Глава 16. Интернациональные бригады и советские советники

Во время гражданской войны в Испании Коминтерн больше всего прославился созданием Интернациональных бригад. Происхождение самой идеи остается неизвестным, но появилась она одновременно с первыми призывами об оказании Испанской республике интернациональной помощи. Понятно, что такая солидарность неминуемо должна была быть подкреплена военной силой[402].

3 августа Коминтерн принял первую резолюцию общего характера, явно ожидая четкого сигнала из Кремля, пока что хранившего выразительное молчание. Только 18 сентября, когда Сталин наконец принял решение, секретариат продиктовал новую резолюцию о «кампании поддержки борьбе испанского народа», пункт 7 которой гласил: «Перейти к вербовке добровольцев с военным опытом из трудящихся всех стран с целью их отправки в Испанию»[403].

Затем в Париже прошло совещание, на котором Эжен Фрид[404] («Клемент») представил привезенные им из Москвы инструкции. Морису Торезу и другим руководителям Французской коммунистической партии надлежало организовать вербовку и подготовку добровольцев с целью борьбы с фашизмом в Испании. К кампании должны были подключиться коммунистические партии и организации, такие как «Международная помощь борцам революции», «Друзья Советского Союза», «Рот Фронт», «Всеобщая конфедерация труда», «Мир и свобода» и всевозможные местные комитеты помощи Испанской республике, создававшиеся офицером советской разведки Вальтером Кривицким, работавшим в Гааге[405].

В Испании уже находилось несколько сотен иностранных добровольцев – большинство прибыло в Барселону на Народную Олимпиаду перед самым мятежом. Многие из них вызвались составить ядро Интернациональных бригад – центурию «Тельман» при каталонской ОСПК. Командиром этой ячейки был Ганс Беймлер, член ЦК Германской коммунистической партии, депутат рейхстага. После прихода к власти Гитлера Беймлера оправили в лагерь Дахау, но он сумел сбежать и 5 августа 1936 года добрался до Барселоны. На протяжении гражданской войны в рядах Интербригад служило 32–35 тысяч человек из 53 стран[406]. Еще 5 тысяч иностранцев, действовавших за пределами страны, принадлежали в основном к НКТ и ПОУМ.

Центром вербовки в интербригады был назначен Париж, где добровольцев собирали лидеры Французской и Итальянской компартий. Заместителем Андре Марти, члена руководства ФКП и Исполкома Коминтерна, был Луиджи Лонго («Галло»), находившийся в момент военного мятежа в Испании. Комиссаров возглавил Джузеппе ди Витторио («Николетти»). Ключевой фигурой был также Иосип Броз («Тито»), тоже находившийся в Париже. Коминтерн во всеуслышание заявлял, что Интербригады состоят из стихийных добровольцев, демократов и антифашистов, и отрицал, что молодых коммунистов отправляют в Париж в организованном порядке. В конце 1960-х годов Москва признала, что в сентябре 1936 года Коминтерн решил «внедрить для борьбы в Испании добровольцев с военным опытом»[407]. Эсмонд Ромилли, молодой племянник Уинстона Черчилля, записавшийся в Интербригады, писал, что французские коммунисты объявляли выговор тем, кто кричал: «Да здравствуют Советы!»[408]

Из-за «пояса правых диктатур», протянувшегося от Гамбурга до Таранто, для доставки людей из Восточной Европы в Испанию требовалась умелая организация. В Париж стали прибывать поляки, изгнанные с родины военным режимом, венгры, бежавшие от диктатуры адмирала Хорти, румыны, спасавшиеся от «Железной гвардии». По «тайной железной дороге» Тито приезжали югославы, улизнувшие от королевской полиции. К беженцам из Восточной Европы прибивались даже русские белогвардейцы, надеявшиеся, что служба в Интербригадах послужит для них потом пропуском на родину. За плечами у многих был тяжелый путь. «Часто пешком, по полям, через горы, ночуя под открытым небом, прячась в угольных вагонах и в пароходных трюмах, они миновали полицейские кордоны и переходили границы, стремясь во Францию»[409]. Добровольцы из Северной Америки стали прибывать несколько позже. Первый отряд из США покинул Нью-Йорк на Рождество; батальон «Линкольн» получил боевое крещение в сражение при Хараме в феврале 1937 г.

