Глава 30. Arriba España!

Ничто не могло заставить Франко свернуть с пути к главной цели войны – полному разгрому его врагов и преображению Испании. В этом великом проекте его соратниками с самого начала были его брат Николас и генералы Кинделан, Оргас и Мильян Астрай, к которым в феврале 1937 года присоединился его честолюбивый шурин Рамон Серрано Суньер.

Простота идей Франко и других генералов открывала Серрано Суньеру возможность к продвижению в государственной иерархии. Ограниченные вояки могли победить в войне (он называл это «государством военного лагеря»), но после прекращения боев они вряд ли могли предстать перед цивилизованным миром убедительной силой[846].

После перехода полного командования всеми вооруженными силами к Франко и назначения им самого себя верховным лидером национального движения, «ответственным только перед Богом и Историей» пришло время заменить «техническую хунту» первых дней войны нормальным правительством. 30 января 1938 года Франко сформировал свой первый кабинет министров и продиктовал закон о центральной администрации государства. «Председательство (в Совете министров) остается за главой государства. Министры составляют правительство. Они приносят клятву верности главе государства и националистскому режиму». Кроме этого, главе государства принадлежит «верховная власть диктовать юридические нормы общего характера». По сути, это означало, что националистский глава государства обладает полной единоличной властью – исполнительной, законодательной и юридической.

Создание трех ключевых министерств – обороны, общественного порядка и иностранных дел – тоже было задачей именно «военного лагеря»[847]. Эти руководители и их ведомства были всего лишь продолжением ставки генералиссимуса. Три министерства, управляемые фалангистами, были связаны с Министерством внутренних дел и с определяющим влиянием Серрано Суньера, правившим в своей епархии железной рукой. Он подмял под себя гражданских губернаторов и назначил двоих своих сподвижников, Хосе Антонио Гименеса-Арнау и Дионисио Ридруэхо, начальниками прессы и пропаганды. Серрано Суньер оказывал решающее влияние на назначение других министров, лично предлагая ряд кандидатур. Ему каким-то образом удалось уговорить Франко назначить министром финансов Амадо, бывшего единомышленника Кальво Сотело, которого каудильо недолюбливал за критическое отношение к своему брату Николасу. Усилиями Серрано Суньера назначение получил также монархист Сайнс Родригес, подозреваемый Франко в принадлежности к масонам.

На следующий день после формирования в Бургосе нового правительства Франко принял членов дипломатического корпуса, в частности Роберта Ходжсона, тогдашнего британского агента при националистском правительстве. Тот пришел от каудильо в полнейший восторг[848].

12 февраля в монастыре Las Huelgas министры поклялись в верности Франко в следующих выражениях: «Клянусь по имя Господа и Его святых евангелистов исполнять мой долг министра Испании, строго соблюдая верность главе государства, генералиссимусу наших славных войск, конституционным принципам национального режима и судьбе отечества». Ни республика, ни монархия в присяге не упоминались – только сам генералиссимус, вольный определять национальный режим по собственному усмотрению.

На протяжении марта генерал Франко утверждал все подготовленные Серрано Суньером указы, включая касавшиеся отмены свободы собраний и ассоциаций. Министерства юстиции и образования взялись за отмену всего республиканского законодательства о церкви и преподавании. Школы снова были отданы под контроль церковных властей. В каждом классе впредь должно было висеть распятие. Самый важный указ касался «fuero del trabajo», права на труд: он представлял собой сочетание церковной социальной доктрины, сформулированной в энциклике «Rerum Novarum», «26 пунктов» Фаланги и некоторых элементов Carto del Lavoro итальянских фашистов. Прежде всего он был призван положить конец классовой борьбе в Испании, заменявшейся вертикальной ассоциацией работодателей и трудящихся. Указ свидетельствовал о намерении режима взять экономику под полный контроль.

Законодательная машина бесперебойно трудилась несколько месяцев: выпускались указы по всем аспектам жизни – от отмены республиканских праздников и назначения новых до вида денежных знаков и дизайна почтовых марок (обычно с символикой Эль Сида, католических монархов Фердинанда и Изабеллы, нового государства).

