Глава 23. Гражданская война внутри гражданской войны

Серия политических событий в Барселоне в конце апреля еще более обострила ситуацию. 16 апреля Компанис перетасовал правительство, отдав пост министра юстиции Хоану Коморере, вожаку коммунистической ОСПК. Это вызвало глубокое недовольство, особенно в ПОУМ, которой грозил роспуск. 24 апреля была предпринята неудачная попытка покушения на другого члена руководства ОСПК, комиссара общественной безопасности Женералитата Эусеби Родригеса Саласа.

25 апреля посланные Хауном Негрином карабинеры взяли под свой контроль пограничные посты в Пиренеях, которыми до того распоряжалась милиция НКТ. В стычках в Беллвер-де-Серданиа погибло несколько анархистов, в том числе Антонио Мартин, председатель революционного комитета Пигсерды[632]. В Мадриде Хосе Кацорла, взбешенный разоблачением его секретных тюрем, сделанным Мельхором Родригесом, закрыл газету НКТ «Solidaridad Obrera».

В тот же день в Барселоне, в «Molins de Rei», был убит коммунист и вожак ВСТ Ролдан Кортада. Убийцей был, вероятно, анархист, хотя существовали и другие версии[633]. ОСПК организовала громкие похороны, превратившиеся в массовую демонстрацию против НКТ. Тем временем Родригес Салас устроил в бастионе анархистов Оспиталет-де-Льобрегат облаву в попытке найти убийц Кортады.

Опасение открытого столкновения на улицах Барселоны побудило Женералитат отменить с согласия НКТ и ВСТ все первомайские шествия. 2 мая «Solidaridad Obrera» призвала рабочих ни при каких обстоятельствах не позволить себя разоружить: «Над Барселоной нависают все более опасные грозовые тучи»[634].

На следующий день Женералитат, решив вернуть себе власть, утраченную после 19 июля 1936 года, занял здание компании «Телефоника» на площади Каталонии. Хотя этой телефонной станцией управлял совместный комитет НКТ и ВСТ при участии делегата каталонского правительства, анархисты, захватившие ее в июле, считали ее своей – оттуда они могли подслушивать все звонки из Барселоны и в Барселону, включая переговоры Компаниса и Асаньи.

В три часа дня коммунистический комиссар общественной безопасности Родригес Салас прибыл на телефонную станцию с тремя грузовиками штурмовых гвардейцев (считается, хотя точно не установлено, что он действовал по приказу советника внутренней безопасности Артеми Айгуадера). Застигнутые врасплох часовые были разоружены, но потом с верхнего этажа был открыт пулеметный огонь, остановивший нападавших. Анархисты стреляли очередями из окон для привлечения внимания, и в считаные минуты известие о происходящем разлетелось по всем рабочим кварталам города.

Начальник контрольных патрулей Дионисио Эролес примчался на телефонную станцию и попытался уговорить штурмовых гвардейцев снять осаду здания, но безуспешно. В последующие часы народ стал строить из булыжников мостовых и камней баррикады на бульваре Рамбла, на Паралело, в Старом городе, на проспекте Лайетана и в кварталах Сантс и Сант-Андреу. Закрылись магазины, перестали ходить трамваи. На одной стороне были правительственные силы, коммунистическая ОСПК и Союз социалистической молодежи, а также некоторые из Estat Catala. По другую сторону находились НКТ и ФАИ, «Либертарная молодежь», «Друзья Дуррути», ПОУМ и ее молодежный филиал, «Коммунистическая молодежь Иберии».

Руководители НКТ отправились во дворец Женералитата на встречу с Компанисом и главным советником Жозепом Таррадельясом. Они потребовали немедленной отставки Айгуадера и Родригеса Саласа, которая успокоила бы страсти, но после марафонского совещания, затянувшегося до раннего утра, переговоры зашли в тупик. Тем временем региональный комитет НКТ объявил на следующий день всеобщую забастовку.

