Глава 28. Теруэльская операция и «победоносный меч» Франко

К концу 1937 года нарастание военного превосходства националистов было уже очевидным: оккупация Северной зоны стала важнейшим промежуточным шагом, предвещавшим их победу. Впервые с начала войны они сравнялись с республиканцами по численности живой силы (650 и 700 тысяч воюющих с обеих сторон), и чаша весов продолжала склоняться на их сторону.

Захват кантабрийского побережья не только высвободил войска для развертывания в центре страны, но и передал в руки националистов важную часть промышленности. Ключевую роль в их успехе сыграли военные заводы Басконии, уголь и железная руда севера (хотя значительная часть того и другого потом пошла на уплату долга Германии).

Вооруженные силы националистов были реорганизованы: пять армий воевали на фронтах, еще пять, самые сильные, куда входили все элитные части, составили Маневренную армию, предназначенную для наступления[759]. Но, даже столкнувшись со столь грозной военной машиной, республиканский Генеральный штаб и советские советники отказывались признать, что ее натиск постепенно разрушает способность Народной армии и республики к сопротивлению. Они не желали видеть, что единственная надежда заключается в непрерывной регулярной обороне в сочетании с нерегулярными партизанскими ударами в тылу врага и стремительными рейдами на максимальном количестве слабых участков фронта. Это по меньшей мере помешало бы националистам сосредоточить их новую Маневренную армию для крупного наступления.

Важнее всего было то, что при такой стратегии крупные соединения республиканцев не оказывались бы под ударом превосходящей артиллерии и авиации противника. Сочетание регулярных и нерегулярных методов войны стало бы наиболее эффективным и наименее затратным способом поддержания республиканского сопротивления, пока в Европе не разразится война. Тем не менее республика продолжала придерживаться стратегии детально прописанных наступательных операций, пока ее силы не были окончательно исчерпаны на Эбро осенью 1938 года. Пропаганда продолжала требовать именно таких престижных усилий, а принцип «единого командования» неизменно поддерживался коммунистами, правительством и офицерами регулярной армии, хотя он почти не обеспечивал эффективного руководства.

Косность республиканской стратегии стала еще опаснее в конце 1937 года, когда усилилась авиационная поддержка действий националистов. Испанские пилоты пересели за штурвалы устаревших немецких самолетов, особенно «Юнкерсов-52», итальянских S-79 и S-81; четыре истребительные эскадрильи националистов получили на вооружение «Фиаты»[760]. У итальянских ВВС было теперь в Испании девять эскадрилий «Фиатов» и три бомбардировочные эскадрильи, не считая самолетов, базировавшихся на Майорке. Советская разведка уверенно доносила, что прибывший в Испанию в октябре сын Муссолини Бруно командует одной из эскадрилий бомбардировщиков S-79, поддерживающих действия Итальянского экспедиционного корпуса на Арагонском фронте[761]. Легион «Кондор» полностью пересел с «Юнкерсов-52» на «Хейнкели-111». Кроме того, в его составе была разведывательная эскадрилья «Дорнье-17», две эскадрильи «Мессершмиттов-109» и еще две – старых «Хейнкелей-51». В общей сложности националисты и их союзники располагали почти 400 самолетами[762].

Республиканские ВВС после потерь на севере и при Брунете уступала неприятельским численно и качественно. В них оставалось только несколько эскадрилий «Чато» и «Моска» и две эскадрильи бомбардировщиков[763]. Главный истребитель националистов «Фиат» зарекомендовал себя надежным и очень маневренным, «Мессершмитт» при правильном управлении был непобедим. Наконец, республиканские пилоты, особенно советские, шли на риск воздушного боя не так решительно, как националисты. Горстке «Фиатов» порой удавалось обращать в бегство целые эскадрильи «Моска».

Советы, переводившие своих летчиков на Восток, для участия в китайско-японском конфликте, передавали все больше машин летчикам-испанцам, возвращавшимся после учебы в России. Две эскадрильи «Моска» были теперь полностью испанскими, во всех четырех эскадрильях «Чато» служили только испанцы. Производило эти бипланы предприятие «Sabadell-Reus» близ Барселоны. Что касается «Моска», то их поступление было ограниченным из-за все более эффективной блокады Средиземноморского побережья: 7 сентября крейсер националистов «Baleares» потопил целый конвой из России. Правда, республиканцы получили партию из 31 бомбардировщика «Катюшка», отчего их бомбардировочная авиация выросла до четырех эскадрилий самолетов «Наташа»[764] и четырех – «Катюшка».

Единственный успех республики в воздухе был достигнут в ходе серии взаимных ударов сторон по аэродромам. 15 октября, во время в целом неудачного налета на Сарагосу, истребители и бомбардировщики республиканцев нанесли удар по аэродрому вблизи города и поразили почти все находившееся там самолеты. В качестве меры сокращения ущерба от налетов на собственные аэродромы республиканские ВВС успешно пользовались муляжами самолетов, перебрасывая настоящие самолеты с одного летного поля на другое.