Впоследствии история Интернациональных бригад подвергалась сильным искажениям, причем не только из сугубо пропагандистских соображений, для выпячивания их роли и принижения вклада испанских формирований. Возникало впечатление, особенно в Великобритании и в Америке, что они состояли из интеллектуалов среднего класса и идейных «Красавчиков Жестов»[410], подобных погибшим в боях Ральфу Фоксу, Джону Корнфорду, Джулиану Беллу и Кристоферу Кодуэллу. Причина отчасти заключалась в том, что об интеллектуальном меньшинстве охотно писали газеты, а отчасти – в собственном красноречии и последующей писательской плодовитости представителей «креативного класса». На самом же деле 80 процентов британских добровольцев были рабочими, занимавшимися физическим трудом, либо уволившимися, либо безработными.

С фотографий на нас глядят бритые застенчивые люди с короткими стрижками, комкающие в руках кепки, в аккуратных костюмах и ботинках. Одни рады были сбежать от бездействия и безработицы, у других за спиной были уличные бои с фашистами Мосли, как и у их французских товарищей, дравшихся с «Аксьон Франсез» и с «Огненными крестами». Однако большинство интербригадовцев явно не понимали, что такое война.

Чуть больше половины были членами компартии. Джейсон Гурни из Британского батальона описывал притягательность партии в 1930-е годы: «Ее подлинная гениальность заключалась в том, чтобы предложить новый мир, где потерянные, одинокие люди могли обрести важность». Нескончаемые сугубо серьезные собрания ячеек внушали «чувство вовлеченности в ход Истории»[411]. Но при этом им навязывали отказ от собственной ответственности, от самостоятельного мышления. Несмотря на внешний протест, лозунги на «пиджин агитпропе», как назвал это Виктор Серж, заменяли молитвы и приносили облегчение.

Позднее Джордж Оруэлл нападал на лживость левых интеллектуалов, с удивительной легкостью переключившихся с пацифизма на «романтическую воинственность»: «Люди, которые двадцать лет без передышки твердили, как глупо похваляться воинской “славой”, высмеивали россказни об ужасах войны, патриотические чувства, даже просто проявления мужества, – вдруг они начали писать такое, что, если переменить несколько упомянутых ими имен, решишь, что это – из “Дейли мейл” образца 1918 года. Английская интеллигенция если во что и верила безоговорочно, так это в бессмысленность войны, в то, что она – только горы трупов да вонючие сортиры и что она никогда не может привести ни к чему хорошему. Но те, кто в 1933 году презрительно фыркал, услышав, что при определенных обстоятельствах необходимо сражаться за свою страну, в 1937 году начали клеймить троцкистом и фашистом всякого, кто усомнился бы в абсолютной правдивости статей из “Нью массез”, описывающих, как раненые, едва их перевязали, рвутся снова в бой»[412].

У себя на родине некоторые идеалисты из среднего класса стыдились и рабочих, и своих собственных попыток «хождения в народ», порой приносящих лишь разочарование. Как Карл Маркс до них, они часто приходили в отчаяние от «буржуазности» английского пролетариата.

Испанский пролетариат был совсем другим: он никогда не уважал высшие классы и не подражал им. Еще в XVIII веке заезжих иностранцев поражало высокомерие испанских слуг и батраков по отношению к аристократам. То, что андалузских крестьян никогда не унижали отъемом общинных земель и не подвергали религиозным притеснениям, позволяло романтизировать испанский рабочий класс, в отличие от собственного. Соответственно, испанский конфликт манил англосаксонских интеллектуалов предвкушением чистых эмоций – полной противоположности затхлой домашней банальности. Мучающее средний класс чувство вины и потребность растворить свою привилегированность в борьбе масс превращали выходцев из него в идеальных рекрутов для вербовщиков-коммунистов.

Хватало, наверное, среди добровольцев и тех, кто подался в Испанию за острыми ощущениями, но это не дает права сомневаться в бескорыстности мотивов интербригадовцев. Они видели в фашизме мировую угрозу, а в интербригадах – лучший способ борьбы с ним. Испания воспринималась как поле сражения, на котором решается судьба будущего. Эта убежденность сохранилась надолго: некоторые и поныне утверждают, что победа республиканцев предотвратила бы Вторую мировую войну.

Париж превратился в сборный пункт добровольцев всех национальностей, которые тайными тропами стекались туда из Восточной, Юго-Восточной, Центральной Европы. Британские рабочие плыли через Ла-Манш без паспортов, по экскурсионным билетам. Таксисты-леваки везли их с Северного вокзала в центры приема в 9-м округе. Почти каждый день на Аустерлицком вокзале можно было наблюдать молодых людей с коричневыми бумажными пакетами под мышкой, ждавших поезда на Перпиньян и вызывавших подозрение самими своими усилиями не вызвать подозрений.

