Глава 14. Суверенные государства

Националистам тоже требовались формализованные государственные структуры, чтобы производить впечатление на иностранные правительства, – но без малейшего намека на демократию. Авторитарные ценности всех националистических групп – армии, Фаланги, карлистов, монархистов – требовали вождя. Франко, расположивший 26 августа свою ставку в Касересе, воздерживался от открытого маневрирования до окончательного снятия осады Алькасара в конце сентября. В политике, как и в военной стратегии, он не предпринимал шагов, пока все обстоятельства не складывались в его пользу.

Командование самым профессиональным боевым контингентом, Африканской армией, с самого начала позволяло ему претендовать на лидерство – в дальнейшем его притязания были подкреплены обещанием немцев предоставлять военную помощь лично ему. Но Франко знал, что для окончательной реализации своих политических амбиций ему необходим полный моральный и военный разгром соперников. Отчасти это было достигнуто благодаря освобождению Толедо: теперь, чтобы бросить вызов «спасителю Алькасара» в качестве лидера националистического движения, его оппонентам потребовалась бы редкостная отвага.

Первый решительный шаг для закрепления своего лидерства Франко предпринял, созвав 21 сентября совещание Хунты национальной обороны на военном аэродроме под Саламанкой. Генерал Кинделан, командующий ВВС, подготовил это мероприятие, пользуясь содействием камарильи Франко, в том числе его брата Николаса Франко, Оргаса, Мильяна Астрая, Луиса Болина и дипломата Хосе Антонио Сангрониса, которые постарались представить своего шефа в самом выгодном свете. Полковник Вальтер Варлимонт, посланник Гитлера, тоже оказал негласное давление в вопросе военной помощи.

В тот день на аэродроме Саламанки собрались все возможные кандидаты на лидерство: Франко, Мола, Кейпо де Льяно и Кабанельяс, номинальный глава хунты, председательствовавший на совещании[353]. Военным предстояло принять решение за всю правую Испанию. Лидер СЭДА Хиль-Роблес находился в добровольном изгнании в Португалии (многие националисты обвиняли его в малодушии, повлекшем гражданскую войну), Хосе Антонио сидел в тюрьме в Аликанте в ожидании казни, Кальво Сотело не стало перед самым восстанием; оставалось учесть только пожелания монархистов и карлистов. Мола, Кейпо и Кабанельяс были в разной мере замараны республиканством и масонством; политическая загадочность Франко превращала его в идеального кандидата.

В конце совещания генерал-монархист Кинделан внес предложение назначить Франко верховным командующим всеми сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами с присвоением ему титула генералиссимуса. Предложение было встречено с разной степенью энтузиазма. Мола, сознавая, что его репутация пострадала из-за неудачи его плана восстания, выступил почти льстиво. «Он моложе меня, – признал он, – и выше в профессиональном плане. Он чрезвычайно популярен и хорошо известен за рубежом»[354].

Позднее Кейпо со свойственной ему бестактностью перечислил всех остальных претендентов. «Кого мы могли назначить? Не Кабанельяса же – убежденного республиканца и известного всем как масон. Молу мы тоже не могли выдвинуть, он бы проиграл войну… Моя репутация сильно пострадала»[355]. Несогласие высказал один Кабанельяс: он потребовал учредить военную директорию, что потом дорого ему обошлось.

Через шесть дней пал Толедо. Кинделан, считая, что Франко вернет на трон короля Альфонсо, готовил 28 сентября, когда «спасителю Алькасара» предстояло вернуться в Саламанку, где остальные военачальники примут его как своего верховного командующего.

Самую активную закулисную поддержку Франко оказал ему его брат Николас. Он снабдил брата, как главного предводителя, эскортом из фалангистов и карлистов перед съехавшимися в Саламанку военачальниками. Потом, опустив или поменяв ключевые слова в указе, он превратил Франко в «главу Испанского государства» вместо «главы правительства Испанского государства» «на время войны»[356]. Этот трюк не понравился сослуживцам Франко, поставленным перед свершившимся фактом; это можно было даже назвать государственным переворотом внутри переворота. Мола пришел в сильное раздражение из-за того, что Франко завладел не только военной, но и высшей государственной властью. Говорят, Кейпо обозвал Франко «сукиным сыном», а по другим источникам – «свиньей». Но Кинделан и Давила каким-то образом убедили остальных генералов, что Франко провозглашен главой правительства временно, как было записано в первоначальном тексте указа. В любом случае Мола и Кейпо мало что могли поделать после того, как о произошедшем сообщили газеты. Теперь протест можно было изобразить изменой делу национализма.