Одержав победу на севере, Франко считал оправданным организовать в конце 1937 года новое наступление на Мадрид. Нарастив силы, он мог больше не опасаться преимущества республики во внутренних коммуникациях в этом районе. Маневренная армия националистов приготовилась к удару от линии Арагонского фронта на юго-запад, вдоль дороги Сарагоса – Мадрид, которую итальянцы использовали как свою центральную линию коммуникации при наступлении на Гвадалахару в марте. Слева находился Кастильский корпус Варелы, Итальянский экспедиционный корпус занимал центр, Марокканский корпус – правый фланг, Галисийский и Наваррский корпуса были оттянуты в резерв. При этом, как отмечал Рихтхофен 3 декабря, националистический альянс переживал кризис «из-за невероятной напряженности между испанцами и итальянцами»[765].

Самый уязвимый сектор Гвадалахарского фронта удерживал республиканский IV корпус, которым теперь командовал Сиприано Мера. Как перед сражением за Бриуэгу, Мере помогали анархисты, совершавшие разведывательные рейды через линию фронта: в этот раз разведданные были на вес золота. В источниках националистов впоследствии утверждалось, что однажды в такой рейд отправился Мера, переодетый пастухом, и якобы познакомился в штабе националистов с планами операции. На самом деле, как свидетельствует сам Мера, разведывательную вылазку предложил и исполнил молодой анархист Долда, ни в каком штабе не орудовавший. Из донесения членов НКТ, переданных из занятого националистами Арагона, где он тайно побывал, явствовало, что между Сарагосой и Калатаюдом сосредоточены крупные силы. Возвращаясь через Мединасели, Долда укрепился в подозрении, что националисты готовят крупнейшее наступление в направлении сектора Гвадалахары. 30 ноября он вернулся к своим и обо всем доложил Мере, а тот поставил в известность Миаху.

Рохо уже отказался от прежних планов наступления в Эстремадуре, в направлении португальской границы, для рассечения надвое территории националистов. Вместо этого изучалась возможность атаки с целью срыва Гвадалахарской операции националистов. Для упреждающего удара был выбран город Теруэль, образовывавший угол, где Арагонский фронт поворачивал на северо-запад, в провинцию Гвадалахара. Одной из главных опасностей этого плана была близость франкистской Маневренной армии, которая могла стремительно развернуться. Тем не менее Рохо называл предстоящую операцию «наступательно-оборонительным сражением, преследующим цель нанесения неприятелю ограниченного поражения и достижения явного преимущества для дальнейшего развития наступления»[766].

Рохо отдал распоряжения по переброске на Теруэльский фронт ударных сил республики: XVIII корпуса Энрике Фернандеса Эредии, XX корпуса Леопольдо Менендеса и XXII корпуса Хуана Ибарролы. Дополнительно привлекались XIII и XIX корпуса. Командовать операцией было приказано полковнику Хуану Эрнандесу Саравии, командующему Армией Леванта. Всего Рохо сосредоточил 40 тысяч человек[767]. Танковые силы были не сосредоточены в малоэффективной советской манере, а разбросаны по атакующим дивизиям.

Рохо считал, что на Интернациональные бригады ввиду их прискорбного состояния надежды нет. Вальтер, побывавший в британском и в канадском батальонах XV Интербригады, счел, что «трудно передать словами состояние оружия и то, насколько оно грязное, особенно винтовки». Вальтера насторожили также «мелкие свары и сильный антагонизм в интернациональных подразделениях», а также антисемитизм во французских подразделениях. Его огорчило стойкое высокомерие к испанцам, получившее название «клеберизма». «Больше года, – писал он о немцах XI Интербригады, – настойчиво насаждается и культивируется шовинизм, все это время проводится открыто расистская национальная политика». Слишком часто испанские войска в составе Интербригад не получали надлежащей медицинской помощи, интернационалисты не делились с ними едой и сигаретами, которые получали из дома[768].

Силы националистов на Теруэльском выступе ограничивались 52-й дивизией, насчитывавшей, даже вместе с добровольцами-горожанами, менее 10 тысяч человек. Командир дивизии полковник Димонго Рей д’Аркур создал линию траншей и укрепленных пунктов, а также опорные пункты на высотах, таких как гора Ла-Муэла, господствовавшая над Теруэлем. План наступления генерала Рохо предполагал окружение города силами 11-й и 25-й дивизий, которые атаковали бы с северо-востока, в направлении деревень Кауде и Конкуд, тогда как 34-я и 64-я дивизии XVIII корпуса атаковали бы с юго-востока, в направлении Пико-дель-Зорро и Ла-Муэла-де-Теруэль. Еще две дивизии, 40-я и 68-я из ХХ корпуса, должны были наступать на Эскандон и Эль-Вертисе-Кастельяр. В случае действий по плану Теруэль оказался бы отрезанным от территории националистов. На следующем этапе частям XVIII и XXII корпусов надлежало установить оборонительную линию для отражения неизбежных контратак националистов, а ХХ корпусу при поддержке танков вести бои в городе[769].

