вселяя ужас в гражданское население. Чиано возбуждали рапорты о разрушениях, которые он называл «фантастически устрашающими»[826].

В ответ на эти налеты республиканская авиация обрушила бомбы на города националистов, где погибло несколько десятков человек[827]. Предпринимались дипломатические попытки положить конец взаимным бомбежкам. Республиканцы прекратили налеты, когда помощь предложил Иден – как позднее выяснилось, британцы ничего не собирались предпринимать. Муссолини прервал бомбардировки в феврале, когда был пик его недовольства националистами, отказывавшими Итальянскому экспедиционному корпусу в должном уровне славы в сражении за Теруэль. Но потом, в ходе продвижения к морю, дуче, не предупреждая Франко, возобновил налеты, причем еще более интенсивные, чем прежде[828]. Чиано отмечал: «По мнению Муссолини, эти воздушные рейды – замечательный способ сломить боевой дух красных»[829].

Ночью 16 марта эскадрильи «Савойя-Маркетти» с Майорки приступили к круглосуточным бомбардировкам Барселоны: противовоздушная оборона там отсутствовала, республиканские истребители взлетели с окрестных аэродромов только днем 17 марта. Потери составили тысячу убитых и 2 тысячи раненых[830]. Бомба, угодившая, видимо, в грузовик с боеприпасами на Гран-Виа, привела к чудовищному взрыву. Это послужило почвой для ложных слухов, будто бы итальянцы экспериментируют с гигантскими бомбами. Муссолини был вдохновлен реакцией в мире. «Его радовало, – писал Чиано, – что итальянцы научились внушать миру ужас своей агрессивностью, а не только доставлять удовольствие музыкой своих мандолин. Это поднимет наши акции в Германии, где любят тотальную, беспощадную войну»[831].

На республиканской стороне нарастала усталость от войны, усугубляемая цинизмом, порождаемым поведением руководства. Все больше людей убеждалось в необходимости того или иного компромисса с националистами, напрямую или при международном посредничестве. Уже в октябре 1936 года Асанья поручал Бош-Гимпере начать сближение через Лондон, но процесс саботировал тогдашний посол в Лондоне Аскарате. В конце концов предложение достигло Форин Офис через французское правительство. В 1937 году Асанья предпринял новую попытку, когда направил в Лондон Хулиана Бестейро представлять республику на коронации Георга VI.

Среди военных мало кто помышлял о прекращении войны, разве что в отчаянии и панике отступления, так как республиканская пропаганда давала пищу для их веры в конечную победу. Другое дело – либералы и социал-демократы среднего класса, лучше понимавшие опасность затягивания войны. Но некоторые из них, например Мартинес Баррио, приходили к выводу, что в случае победы Франко они пострадают куда сильнее, чем рабочие.

К 1938 году деморализация охватила в первую очередь каталонских националистов, в 1936 году поддерживавших республику гораздо сильнее, чем баски. Объединение каталонских левых сил, «Esquerra», сильно пострадало в 1937 году, и при переезде правительства в Барселону Компанис был проигнорирован. Большинство в «Esquerra» поддерживало коммунистов в их упоре на дисциплину и на уважение к частной собственности – но почувствовало себя преданным, когда в ходе майских событий правительство Негрина быстро покончило с независимостью Женералитата. Их также возмущал отказ в помощи со стороны старых торговых партнеров – Франции и особенно Великобритании. В итоге эти люди стали пораженцами и пополнили собой молчаливый каталонский центр, не принимавший ни националистов, ни революционеров-леваков. Большинство их теперь мечтало о прекращении войны, убеждая себя, что на них недолго будет сказываться первоначальная суровость режима Франко.

Однако главные противоречия возникли непосредственно во власти, сначала между Прието и коммунистами. Последним проявлением его сотрудничества с ними при восстановлении силы государства стало разрушение Листером коллективов Арагона; но после этого стали учащаться мелкие и крупные стычки. Вспыхнул, к примеру, спор по вопросу, кому передать захваченный в целости и сохранности «Мессершмитт-109» – французам или Советскому Союзу. Но главным камнем преткновения было проникновение коммунистической партии на командные посты в армии.

