Глава 20. Война на севере

Изолированная северная зона вдоль кантабрийского побережья представляла для националистов лучшую военную мишень после четырех их безуспешных попыток быстро завершить войну, взяв Мадрид. Германские советники оказывали сильное давление на Франко, заставляя его поменять стратегию. Затяжная война отвлекала внимание от планов Гитлера в Центральной Европе; кроме того, интерес представляли железная руда и уголь региона, необходимые для растущей немецкой программы вооружения.

Так или иначе, Франко в конце концов понял, что у него не хватает войск для решающего наступления вблизи столицы, где у республиканцев было преимущество в виде внутренних коммуникаций и численности войск. Единственным способом изменить соотношение сил было сначала раздавить более слабый сектор и высвободить войска для натиска в центре. Республиканцы могли бы быстро укрепить свои фронты в Арагоне и в Андалусии, поэтому естественным выбором становилась окруженная северная зона.

Северная зона осталась не затронутой централизацией, проводившейся правительством Ларго Кабальеро. В Советах Астурии и Сантандера еще действовали принципы организации на основе профсоюзов, опробованные восстанием, а баски считали себя автономными союзниками республики. Хотя баскские добровольные формирования воевали в Овьедо, а астурийская и сантандерская милиция оказывала помощь Бискайе, на севере не было единства, не считая неприятия централизованного республиканского управления. Баски отвергали, в частности, попытки превратить их «армию Эускади» в часть Северной армии, командование которой находилось в Валенсии. Ларго Кабальеро утвердил такую систему, не советуясь с генералом Льяно де ла Энкомьенда, командующим армией.

1 октября 1936 года кортесы, заседавшие в Валенсии, рассматривали статус баскской автономии. Через 4 дня закон вступил в силу. 7 октября муниципальные советники региона собрались в Каса-де-Хунтас[542] в Гернике, считавшейся согласно старинной традиции «священным городом басков». Целью встречи было избрание президента, или lehendakari. Ее держали в секрете на случай воздушного налета. Этот город к востоку от Бильбао пока еще не пострадал, и Хосе Антонио Агирре, 32-летний лидер Баскской националистической партии, принял присягу на баскском языке под Деревом Герники.

Затем он назначил правительство, включавшее четырех членов его партии, троих социалистов, двоих республиканцев, одного коммуниста и одного члена социал-демократической партии «Баскское действие». Баскская националистическая партия, PNV, чей лозунг гласил: «Бог и наша древняя земля», получила министерства обороны, финансов, юстиции и внутренних дел[543]. В программе PNV содержались поверхностные уступки левым, провозглашалась социал-христианская доктрина и идеи защиты религиозной свободы, поддержания общественного порядка и чувства национальной идентичности баскского народа[544]. За 9 месяцев своего существования баскское правительство создало административную структуру независимого государства с собственной валютой, флагом – красной-зелено-белый «иккуринья» – и юридической системой.

Министр внутренних дел Телесфоро Монсон был молодым аристократом, превратившимся спустя 40 лет в лидера «Herri Batasuna», политической вывески партизанской организации ETA. Первым делом он распустил гражданскую и штурмовую гвардии. Затем он начал набирать собственную полицию из говоривших по-баскски сторонников. Они были вооружены до зубов, все до одного верзилы, щеголяли в блестящей коже. Этот отборный корпус, Эртсанья (Ertzana), подчинявшийся только PNV, вызывал воодушевление у левых союзников партии, особенно из анархо-синдикалистской НКТ.

Трения возникали не по политическим, а скорее по военным причинам. Яростно атакуя во время восстания удерживаемые мятежниками здания Сан-Себастьяна, предавая огню Ирун, почти полностью окруженный националистами, а потом – грозя разрушить Сан-Себастьян, прежде чем туда войдут войска Молы, НКТ доказала свою решимость драться до конца. Она открыто заявляла, что скорее умрет на развалинах, чем покорится франкистской власти. Баски, настоящие горцы, готовы были ограничиться самозащитой, когда на них нападут. «Малото», их дерево-символ на границе, обозначало точку, дальше которой их силы ни за что не стали бы наступать.

Баскские националисты с самого начала Гражданской войны давали понять, что они занимают сторону республики не только потому, что они – антифашисты, но также из-за того, что она обещает им автономию. Они гордо провозглашали свою приверженность католической вере и критиковали антиклерикализм в других частях республиканской территории. Тем не менее большинство духовенства на баскской территории поддержало сопротивление военному мятежу, невзирая на безоговорочную поддержку генерала Франко Ватиканом и испанской Церковью.

Баскские националисты утверждали, что у них в Эускади отсутствует классовая рознь. Это было отчасти верно в отношении села, но вряд ли можно было так сказать, имея в виду все связанное с баскским судоходством и рыболовством, где хозяйничали магнаты и международные картели. В XIX веке индустриализация привлекала сюда дешевую рабочую силу из Кастилии, Галисии и Астурии. Рабочие-небаски служили основой социалистического ВСТ, НКТ и компартии. Местный рабочий класс представляла организация СБТ (STV) – «Солидарность баскских трудящихся».