Провинциальная столица Теруэль, мрачный городок на невзрачной местности, славился зимними холодами – в середине декабря 1937 года погодные условия там были почти сибирские. На рассвете 15 декабря пошел снег, и именно в это время 11-я дивизия, где служил поэт Мигель Эрнанденс, прорвала слабую оборону националистов. К 10 часам утра она взяла Конкуд. Республиканские силы добились полной внезапности отчасти благодаря погоде, отчасти потому, что не провели предшествующей наступлению бомбардировки.

Тем не менее многие атаки оказались напрасными. 17 декабря 3-я танковая рота капитана Губанова пять раз предпринимала попытки атаковать, но не получала поддержки пехоты. Интернациональный танковый полк состоял в основном из советских добровольцев, дравшихся на самых опасных участках фронта[770]. Особенно геройски вел себя капитан Цаплин: его танк был подбит, одна из гусениц получила повреждение всего в полусотне метров от вражеских окопов. Он оставался в танке 8 часов, «отбивая яростные атаки противника. Расстреляв все боеприпасы, он привел танк в негодность, вылез и сбежал»[771].

В полдень 18 декабря XVIII корпус, преодолев слабое сопротивление и обойдя город Ла-Муэла-де-Теруэль, занял его. Через два дня его войска соединились в Сан-Боасе с XXII корпусом и приступили к подготовке рубежа обороны северо-западнее города. 19 декабря 40-я дивизия после сильных боев в Эскадоне достигла окраин Теруэля. В тот день на фронте побывали Прието и Рохо в сопровождении многочисленной свиты иностранных журналистов, включая Хемингуэя, Герберта Мэттьюса и Роберта Капы, ждавших момента, когда можно будет сообщить миру известие о взятии Народной армией столицы провинции[772].

Новость о наступлении застала командование националистов врасплох. «Тревожное известие, – записал в своем военном дневнике Рихтхофен. – Красные прорвали фронт у Теруэля»[773]. Франко был чрезвычайно огорчен – он разрывался между желанием атаковать в соответствии со своим планом Мадрид, как рекомендовали германские и итальянские советники, и отреагировать на красную тряпку республиканцев у себя перед носом. К сильнейшему неудовольствию советников, Франко не мог позволить республиканцам насладиться даже небольшим триумфом. «Генералиссимус, – докладывал легион «Кондор» в Берлин, – сразу решил по причинам особого политического престижа и ценой уже подготовленного наступления на Мадрид через Гвадалахару восстановить фронт вокруг Теруэля по состоянию на 15 декабря»[774]. Первым побуждением Франко было немедленно прибегнуть к помощи легиона «Кондор», но Рихтхофен проявил осторожность, сославшись на «опасные погодные условия»[775].

Чтобы ликвидировать прорыв, Франко отправил в Теруэль Аранду с тремя дивизиями и приказал Давиле вести туда же 81-ю дивизию из верховий Тахо. 20 декабря он издал директиву о формировании специальной армии для освобождения города – командование поручили Давиле. В нее включили Галисийский корпус, которому предстояло действовать севернее реки Туны, и Кастильский корпус, усиленный двумя наваррскими дивизиями, разворачивавшийся южнее. Поддержку этим силам оказывала вся наличная артиллерия и авиация, в особенности итальянская артиллерия и легион «Кондор». Однако еще целую неделю авиация оставалась на земле из-за плохой видимости и необычайно суровых морозов, опасных для двигателей, крыльев и взлетно-посадочных полос. Для действий против прорвавшихся войск можно было использовать только зенитную артиллерию «Кондора».

21 декабря вспыхнули яростные уличные бои в самом Теруэле. Газеты всего мира напечатали нечеткие фотографии республиканских танков – 68-я дивизия республиканцев при поддержке танков Т-26 заняла окрестности арены для боя быков. Националистский гарнизон Рея д’Аркура отошел к центру города и приготовился оборонять здания на площади Сан-Хуан и вокруг стоявшего там собора (речь шла о военной комендатуре, резиденции гражданского губернатора, Банке Испании, больнице «Асунсьон» и многих других).

Обороной семинарии, монастыря Святой Клары и церквей Сантьяго и Санта-Тереза командовал полковник Барба. Республиканская пехота продвигалась вглубь города под завесой пулеметного огня. «Было слышно, как подрывники бегут по первым улицам, – писал корреспондент «Нью-Йорк таймс» Герберт Мэттьюс. – После вспышек внутри домов гремели взрывы. Наступил великий момент, один из драматических моментов в истории и в журналистике»[776]. Этот преувеличенный оптимизм оказался преждевременным: зимние бои в Теруэле быстро обернулись самыми кровопролитными сражениями всей гражданской войны.