Пытаясь ограничить власть коммунистов в армии, Прието не позволял разрастаться комиссарской системе. Он запрещал склонять военных к вступлению в компартию, заменил сочувствовавшего коммунистам Альвареса дель Вайо одним из своих сторонников, социалистом Кресенсиано Бильбао. Кроме того, он часто увольнял офицеров-коммунистов: например, снял Антонио Кордона с должности начальника штаба Восточной армии. Он даже приказал отправиться на передовую Франсиско Антону, молодому Генеральному комиссару Центральной армии, считавшемуся любовником Пассионарии. Многие его приказы, включая этот, игнорировались, поскольку партия внушала всем коммунистам, что следует выполнять только ее указания. Кроме всего прочего, коммунисты ненавидели Прието за разоблачение махинаций компартии – она зарабатывала для себя деньги на операциях торгового флота республики, реорганизованного при участии британских холдинговых компаний с целью обхода блокады.

Прието стал мешать контролю коммунистов над его собственной СИМ, когда осознал, в какую чудовищную машину превратилась эта служба, но было уже поздно. Меры против отдельных деятелей этого государства в государстве превратили коммунистов и «советников» из русского НКВД в его врагов, но не помешали тайным пыткам и казням. Редкие случаи реального сопротивления действиям СИМ имели место только на фронте, где в агентов СИМ, выискивавших инакомыслящих, случалось, попадала «шальная пуля».

В Прието совмещались отвага и политическая решительность, с одной стороны, и страшный пессимизм – с другой. Этим он оставлял позади даже Асанью, причем еще меньше, чем тот, стеснялся этого своего качества. Будучи министром обороны, он позволял себе убеждать французского посла Лабона, что война уже проиграна. Его склонность открыто выражать свои мысли превратилась в большую проблему для Негрина, положив в итоге конец их дружбе.

Прието надеялся, что взятие Теруэля обеспечит республике сильные позиции для начала переговоров с Франко – однако, подобно Негрину спустя несколько месяцев и полковнику Касадо в самом конце войны, он сильно недооценивал маниакальное стремление Франко окончательно раздавить врага и навязать всей стране свое собственное представление об Испании. Неудача наступления и ее катастрофическое развитие в Арагоне полностью деморализовали Прието.

Коммунистическая пресса принялась резко критиковать его политику деполитизации армии. В феврале его коллега по кабинету Хесус Эрнандес опубликовал в газете «Frente Rojo» статью, в которой заклеймил Прието как пораженца[832]. Нападки коммунистов, включая Пассионарию, вынудили Прието сказать Негрину, что он больше не сможет работать с Эрнандесом. Негрин поднял этот вопрос на Совете министров, где поддержал Прието, заставив коммунистов временно умолкнуть.

12 марта Негрин отправился в Париж на встречу с французскими министрами – главным образом с Блюмом, Даладье, Ориолем и Котом: он надеялся уговорить их ввести в Испанию пять дивизий при поддержке 150 самолетов. Французский военный атташе в Испании полковник Морель уже предостерегал свое правительство о подавляющем превосходстве националистов в воздухе и о необходимости поставить республиканцам как минимум 300 самолетов для исправления ситуации. Но французское правительство было слишком встревожено аншлюсом Австрии, устроенным нацистской Германией как раз в день приезда Негрина в Париж. Оно не имело планов военного вмешательства в Испании, которое могло бы поджечь всю Европу. Негрин добился всего лишь соглашения с французским правительством об открытии границы для пропуска задержанных на ней вооружений.

Вернувшись утром 16 марта, Негрин собрал в барселонском дворце «Педральбес» кабинет министров. В тот же день итальянцы подвергли город массированным бомбардировкам. Непосредственно перед заседанием Негрин потребовал, чтобы его поддержали Прието и Хираль, который тоже намекал на неизбежность поражения. Но назавтра тревогу выразил сам Асанья, попросивший Прието высказать соображения о слабости Народной армии, критическом положении республики и необходимости достижения соглашения о прекращении войны. Прието не только согласился, но и нарисовал отчаянную в своей точности картину мнений военного командования. Он дошел до того, что предложил заморозить авуары республики за рубежом с целью обеспечения нужд волны изгнанников. Негрин полностью проиграл спор президенту республики, назвавшему его «visionario fantastico» за уверенность, что республике необходимо продолжать борьбу.

В этот напряженный момент совет узнал о собравшейся перед дворцом массовой демонстрации. Ее начали готовить за несколько дней согласно решению, принятому на встрече коммунистических лидеров – Михе, Пассионарии и Диаса[833] – и представителей других организаций рабочего класса, включая НКТ и ФАИ. Негрина заранее предупреждали, что на демонстрации будут звучать требования отставки министров-«капитулянтов». Он вышел к толпе и попытался уверить ее, что борьба против фашистов будет продолжаться до самого конца. Это помогло: демонстрация рассеялась.

18 марта, после страшных бомбежек, представители ВСТ и НКТ подписали соглашение о переводе промышленного планирования под контроль правительства. Это стало, наверное, самой крупной уступкой анархо-синдикалистов за всю войну, откровенным признанием силы государства, продавленным Мариано Васкесом.