Левые свято верили в необходимость победы над националистами. Но баскские националисты, похоже, знали в глубине души, что республиканцев ждет разгром. Возможно, они позаимствовали у англичан обычай встречать проигрыш со спокойствием духа. Во всяком случае, они очень хорошо обращались с пленными и даже отпускали многих из них во Францию в надежде, что победитель проявит потом милосердие. Но националисты не шли им навстречу в ответ на эти попытки «гуманизировать войну», как назвал это баскский министр в центральном правительстве Мануэль де Ирухо. Наоборот, они усиливали свою кампанию ненависти, прибегая для описания басков к таким противоречивым понятиям, как «совето-сепаратисты».

Наличие среди врагов националистского крестового похода баскских католиков смущало Франко, поэтому он позже напустился на «этих христианских демократов, менее христиан, чем демократов, которые, заразившись разрушительным либерализмом, не поняли этой высшей страницы религиозного преследования в Испании, самой славной, на которой кровью написаны имена тысячи мучеников». Архиепископ Бургоса назвал баскских священников «отбросами испанского духовенства, кормящимися с руки красных». Профессор моральной теологии в Саламанке, назвавший «вооруженное восстание против Народного фронта» «самой священной войной в истории», заявил, что «все, кто активно сопротивляется в нынешних условиях национальному правительству, пытаясь ослабить его, уменьшить его власть или приуменьшить его роль, должны считаться изменниками родины, отступниками от веры и преступниками против человечества».

Кардинал архиепископ Гома обвинял баскское духовенство в участии в боях. Нынешние военные капелланы носят личное оружие для защиты раненых, баскские же священники никогда, за редкими исключениями, не имели даже пистолетов, и нет свидетельств, чтобы они когда-либо пускали их в ход. К тому же примас упустил из виду фанатичных капелланов-карлистов. Многие из этих «рекетес» с алыми кисточками на больших красных беретах продолжали традицию свирепого священника-карлиста XIX века Санта-Круса, массово отпускавшего пленным грехи перед расстрелом. Главными инструментами уничтожения соседей-басков весной 1937 года были назначены карлисты Наварры.

Зимой на Северном фронте было два главных участка боев. Продолжалась осада Овьедо, баски начали 30 ноября 1936 года наступление на Вильярреаль. Генерал Льяно де Энкомьенда тайно собрал девятнадцать пехотных батальонов, шесть артиллерийских батарей и некоторое количество бронеавтомобилей. Прорыв и захват Витории были бы успешными, если бы взлетевший из Бургоса разведывательный самолет националистов не обнаружил это скопление войск. Контратака националистов предотвратила захват Вильярреаля, но баски усидели на трех горах, Марото, Альбертиа и Харинто, и занялись их укреплением. Создание незамаскированных оборонительных позиций на горных вершинах было одной из наиболее их серьезных ошибок. Баски недооценили возможности истребителей и бомбардировщиков.

К весне 1937 года баскские националисты и их левые союзники скомплектовали 46 батальонов, только половина из которых принадлежала к баскской милиции Euzko-Gudaroztea. Остальные состояли из активистов ВСТ, НКТ, компартии и республиканцев (многих басков шокировало участие в ряде левых формирований женщин). Было еще десять батальонов из Астурии и Сантандера, плохо ладивших с местным населением. Генеральный штаб под командованием Льяно де ла Энкомьенда состоял из кадровых офицеров, неэффективных и вялых. Но главным недостатком была нехватка оружия.

В начале войны съездивший в Барселону Телесфоро Монсон привез слишком мало оружия: требовались другие каналы и новые источники финансирования. Был захвачен золотой запас Банка Испании, оружие же закупалось за рубежом, похищалось, завозилось рыболовецкими судами, несмотря на блокаду националистов и английских кораблей.

В конце осени, несмотря на уход республиканского линкора «Jaime I», нескольким крупным судам удалось прорваться через блокаду. Одно из них, советский грузовой теплоход корабль «А. Андреев», доставил баскам две эскадрильи «Чато», 30 танков (Т-26 и «Рено»), 14 броневиков с пушками калибра 37 мм, 40 минометов, 300 пулеметов и 15 тысяч винтовок[545]. Большой проблемой было также продовольствие, которого редко бывало больше чем на две недели. Басков спасала от голода однообразная голодная диета – нут из Мексики. В Басконии почти не стало кошек, придумывались хитроумные способы охоты на чаек.

ВМФ националистов у берегов Кантабрии состоял из линкора «Espana», крейсера «Amirante Cervera» и эсминца «Velasco». У басков был только дряхлый эсминец и две старые подводные лодки (еле-еле на ходу). Пришлось импровизировать: на четырех траулерах для ловли рыбы в глубоких водах установили 101-миллиметровые орудия с линкора «Jaime I».

Как писал один из советских советников, у республиканцев возникла проблема с командованием военно-морскими силами, особенно с капитаном Энрике Наварро. «По словам местных жителей и моряков, Наварро не обращал серьезного внимания на действия флотилии. Он не посещает суда из страха перед матросами. В городе и в своем штабе на берегу он носит штатскую одежду. На нашей первой встрече Наварро жаловался на недисциплинированность матросов, на угрозы со стороны судовых комитетов, на существование заговора с целью его убить… В штабе нет ни одного социалиста, не говоря о коммунистах». Суда флотилии бездействовали в Бильбао, следуя, видимо, молчаливому соглашению между офицерами в штабе и на борту. Ремонтные работы под различными предлогами затягивались на неопределенное время. Республиканскую флотилию презрительно окрестили «Комитетом по невмешательству»[546].