Республиканцам приходилось продвигаться по замерзшим улицам от одной горы обломков до другой под огнем националистов. Дом за домом очищались при помощи гранат и личного оружия. Сначала дыры пробивались в полах, потом, когда солдаты пробирались от дома к дому, – в стенах домов, чтобы избежать смертоносного огня на улицах. Гражданским лицам, прятавшимся в подвалах, грозила опасность погибнуть от взрывов гранат или под завалами. «Мы вдруг увидели, – записал один республиканский солдат, – человека в окне, державшего в руках младенца и кричавшего, чтобы мы не стреляли, потому что в доме были жильцы»[777].

Выполняя полученные лично от Прието инструкции по защите гражданского населения, республиканцы спускали женщин и детей в подвалы домов вблизи площади Торико. Но многие женщины, невзирая на страшную опасность, тащили с собой все, до чего могли дотянуться. При температуре ниже минус 15 градусов в городе почти не было воды: намертво замерзли водопроводные трубы. Люди рубили мебель, чтобы топить на кострах снег и согреваться у огня. Бои не утихали и ночью, когда солдаты кололи друг друга штыками, почти не видя противника, с которым сходились в ближнем бою. Через пять лет грянет Сталинград, и там условия будут примерно такими же.

С 22 декабря артиллерия республиканцев била прямой наводкой по занимаемым националистами общественным зданиям. Шахтеры под командованием Белармино Томаса пытались заложить взрывчатку под дома, занятые бойцами Рея д’Аркура и Барбы. После захвата резиденции гражданского губернатора «некоторые защитники пробрались в соседний отель «Арагон», откуда продолжили жестокое сражение. В резиденции было взято некоторое количество пленных, оттуда же вынесли много мертвых тел. Большинство были умершие от голода дети»[778].

Военный фотограф Роберт Капа так описывал эту сцену: «Более пятидесяти человек, женщины и дети, ослепленные светом, смахивали на трупы, лица их были в крови и в земле. Они две недели сидели в подземелье, жили в постоянном страхе, питаясь оставляемыми солдатами объедками и консервированными сардинами. Очень немногим хватало сил встать; большинству пришлось помогать выйти. Это была неописуемо тяжелая сцена»[779].

Теруэль еще не был полностью занят республиканцами, а правительство уже трубило о победе. К Рождеству начались награждения и присвоение новых званий: Эрнандес Саравия был произведен в генералы, был отмечен и Рохо. Коммунисты объявили победителями себя. Даже Прието поддался всеобщему оптимизму и шутил, что теперь он министр обороны и наступления[780]. Профессор Холдейн, пламенный сторонник республики, пригласил в Теруэль великого певца Пола Робсона, который почти целую ночь пел для бойцов британского батальона духовные гимны[781].

До 29 декабря ужасные погодные условия не позволяли националистам контратаковать. Наконец началась самая сильная артподготовка за всю войну. В тот день видимость улучшилась, туман рассеялся, и эскадрильи националистов смогли действовать в полную силу, сбросив на позиции республиканцев 100 тонн бомб. Из-за сильного боевого охранения (истребителей «Фиат») истребители «Моска» республиканцев не смогли даже приблизиться к бомбардировщикам.

Бомбежки и артобстрел продолжались два часа[782]. Когда огонь прекратился, десять дивизий националистов нанесли удар в юго-восточном направлении, но республиканский рубеж устоял. По донесению легиона «Кондор», результат был «невелик». Галисийский корпус продвинулся всего на 300–400 метров, а Кастильский корпус так и «остался на линии выдвижения»[783].

Назавтра погода улучшилась, и вновь заговорила артиллерия националистов. «Хейнкели-51» легиона «Кондор» атаковали системы траншей и позиции резервов, бьющие точно в цель 88-миллиметровые зенитные орудия открыли огонь по ключевым точкам. «Как уже бывало в Астурии, – докладывал в Берлин штаб «Кондора», – неприятель теряет способность к сопротивлению, когда на его траншеи пикирует авиация под огнем прямой наводкой зенитной артиллерии»[784].

31 декабря снова сгустился туман, видимость сократилась до считаных метров, к ночи температура упала до минус 20. Несмотря на погоду, бомбардировщики и «Хейнкели-51» «Кондора» смогли подняться с земли, для чего пришлось сначала сбивать с их крыльев лед. Танки и прочая техника встали от мороза; те из солдат, кто пытался греться спиртным, а потом засыпал, замерзли насмерть. Потери от обморожения были очень велики.