Баррикады, перегородившие город во вторник 4 апреля, многим напомнили «Трагическую неделю» 1909 года и почти всем – 19 июля 1936 года. Группы вооруженных рабочих охраняли баррикады и готовились к обороне здания. Немецкий агент Коминтерна докладывал через неделю в Москву: «Не принадлежащим НКТ машинам проезд был запрещен, больше 200 полицейских и штурмовых гвардейцев разоружены»[635]. Машины «скорой помощи» с большими красными крестами эвакуировали первых раненых. Из-за беспорядочной стрельбы НКТ прибегло к оставшимся с лета грузовикам с самодельной бронезащитой. На Паралело, Пасео-де-Колон, площади Палау и железнодорожных вокзалах, а также вокруг здания Женералитата шли бои. Военизированная полиции вела огонь из отелей «Виктория» и «Колумб». Правительственные силы и ОСПК занимали только несколько участков в центре, тогда как анархо-синдикалисты и их союзники контролировали большую часть города и тяжелые орудия в крепости Монтжуик.

Штурмовых гвардейцев, пытавшихся захватить то или иное здание, встречал град пуль. На улицах, среди домов, обложенных до балконов и крыш мешками с песком, гремели выстрелы. «Время от времени, – писал Оруэлл, – к ружейным залпам и пулеметным очередям примешивались разрывы гранат. Иногда мы слышали сильнейшие взрывы, которые тогда никто не мог объяснить. Это походило на бомбы, но откуда они, раз не было видно самолетов? Позже мне сказали – вероятно, это было правдой, – что провокаторы подрывали горы взрывчатки для усиления грохота и паники»[636].

В середине дня в Барселону приехали Хуан Гарсиа Оливер, национальный секретарь НКТ Мариано Васкес и два лидера ВСТ. Их прислало правительство Валенсии с целью найти способ выхода из чрезвычайно опасного положения, в котором оказалась республика, особенно перед лицом европейской прессы. Приехавшие провели встречу с Женералитатом, по-прежнему сопротивлявшимся силовому снятию Айгуадера и Родригеса Саласа. Компанис заявил, что такой поворот событий не оставляет ему другого выхода, кроме просьбы, чтобы правительство Валенсии взяло ситуацию в свои руки, даже если это будет означать конец Совета обороны Женералитата.

Вожаки анархистов призвали по радио к прекращению огня, Абад де Сантильян обратился к контрольным патрулям[637]. Вечером того же дня в Валенсии собрался Совет министров: было решено назначить делегатом правительства в Каталонии полковника Эскобара, однако он не смог занять пост в связи с серьезной травмой. Командование всеми силами на Арагонском фронте было передано коммунисту генералу Посасу.

Вожаки анархистов старались успокоить ситуацию, однако газета ПОУМ «La Batalla» твердила, что лучшая оборона – это наступление, и призывала к немедленному созданию комитетов защиты революции. В среду 5 мая руководство анархистов снова встретилось с Компанисом: было достигнуто компромиссное решение о новом составе каталонского правительства без участия Айгуадера. Но напряжение на улицах не спадало. В 13 часов генеральный секретарь ВСТ Каталонии Антонио Сесе был застрелен в своей машине по пути в Женералитат, где должен был вступить в новую должность советника по обороне. Позже были обнаружены бездыханные тела итальянских анархистов Камилло Бернери, профессора философии университета Флоренции, и Франко Барбиери, а также Франсиско Феррера, племянника педагога, казненного в Монтжуике после «Трагической недели», и Доминго Аскасо, брата героя анархистов, убитого годом раньше при штурме казарм Атарасанас[638].

Средний класс Барселоны, уставший от беспорядков и стрельбы на улицах, хотел восстановления власти правительства. Центральное правительство отправило в Барселону Федерику Монтсени, чтобы она по радио призвала своих собратьев-анархистов сложить оружие. Не добившись успеха, она признала, что восстановление порядка возможно только силой. «То были наихудшие, горчайшие дни в моей жизни», – признавалась она много лет спустя[639].

Ларго Кабальеро оказался в трудном положении: он нуждался в НКТ, однако события в Барселоне усиливали коммунистов. Кабальеро осознавал, что остается единственный выход – прибегнуть к штурмовой гвардии, сняв ее подразделения с фронта на реке Харама. Кроме того, Прието прислал из Валенсии два эсминца с вооруженными отрядами. В это время в других районах Каталонии и Арагона коммунисты, пользуясь событиями, расширяли наступление, захватывая телефонные станции в Таррагоне, Толосе и нескольких менее крупных городах. Сопротивление их попыткам выливалось в уличные бои, из-за чего колонне штурмовой гвардии, направлявшейся с Харамы в Барселону, пришлось остановиться в Таррагоне и подавлять сопротивление там.