29 марта Прието совещался с Негрином: он доказывал, что война проиграна, и предрекал падение республики. Негрин пришел в ужас и сказал одному из коллег: «После тех ужасов, которые я узнал из доклада Прието, я не знаю, куда должен отвезти меня водитель – домой или на границу»[834]. По утверждению Сугасагойтиа, этот доклад убедил Негрина в необходимости просить Прието покинуть пост министра обороны. Он предложил ему более скромную должность в правительстве, но Прието, к радости коммунистов, отказался[835]. Не прошло и года, как правота Прието, Кассандры революции, подтвердилась.

Уход Прието из правительства стал печальным напоминанием об участи его старого соперника Ларго Кабальеро: анархисты поддерживали Прието, вопреки огромным идеологическим расхождениям с ним, из страха перед коммунистами. Апрельский правительственный кризис сделал Прието и его бывшего последователя Негрина врагами. Их вражда продолжится и в изгнании.

Узнав от Негрина о кризисе, президент республики Асанья созвал совещание во дворце «Педральбес» и в длинной речи, полной намеков, дал понять, что с надеждой возобладать над врагом военным путем придется расстаться[836]: он уже подумывал о «правительстве капитуляции» во главе с Прието или Бестейро. Негрин заспорил с Асаньей, настаивая на нерушимой воле стоять до конца. Такой же была позиция главы коммунистов Хосе Диаса, настолько яростно доказывавшего, что президент «рискует злоупотребить своими конституционными полномочиями», что Асанья пришел в уныние.

6 апреля 1938 года Асанья снова попросил Негрина сформировать правительство. Предполагалось, что это будет «правительство единства», существовала даже надежда на воссоздание Народного фронта, однако впоследствии новый кабинет назвали «правительством войны». Негрин не только возглавил Совет министров, но и взял на себя роль министра обороны[837]. То, что в кабинете остался один-единственный министр-коммунист, было связано с позицией Сталина, встревоженного китайско-японской войной и нацистской экспансией. Главной причиной скромного поведения коммунистов было сохранение надежды на договоренность с Британией и Францией (лидеру французских коммунистов Морису Торезу Коминтерн тоже приказал не входить в правительство Блюма). Тем не менее Сталина убедили разрешить остаться в кабинете Урибе.

Несмотря на впечатление политического единства, создаваемое правительством, истинная власть принадлежала «негринистам» и в первую очередь коммунистам. Антонио Кордона назначили заместителем министра обороны, Карлоса Нуньеса – заместителем военно-воздушного министра, Элеутерио Диас-Тендеро – начальником кадрового управления Министерства обороны; Мануэль Эстрала командовал информацией, Прадос – военно-морским штабом. Хесус Эрнандес стал комиссаром Центральной армии. Все они были членами КПИ. Правда, Негрин отдал кое-какие посты и «приетистам», например, Хатива был назначен заместителем министра ВМФ, Бруно Алонсо – комиссаром флота.

Пусть коммунистам принадлежали не все посты в вооруженных силах, зато ключевые административные должности они захватили полностью, не говоря о своих командирах на фронте: Хуане Модесто, Энрике Листере, Валентине Гонсалесе, Этельвино Веге, Мануэле Тагуэнье, генерале Вальтере и других.

Военно-воздушные силы и танковый корпус находились под полным советским контролем, поэтому для любой военной операции требовалось одобрение коммунистов. Пальмиро Тольятти писал в докладе Коминтерну, что Испанская компартия должна «завладеть всем аппаратом Министерства обороны и всей армией».

Тем временем войскам республики, оттесненным в Арагонской кампании обратно в Каталонию, требовалось время на перегруппировку и перевооружение, прежде чем приступать к эффективным боевым действиям. Разгром в Арагоне, где потери мало уступали огромной цене, заплаченной за Теруэль, совершенно лишил Народную армию сил, как и предрекал Прието. Теперь мало что могло помешать продвижению Наваррского и Марокканского корпусов по северу Арагона, притом что утрата гидроэлектростанций в Пиренеях западнее реки Сегре приводила к бездействию каталонской промышленности.

В начале 1938 года правительство Невилла Чемберлена (сменившего в мае 1937 года Болдуина) так усердствовало в политике умиротворения, что 20 февраля Этони Иден ушел с поста министра иностранных дел. Это укрепило уверенность Гитлера и Муссолини, что им не надо опасаться Великобритании. Настойчивость Чемберлена в продвижении идеи англо-итальянского договора с целью выведения Италии из-под влияния Германии убедительно демонстрировала, что державы «оси» могут беспрепятственно вмешиваться в испанскую войну, что бы ни предложил Негрин в Лиге Наций.