5 марта в устье реки Нервьон заметили крейсер националистов «Canarias» и захваченный им маленький корабль «Yorkbrook». Баскские береговые батареи 105-миллиметровых и 155-миллиметровых орудий немедленно открыли огонь, чтобы их отогнать, так как ожидались вооруженные траулеры и судно из Байонны под их охраной. Когда они вышли из тумана, крейсер оставил ранее захваченное судно и навязал бой им. Один из траулеров, «Bizkaya», увел добычу крейсера у него из-под носа, два других ответили на огонь его 16-дюймовых орудий из своих, гораздо меньшего калибра. Траулер «Guipuzkoa» загорелся и был вынужден искать убежища под защитой береговых батарей, но команда последнего траулера, «Nabarra», продолжала бой, пока судно, израсходовав все боеприпасы, не затонуло[547]. Этот случай, напоминающий содержание баллады Теннисона «Возмездие», запечатлел в своей эпической поэме Сесил Дей-Льюис[548].

В середине марта командующий националистами Эмилио Мола издал предварительные приказы по кампании. Начальник его штаба полковник Вигон был самым одаренным стратегом в националистской армии, практически его одного среди всех старших офицеров испанского Генштаба уважали коллеги-немцы, называвшие его «одним из самых выдающихся явлений в новой националистской армии Испании»[549]. Однако даже Вигон почти не мог преодолеть чрезмерную осторожность Молы. Как утверждал Рихтхофен, «командование практически находится в руках легиона «Кондор»[550].

Главной силой националистов была Наваррская дивизия из четырех карлистских бригад. Кроме того, в дивизии «Черные стрелы» под командой итальянских офицеров служило 8 тысяч испанских пехотинцев; у них были танки «Фиат Ансальдо». Однако в этом горном краю главным преимуществом националистов оказался легион «Кондор». Из-за узости прибрежной полосы ее защитников можно было подвергать внезапным налетам, те же почти не имели, по причине неудобной местности, летных полос для своих истребителей. У басков была совсем малочисленная авиация, поэтому легион «Кондор» мог, почти не рискуя, применять устаревшие «Хейнкели-51» для атак на наземные объекты, пока не прибыли новые «Мессершмитты».

Истребительное крыло «Кондора» базировалось в Витории, бомбардировочные эскадрильи, из-за узости летного поля в Витории, – на аэродроме в Бургосе. Генерал Шперле находился в штаб-квартире Франко в Саламанке, предоставив оперативное командование ударными силами полковнику Вольфраму фон Рихтхофену. На северном фронте эти силы состояли из трех эскадрилий бомбардировщиков «Юнкерс-52», «экспериментальной» эскадрильи средних бомбардировщиков «Хейнкель-111», трех эскадрилий истребителей «Хейнкель-51» и пол-эскадрильи «Мессершмиттов-109», имевших неполадки с двигателями[551]. Итальянские ВВС тоже совершали вылеты для поддержки наземных войск на самолетах «Савойя-Маркетти» моделей 81 и 79 и на истребителях «Фиат CR-32».

После ультиматума «либо немедленная сдача, либо я сровняю Бискайю с землей» Мола отдал приказ о наступлении с юго-востока. Оно началось 31 марта штурмом трех высот, Альбертиа, Марото и Харинто, захваченных басками при наступлении на Вильярреаль в прошлом году. В первый же день националисты продемонстрировали намерение использовать свое подавляющее преимущество в воздухе. Волны тяжелых «Юнкерсов-52» и итальянских S-81 из Сории бомбили города Элоррио и Дуранго за линией фронта.

В 10-тысячном Дуранго не было средств противовоздушной обороны и вообще никакого военного присутствия. В церкви как раз служили мессу, и сброшенные на нее бомбы убили 14 монахинь, священника и большую часть молящихся. Затем истребители «Хейнкель-51» принялись расстреливать разбегающихся жителей. В этой атаке погибло 250 гражданских лиц. Целью налетов было заблокировать обломками выходы из города, но поведение пилотов истребителей только этим не объяснить[552]. Генерал Кейпо де Льяно заявил по радио Севильи, что «наши самолеты бомбили военные объекты в Дуранго, позже коммунисты заперли священников и монахинь, безжалостно их перебили и подожгли церкви». 2 апреля националисты утверждали по радио Вальядолида, что «в Дуранго были атакованы только военные цели. При этом подтверждается, что церковь разрушили красные. Церковь Санта-Мария подожгли, когда она была полна прихожан»[553].

Главные цели того дня включали три названных горы, бомбовые рейды сочетались с заградительным огнем артиллерии перед атакой наваррских войск Алонсо Веги. Бомбардировщики легиона «Кондор» приступили к бомбометанию в 8 утра: «за 2 минуты было сброшено 60 тонн бомб», как записал Рихтхофен, с командного поста которого открывался «очень хороший обзор». Наваррские солдаты надели «белые мундиры, чтобы их могли опознать немецкие летчики. Впереди развевался национальный флаг»[554]. Баскская милиция, gudaris, не знала, что происходит; ее сразу опрокинули карлисты в красных беретах, кричавшие свое «Viva Cristo Rey!». Подтянуть резервы было невозможно из-за ударов с воздуха по всем ведущим к фронту коммуникациям. Телефонная связь с передовыми позициями была нарушена при артподготовке.