В последний день 1937 года обе наваррские дивизии под командованием Гарсиа Валиньо и Муньоса Грандеса отбили у республиканцев гору Муэла-де-Теруэль. Генерал Рохо доложил по телетайпу Прието о положении и нарвался на раздраженную отповедь[785]. Но худшее было впереди: в тот вечер майор Андрес Нието, командир 40-й дивизии, назначенный военным комендантом города, неожиданно приказал своим войскам покинуть Теруэль. Осажденные националисты не сразу поняли, что произошло. «Несколько часов, – отмечал Сугасагойтиа, – Теруэль оставался ничейным»[786]. Генерал Вальтер рвал и метал – он назвал этот день «трудным днем паники, когда республиканские силы бежали с фронта и оставили сам Теруэль. Это в значительной степени стало результатом паники, поднятой в наших рядах фашистскими агентами»[787].

1 января 1938 года генерал Рохо приказал Модесто остановить наступление националистов на город силами V корпуса. Но от пурги, засыпавшей снегом траншеи, двигаться было почти невозможно – на открытой местности темные силуэты солдат превращались в удобные мишени. Условия были так плохи, что даже легион «Кондор» не смог подняться в воздух. Немцы нещадно критиковали итальянских артиллеристов, стрелявших согласно карте и не смотревших, куда падают снаряды, которые «ни разу за атаку не попали в цель»[788].

Республиканские войска снова заняли большую часть города, и бои возобновились. За неделю до этого, 23 декабря, Франко отправил полковнику Рею д’Аркуру телеграмму с требованием усилить сопротивление и с обещанием немедленного подкрепления. «Верьте в Испанию, как Испания верит в вас!» – говорилось в телеграмме[789]. Но Теруэль не был Алькасаром Толедским, а республиканские войска – милицией 1936 года.

7 января, после 24 дней боев, Рей д’Аркур капитулировал. Националисты обвиняли в потере Теруэля «слабость и некомпетентность командующего сектором, пошедшего на сговор с красными и изменившего долгу»[790]. Невзирая на ужасные погодные условия, республиканские власти эвакуировали раненых, примерно 1500 человек, и перевезли большую часть гражданского населения в Эскандон.

Через десять дней после сдачи Теруэля националисты контратаковали с севера в направлении высот Альто-де-Селадас и Эль-Мулетон, господствующих над долиной реки Альфамбры. Наземные действия активно поддерживались авиацией и артиллерией. Над долиной Альфамбры вступили в воздушный бой более сотни самолетов. На помощь 35-й дивизии, пытавшейся остановить Галисийский корпус Аранды, Вальтер бросил Интербригады. Согласно его донесению, XI бригада сражалась доблестно и заслужила «наивысшую похвалу»[791].

Через 2 дня, 19 января, 5-я наваррская дивизия атаковала высоту Эль-Мулетон, обороняемую XV Интербригадой. Республиканцы понесли тяжелые потери, но отстояли рубеж обороны. Последовал приказ контратаковать, но командиры явно хотели от своих войск слишком многого: из-за трудностей с подвозом они расстреляли все боеприпасы, почти не получали пищи и были вынуждены есть снег из-за отсутствия питьевой воды и дров. Топливо можно было добыть только в самом Теруэле, отрывая от стен домов доски. В тот день солдаты смешанной бригады 84–1, входившей в 40-ю дивизию, отказались возвращаться на фронт. На заре следующего дня 46 из них были казнены без суда[792].

5 февраля, «при прекрасных погодных условиях для полета»[793], националисты перешли в самое мощное наступление в направлении Альфамбры. Генерал Хуан Вигон, командовавший этой операцией, располагал тремя корпусами – Галисийским, Марокканским и Наваррским, – а также войсками Итальянского экспедиционного корпуса и кавалерийской дивизией Монастерио. В горах Сьерра-де-Паломера на фронте протяженностью 30 километров было сосредоточено примерно 100 тысяч человек и около 500 орудий.

Питер Кемп, английский волонтер, служивший теперь в Иностранном легионе, живо описывает начало этого наступления. Ясным морозным утром дивизии карлистов в красных беретах и легионеров в зеленых мундирах ждали в Сьерра-де-Паломера, пока бомбардировщики усмирят врага. Сперва тишину нарушал только рев вьючных мулов, но потом войска националистов, оседлавшие хребет, услышали низкий гул летящих из тыла итальянских бомбардировщиков. К своему ужасу, они поняли, что «Савойя-Маркетти» перепутали их с неприятелем. Две волны самолетов бомбили горы, несмотря на специально выложенные на склонах опознавательные полосы и стрелы. Однако потери националистов оказались гораздо меньше, чем могли бы быть, и ошибка чуть не привела к переносу времени операции.

Наступление сопровождала 1-я кавалерийская дивизия Монастерио, предпринявшая в долине внизу единственную за всю войну конную атаку. Республиканские войска, находившиеся в этой части фронта, впервые попали в бой и были немедленно сломлены: националисты устремились на юг, принуждая главные силы республиканцев к быстрому отходу. Республиканцы понесли потери почти в 20 тысяч человек и лишились огромного количества вооружений и техники.