5 апреля был упразднен Статут Каталонии, 22 апреля утвержден закон о прессе, по которому все издания начинали обслуживать Франко. Целью закона было покарать «любой текст, прямо или косвенно умаляющий престиж нации или режима, подрывающий работу правительства в новом государстве или сеющий разрушительные для слабых умов идеи. Закон о прессе действовал до 1966 года. 21 мая единственным официальным языком был объявлен кастильский. Публичное использование баскского и каталанского языков отныне запрещалось. 7 июля, с некоторым опозданием, была восстановлена смертная казнь. Тем временем Педро Сайнс Родригес перестраивал начальное образование, внедряя религиозное и патриотическое воспитание. Искоренялось любое чужеземное влияние, даже в спорте. Разрешались только подлинно испанские виды спорта, вроде игры в пелоту[849].

В мае правительство Португалии официально признало правительство Франко, Ватикан назначил папским нунцием в Испании кардинала Гаэтано Киконьяни. Франко аннулировал все республиканские декреты, направленные против иезуитов, и вернул им собственность и привилегии. Глава ордена Влодзимеж Ледуховский поблагодарил каудильо и заявил, что в «момент его смерти 30 тысяч иезуитов всего мира отслужат три мессы за спасение души генералиссимуса»[850], – весьма выгодный для «Общества Иисуса» обменный курс… Однако Франко стремился к тому, чтобы Церковь Испании превратилась в очередное лобби, наряду с карлистами, фалангистами и его собственными генералами[851]. Он настаивал на своем праве утверждать или отвергать назначение епископов – старинной прерогативе монархов.

Кроме того, весной 1938 года Франко занимал вопрос обращения с военнопленными. В результате крушения Северного фронта и наступления в Арагоне их стало на целых 72 тысячи человек больше, и общее количество составило более 160 тысяч человек. Такую цифру докладывал глава Инспекции лагерей содержания военнопленных, перешедшей в непосредственное подчинение ставки Франко[852]. К концу войны военнопленных стало 367 тысяч человек – их держали в обыкновенных тюрьмах, в лагерях, замках, всевозможных монастырях, в кинозалах и на кораблях-тюрьмах. Проблема заключалась в идентификации «неисправимых» – их обычно казнили – и «заблудших», которых можно было методом перевоспитания вернуть на путь служения националистическому делу.

По причине успеха переворота 1936 года в главных областях сельскохозяйственного производства националистская Испания, в отличие от республиканской зоны, никогда не страдала от дефицита продовольствия – даже в 1938 году, во время упадка экономики. Промышленное производство тоже росло, и не только вследствие захвата севера страны[853], но и того, что практически все фабриканты и управленцы остались на своих местах. Похожий процесс имел место на отвоеванных территориях. К тому же националисты проводили очень эффективную торгово-экономическую политику, вроде помощи Кейпо де Льяно андалусийской торговле. Националистические власти держали сельскохозяйственное и промышленное производство в железных тисках, не ослабляя централизованного контроля и над внешней торговлей, хотя он, согласно плану Серрано Суньера, вводился как мера на время войны. Строго контролировалась и монетарная политика: к концу войны песета националистов потеряла только 27,7 процента своей стоимости[854].

Продукты были в изобилии – но только для тех, кто мог за них заплатить. В столицах провинций националистической зоны – Бургосе, Памплоне, Ла-Корунье, Севилье, Бильбао – по улицам прогуливались хорошо одетые люди, отправлявшиеся после прогулки вкушать аперитивы или ужинать. Бары и рестораны были полны, как и церкви, и арены для боя быков[855].

Главные поставщики Франко (в отличие от контрагентов республики) не принуждали националистов платить авансом и не завышали цены. Из-за острой нехватки у националистов твердой валюты Франко удачно заложил богатства испанских недр. Самыми жадными его кредиторами, а также главными поставщиками самой необходимой помощи были немцы. Герман Геринг, ответственный за «Четырехлетний план» нацистов и одновременно командующий люфтваффе, играл в этом ключевую роль – о подноготной германской коммерческой структуры HISMA/ROWAK, превратившейся в испанскую экспортно-импортную монополию, мы уже рассказывали. Однако Геринг, озабоченный размером долга националистов и стремившийся к постоянному контролю за продукцией испанской горнодобывающей промышленности, создал особый филиал HISMA – проект «Монтана». Это была структура для надзора за разработкой и вывозом в Германию железной руды, свинца, пиритов, вольфрама и сурьмы с 73 испанских шахт.