В тот же день более 1500 человек из «Красно-черной колонны», 127-й бригады 28-й дивизии и дивизии «Ленин» ПОУМ покинули фронт и устремились в Барселону; в Бинефаре их продвижение прервала республиканская авиация. В конце концов удалось уговорить их вернуться на фронт, но только после того, как они выместили свой гнев на Барбастро и других арагонских деревнях[640].

Идальго де Сиснерос прибыл на аэродром Реуса с двумя эскадрильями истребителей и двумя бомбардировщиками «для операций в регионе в случае победы восставших»[641]. Подкрепления, доставленные в Барселону эсминцами «Lepanto» и «Sanches Barcaiztegui», довели численность правительственных сил почти до уровня сил мятежников в июле прошлого года – но надежды завладеть городом у них было еще меньше. Анархисты обладали подавляющим численным превосходством, в их руках находилось почти 90 процентов Барселоны и пригородов, а также тяжелая артиллерия Монтжуика. Это огромное превосходство не использовалось потому, что в НКТ-ФАИ сознавали: продолжение боев приведет к полномасштабной гражданской войне, в которой их заклеймят как предателей, даже если сложившимся положением не сумеют воспользоваться националисты.

Днем на баррикадах раздавали знаменитую листовку «Друзей Дуррути», которую на следующее утро напечатала «La Batalla». Воззвание, адресованное рабочим, составили вечером 4 мая в ПОУМ – оно содержало требования революционной хунты, казни виновных, разоружения военизированных формирований, социалистических преобразований в экономике, роспуска политических партий, напавших на рабочий класс. Там заявлялось: «Мы не уйдем с улиц! Революция прежде всего! Да здравствует социалистическая революция! Долой контрреволюцию!» Еще до вечера НКТ и ФАИ дезавуировали листовку.

На рассвете четверга 6 мая руководство НКТ-ФАИ предложило правительству соглашение: они разберут баррикады и прикажут своим последователям вернуться на работу при условии отвода штурмовой гвардии и отказа от репрессий. Положительный ответ Женералитата поступил в 5 часов следующего утра. «Solidaridad Obrera» вышла с призывом: «Товарищи из правительственных сил, возвращайтесь в свои казармы! Товарищи из НКТ, назад в союзы! Товарищи из ВСТ и ОСПК, назад в центры! Да здравствует мир!» Но коммунистическое издание «El Noticiero Universal», намекая на листовку «Друзей Дуррути», нападало на «преступный троцкизм», подбивавший антифашистов Каталонии на братоубийственную войну. Другие коммунистические издания делали схожие подстрекательские заявления.

В пятницу 7 мая в Барселону въехали 150 грузовиков с 5000 штурмовыми гвардейцами и карабинерами. Региональный комитет НКТ в радиообращении призвал всех к участию в восстановлении законности и порядка. Стрельба прекратилась не полностью, но начался разбор баррикад. При этом ОСНК и штурмовая гвардия своих позиций не оставили и подвергли либертарианцев жестоким репрессиям.

Либертарианцам не досталось даже пирровой победы. Компанис отрекся от попытки Родригеса Саласа захватить здание телефонной станции и убрал из правительства Айгуадера, но фактически и либертарное движение, и Компанис потерпели поражение, а коммунисты получили желанный рычаг отстранения от власти Ларго Кабальеро.

Гневу коммунистической печати, выражавшей партийную линию и осуждавшей троцкистскую измену, не было предела. Это отражалось и в донесениях Коминтерна в Москву, утверждавших, что беспорядки планировались заблаговременно. Один представитель Коминтерна назвал события в Барселоне просто «путчем» и добавил, что существуют «очень интересные документы, доказывающие связь испанских троцкистов с Франко… Подготовка к путчу началась два месяца назад. Это тоже доказано»[642].