Баски успешно отбили гору Горбеа и потом удерживали ее два месяца, обеспечивая защиту своего правого фланга. Но на следующий день они потеряли две других стратегически важных высоты, а воздушные налеты на город Очандиано и его окрестности пробили брешь в обороне. Gudaris (солдаты басконской армии) были деморализованы подавляющим превосходством противника в воздухе: они могли отбить свирепую атаку карлистской пехоты, но не располагали ни средствами ПВО, ни истребителями для прикрытия. У двадцати батальонов не было надлежащего автоматического оружия, в некоторых пулеметных ротах было всего по нескольку автоматов.

4 апреля Рихтхофен записал: «Истребители косят красных на склоне горы. 200 трупов, 400 пленных». Баскские силы были оттеснены, но зарылись в землю и продолжали бой. «Мы не перестаем изумляться стойкостью красной пехоты. Красные истекают кровью»[555].

Отданный позже в тот день Молой приказ приостановить наступление взбесил Рихтхофена. «Война здесь – нудное занятие. Сначала испанцев уведомляют об операции. Прорабатываются боевые приказы. Потом разведка, потом посещение ставки. Изучение боевых приказов, предложения об изменениях, возможно, угрозы: «Только без нас». Проверка, дошли ли приказы до исполнителей и выполнены ли». Следующим утром его бомбардировщики работали, как договаривались, «но пехота бездействует и просит еще поддержки». Мола приказал возобновить наступление назавтра. «Мы совершенно беспричинно сбрасываем бомбы, – записал Рихтхофен. – (Отправлена) телеграмма протеста Франко»[556].

6 апреля националисты объявили о блокаде республиканских портов на побережье Кантабрии. В тот же день их крейсер «Almirante Cervera» при моральной поддержке малого эсминца «Admiral Graf Spee» остановил британское торговое судно. Подоспевшие британские эсминцы «Blanche» и «Brezen» эскортировали «купца» в Бильбао.

Правительство Болдуина тревожило, как бы англо-баскская торговля не принудила Великобританию занять сторону в испанском конфликте. Оно не желало признавать ни националистов, ни республиканцев воюющими сторонами, потому что тогда те могли бы останавливать и обыскивать идущие в испанские порты британские суда. Тем не менее в свете последующих событий трудно согласиться с утверждениями о беспристрастности британского кабинета и его советников. Адмирал лорд Чэтфилд, первый морской лорд, был поклонником генерала Франко, и его офицеры в Бискайском заливе, без сомнения, испытывали симпатию к своим националистским визави. Сэр Генри Чилтон, посол в Андае, явно служил рупором националистов – и к его голосу, несмотря на то что Чилтон находился по другую сторону границы, явно прислушивались в Форин Офис. Чэтфилд и Чилтон сообщали британскому правительству об эффективности блокады Бильбао, так как националисты заминировали устье реки Нервьон и заявляли о готовности обстрелять британские суда, если они не остановятся. Британских военных судов не было в указанном районе уже несколько месяцев, тем не менее уверения басков о полном разминировании не принимались во внимание. Лондон приказал королевской флотилии уведомить все британские суда, находящиеся в Бискайском заливе на пути в Бильбао, о необходимости дожидаться последующих распоряжений во французском порту Сен-Жан-де-Люс. Якобы во избежание умаления британского престижа негласной поддержкой националистов из Гибралтара в бискайские воды был направлен линкор-крейсер «Hood».

Отношение Королевского ВМФ к эффективности блокады привело к бурным сценам в палате общин. 200 миль побережья сторожили только четыре корабля националистов, тогда как береговые батареи басков имели дальность стрельбы более трех миль. Правительство не ожидало такого сильного отпора, но первый лорд Адмиралтейства сэр Сэмюэль Хор[557] отказывался признать правду о минах в Нервьоне, так как его снабжали информацией националисты.

20 апреля небольшое британское торговое судно «Seven Seas Spray», решив проигнорировать все предостережения Королевского ВМФ, покинуло Сен-Жан-де-Люс и пришло на рейд Бильбао. Там оно не встретило ни судов националистов, ни мин – только восторженный прием заждавшегося населения Бильбао. Британское правительство и Адмиралтейство были посрамлены. В Испанию немедленно отплыли другие суда, ждавшие у берегов французской Страны Басков. Одно из них задержал в 10 милях от Бильбао крейсер «Almirante Cervera». «Купец» запросил по радио помощи, и на этот раз линкору-крейсеру «Hood» пришлось проявить к националистам строгость. С точки зрения басков, через девять дней восторжествовала хотя бы поэтическая справедливость: эсминец «Espana» нарвался у Сантандера на мину националистов и затонул.

Басков больше не могли принудить к сдаче голодом, но начавшиеся 20 апреля бои складывались для них неудачно. Сочетание воздушной мощи националистов, боевой доблести карлистов и склонности республиканцев самовольно покидать позиции грозило фронту развалом. Тем не менее Рихтхофен по-прежнему оставался разочарован.