19 февраля националисты перерезали дороги из Теруэля на Валенсию, окружив в Теруэле 46-ю дивизию Кампесино. На рассвете 22 февраля город покинули последние республиканцы, надеявшиеся просочиться через порядки националистов. Спустя три дня Модесто сумел создать линию обороны вдоль правого берега Альфамбры, но это еще не было концом сражения. Националисты еще месяц перемалывали и теснили республиканские силы.

Сражение за Теруэль, с уличными боями и морозами, стало одним из самых страшных в этой ужасной войне: потери националистов составили примерно 40 тысяч человек, из них четверть обмороженных, потери же республиканцев оказались еще чудовищнее, составив в общей сложности около 60 тысяч человек[794]. В воздушных боях националисты уничтожили гораздо больше самолетов республики, чем потеряли сами, в том числе 12 бортов только за один день, 7 февраля[795]. Но худшим врагом для летчиков обеих сторон оказалась погода, по вине которой было потеряно больше самолетов, чем от неприятельских действий.

Самые большие потери республиканская пехота понесла уже после взятия самого Теруэля, что подчеркивает трагедию и бесполезность всей операции. Республика напрягла все свои силы ради взятия города, не имевшего стратегического значения, на удержание которого не было никакой надежды, – и заплатила за это катастрофическими потерями живой силы и техники. В очередной раз упорство республиканских лидеров, угодивших в расставленную ими самими ловушку преждевременных заявлений о победе в пропагандистских целях, привело к утрате их лучших сил. Плачевное состояние выживших, их деморализация и истощение в считаные недели имели прямым последствием новую, еще более масштабную катастрофу.

В республиканском командовании вспыхнули ожесточенные споры о том, на кого возложить вину за провал. В докладе политуправления Народной армии перечислялись многочисленные причины: сила вражеской военной авиации, эффективность ее взаимодействия с артиллерией, недостаточные силы республиканцев, их проигрыш в вооружении, упадок боевого духа и т. д[796]. Но там ничего не говорилось об изначальной ущербности плана операции и некомпетентности командиров.

Компартия попыталась взвалить основную вину на Прието и Рохо: коминтерновские советники даже обвиняли Прието в «размежевании с коммунистами»[797]. Степанов, делая обычные для него угрожающие намеки, доносил в Москву, что провал у Теруэля был вызван, среди прочего, «ошибочными или предательскими действиями Генерального штаба, в особенности Рохо»[798].

Ранней весной 1938 года у республики было всего два утешения. Первым стало открытие 17 марта границы с Францией, обеспечившее переправку вооружения. Второе пришло откуда не ждали – от республиканского военного флота. Всю войну он мало чем мешал выставленной националистами и итальянцами морской блокаде. Это объяснялось в основном инертностью и неэффективностью судовых команд республиканцев. Тем временем флот националистов вырос благодаря помощи Муссолини, приславшего две подводные лодки: их переименовали в «Мола» и «Санхурхо» (не слишком вдохновляющий выбор названий для подводников с их традиционными суевериями). Кроме того, в Средиземном море продолжали действовать семь итальянских подлодок, готовых при всплытии поднять королевский флаг Испании. Муссолини передал Франко четыре эскадренных миноносца, а позже, в 1938 году, старый крейсер «Taranto».

Конец войны на севере Испании означал усиление флота националистов в Средиземноморье судами, раньше дежурившими у кантабрийского побережья, включая крейсер «Almirante Cervera» и две эскадрильи гидросамолетов «Хейнкель-60». Одна из них перелетела в Пальма-де-Майорку, где адмирал Франсиско де Морено создал совместный штаб с итальянскими ВМФ и ВВС. Пальма использовался как главная база итальянских бомбардировщиков, совершавших налеты на торговые суда и на республиканское побережье, особенно на Барселону и Валенсию. Главную роль в партнерстве играли итальянцы, Майорка находилась почти под их полной оккупацией. Так было с первых дней войны, когда остров терроризировал итальянский фашист, называвший себя Conde Rossi[799].

Но даже в условиях почти полного контроля неприятеля за Западным Средиземноморьем республиканский флот сумел преподнести в марте 1938 года нежданный сюрприз (трудно сказать, в какой степени здесь сыграло роль везение).

5 марта из Картахены вышла флотилия торпедных катеров в сопровождении двух крейсеров, «Libertad» и «M?ndez Nu??ez», и девяти эсминцев, имевшая приказ нанести удар по флоту националистов в Пальма-де-Майорке. Им навстречу двигалась эскадра националистов, сопровождавшая конвой из Пальмы. В ней было три крейсера, «Baleares», «Canarias» и «Almirante Cervera», три эсминца и два минных заградителя. Столкновение началось около 1 часа ночи 6 марта. Три республиканских эсминца заметили флагман «Baleares» и дали по нему торпедный залп. Крейсер националистов быстро затонул, среди 726 погибших был адмирал Виерна. Это крупнейшее морское сражение не дало больших результатов, так как националисты быстро ввели в строй старый крейсер «Republica», переименовав его в «Navarra». Теперь они были гораздо осторожнее, но их контроль за побережьем не ослабел. Спустя считаные дни при бомбардировке «Хейнкелями» рейда Картахены был серьезно поврежден единственный крупный боевой корабль республики «Jaime I».