1 октября 1936 года Франко принял властные полномочия в тронном зале капитан-генеральства в Бургосе, в присутствии дипломатических представителей Португалии, Германии и Италии. Генералу Кабанельясу пришлось признать свое полное поражение. «Сеньор глава государства! – провозгласил он. – Именем Совета национальной обороны передаю вам абсолютную государственную власть». Франко вышел на балкон и предстал перед радостной толпой. В своей речи он обещал «ни одного дома без очага, ни одного испанца без хлеба». Годовщину этого дня праздновали потом почти сорок лет как День каудильо[357]. Военная хунта во главе с Кабанельясом немедленно была заменена другой – Государственной вспомогательной хунтой (Junta T?cnica del Estado) во главе с генералом Давилой[358].

Став каудильо, Франко постарался сразу же перекрыть кислород потенциальной оппозиции, взяв на вооружение ее лозунги. Для своих речей он умело подбирал удобные ему самому аспекты идеологии соперников-националистов: чтобы понравиться карлистам и Церкви, он изображал сильную набожность, лозунг Фаланги «Una Patria, Un Estado, Un Caudillo» был переделан в «Una Patria: Espa?a. Un Caudillo: Franco». А вскоре зазвучал совсем простой клич: «Франко! Франко! Франко!»

Писатели-националисты принялись проводить параллели с первой Реконкистой. Подготовленные мозги легко усваивали предлагаемые образы: для фалангистов это было рождение нации, для карлистов и монархистов-альфонсистов – установление королевской католической диктатуры, для Церкви – век верховенства церковников, для землевладельцев – источник их богатства и власти.

Франко сильно отличался от Муссолини и Гитлера. Он был хитроумным оппортунистом и, при всей своей риторике, не отличался сомнительными «видениями» и уверенностью в собственном исключительном предназначении.

Новое положение Франко подкрепили хорошие новости: недавно сошедший со стапелей крейсер «Canarias» вышел из Эль-Ферроля, родины каудильо, проплыл вдоль португальских берегов и атаковал республиканские военные суда у Гибралтара. Ему удалось потопить эсминец «Almirante Fernandez», а остальные суда заставить искать убежища в гавани Картахены. С блокадой Гибралтарского пролива было покончено, отныне пополнения из Марокко могли переправляться в метрополию, не отвлекая авиацию от бомбовых вылетов.

4 сентября в республиканской зоне ушло в отставку правительство Хираля. Оно так и не смогло осознать истинное положение, не говоря о том, чтобы завоевать поддержку народа и повлиять на происходящее. Все политические партии признали, что добиться доверия революционных комитетов способен один человек – Ларго Кабальеро. Посещениями позиций милиции в горах Сьерра-де-Гвадаррама он заработал большую популярность. «Ларго Кабальеро, – писал другой социалист, Сугасагойтиа, – обладал в глазах масс мистическими достоинствами, а его пафос начал творить чудо трудного возрождения коллективного энтузиазма»[359].

Даже Прието, социал-демократ и выходец из среднего класса, признавал, что единственный подходящий приемник Хираля – это его главный соперник, упрямый, часто ограниченный пролетарий[360]. Прието и коммунисты старались как можно дольше сохранять либеральную личину, тогда как Ларго Кабальеро хотел коалиции с преобладанием социалистов. У него было сильно впечатление, что либералы в первом республиканском правительстве использовали его, подрывая его усилия как министра труда.

Новое правительство представили как символ союза против общего врага, объединяющего в одной администрации либералов-центристов и левых революционеров. Администрация назвала себя «правительством Победы» и стала первым правительством Западной Европы, в котором участвовали коммунисты.

Правительство Кабальеро стало также важным шагом в постепенном отъеме власти у местных комитетов: перед лицом успеха националистов (вот-вот должны были пасть Талавера и Ирун) даже анархисты не спешили ставить палки в колеса новой власти. Тем не менее республика была еще далека от государства среднего класса, которое рисовала для внешнего мира коммунистическая пропаганда. Пассионария и Хесус Эрнандес утверждали, что в Испании происходит «буржуазно-демократическая революция» и что они действуют «исключительно из желания защитить установленную 14 апреля 1931 года республику».

На самом деле испанские коммунисты отнюдь не были в восторге от того назначения Кабальеро – несмотря на то что, совсем недавно они и позиционировали его как «испанского Ленина». 8 сентября они докладывали в Москву, что «несмотря на наши усилия, мы не смогли избежать правительства Кабальеро». Кроме того, следуя распоряжениям Коминтерна, они пытались не попасть в него сами, но «все настаивали на участии коммунистов в новом правительстве, которого нельзя было избежать, не создав крайне опасной ситуации. Мы принимаем необходимые меры для организации работы наших министров»[361].