20 апреля его взбесили итальянские ВВС. «Дожили. Они сбросили бомбы на собственные войска. День неудач. День рождения фюрера. Зандера (Шперле) произвели в генерал-лейтенанты»[558]. При всех недостатках националистов хаос в республиканских силах усугублялся из-за медлительности и некомпетентности Генштаба. Его начальник полковник Монтауд был известен своим капитулянством, а кадровых офицеров критиковали за «замашки госслужащих»[559]. Положение было так плохо, что попытался вмешаться сам Агирре. К счастью для басков, осторожность Молы не позволила противнику полностью воспользоваться неразберихой у республиканцев.

23 апреля Рихтхофен записал: «Погода очень хорошая. 4-я бригада вопреки приказам развернула два батальона вместо двенадцати. Их придется менять. Пехота не идет вперед. Что делать? Легион «Кондор» не летает позже 18 часов. Невозможно вести вперед пехоту, не желающую атаковать слабо удерживаемые позиции».

На следующий день Рихтхофен снова жаловался, на сей раз на то, что итальянцы разбомбили не тот город. «Это невообразимое бремя для руководства… Надо ли, в конце концов, разрушать Бильбао?»[560] Итальянцы были озабочены, как бы наступление на католиков-басков на севере не вызвало недовольство папы римского, и не торопились бомбить главный баскский город. Трудно сказать точно, но, возможно, огорчение Рихтхофена сыграло какую-то роль в следующей операции легиона «Кондор», снискавшую самую дурную славу.

25 апреля деморализованные войска откатались из Маркины к Гернике, находившейся в 10 километрах от линии фронта. Назавтра, в понедельник 26 апреля, в 4:30 дня главный церковный колокол Герники возвестил о начале налета. Был базарный день; некоторые крестьяне, встревожившись, не пошли в центр города, но другие продолжили гнать туда свой крупный и мелкий скот. Беженцы, спасавшиеся от неприятельского наступления, спрятались в подвалах, обозначенных как refugios. Над городом появился один бомбардировщик «Хейнкель-111» из «экспериментальной эскадрильи» «Кондора», опорожнил бомболюки люки над центром и улетел[561].

Большинство горожан покинуло убежища, многие бросились помогать пострадавшим. Но через четверть часа появилась целая эскадрилья, сбросившая бомбы разных размеров. Люди, ринувшиеся обратно в убежища, задыхались от дыма и пыли. Их страшило то, что подвалы могут не выдержать взрывов более тяжелых бомб. Началось бегство из города, в окрестные поля, и тогда эскадрильи истребителей «Хейнкель-51» стали расстреливать и забрасывать бомбами мужчин, женщин и детей, монахинь из госпиталя и даже скот. Но основная атака была еще впереди.

В 5:15 послышалось гудение авиационных моторов. Солдаты сразу опознали «поезда» – так они прозвали тяжелые «Юнкерсы-52». Три эскадрильи из Бургоса на протяжении трех с половиной часов волнами заходили на город, подвергая его 20-минутным бомбардировкам. (Легион «Кондор» только что, бомбя республиканские позиции вокруг Овьедо, изобрел принцип «ковровых бомбардировок», который они опробовали и на Гернике.) В бомболюках находились и малые, и средние, и 250-килограммовые бомбы: противопехотные, двадцатифунтовые, зажигательные – двухфунтовые алюминиевые трубки, рассыпавшиеся, как конфетти.

Очевидцы описывают результаты этих бомбежек как ад и конец света. Под развалинами домов и в убежищах гибли целые семьи; коровы и овцы, пылавшие от попаданий белого фосфора, с диким предсмертным ревом метались среди домов. Обгоревшие, обугленные люди слепо брели сквозь пламя, дым и пыль, кто-то рылся в развалинах в надежде откопать родных и друзей. По данным баскских властей, пострадала треть населения: 1654 человека погибли, 889 были ранены; по более свежим данным, погибло не более 200–300 человек[562]. Те, кто бросился на помощь Гернике из Бильбао, расставался с первоначальным недоверием при виде страшного багрового зарева впереди. Здания парламента и священное Дерево Герники не пострадали, так как оказались вне маршрута полета, которому строго следовали пилоты. От остальной Герники остался лишь обгоревший остов.

На следующий день, 27 апреля, о разрушении Герники писала британская пресса. Еще через сутки «Таймс» и «Нью-Йорк таймс» вышли со статьей Джорджа Стира, вызвавшей колоссальный международный резонанс[563]. Агирре оповестил о трагедии такими словами: «Германские авиаторы на службе у испанских мятежников разбомбили Гернику, сожгли исторический город, святыню всех басков»[564].

Как и в случае Дуранго, националисты не признавали своей вины. Пользуясь прецедентом Ируна, они утверждали, что город уничтожили при отступлении сами его защитники; Кейпо де Льяно обвинял астурийских горняков-dinamiteros[565]. 29 апреля ставка Франко выступила с заявлением: «Мы хотим громко и ясно оповестить мир о пожаре Герники. Гернику уничтожил пожар и бензин. Красные орды, преступные прислужники Агирре, сожгли ее дотла. Пожар произошел вчера, и Агирре, как свойственно преступникам, подло лжет, приписывая собственные зверства нашим благородным и героическим воздушным силам»[566].