«Нам удалось вскрыть тесные связи, – писал другой, – между агентами гестапо, OVRA (итальянский «Орган надзора за антигосударственными проявлениями»), агентами Франко, живущими во Фрайбурге, троцкистами и каталонскими фашистами. Известно, что они систематически переправляют оружие и пулеметы через границу в Каталонии и что испанские фашисты отправляют за границу ценности из Каталонии для оплаты этого оружия… Факт быстрого подавления бунта в Каталонии оценивается фашистскими органами как крупный провал»[643]. В другом донесении говорилось: «Нет ни малейшего сомнения, что люди из ПОУМ сотрудничают с Франко, а также с итальянскими и германскими фашистами»[644].

Порой сталинистская паранойя порождала фантазии, выдававшие желаемое за реальность. «Во многих местах вспыхнули отвратительные грабежи, – говорилось в одном из донесений. – Банды троцкистских бандитов отнимали у гражданского населения все его скудные припасы, все более-менее ценное имущество. Те испанцы, у которых было оружие, немедленно оказывали сопротивление. Троцкистских изменников истребили в считаные часы»[645].

В Барселону были направлены офицеры НКВД из ведомства Орлова для расследования и подготовки подробного доклада. Они быстро соорудили еще более грандиозную теорию заговора, вроде тех, которые уже стали нормой при сталинском терроре, известном в СССР как «ежовщина» – по фамилии главы НКВД. «Расследуя мятеж в Каталонии, органы государственной безопасности вскрыли обширную организацию, занимавшуюся шпионажем. В этой организации троцкисты тесно сотрудничали с фашистской организацией Испанская фаланга. У сети были ответвления в армейских штабах, в военном министерстве, в Национальной республиканской гвардии и т. д. Используя секретные радиостанции, организация передавала неприятелю информацию о планируемых операциях республиканской армии, о передвижениях войск, о позициях батарей, направляла при помощи световых сигналов воздушные налеты. При одном из членов организации обнаружен план с отмеченными целями для фашистских бомбардировок, на обратной стороне карты было написано невидимыми чернилами: “Генералиссимусу. В данный момент мы можем сообщить вам все, что знаем, о расположении и передвижении войск красных. Последняя информация, переданная нашей радиостанцией, свидетельствует о серьезном улучшении нашей информационной службы”»[646].

Как впоследствии признавали многие разочаровавшиеся коммунисты, чем грубее была ложь, тем сильнее она воздействовала, ибо не поверить в нее мог только отпетый антикоммунист. Испанская республика оказалась заражена чудовищной паранойей НКВД – но в дополнение к этому, как недавно доказали российские историки, события в Испании поспособствовали разрастанию террора в самом Советском Союзе. В любом случае лавина коммунистической лжи похоронила всякое единство республиканцев, несмотря на временный выигрыш от нее для центрального правительства и для восстановления военной дисциплины.

Разумеется, Франко обрадовал поворот событий в Барселоне, хотя в военном отношении националисты ничего от этого не выиграли. Он хвастался Фаупелю, что «уличные бои затеяли его агенты». Николас Франко говорил германскому послу, что у него «было в Барселоне примерно тринадцать агентов»[647].

Конец влияния НКТ и ПОУМ позволил перестроить юридическую систему Каталонии. Коммунистический советник юстиции Хоан Коморера ввел особые народные трибуналы, больше похожие на военно-полевые суды. Месяц спустя центральное правительство учредило Особый трибунал по шпионажу и государственной измене. Из многих тысяч обвиненных и арестованных за участие в «майских событиях» обычные народные суды освободили 94 процента, тогда как трибунал Комореры – только 57 процентов[648]. В то же время многие политические заключенные содержались вместе с уголовниками. Некоторые были задержаны находившейся под командованием коммунистов службой контрразведки DEDIDE, переименованной в Servicio de Investigacion Militar. Их содержали в секретных тюрьмах, включая «Palacio de las Misiones», «Preventorio C» («Семинария»), «Preventorio G» (монастырь Дамас Хуанас), а также в государственной тюрьме на улице Деу-и-Мата. Существовали и трудовые лагеря с 20 тысячами узников[649].