10 января 1938 года фон Шторер, германский посол в Саламанке, созвал совещание для обсуждения деятельности в 1937 году HISMA/ROWAK, отправившей в Германию 2 584 000 тонн полезных ископаемых[856]. Через две недели министр иностранных дел граф Хордана сообщил германским представителям, что проект «Монтана» застопорился, так как существующее (республиканское) законодательство настаивает на поочередном изучении каждой из 73 шахт и не может быть применено к ним всем сразу. По тому же закону доля иностранного капитала в испанских шахтах не могла превышать 20 процентов. Хордана просил немцев потерпеть, пока не будет принят новый закон.

При этом националисты подвергались сильному давлению Великобритании, крупнейшего экспортера железной руды и пиритов из Испании, желавшего защитить свои интересы. До июля 1936 года на долю пяти британских компаний, включая «Рио Тинто», приходилось 65 процентов британского импорта пиритов, незаменимых при производстве вооружений.

Германские требования заставили вскипеть национальную гордость Франко, который, желая выиграть время, потребовал увеличения военных поставок. Возмущенные немцы пригрозили отменой всякой помощи, после чего в июле 1938 года Франко пришлось подписать новый закон о добыче полезных ископаемых. Немцы немедленно усилили свой легион «Кондор», что было очень кстати накануне сражения на Эбро.

С итальянскими союзниками Франко приходилось гораздо проще. Мегаломания побуждала Муссолини к царственным жестам щедрости, приводившим в отчаяние его министра финансов. Он никогда не торопил националистов с платежами и не эксплуатировал богатств испанских недр. Поддержка националистической Испании была губительной для экономики Италии: цена авантюры Муссолини в Испании достигла 8 млрд 500 млн лир (что равно 3 млрд евро).

В 1938 году Франко, посвящая свою энергию перестройке политической и экономической структуры Испании, должен был сосредоточиться на завершении войны. После смертоносного наступления националистов через Арагон к морю их союзники ждали падения Барселоны, однако Франко не торопился срывать созревший плод. Генерал Вигон и другие командиры националистов не могли взять в толк, почему генералиссимус не пользуется прекрасной возможностью, когда его войска стоят почти у самых ворот каталонской столицы. Не понимали этого и его республиканские противники: сам генерал Рохо признавал, что Барселону можно было бы взять тогда «меньшими силами и быстрее», чем когда это наконец произошло в январе 1939 года[857].

Причина робости Франко и впрямь была необычной: с осени 1936 года он пребывал в уверенности, что Франция ведет двойную игру. Он подозревал, что французские офицеры тайно служат в республиканских войсках и что Франция замышляет аннексию Каталонии. В сентябре 1936 года он говорил германскому представителю, что «настоящей правительницей Каталонии является Франция»[858]. Он долго не расставался с иллюзией, что Франция готова аннексировать Каталонию, чтобы «не позволить националистской Испании слишком усилиться», как он заявил в ноябре 1937 года Рихтхофену[859]. Надо оговориться, что в марте 1938 года даже немцы короткое время были озабочены передвижением французских войск на юго-восток Франции и приказом французской средиземноморской эскадре «быть готовой к действиям»[860].

Но Франко продолжал испытывать эти опасения еще долго после того, как его союзники полностью списали со счетов эту угрозу. Даже 17 января 1939 года, во время наступления войск националистов на Барселону, Рихтхофену снова пришлось убеждать Франко, что вмешательства Франции не будет[861]. При этом Чемберлен ясно предупреждал Францию, что в случае резкой реакции нацистов на французское вторжение в Каталонию британцы не придут ей на помощь. В довершение всего Франко докладывали, что французский Генеральный штаб выступает против вмешательства в Испанию, частично из-за того, что мало кто симпатизировал республике, а главное, из-за страха перед конфликтом, который привел бы к войне на два фронта.

Что касается Муссолини, то он снова колебался между энтузиазмом и пессимизмом: война в Испании начинала ему надоедать. Он уже поглядывал через Адриатическое море, на Албанию, и был возмущен неблагодарностью Франко. К тому же Чиано разгневала позиция националистов. «Я говорил с Николасом Франко о нашей помощи в 1939 году, – записал он в дневнике в конце марта. – Они хотят поставок на миллиард лир, обещая только натуральную оплату, и та весьма проблематична. Мы должны сдерживаться. Мы проливаем за Испанию нашу кровь – чего им еще?»[862]

Отношениям между контингентами разных стран явно не помогали ошибки, пусть и ненамеренные: итальянским бомбардировщикам случалось путать цели, «Мессершмиттам» легиона «Кондор» – атаковать «Фиаты» националистов, приняв их за «Чато». Итальянские войска заслужили дурную репутацию в тылу: даже офицеры нередко вступали в драки с испанцами после взаимных оскорблений. Все больше легионеров перебегали к неприятелю, а их командиры зарабатывали на черном рынке. «Согласно получаемым нами донесениям, – записал Чиано, – итальянские войска производят плохое впечатление, толпясь в тыловых кабаре и борделях, пока испанцы бьются не на жизнь, а на смерть… Солдаты фашизма не должны никогда, ни по каким причинам подавать пример безразличия к борьбе»[863].