Испанская Церковь полностью поддержала эту версию, ее профессор теологии в Риме дошел до утверждений, что в Испании нет ни одного немца и что Франко обходится только испанскими солдатами, равных которым нет в целом мире. Эту легенду было трудно поддерживать даже самым ярым сторонникам Франко за рубежом. Сам генерал Роатта передал 8 мая графу Чиано слова генерала Шперле о том, что легион «Кондор» бомбил Гернику зажигательными бомбами[567]. Американская журналистка, сопровождаемая фалангистом, через несколько месяцев, в августе, беседовала с офицером штаба Северной армии. Фалангист, принявший на веру версию Саламанки, сказал офицеру, что «красные» Герники утверждают, будто бы город не сгорел, а был разбомблен с воздуха. «Разбомблен, а как же! – ответил штабной офицер. – Мы бомбили и бомбили его, и правильно, а почему бы нет?»[568]

Позже ветераны «Кондора» доказывали, что их эскадрильи метили в мост в Рентерии за Герникой, но бомбы снесло на город сильным ветром. Жалкое оправдание: попаданий по мосту не было, ветра тоже, «Юнкерсы» летели рядами, а не цепочками, противопехотные и зажигательные бомбы, тем более пулеметы, против каменных мостов неэффективны. К тому же, как явствует из личного дневника Рихтхофена, бомбардировку планировали совместно с националистами: начальник штаба Молы полковник Вигон утвердил цель накануне налета и подтвердил ее за несколько часов до его начала. Никто из офицеров-националистов не предупреждал летчиков о значении Герники в жизни и в истории басков, а если бы и предупреждал, план все равно остался бы без изменений.

Запись в дневнике Рихтхофена за 26 апреля, при всей лаконичности, звучит яснее ясного и явно противоречит националистской версии событий. «К-88 [бомбардировщики легиона «Кондор»] направлены на Гернику для остановки и нарушения отхода красных, который должен происходить здесь». На следующий день он делает простую запись: «Герника горит». 28 апреля: «Герника, видимо, полностью разрушена»[569]. Gefechtsbericht (боевой рапорт) за тот день почему-то не сохранился. Одной из целей налета была, вероятно, блокировка дорог, как он и писал, но все остальное указывает на крупный эксперимент с намерением выяснить эффективность террора с воздуха[570].

Одновременно с отходом в этом секторе имели место и смелые и эффективные арьергардные бои. В Гернике коммунистический батальон имени Розы Люксембург под командованием майора Кристобаля некоторое время сдерживал националистов, невзирая на невероятную некомпетентность командующего формированием полковника Ярца, не умевшего, как видно, даже читать карту. 1 мая, после упорядочения отхода, 8-й батальон ВСТ устроил весьма успешную засаду в прибрежном Бермео, обратив в бегство 4 тысячи человек из итальянских «Красных стрел» вместе с их «Фиатами Ансальдо».

У армии Эускади не было, впрочем, необходимости отходить к «железному кольцу» вокруг Бильбао. Эти оборонительные укрепления, имевшие периметр 80 километров, начали сооружать еще зимой. На работах было занято 15 тысяч человек, не считая персонала гражданских компаний, работавших по контрактам, но сравнение этой линии с линией Мажино было ошибочным.

«Кольцо» было неглубоким – местами все ограничивалось одной полосой траншей – и незаконченным. Попыток засекретить работы не предпринималось, майор Гойкоэчеа перебежал к националистам с подробными чертежами. Президент Асанья не питал иллюзий по поводу оборонительной ценности этих позиций. «Так называемое «кольцо Бильбао» – не более чем фантазия. Более того, я боюсь, что город Бильбао не станут оборонять, когда противник подойдет к его воротам»[571]. Этот скепсис подтверждал полковник фон Рихтхофен, записавший 29 апреля: «Судя по фотографиям, большие участки этих позиций остаются неукрепленными». Через два дня он отбыл в отпуск; только что он узнал о самой крупной потере «Кондора» за всю войну: истребители республиканцев перехватили «Юнкерс-52», перевозивший сразу семерых пилотов-истребителей, самолет был сбит, и все они погибли[572].

Итальянцы увеличивали численность своих сил на севере, все четыре Наваррские бригады националистов были доведены почти до дивизионной численности. Тем временем республиканцы набирали все новых gudari, батальоны ВСТ, НКТ и коммунистов, подтягивали подкрепления из Астурии и Сантандера. Правительство в Валенсии пыталось помочь самолетами, прибывавшими через Францию, но Комитет по невмешательству дважды прикрывал работу этого канала поставок.

То, что политика невмешательства действовала только на французской границе, сильно обескураживало республиканцев. Считалось, что лететь напрямую в Бильбао слишком опасно: в этом случае на борту оставалось бы слишком мало топлива, самолеты были бы слишком уязвимы для истребителей националистов. В Басконии оставалось всего 6 «Чато», и, несмотря на то что их пилотам удалось сбить первые два отправленных в Испанию «Дорнье-17», гибель аса Фелипе дель Рио вызвала сильное уныние.