Коммунисты обвиняли в организации беспорядков «троцкистских фашистов», в то время как НКТ и ПОУМ обвиняли ОСПК в намеренном нападении на телефонную станцию для провоцирования бунта и подавления оппонентов. Коммунисты выбрали подходящий для себя момент: им хотелось избавиться наконец от Кабальеро и покончить с властью анархистов в Каталонии, которая, по их мнению, быстро ослабевала. Впрочем, это не так уж очевидно – если бы дела обстояли именно так, коммунисты заранее стянули бы в Барселону крупные силы, а по словам Компаниса, 3 мая в городе насчитывалось не более 2 тысяч полицейских.

В любом случае НКТ и ПОУМ потерпели поражение: их газеты подвергались теперь строгой цензуре, так что ПОУМ оказалась совершенно не способна противостоять напору обвинений, порой смехотворных. Ее обвиняли даже в планах покушения на Прието и на коммуниста генерала Вальтера, «одного из популярнейших командиров в испанской армии». Само бесстыдство лжи первоначально дезориентировало людей – они были склонны верить тому, что слышали, на том основании, что никто не посмел бы такое выдумывать.

Хесус Эрнандес, министр-коммунист, выступивший после войны против своей партии, говорил, немного преувеличивая: «Если бы мы решили обвинить в нашей неудаче Ларго Кабальеро, Прието, Асанью или Дуррути, то полмиллиона людей, десятки газет, миллионы манифестантов, сотни ораторов стали бы превращать в евангелие причиненное этими гражданами зло, причем так убежденно и настойчиво, что за две недели с нами согласилась бы вся Испания».

Однако кое-кто из лидеров испанских коммунистов не был согласен с наглой тактикой, навязываемой советскими и коминтерновскими советниками. Например, Пассионария понимала «преждевременность» таких методов в Испании, где у коммунистов не было полного контроля над прессой.

9 мая, сразу после заключения перемирия в Барселоне, член ЦК партии Хосе Диас выдвинул стратегию смещения Ларго Кабальеро и суровой расправы с ПОУМ. «Пятая колонна разоблачена, – заявил он, – теперь мы должны ее уничтожить… Некоторые называют себя троцкистами, это имя используют многие скрытые фашисты, сеющие смуту при помощи революционной риторики. Поэтому я спрашиваю: если это знают все, если это знает правительство, то почему не обращаться с ними как с фашистами, почему не приступить к их безжалостному истреблению? Сам Троцкий возглавлял преступную банду, пускавшую под откос поезда в СССР, занимавшуюся саботажем на больших заводах, делавшую все для выведывания военных тайн с целью их передачи Гитлеру и японским империалистам. Ввиду того что все это вскрыто на процессе…» Этими речами коммунисты разоблачали свой план расправы с ПОУМ. Сталинисты игнорировали, конечно, новые нападки Четвертого интернационала Троцкого на ПОУМ, твердо придерживаясь выбранных клише и ярлыков[650].

На заседании кабинета 15 мая (за два дня до начала действия введенных Ларго Кабальеро мер против коммунистического проникновения в департамент комиссаров) министр-коммунист Урибе потребовал по приказу Москвы запрета ПОУМ и ареста ее руководства. Ларго Кабальеро отказался это сделать, сказав, что не объявит вне закона партию рабочего класса, обвинения против которой совершенно не доказаны. Поддержавшие его министры-анархисты обвинили коммунистов в провоцировании событий в Барселоне. Урибе и Эрнандес покинули заседание, их примеру последовали правые социалисты Прието и Негрин, баскский националист Ирухо, Альварес дель Вайо и Хираль[651]. С Ларго Кабальеро остались только четыре министра-анархиста и его старые коллеги-социалисты.

За неделю до этого Хираль предупредил Асанью, что на следующем заседании кабинета социал-демократы и либералы поддержат коммунистов. Те приняли это решение отчасти потому, что поддерживали линию коммунистов на усиление центрального правительства, отчасти из опасения, что иной курс поставит под угрозу снабжение армии вооружениями. Прието настаивал, что в связи с распадом коалиции Ларго Кабальеро должен обратиться к президенту, но Асанья не захотел осложнений. Он велел Ларго продолжать работу, чтобы не мешать наступлению на Эстремадурском фронте, которое должно было начаться позже в этом месяце.