Германский военный министр требовал, чтобы генерал Фолькманн подтолкнул Франко к наступлению на Барселону, но Франко упорно не поддавался. Некоторые считают, что он хотел продлить войну, чтобы иметь время на подавление всякой оппозиции на занятых территориях. По мнению Дионисио Ридруэхо, для него короткая война «неизбежно означала переговоры и уступки для ее завершения. Длительная война означала полную победу. Франко выбрал более жестокий вариант, который, с его точки зрения, был также более эффективным»[864].

Вместо того чтобы развернуть Маневренную армию и стремительно атаковать каталонскую столицу, Франко решил расширить ведущий к морю коридор и направил свои войска на юго-запад, к Валенсии. При такой стратегии терялась вся инерция, набранная в Арагонской кампании, а отступавшие вглубь Каталонии республиканские войска получали возможность для реорганизации и перевооружения – тем более что через вновь открытую границу с Францией стало поступать все необходимое. Кроме того, обильные дожди в марте-апреле значительно снижали эффективность действий франкистской авиации. Но главное заключалось в том, что теперь войскам Франко приходилось иметь дело со свежими республиканскими силами, занимавшими хорошие оборонительные позиции.

25 апреля, через неделю после выхода карлистов к Средиземному морю, началось наступление на Валенсию. Его вел корпус Варелы из Кастилии, Галисийский корпус Аранды и соединение Гарсиа Валиньо. Для начала они заняли Альягу и начали использовать выступ для дальнейшего продвижения в горы Эль-Побо и Ла-Гарроча. На то, чтобы закрепить этот успех, ушло всего четыре дня, но затем ненастье вынудило франкистов приостановить боевые действия.

4 мая наступление возобновилось. Кастильский корпус атаковал по двум направлениям: с севера на юг в направлении Алкеала-де-ла-Селва и от Теруэля на Корбальян. Галисийский корпус наступал на юг по прибрежной дороге, в направлении Беникассима и Кастельон-де-ла-Плана. Корпус Гарсиа Валиньо наступал от Мерельи на Москеруэлу. План состоял в том, чтобы протянуть линию от Теруэля к Виверу, Сегорбе и Сагунто, но наступление националистов было трудным ввиду ширины фронта и сильной линии обороны республиканцев – линии XYZ, – закрепившейся слева в Сьерра-де-Хаваламбре и протянувшейся через Сьерра-де-Торо к прибрежным высотам Альменара. Националисты беспрестанно атаковали, но ни тысяча полевых оружий, ни воздушные налеты не помогали прорвать фронт. Хорошо подготовленный оборонительный рубеж обеспечивал республиканцам уверенность в своих флангах.

Тяжелый опыт бомбардировок и артобстрелов в конце концов научил республиканцев необходимости строить прочные траншеи и бункеры. Они также научились вести огонь таким образом, чтобы не образовывалось мертвых зон, через которые можно было бы проникнуть на их позиции. Теперь их батареи готовили огневые планы для обстрела предположительных участков неприятельского наступления. Националисты, медленно наступая вдоль побережья, 13 июня заняли Кастельон, на следующий день – Вильярреаль. Но сопротивление республиканцев в Сьерра-де-Эспадан не позволило националистам достичь их цели – выхода на рубеж Сегорбе – Сагунто.

Командование националистов было глубоко озабочено силой встреченного сопротивления и своими потерями, особенно после блестящей победы в Арагонской кампании[865]. Кинделан пытался убедить Франко, что дальше наступать в этом секторе будет слишком трудно, и умолял прекратить операцию из-за тяжелых потерь, однако генералиссимус приказал продолжить атаки. У националистов не было аэродромов на нужном расстоянии, а легион «Кондор» прервал участие в боях до вступления в силу нового закона об испанских недрах. Зато Франко получил свежие подкрепления из Италии – 6 тысяч солдат и новые самолеты: 25 «Савойя-Маркетти-81», 12 «Савойя-Маркетти-79» и 7 Br-20[866].