Взаимное недопонимание приводило к напряженности в отношениях между басками и валенсийским правительством. Тамошние министры подозревали Агирре и его министров в подготовке сепаратного мира, а те были уверены, что им намеренно отказывают в помощи. Республика знала, что завоевание севера не только даст националистам жизненно важную промышленность, но и высвободит войска для развертывания в центре страны. Поэтому на май планировалось два наступления: в Уэске и в Сьерра-де-Гвадарраме, в направлении Сеговии. Однако оба они не привели к отвлечению сил националистов с Северного фронта.

22 мая 4-я Наваррская бригада достигла восточной стороны «железного кольца». Наступление националистов было уже не таким стремительным, так как баски и их союзники стали лучше воевать и не так страдали от авианалетов. Они научились вести зенитный огонь, который, несмотря на невысокое число попаданий, отгонял истребители «Фиат» и «Хейнкель» (почти треть «Фиатов», погибших в войне, были сбиты пулеметным и винтовочным огнем).

Проводились замены неумелых старших офицеров. Но попытки Агирре оживить действия своего штаба в ходе кампании мало улучшили положение. Он прекратил вмешиваться после замены Льяно де ла Энкомьенды генералом Гамиром Улибарри, кадровым военным-баском, присланным из Валенсии. Было назначено несколько новых командиров бригад и дивизий, таких, как замечательный механик Белдеррен, организатор эффективной обороны в урочище Инчортас, коммунист-контрабандист Кристобаль и французский полковник Пуц из Интернациональных бригад. При этом русский генерал Горев, ничем себя не проявивший, остался на своем месте.

Одновременно происходили перемены и в командовании националистов, вызванные гибелью в авиакатастрофе 3 июня генерала Молы. Его смерть можно считать неудачей для басков, так как его осторожность, выводившая из себя немцев, неоднократно спасала их в критический момент. Многие националисты возлагали вину за смерть Молы на каудильо и его сторонников, но эти подозрения вряд ли были обоснованными. Другой важный соперник Франко, Санхурхо, погиб при схожих обстоятельствах, но авиакатастрофы случались часто, в них гибло почти столько же самолетов, как и от действий противника.

Место Молы занял генерал Давила, тоже действовавший методически, но далеко не так твердо, как предшественник. Давила по-другому расположил силы и отдал приказ начать штурм «железного кольца» 12 июня. Чертежи майора Гойкоэчеа, подтвержденные воздушной разведкой, позволили определить слабые точки в оборонительной линии. За артобстрелом из 150 орудий и атакой с воздуха быстро последовало наступление войск полковников Гарсиа Валиньо, Хуана Батисты Санчеса и Бартомеу[573]. Ввиду отсутствия эшелонированной обороны весь сектор рухнул. Но разгромом это не стало. Многие подразделения держали оборону, замедляя продвижение неприятеля.

Тем временем лидеры баскских националистов установили контакт с итальянским правительством и с Ватиканом, пытаясь не допустить разрушения Бильбао, которым грозил Мола[574]. 6 мая папа Пий XI попросил кардинала Гому выступить посредником. Тот встретился с Молой и добился от него обещания, что в случае сдачи Бильбао обойдется без кровавых расправ. Статс-секретарь кардинал Пачелли отправил 12 мая телеграмму Агирре с предложением сепаратного мира между националистами и Басконией, но ее по ошибке доставили правительству в Валенсии. Это породило сильные подозрения. Затем коллаборационистское крыло Баскской националистической партии попыталось вступить в переговоры с итальянцами через их консула в Сан-Себастьяне.

Баскское правительство после острых споров решило 16 июня эвакуировать город. Лидеры баскских националистов приняли также решение взорвать мосты, оставив, однако, в неприкосновенности металлургическое и военное производство. Узнав об этом, их союзники-республиканцы в Валенсии пришли в ужас. Ведущую на запад прибрежную дорогу вскоре заполонили беженцы; среди них было совсем немного возвращавшихся домой бойцов из Сантандера, тем не менее их атаковали на бреющем полете эскадрильи истребителей «Хейнкель». Хунта обороны во главе с министром юстиции Лейсаолой осталась в городе, правительство отправилось в Сантандер, другие баскские чиновники и офицеры спешно покидали гавань на судах.

Республиканские силы заняли новые позиции на рубеже реки Нервьон, огибающей Бильбао с востока. Уверенная в скором подходе сил националистов, правая «пятая колонна» открыла уличную стрельбу в Аренас, на восточном берегу устья реки. Батальон анархистов «Малатеста», находившийся на другом берегу, быстро переправился и усмирил их. Перед уходом анархисты подожгли церковь. Их командир знал, что священник симпатизирует националистам: это был его брат.

Город подвергался непрерывному артобстрелу. В конце концов республиканским силам пришлось отойти из-за угрозы на их южном фланге; там комиссар-итальянец Нино Нанетти, уходя, не стал подрывать мост. Городскую «пятую колонну», собравшуюся на главной площади с монархистскими флагами, чтобы приветствовать войска карлистов, поджидала неприятность: внезапно выехавший из-за угла баскский танк сделал несколько выстрелов по вывешенным на балконах флагам националистов и исчез. В 5 часов дня 5-я Наваррская бригада полковника Хуана Батисты Санчеса вошла в Бильбао. В наполовину опустевшем городе приветствия националистов звучали глухо и нелепо[575].