При этом Марти знал, что источником власти коммунистов не должны быть исключительно министерства: гораздо важнее было глубокое проникновение в армию и в полицию, а также методы пропаганды. «Политическое влияние компартии превзошло все ожидания… Только наша партия знает, что надо делать. Лозунги партии быстро перенимаются и перепечатываются всеми газетами… Наша партия поставляет кадры для полиции… Главная сила армии направлена на создание того, что составило гордость Народной армии, – 5-й полк милиции. 5-й полк, стяжавший заслуженную военную славу, насчитывает 20 тысяч бойцов. Все командиры в полку – коммунисты». Товарищ Чека (удачная кличка!), партиец, ответственный за армию и полицию, давал «директивы по проведению допроса подвергнутых серьезному аресту»[362].

Президент Асанья, остававшийся номинальным символом либерального парламентаризма, возражал против участия коммунистов в правительстве, но его изоляция усиливалась: побеждала воля Кабальеро. Оба министра-коммуниста заняли свои посты только после получения инструкций из Москвы. Хесус Эрнандес стал министром образования, Винсенте Урибе – сельского хозяйства; Альварес дель Вайо, поддерживаемый коммунистами (о чем Ларго Кабальеро еще не знал), получил портфель министра иностранных дел.

В правительство Кабальеро вошли также трое его союзников – левых социалистов и Прието вместе с двумя последователями – социал-демократами, один из которых, будущий премьер Хуан Негрин, стал министром финансов. Ларго Кабальеро оставил за собой пост военного министра, а Прието отдал ВВС и ВМФ. Два министра были левыми республиканцам (один из них – Хосе Хираль), один принадлежал к каталонской Esquerra, один – к баскским националистам, двое были республиканцами-центристами[363].

Кабальеро приглашал в правительственную коалицию своих старых соперников-анархистов для расширения представительства антинационалистских групп. Анархисты сделали встречное предложение (не принятое): правительство под председательством Ларго Кабальеро с пятью членами НКТ, пятью членами ВСТ, четырьмя либеральными республиканцами и без коммунистов. Такая структура была априори невозможна, что понимали и анархисты – их предложение было лишь попыткой сохранить лицо. Они молчаливо признавали необходимость центральной координации и сотрудничества в условиях полномасштабной войны. Но итоге в правительство анархисты так и не вошли.

Комитеты стали получать новые названия, и, хотя большинство первоначальных делегатов остались на прежних местах, они постепенно подчинились управлению нового руководства. В муниципальных комитетах, заменивших местные комитеты, соотношение сил кардинально изменилось (особенно это касается Каталонии). Перемены играли на руку коммунистам, чье представительство в комитетах увеличилось – что полностью соответствовало росту численности их сторонников.

В Валенсии Народный исполнительный комитет, так пренебрежительно отмахнувшийся от делегации предыдущего мадридского кабинета Мартинеса Баррио, 8 сентября признал новое правительство. Однако посланцев Коминтерна разгневало заявление «очень популярного анархиста» из Валенсии на митинге 25 сентября: «Есть одна партия, стремящаяся монополизировать революцию. Если эта партия продолжит свою политику, то мы решили ее раздавить. В Мадриде есть иностранный посол (советский посланник Марсель Розенберг), вмешивающийся в испанские дела. Мы предупреждаем его, что испанские дела касаются только испанцев»[364].

Действующая каталонская администрация, Центральный комитет антифашистской милиции, соединился с Женералитатом, образовав на пару с ним 26 сентября новое правительство под руководством Жозепа Таррадельяса. В нем были представлены все рабочие организации и все партии Народного фронта; анархисты НКТ, коммунисты ОСПК и антисталинисты ПОУМ работали вместе. Впервые анархисты напрямую признали правительство – они пошли на этот принципиальный компромисс, зная, что в противном случае мадридское правительство не станет предоставлять самоуправляемым коллективам кредиты и валюту для приобретения сырья.

Жестче других партий отказ руководства НКТ от власти в Каталонии критиковала ПОУМ – отчасти из приверженности авторитарному пути к новому обществу, но больше из-за лучшего понимания сталинистской угрозы, чем у каталонских анархистов, не представлявших, что им в Барселоне может быть брошен вызов. Андреу Нин, лидер ПОУМ, ставший советником по юстиции, достаточно долго прожил в России, чтобы отдавать себе отчет, что инфильтрация на ключевые посты была более сильным козырем, чем реальное количество сторонников у компартии.

С точки зрения каталонских националистов, умеренная политика Компаниса начинала доказывать свою эффективность. Анархисты могли упрямо называть правительство Каталонии Региональным комитетом обороны – но куда важнее было то, что трое их представителей вошли в его состав. Это было первым шагом к ослаблению власти анархистов в Каталонии[365].