Как только на пост министра иностранных дел заступил сменивший Идена лорд Галифакс, начались переговоры о заключении договора, несмотря на случаи потопления итальянскими подлодками британских судов в начале месяца. Иден распорядился о возобновлении противоподлодочного патрулирования, указав, правда, что «…адмиралтейство опасается, как бы это не навредило отношениям, установившимся с адмиралом Морено, соратником генерала Франко»[838].

16 апреля Чиано записал: «В 18:30 подписал пакт с Англией. Лорд Перт в восторге. Он сказал мне: “Вы знаете, как сильно я хотел наступления этого момента”. Так оно и есть: Перт – наш друг. Об этом свидетельствуют десятки его докладов, которыми мы располагаем»[839]. Подписание было специально назначено на день рождения Галифакса, чтобы «доставить ему удовольствие. Все очень романтично…» – саркастически добавляет молодой фашистский министр иностранных дел»[840].

Раздел договора, непосредственно касавшийся Испании, позволял последней держать в Испании свои войска до конца войны. В соглашении не упоминались страны – подписанты пакта о невмешательстве, хотя номинально он по-прежнему действовал. Неудивительно, что даже Черчилль, активно поддерживавший невмешательство, впоследствии назвал его «затейливой системой официального обмана», которой «тщательно придерживались».

Испанское республиканское правительство этот договор поверг в ужас. Через две недели после его подписания Негрин перешел в безуспешное дипломатическое наступление: он выступил со своим планом «Тринадцать пунктов», преследовавшим цель образования переходного правительства, за которым должны были последовать свободные выборы[841]. План замышлялся как отправная точка для переговоров о мире: по утверждению Степанова, пункты плана продиктовал Негрину Центральный комитет Коммунистической партии Испании. Вот они:

1. Обеспечить абсолютную независимость и территориальную целостность Испании.

2. Освободить испанскую территорию от иностранных войск.

3. Защита народной республики и государства на базе демократических принципов.

4. Созыв плебисцита сразу после окончания войны.

5. Не подрывая единства Испании, защищать и поощрять культуру ее различных районов.

6. Уважение гражданских прав: свобода совести и религиозных культов.

7. Уважение к законной собственности и к иностранному капиталу.

8. Глубокая аграрная реформа и демократия на селе.

9. Развитие социального законодательства для гарантии прав трудящихся.

10. Совершенствование физической и нравственной культуры нации.

11. Армия – инструмент народа, независимый от политических партий.

12. Отказ от войны как инструмента национальной политики.

13. Широкая амнистия для всех испанцев.

Излишне говорить, что Франко не был бы готов обсуждать ни один из этих пунктов. Он раз за разом повторял, что мирная сделка невозможна. В мае 1937 года Фаупель докладывал в Берлин: «Франко отверг идею любого компромисса как совершенно невозможную, заявив, что война при любых обстоятельствах будет вестись до победного конца»[842].

Через несколько дней Серрано Суньер сказал: «Рано или поздно обязательно состоятся выборы. Поскольку красная пропаганда в Испании сейчас, без сомнения, гораздо умнее и эффективнее, чем белая, и поскольку она пользуется поддержкой марксистов, евреев и масонов всего мира, такие выборы неизбежно приведут к формированию правительства, политический состав которого окажется решительно левым, открыто антигерманским и анти-национал-социалистским… Поэтому мы ни можем быть сколько-нибудь заинтересованы в компромиссном решении в Испании»[843]. Франко повторил Фаупелю, что он и «все испанские националисты лучше умрут, чем снова отдадут судьбу Испании в руки красного или демократического правительства»[844]. Даже сочувствовавший коммунистам Альварес дель Вайо сказал французскому репортеру, что «после такого кровопролития предложенное Черчиллем посредничество между двумя сторонами совершенно невозможно»[845].

Трудно понять, на какое урегулирование мог надеяться Негрин. Был ли это просто призыв к демократам к пересмотру позиции или сознательное провоцирование националистов, которые были обязаны отвергнуть все до одного пункты плана? При этом Негрин, несмотря на его открытое несогласие с реализмом Асаньи и Прието, делал всевозможные тайные предложения, нацеленные на мирный исход. Очевидно одно: Негрин всерьез полагался на свой дипломатический талант. Он считал, что ему нужна всего лишь одна военная победа – и он усадит неприятеля за стол переговоров. Это привело к последней, окончательной неудаче Испанской республики, которую она навлекла на себя сама.