Весть о гибели крейсера «Baleares» достигла Маневренной армии перед наступлением, которому суждено было стать самым опустошительным за всю войну. Непонятно, решил ли Франко после Теруэля отказаться от решительных ударов, призванных разом одержать победу, и продолжить стратегию разгрома ключевых регионов – или же его убедили воспользоваться слабостью Народной армии, прежде чем она опомнится от последствий зимнего сражения. Было, безусловно, заманчиво нанести новый мощный удар по самым опытным неприятельским соединениям и заодно отрезать от остальной территории Каталонию, главный источник живой силы и промышленный центр республики. Затем можно было бы попробовать разгромить саму Каталонию и отрезать республику от Франции. Без каталонской промышленности и зарубежных поставок Центральный регион быстро пал бы. Этой стратегии недоставало блеска, в отличие от удара по Мадриду, зато она была более надежным путем к успеху.

Националисты начали очередную кампанию в условиях очевидного преимущества, развернув свои соединения гораздо стремительнее, чем мог предположить республиканский Генштаб. Разведка предупреждала о нависшей угрозе, однако республиканское командование каким-то образом убедило себя, что целью противника остается Гвадалахарский фронт. Оно предполагало также, что вражеские войска так же измотаны после Теруэля, как их собственные. Но не прошло и двух недель после взятия Теруэля, а начальник штаба генерала Давилы генерал Вигон уже представил готовый план. Маневренная армия занимала исходный рубеж в южной половине центрального арагонского сектора. Начиная от левого фланга, ограниченного южным берегом Эбро, располагались Марокканский корпус Ягуэ, 5-я Наваррская и 1-я кавалерийская дивизии, Итальянский экспедиционный корпус и Галисийский корпус Аранды. Разворачивались также три дополнительных корпуса – Кастильский, Арагонский и Наваррский. В общей сложности Давила располагал 27 дивизиями, насчитывавшими 150 тысяч человек, 700 орудиями и 600 самолетами.

Кампания националистов началась 9 марта массированной артиллерийской подготовкой и бомбардировкой с воздуха. К тому моменту, когда пехота националистов добежала до траншей республиканцев, те уже почти не могли держать оружие. Превосходство артиллерии националистов, не говоря о легионе «Кондор», итальянской «Aviazione Legionaria» и испанской «Brigada Aerea Hispana» в воздухе, не оставляло республиканцам никаких шансов. В этой кампании впервые приняли участие пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87». Офицеры люфтваффе в Испании утверждали, что точность попадания его бомбы в цель составляет 5 метров.

Защитникам республики, попавшим под эти бомбежки, потом пришлось столкнуться с танками фон Тома, использовавшимися с большой эффективностью: это был «настоящий блицкриг»[800]. При этом потери пехоты националистов были самыми низкими по сравнению с остальными крупными наступлениями войны. После бомбардировок Иностранному легиону часто не оставалось «работы», не считая штыковой расправы с контуженными, выжившими в траншеях.

Генерал Вальтер снова возложил вину за разгром на «колоссальную активность пораженческих элементов и агентов пятой колонны в республиканских рядах… В те дни пышным цветом расцвела гнилая, зловонная деятельность негодяев всех цветов и оттенков»[801]. Правда, в другом докладе в Москву говорилось, что «мы считали его (наступление националистов) обманом и упорно продолжали ждать генерального сражения у Гвадалахары»[802]. Излишне говорить, что эта оценка положения была гораздо точнее.

В первый день наступления Марокканский корпус Ягуэ при поддержке танков прорвал оборону 44-й дивизии и продвинулся по южному берегу Эбро на 36 километров. Назавтра, 10 марта, Бельчите, по-прежнему лежавший в руинах, оказался в руках карлистов-«рекетес» второго эшелона наступления. Тем временем Ягуэ не снижал темпов продвижения: только что созданные оборонительные рубежи республиканцев немедленно прекращали существование. В тот же день легион «Кондор» отправил все свои «Хейнкели-111», «Дорнье-17» и «Хейнкели-51» атаковать республиканские аэродромы. Благодаря эффекту внезапности «неприятельская авиация понесла огромный урон на земле». Назавтра рывок 5-й дивизии от Бельчите осуществлялся при помощи германских танков из «Gruppe Droehne» и 88-мм пушек легиона «Кондор»[803]. Ягуэ, не заботясь об угрозе своим флангам, наступал на Каспе.