Пресса анархистов выступила вместе со своими вожаками в поддержку Ларго Кабальеро и его «твердой и справедливой позиции, которую все мы одобряем». Но без советской поддержки действий правительства армия осталась бы без оружия. Ларго Кабальеро не понимал, что все больше оказывается в изоляции. Он знал об Альваресе дель Вайо, мог иметь подозрения насчет Негрина, часто ссорился с Прието, но никак не мог ждать от того перехода на сторону коммунистов.

Когда Асанья попросил его 14 мая продолжить работу в должности премьер-министра, старый профсоюзник знал, что не сможет сформировать новую администрацию при существующем распределении министерских должностей. Поэтому он вернулся к идее правительства, основанного на профсоюзах. Это было похоже на Национальный совет обороны, создать который предлагали в сентябре прошлого года анархисты: его возглавил бы сам Ларго Кабальеро, а министерства поделили бы между собой НКТ и ВСТ. В первый раз он напомнил об этой идее в феврале, когда впервые встревожился из-за роста влияния коммунистов, но тогда Асанья гневно отверг это предложение – контроль СССР за поставками оружия делал его совершенно неосуществимым. Теперь условием сохранения за Ларго Кабальеро премьерского поста был назван его отказ от кресла военного министра, чего хотел Сталин. Ларго отказался, считая себя последней преградой на пути коммунистического переворота.

17 мая Ларго Кабальеро подал в отставку, что стало точкой в длительном правительственном кризисе. Некоторые историки считают, что корни майского кризиса 1937 года тянулись от восстания октября 1934 года и что Кабальеро сокрушили не коммунисты, а конфликт с умеренным крылом Социалистической партии[652].

Еще в конце прошлого года коммунисты, обратившись к Негрину, получили его согласие стать следующим премьер-министром[653]. Позднее генерал Кривицкий, сбежавший от НКВД, утверждал, что все это подготовил еще прошлой осенью Сташевский. Другой крупный коммунист-ренегат, Эрнандес, доказывает, что решение было принято на политбюро в начале марта, когда иностранные коммунисты, включая Марти, Тольятти, Гере и Кодовилью, численно перевесили членов Испанской компартии. Прието и либеральные республиканцы согласились с их выбором, и 17 мая Асанья поручил сформировать правительство Негрину.

Негрин, став председателем Совета министров, сохранил за собой пост министра финансов. Прието стал министром обороны, Хулиан Сугасагойтиа – внутренних дел, Хираль – иностранных дел, баскский консерватор Ирухо – юстиции. С целью скрыть, согласно инструкциям Сталина, коммунистическое влияние, компартия получила только два второстепенных портфеля: Хесус Эрнандес стал министром образования и здравоохранения, Висенте Урибе – министром сельского хозяйства[654].

Новую систему власти в республике Негрин и коммунисты называли впоследствии «управляемой демократией». В общих чертах это подразумевало управление сверху, при котором основные партии проводят переговоры о распределении министерских постов. В условиях войны обычная политическая жизнь с дискуссиями была осложнена, контакты партийных лидеров и рядовых членов были резко ограничены. Асанья жаловался на отсутствие парламентских дебатов и на результат этого: «Кажется, что в газетах пишет один и тот же человек, они не печатают ничего, кроме проклятий «мировому фашизму» и уверений в скорой победе»[655]. Последними проблесками демократии были нечастые заседания кортесов. В этой косметической роли выступали только выжившие члены партий Народного фронта.

Негрина обычно рисуют либо марионеткой Москвы, либо человеком, который, отступая перед необходимостью, пытался оседлать коммунистического тигра во имя Испанской республики. Обе характеристики вводят в заблуждение.

Хуан Негрин Лопес родился в 1892 году в богатой семье верхушки среднего класса на Канарских островах. В юности он симпатизировал движению за автономию Канар и соглашался с федералистской программой ИСРП. Он верил прежде всего в свои собственные способности и, похоже, был не вполне удовлетворен своей успешной и не требовавшей больших усилий врачебной карьерой: после учебы в Германии он в возрасте 29 лет стал профессором физиологии в Мадридском университете. Вскоре он стал активно заниматься политикой, затмевая своими талантами профессионалов. Подобно многим людям, сознающим свой потенциал, он твердо верил в иерархию, имел авторитарные тенденции и мало оглядывался вокруг, твердо зная, что лучше для других. Неудивительно, что он быстро вошел во вкус власти, когда она была ему предложена. Властолюбие у него сопутствовало чревоугодию и сладострастию, а не заменяло того и другого.