В начале июля Франко приказал усилить фронт при помощи солдат Итальянского экспедиционного корпуса генерала Берти и сформировал новый корпус «Турия» из четырех дивизий под командованием Солчаги. Генералиссимус потребовал взять Валенсию к 25 июля, празднику в честь апостола Иакова – святого покровителя Испании. Против пяти корпусов националистов, насчитывавших 14 дивизий (примерно 125 тысяч человек), у республиканцев было шесть корпусов[867], но по численности стороны были примерно равны, так как соединения Народной армии обычно были недоукомплектованы.

13 июля началась четвертая, финальная фаза сражения. Националисты атаковали в южном направлении по дороге Теруэль – Сагунто силами двух корпусов – «Турия» и Кастильского. Одновременно Галисийский корпус и соединение Гарсиа Валиньо пытались наступать вдоль побережья. Такое сосредоточение сил помешало «абсурдному маневру» националистов[868]. Десять дней они тщетно пытались прорвать оборонительные линии республиканцев под палящим солнцем Леванта, посылая под огонь волну за волной пехоты и не жалея бомб.

К удивлению националистов, у новых республиканских дивизий нашлись силы, чтобы наносить атакующим серьезные потери и не нести их в тех же масштабах самим, в отличие от того, к чему привыкли войска Модесто. В результате эта сугубо оборонительная операция стала для республики гораздо более крупной победой, чем Гвадалахарская. У националистов потери составили 20 тысяч человек, а у республиканцев – только 5 тысяч, и лозунг «сопротивляться – значит побеждать» обрел наконец смысл.

Трагедия, однако, заключалась в том, что даже на этой поздней стадии войны республиканское руководство не усвоило главного урока и по-прежнему ставило на первое место политические и пропагандистские соображения, пренебрегая военной эффективностью. Сражение на Эбро, начавшееся вскоре после этого, превзошло даже битву за Брунете попытками добиться яркого успеха, кончившимися катастрофой. А она уже напрямую вела к окончательному разгрому республиканской армии.

Упорные сражения севернее Валенсии были не единственными боями того лета. После многомесячного бездействия генерал Кейпо де Льяно положил конец относительному спокойствию на западе Испании. 20 июля он перешел в наступление из Мадригалехо с целью отсечь республиканский выступ, тянувшийся к португальской границе по обеим берегам реки Гвадианы. Пять дивизий Кейпо и кавалерийская бригада прорвались сквозь слабые республиканские заслоны, опрокинув плохо вооруженные и необученные войска. 23 июля была взята Кастуэра, назавтра Дон-Бенито и Вильянуэва-де-ла-Сирена. Это привело к ликвидации выступа республиканского фронта в Эстремадуре. Но 25 июля операция Кейпо де Льяно была прервана из-за начала большого наступления республиканской армии в Каталонии, на Эбро. Франко был нужен теперь каждый батальон.

Всего за неделю до того, 18 июля, во вторую годовщину переворота, правительство в Бургосе решило «произвести в звание капитан-генерала армии и флота главу государства и главнокомандующего вооруженными силами, национального предводителя традиционной испанской Фаланги y de las JONS, высокочтимейшего дона Франсиско Франко Баамонде». Для военных это повышение имело большое значение. Капитан-генералами бывали только испанские монархи. Франко уверенно шагал если не к трону, то к статусу всемогущего регента.

Это был день торжественных маршей по улицам Бургоса, увешанных флагами и огромными портретами генералиссимуса. Все это убранство представляло собой «смесь фашистских и средневековых элементов»[869]. В старинном капитан-генеральстве Бургоса новый капитан-генерал произнес речь, в которой вспомнил революцию 1934 года, воздал должное «отсутствующему», Хосе Антонио Примо де Ривере, заклеймил заговор атеистической России против католической Испании, перечислил преступления красных и пообещал окончательную победу своего военного крестового похода[870]. «Это обязывает каждого испанца быть верным памяти. Суровый урок не должен быть забыт, и благо христианского прощения, не имеющего границ для заблудших и кающихся, добросовестно присоединяющихся к нам, все же должно быть ограничено осторожностью во избежание проникновения упорных врагов отчизны, для здравия которой, как для здоровья тела, нужен карантин, спасающий от засланцев из чумного лагеря… В память о них (павших националистах) и во имя святой Испании я закладываю ныне это семя в пропаханную нашей доблестной армией глубокую борозду. И да провозгласят все испанцы: «Arriba Espa?a! Viva Espa?a!»[871]