После Теруэля войска республиканцев были измотаны и плохо вооружены (многие подразделения так и не получили боеприпасов взамен израсходованных), свежие части на линии фронта состояли из необстрелянных новобранцев. Отступление больше походило на бегство, чем на отход. «Значительная часть армии, уцелевшая при наступлении фашистов, подавляющая часть которых были офицерами вплоть до майора, – писал Степанов, – пришла в смятение, поддалась панике и сломя голову ринулась в тыл»[804].

Несмотря на один-два очага отважного сопротивления, республиканцы были быстро деморализованы, видя свою неспособность сопротивляться натиску националистов на земле и в воздухе. Положение усугублялось ростом антикоммунистических настроений после Теруэля: теперь почти любые рассказы о коммунистическом коварстве принимались на веру. В некоммунистических частях считали, что им намеренно не подвозят боеприпасов – к примеру, во время сражения за Теруэль части 25-й дивизии было отказано в оружии и припасах, когда один из ее старших офицеров отказался вступить в КПИ. Внутри полевого и штабного командования, особенно среди членов компартии, после Теруэля не утихали горячие споры. Листер отказывался подчиняться Рохо, Кампесино утверждал, что Модесто намеренно допустил, чтобы его дивизия оказалась отрезанной при отходе[805]; Модесто и Листер продолжали ненавидеть друг друга после потери танков БТ-5 при Фуэнтес-де-Эбро.

В разгар хаоса, вызванного разгромом в Арагоне, появилась еще одна пара врагов – Марти и Листер: каждый оправдывал собственное поведение, обвиняя другого в измене и в произвольных казнях. Руководство КПИ требовало разжалования за допущенные ошибки ряда командиров Интербригад, включая Вальтера и других.

В первые десять дней Арагонского наступления на правом крае центрального участка фронта националисты углубились на территорию противника на 50–100 километров. 22 марта они перешли в наступление в секторе от Эбро до Уэски. Корпус Москардо и карлистские дивизии Солчаги продвигались в юго-восточном направлении, Ягуэ переправился через Эбро, чтобы ударить по тылам республиканцев на их левом участке. После захвата всего центра Арагона в конце марта развернулось наступление в направлении моря.

14 марта передовые части Итальянского экспедиционного корпуса вступили в Альканьис, разбомбленный за 11 дней до этого 14 самолетами «Савойя-Маркетти», сбросившими 10 тонн бомб и убившими 200 человек. Националистская газета «Heraldo de Aragon» утверждала, что «город подожгли перед бегством красные»: итальянские ВВС получили свою собственную Гернику[806].

22 марта националисты остановились для недолгой перегруппировки. Следующий свой удар они наносили севернее Эбро, в направлении Лериды. Арагонский корпус Москардо и наваррские дивизии Солчаги продолжали продвижение на юго-восток, взяв Барбастро и Монсон, а Ягуэ, переправившийся 23 марта через Эбро вблизи Кинто, преследовал республиканцев, отходивших слева от него. В тот же день националистское командование приказало бомбить Лериду, готовя штурм города.

Отступление республиканцев замедлялось только тогда, когда неприятель останавливался, чтобы передохнуть. Отход фланговой части создавал панику, и никто уже не заботился о том, чтобы предупредить соседей. Еда и боеприпасы редко попадали по назначению. Отступающим войскам не давали покоя вражеские истребители, которые пикировали, забрасывая республиканцев гранатами, а затем – расстреливали уцелевших на бреющем полете. Страх попасть в окружение, приводивший к разгрому милиции в начале войны, теперь поразил и Народную армию. Старший офицер-коммунист Мануэль Тагуэнья докладывал, что к 1 апреля 35-я и 45-я интернациональные дивизии у Мора-дель-Эбро «полностью утратили боеспособность»[807].

3 апреля под ударами войск Ягуэ пала Лерида, бывший оплот ПОУМ, однако 11-я дивизия Листера временно задержала итальянцев у Тортосы, превращенной бомбежками в груды развалин. Арагонский и Наваррский корпуса захватили водохранилища Тремп и Камараса вместе с гидроэлектростанциями, снабжавшими энергией промышленность Барселоны. Балагуэр пал 6 апреля после массированной бомбардировки 100 самолетами. Берти вступил с Итальянским корпусом и кавалерией Монастерио в Гандесу, где его приветствовали герцогиня де Монпансье-и-Монтеалегре и графиня Байлене-и-Гамасо, спешившие отдать должное победоносному воинству.

Тем временем Галисийский корпус Аранды и 4-я Наваррская дивизия рвались к берегу моря чуть южнее устья Эбро. 15 апреля они захватили приморский городок Винарес, пробив коридор, отрезавший Каталонию от остальной республиканской Испании. В тот день, в Страстную пятницу, карлисты-«рекетес» окунались в море, как в воды Иордана. Вся пресса националистов ликовала, живописуя, как генерал Алонсо Вега, смочив в воде пальцы, осенил себя крестным знамением. Националисты верили в скорое завершение своего крестового похода, ибо «победоносный меч Франко разрубил надвое занятую красными Испанию»[808].