К концу сентября Совет обороны Арагона остался единственной крупной неправительственной организацией в южной части территории республики, сохранившей контроль над своим регионом. Эта анархистская структура под контролем ФАИ, возглавляемая Хоакином Аскасо, испытывала сильное давление коммунистов в их борьбе за окончательную централизацию управления. К октябрю ее комитет признал, что для выживания ей придется пойти на уступки: в совет были введены партии Народного фронта, а Хоакин Аскасо нанес успешный дипломатический визит в Мадрид. Было достигнуто соглашение о взаимном признании без компромиссов, способных навредить, однако вскоре выяснилось, что центральная власть и коммунисты не намерены позволить арагонскому совету просуществовать дольше необходимого для них срока[366].

На этом этапе Ларго Кабальеро не понимал, что его используют для возвращения государственной власти либералам, социал-демократам и коммунистам. Только в ноябре до него начало доходить, что он всго лишь зарядил, говоря словами Ленина, «пистолет государства», и теперь другие только и ждут, чтобы его у него отобрать.

Несмотря на то что многие радостно приветствовали назначение Кабальеро, Коминтерн остался к этому равнодушен. В своем рапорте в Москву 17 октября Марти описывал его как «плохого профсоюзного бюрократа» и отмечал, что он и Прието только и делают, что нападают друг на друга через свои газеты «Claridad» и «El Socialista»[367].

Одним из доводов в пользу централизованного управления было то, что существование устойчивого правительства в Мадриде способно подвигнуть британское и французское правительства к изменению их взгляда на поставки оружия – эти надежды развеялась после принятия «политики невмешательства». Германия и Италия, встревавшие в испанские дела активнее всего, сначала приняли план невмешательства весьма холодно, однако позже они осознали его потенциальные достоинства. Даже граф Чиано отчасти принял эту политику, но настаивал, что она должна быть комплексной и затрагивать даже «пропагандистскую помощь». Тогда Италия и Германия могли бы обвинить Россию в нарушении соглашения и тем самым оправдать свое активное вмешательство.

Согласившись на пакт в принципе, немцы твердили, что для этого придется еще более усилить блокаду. Наконец, советское правительство, не желая быть обманутым, следовало такой же тактике, настаивая на присоединении к политике невмешательства еще и Португалии. Португалия превратилась для Сталина в козла отпущения в Комитете по невмешательству в испанские дела, так как нападать на диктаторов Германии и Италии для него было бы слишком рискованно.

Почти не приходится сомневаться, что первоначальные намерения правительства Франции были искренними. Об Идене этого не скажешь: даже его последующее «прозрение» касательно подлинных намерений оси, замаскированных «умиротворением», не должно перечеркивать его действий в 1936 году. Было лицемерием слагать с себя ответственность под тем предлогом, что «испанцы ответят неблагодарностью тем, кто вмешается» – притом что британское правительство проявляло пристрастность, сохраняя притязания на роль «мирового полицейского».

Более того, довод Идена, что поставка оружия республике заставит Гитлера помогать Франко, с самого начала выглядел не более чем отговоркой. Британия игнорировала даже вербовку националистами наемников в Рифе – вопиющее нарушение Фесского договора 1912 года об установлении испанского протектората. Само же республиканское правительство так не хотело огорчать Французскую и Британскую империи, что не предоставляло Марокко независимости и даже не предпринимало серьезных попыток поощрять там антиколониальные настроения.

Заседания Комитета по невмешательству начались в Лондоне 8 сентября, после многочисленных отсрочек: их главной причиной был отказ Германии присоединяться к работе комитета, пока республика не предъявит разбившийся при посадке «Юнкерс-52». Организатором комитета был лондонский Форин Офис, председательствовал лорд Плимут, членами комитета были послы держав-подписантов, то есть всех стран Европы, кроме Швейцарии. Посол республики в Лондоне Пабло де Аскарате описывал «сумбурные и бесплодные споры, полные обвинений и контробвинений»[368].

Самому Идену пришлось признать, что «на продолжительных заседаниях… в ответ на обвинения звучали категорические отрицания. Ни те ни другие не приносили никакого результата».

Британский министр иностранных дел попытался доказать, что в октябре «Россия открыто отправляла грузы в Испанию, доказательства чего были убедительнее, чем те, что у нас были против диктаторов в Риме и Берлине»[369]. Тем не менее в конце сентября он отмечал в Женеве, что министр иностранных дел республики Альварес дель Вайо «передал мне документы и фотографии, доказывавшие степень нарушения соглашения Гитлером и Муссолини». Даже германский поверенный в делах был озабочен тем, как открыто приветствуют на улицах Севильи военных вермахта в форме. Учитывая симпатии офицеров Королевского ВМФ в Гибралтаре, не приходится удивляться тому, что оставались незамеченными летевшие над Гибралтаром «Юнкерсы» и «Савойи», переправлявшие Африканскую армию из Тетуана в Севилью. Американский посол в Испании Клод Бауэрс позднее осуждал все происходившее тогда: «Все, что делал Комитет по невмешательству, шло на пользу мятежу… Этот комитет был самой циничной и бесчестной шайкой, известной в истории»[370].