Погрузившись в поезд, они быстро братались с теми, чьих взглядов так старательно избегали на платформе, наливали друг другу вино, делились едой, бесконечно распевали «Интернационал». Основных маршрутов было два: в Марсель, а затем – тайком на суда до Барселоны или Валенсии или в Перпиньян, а там в Пиренеи, чтобы под покровом ночи перевалить через горы. В горах анархисты, все еще сторожившие границу, бывало, отправляли их восвояси под тем предлогом, что существует нужда в оружии, а не в людях, хотя на самом деле их пугало создание коммунистического Иностранного легиона, способного их раздавить[413].

Крестьяне в поле выпрямлялись, провожая взглядами вагоны или грузовики с поющими молодыми иностранцами. Наиболее теплым был прием в городах, где большинство населения, включая детей, приветствовало их поднятием сжатого кулака. В Барселоне, невзирая на сомнения либертарианцев, радость по случаю приезда интербригадовцев была безграничной.

12 октября пароход «Ciudad de Barcelona» высадил в Аликанте первых 500 добровольцев, два дня назад поднявшихся на борт в Марселе. Поезд доставил их в Альбасете, где в казармах Гражданской гвардии на улице Свободы, захваченных после начала восстания, находилась база Интербригад.

Здесь, в месте гибели множества националистов, приезжие проходили вводный курс. Казармы содержались в отвратительном состоянии, пока их не привела в порядок группа немецких коммунистов. Остро стояла проблема гигиены, особенно для тех, кто был ослаблен вызванным безработицей недоеданием. Кормежка – бобы в масле – только усугубляла дизентерию у британских рабочих-добровольцев, не привыкших, вместе с канадцами и американцами, к чужой пище. Немецкие коммунисты, едва приехав, вывесили плакат «Слава дисциплине!», французы ответили плакатами об опасности венерических заболеваний. (При отсутствии антибиотиков они косили интербригадовцев с не меньшей силой, чем бойцов милиции.)

В Альбасете интербригадовцев учили азам политграмоты и обеспечивали обмундированием: шерстяными альпийским шапками или беретами хаки, летными куртками, бриджами, длинными толстыми чулками и башмаками не по размеру. Некоторым доставалась форма времен Первой мировой; американцы приехали одетые как «клецки» (солдаты американской армии тех же лет). Подходившее по размеру обмундирование было редкостью. Партийные функционеры и комиссары резко выделялись внешним видом: черные кожаные куртки, темно-синие береты, портупея с тяжелым 9-миллиметровым автоматическим пистолетом – последний был излюбленным атрибутом партийца.

Новобранцев строили на парадном плацу, где перед ними выступал Андре Марти, ответственный за Интербригады: во время боя за Ирун он переправлял французских добровольцев через границу. Седоусый коротышка с отвисшей челюстью, в огромном берете, он сделал себе имя во время мятежа на французском военном флоте в Черном море в 1919 году. Героическая легенда о Марти в партийной мифологии превратила его в одну из наиболее могущественных фигур в Коминтерне, на авторитет которого почти никто не осмеливался посягнуть. В то время он уже заразился сталинской паранойей и панически боялся заговоров. Под влиянием московских показательных процессов он стал всюду видеть «фашистско-троцкистских» шпионов и считал своим долгом их истреблять. Позднее Марти сам признавался, что по его приказу было расстреляно около пятисот интербригадовцев, почти десятая часть всех погибших на войне интернационалистов, хотя некоторые оспаривают эту цифру[414].

26 октября оргкомитет Интербригад переименовал себя в Военный совет, в который входили Виталь Гайман («Видаль») и Карлос Контрерас[415], а также генерал Вальтер. Переводчицей была Констансия де ла Мора, племянница премьера-консерватора Антонио Мауры и жена коммуниста – командующего республиканскими ВВС Идальго де Сиснероса. Военсовет занял виллу на окраине города: Андре Марти реквизировал в Альбасете несколько зданий. Военным командиром Интербригад был генерал «Клебер» (он же Лазарь Штерн), высокий седовласый венгерский еврей, ветеран Красной армии, позднее расстрелянный по приказу Сталина[416]. Он прибыл в Испанию по изготовленному НКВД поддельному канадскому паспорту на имя Манфреда Штерна[417].

Парадный плац в Альбасете использовался для строевой подготовки, после которой батальонные комиссары читали добровольцам длинные лекции о том, за что им предстоит сражаться. Далее устраивались семинары: на них комиссары предлагали для обсуждения идеи, по которым устраивалось демократическое голосование. По примеру 5-го полка в Интербригадах стали отдавать честь офицерам. «Отдание чести – символ того, что товарищ, бывший в частной жизни эгоистом и индивидуалистом, перестроился на коллективистский образ жизни. Это доказательство того, что наша бригада, бывшее сборище благонамеренных любителей, превращается в точный механизм по уничтожению фашистов»[418].