Националисты понесли в этой кампании немалые потери – около 30 тысяч человек, хотя процент убитых среди них был невысок. Баски и их союзники потеряли немногим больше людей, но у них около трети потерь были невосполнимыми – в основном из-за атак с воздуха. Действия баскской армии сильно отличались от действий республиканской армии в центре страны. Здесь было гораздо меньше напрасных человеческих жертв в бессмысленных контратаках на открытой местности.

Националисты поспешно устраивали на захваченных территориях суды военных трибуналов; тысячи людей, среди них много священников, были брошены в тюрьмы. Расстрелов было, правда, меньше обычного из-за возмущения за границей расправой над Герникой. Но ничто не могло поколебать решимость националистов покончить со всяким баскским национализмом. Баскский флаг Иккурина был объявлен вне закона, использование баскского языка попало под запрет. Запестрели угрожающие надписи, вроде такой: «Если ты испанец, говори по-испански». Любой регионализм изображался как смертельная опасность для испанского единства.

Войска, отступавшие вдоль берега моря к Сантандеру, были деморализованы. Бойцы знали, что теперь падение Сантандера и Астурии – дело времени. Возможность перегруппироваться появилась у них только после приостановки продвижения националистов из-за крупного наступления республиканцев под Брунете в мадридском секторе 6 июля. Когда наступление было отбито, генерал Давила снова развернул свои войска. Они состояли из шести бригад карлистов под командованием генерала Солчаги и итальянцев генерала Бастико (дивизия «Littorio» Бергонцоли, дивизия «23 марта», «Черные факелы» и смешанные «Черные стрелы»). Поддержку с воздуха обеспечивали более 200 самолетов – машины легиона «Кондор», «Легионерские ВВС» и эскадрильи националистов, получавшие «Хейнкели-51» в связи с массированными поставками «Мессершмиттов» для «Кондора».

Силы Гамира Улибарри, примерно 80 тысяч человек, уступали националистам не только по численности пехоты: у него было всего сорок годных истребителей и бомбардировщиков, причем многие устарели. Перейдя в наступление 14 августа, бригады карлистов Солчаги атаковали с востока и прорвали порядки 54-й дивизии. Итальянцы забуксовали было из-за решительного сопротивления в Кантабрийских горах на юго-западе, но уже через два дня благодаря превосходству в артиллерии и в самолетах овладели перевалом Эскудо. Три республиканские дивизии, отправленные для ликвидации бреши, опоздали и не смогли помешать прорыву.

Многие республиканские формирования с боями отошли в горы Астурии. Остальные оказались заперты в районе Сантандера и маленького порта Сантонья. В Сантандере царило такое отчаяние, что многие искали утешения в выпивке. Группы солдат под предводительством офицеров опустошали винные склады. Штаб эвакуировался по морю, лодки, полные паникующих людей, часто захватывались неприятелем. 122-й и 136-й батальоны пытались организовать оборону, но восторжествовало безразличие, и последний шанс на спасение был упущен. Оставалось дожидаться националистов и их расстрельных команд. За год многих националистов здесь перебили, причем часто это происходило по приказу социалиста Нейлы, так что надеяться на ответное великодушие не приходилось.

В Сантонье баски договорились об условиях сдачи своих gudaris с командиром итальянских «Черных стрел» полковником Фариной. Эти условия предварительно обговаривались в Риме графом Чиано и представителями баскской PNV, считавшими, что правительство в Валенсии их предало. Решили, что репрессий не будет и что баскских солдат не станут заставлять воевать на стороне националистов. Испанские офицеры тут же объявили это соглашение недействительным, и баскских солдат насильно сгрузили с британских судов. Последовали суммарные суды по упрощенной процедуре, многих офицеров и солдат казнили. Именно невыполнение условий этой сдачи партизаны баскской ETA называли в последующие годы причиной своей продолжающейся войны с франкистским государством[576].

Муссолини и граф Чиано были в восторге от этой «великой победы». Чиано требовал «отнятых у басков флагов и пушек – я завидую французам с их Домом инвалидов и немцам с их военными музеями. Отобранное у врага знамя ценнее любой картины»[577]. Они считали, что решение оставить итальянские войска в Испании после разгрома у Бриуэги теперь оправдалось. Но радовались они преждевременно, так как почти половина республиканских сил ушла в горы Астурии, где до конца октября продолжалась яростная кампания, за которой последовали еще пять месяцев свирепой партизанской войны. Франко не смог одолеть Северную армию так быстро, как надеялся.

Относительная быстрота победы в Баскской кампании была обусловлена вкладом легиона «Кондор». Нацистское правительство не замедлило взять свое: на заводы и металлургические предприятия, оставленные в целости баскскими националистами, пришли немецкие инженеры, и большая часть промышленного производства стала отправляться в Германию как плата за старания люфтваффе по разрушению региона.

Франко пришлось ждать плодов победы гораздо дольше, хотя он знал, что покорение севера страны в конце концов обеспечит ему паритет с противником в пехоте в центре и на юге. Вместе с растущим превосходством в авиации и в артиллерии это должно было обеспечить ему окончательную победу, если только раньше этого не разразится война в Европе. Война превратилась в битву не на жизнь, а на смерть, и у него крепла надежда одолеть врага, поскольку, как показала эта кампания, его союзники располагали большим количеством средств, чтобы обрушивать на голову врага снаряды и бомбы.