Назначение Негрина и его правление «железной рукой» вызвали аплодисменты официальных кругов Лондона и Вашингтона. Но, как ни приветствовал Черчилль это правительство за его приверженность «закону и порядку», оно не мешало тайной полиции, подчинявшейся НКВД, преследовать людей, выступавших против линии Москвы, и принесло в жертву Сталину ПОУМ, чтобы не прерывать поступление оружия и добиться победы в войне.

В первый же день правительство Негрина согласилось на закрытие газеты ПОУМ «La Batalla». Советские и коминтерновские советники находились под сильным давлением: от них требовали быстрых результатов. Подполковник Антонио Ортега, новый генеральный директор безопасности и коммунист, подчинялся не Сугасагойтиа, министру внутренних дел, а Орлову. 16 июня, когда ПОУМ была объявлена вне закона, коммунисты превратили ее штаб-квартиру в Барселоне в тюрьму для «троцкистов». Командира 29-й дивизии полковника Ровиру вызвали в штаб армии и арестовали. Были арестованы все руководители ПОУМ, которых удалось найти, в том числе Андреу Нин. Вместо ненайденных брали их жен. Ради видимости законности этих действий задним числом, спустя неделю, был издан указ об учреждении трибуналов для разбора дел о шпионаже и государственной измене.

Лидеров ПОУМ передали оперативникам НКВД; их доставили в секретную тюрьму, устроенную в церкви на улице Аточа. Нина отделили от его товарищей и отправили в Алькала-де-Энарес, где с 18 до 21 июня подвергали допросам. Невзирая на пытки, примененные Орловым и его подручными, Нин отказывался от самооговора, отрицая, что передавал неприятелю координаты целей для артиллерийских обстрелов. Затем его перевезли в загородный летний домик, принадлежавший Констансии де ла Море, жене Идальго де Сиснероса, и запытали до смерти. После этого была разыграна гротескная комедия в сталинском духе. Отряд добровольцев-немцев из Интербригад в форме без опознавательных знаков, выдававших себя за гестаповцев, вломился в дом, изображая попытку спасения Нина. Затем туда подбросили «улики» их присутствия, в том числе германские документы, значки Фаланги и денежные купюры националистов. Убитого людьми Орлова Андреу Нина похоронили неподалеку. Когда на стенах появлялись граффити: «Где Нин?» – коммунисты подписывали внизу: «В Саламанке или в Берлине». Официальная партийная версия, согласно «Mundo Obrero», состояла в том, что освобожденный фалангистами Нин находится в Бургосе[656].

Невзирая на протесты в республиканской Испании и петиции из-за рубежа, Негрин, неспособный поверить в подобную версию событий, ничего не предпринял в ответ на утверждения коммунистов, что они ничего не знают об участи Андреу Нина. Это постыдное поведение стало причиной глубокого раскола в новом правительстве. Когда Негрин повторил коммунистическую версию Асанье, президент не поверил ни единому слову. «Не слишком ли похоже на бульварное чтиво?» – бросил он[657].

По прошествии времени, зная о московских показательных процессах и о настроениях в Испании в 1937 году, крайне трудно понять, как кто-либо мог верить в предъявленные ПОУМ обвинения в фашизме. А главное – почему правительство ничего не сделало, чтобы прекратить грязную войну сталинистов против Нина и его соратников, подвергнутых пыткам и «исчезнувших». Возобладала «дисциплинированная машина», уже лишившаяся, однако, энергии народной поддержки. Многие утратили почти все идеалы, которые стоило бы защищать. Как заметил теоретик анархизма Абад де Сантильян, «кто бы ни победил – Негрин со своими коммунистическими когортами или Франко с его итальянцами и немцами, – результаты для нас были бы одинаковыми»[658].