Эти собрания и «демократические процедуры» неизбежно становились мишенями для насмешек возмутителей спокойствия, но комиссары сурово пресекали всякое легкомыслие: шутники были первыми кандидатами на подозрение в «троцкистско-фашистских наклонностях». Другие скептики, особенно старые вояки, прошедшие Великую войну, зло высмеивали эту «учебу»: большинство добровольцев были не готовы физически и не обладали элементарными военными навыками. Как заметил один ветеран, «из окопа не выпрыгнешь с «Капиталом» в руках».

Марти внушал добровольцам, что «когда I Интернациональная бригада вступит в бой, в ее рядах будут сражаться обученные люди с хорошими винтовками, это будет отлично оснащенное формирование». Все это было частью партийного мифа о профессионализме, тогда как на самом деле вопиющая нехватка элементарной подготовки должна была компенсироваться простой отвагой, замешанной на уверенности, что от интербригадовцев «зависят судьбы мира». Те, кому предстояло воевать с Африканской армией, должны были казаться милиции знатоками и умельцами, хотя умели только строиться, маршировать и разворачиваться. Многие ни разу не держали в руках винтовки, пока не выехали на фронт, так что немногочисленным ветеранам Первой мировой приходилось учить их заряжать старое разнокалиберное оружие. Неопытным солдатам предстояло выискивать в ящиках с боеприпасами разных калибров подходящие патроны для их оружия (это объясняло постоянные случаи заедания затворов и осечек).

То же самое происходило с милицией, но она хотя бы не изображала суперменов, призванных спасать мир. И все же наивные иностранцы, в ужасе таращившие глаза на винтовки, даже имели в первом бою кое-какие преимущества перед испанской милицией. Они немного лучше разбирались в современной войне, понимали важность окопов и, главное, могли равняться на людей, уже проходивших через все это, в своих рядах. Из-за нейтралитета Испании в Первой мировой милицию поджидал в первом бою гораздо более сильный шок.

Советское начальство делало все для сокрытия истинного количества военнослужащих Красной армии в Испании, вплоть до того, что заставляло некоторых из них записываться добровольцами в Интербригады. Самыми яркими примерами были командиры: Клебер, Галь, Чопич и Вальтер. Даже в польском батальоне «Домбровский» ядро составляли офицеры Красной армии: для командования интербригадами в Испанию было командировано в общей сложности тридцать советских офицеров[419].

Самый крупный советский контингент служил, кажется, в батальоне «Хосе Палафокса» (майора Ткачева): большинством рот командовали красные офицеры, многие из которых были вдобавок советскими гражданами. «В нем были представлены самые разные нации, – писал один из интербригадовцев в официальном докладе, – такие как евреи, поляки, украинцы, белорусы, литовцы и другие»[420]. Кроме того, в Тифлисе работал учебный центр Интербригад по подготовке 60 пехотных офицеров и 200 летчиков[421]. Советским военным советникам приказывали «держаться подальше от артиллерийского огня», чтобы Комитету по невмешательству нельзя было предъявить пленных офицеров.

Хотя установить точное количество советских военнослужащих, участвовавших в гражданской войне в Испании, практически невозможно, из документов следует, что единовременно оно ни разу не превысило 800 человек. В общей сложности через Испанию прошло не более 2150 человек, 600 из которых были нонкомбатантами, в том числе переводчиками. К ним надо прибавить 20–40 сотрудников НКВД и 20–25 дипломатов. Погибло или пропало без вести 189 человек: 129 офицеров, 43 сержанта и 17 рядовых[422].

16 октября народный комиссар обороны Ворошилов направил Гореву шифрованную телеграмму об «отправке советников в дивизии и бригады»[423]. Тщеславный Ворошилов, взявший для «операции Х» псевдоним «Хозяин», стремился произвести впечатление на Сталина. Он определенно полагал, что, сидя в московском кабинете с картой Испании, сумеет руководить событиями на расстоянии в тысячи километров[424]. Советники, раздраженные его вмешательством, иронически прозвали его «великим стратегом».

Ворошилов принялся слать в Мадрид шифровки с советами главным военным советникам «применять мозги и силу воли, чтобы ситуация приняла другой вид»[425]. Он грозил руководству советников, что «если вышеуказанная инструкция (о сосредоточении сил для наступления на Мадридском фронте) не будет выполнена, то против всех вас будут приняты строгие дисциплинарные меры»[426].

Беда в том, что многие советники были так же молоды и неопытны, как испанские офицеры, которым им приходилось давать советы. Полковник (будущий маршал) Р. Малиновский («Малино») писал, что советники при некоторых дивизионных командирах были «отличными лейтенантами, прекрасными командирами рот и взводов, но, конечно, не были готовы командовать дивизиями – да и как давать советы о том, о чем не имеешь понятия?»[427] Некоторые советники проявляли страшную недипломатичность в работе с республиканскими офицерами и «грубо вмешивались в операционные распоряжения командиров»[428].

Сами советские советники в донесениях в Москву вскоре начали жаловаться на некомпетентность и инертность, с которыми им приходилось сталкиваться. «Иногда руки так и чешутся вытащить этих мерзавцев из кабинетов и поставить к стенке, – писал Ворошилову Берзин. – Такого безнаказанного, безудержного саботажа необходимых мер, такой небрежности и безответственности, которые царят здесь в генштабе и в бюрократической администрации фронта, я и представить себе не мог. Приказы военного министерства просто не выполняют, а бывает, что делают наоборот и остаются на прежних местах»[429].

Многие серьезные проблемы в отношениях советских военных и их испанских союзников проистекали из столкновения очень разных культур в политической и в социальной сферах. У советских граждан еще не было опыта в общении с иностранцами, тем более с несогласными со сталинской политикой, отсюда их шоковое состояние. Комиссар советского танкового батальона докладывал, что «первой особенностью местной ситуации, которой мы не могли учесть, была принадлежность людей вокруг нас к разным политическим партиям».

Другой проблемой была «распространенность совершенно открытого употребления спиртного (вино подается с едой). Неудивительно, что многие советские советники злоупотребляли ситуацией. Один авиационный комиссар называл в рапорте спирт «большой угрозой» для советских летчиков. «Здесь традиция пить за едой вино. В наших столовых всегда много вина. Сначала наши люди позволяли себе лишнее».

Комиссара танкового батальона шокировало существование в республиканской Испании легальных борделей. «Должен отметить, что многие наши товарищи не сразу поняли, как позорно бывать в борделях. До 3 декабря около двадцати человек самовольно побывали у проституток. После запрета партийным коллективом посещения борделей дисциплина резко повысилась». Предохранение явно было не в чести, так как 22 человека заразились венерическими болезнями. Тот же комиссар докладывал о «легкомысленном и агрессивном отношении к женщинам: Моркевич, комсомолец и командир танка, предложил одной женщине 200 песет, а она отказалась и пожаловалась в Антифашистский женский комитет»[430].

Главнейшей задачей малочисленной группы советских военно-морских советников во главе с Кузнецовым была организация безопасного приема судов с оружием и боеприпасами из Советского Союза. У каждого судна было кодовое обозначение – буква Y и цифры, каждому назначался отдельный маршрут. Те, что отплывали из Крыма, шли через Дарданеллы; на стоянке у одного из островов в Эгейском море изменялись облик судна, название и флаг, для искажения профиля добавлялась ложная труба или надстройка. Некоторые корабли изображали из себя туристические лайнеры: по палубам бродили лжетуристы в шляпах, демонстративно щелкающие фотоаппаратами. И даже при такой маскировке капитан имел приказ не преодолевать опасные участки пути в дневное время.

В Центральном Средиземноморье суда с литерой Y шли вдоль африканского побережья, затем от Алжира поворачивали на Картахену. Самый опасный участок ждал их в самом конце, в зоне блокады, где патрулировали итальянские подлодки и авиация. За двое суток пути до пункта назначения сотрудники Кузнецова, отслеживавшие движение каждого судна, вызывали охранение из испанских республиканских судов[431].

Один молодой советский моряк, вдохновленный своей миссией, сочинил такие бесхитростные стихи:

Я – краснофлотец, я бесстрашный воин,

Мне двадцать лет, и я, мечтой горя,

Бросаю вызов всем стихиям моря

Для мировой победы Октября.

Железный грохот в гулком трюме нашем

Буржуйский берег повергает в дрожь

Советский флот, любого флота краше,

Рабочий класс к победе ты ведешь![432]

«Campeche», первое судно с советскими военными грузами для Испании, пришвартовалось в Картахене 4 октября 1936 года. Второе, советский «Комсомол», спустя неделю доставило в Картахену первую партию танков Т-26. Оба этих груза поспели вовремя, чтобы принять участие в назревавшем сражении за Мадрид.