Глава 19. Битвы на Хараме и за Гвадалахару

После завершившихся патовой ситуацией кровопролитных столкновений на шоссе в Ла-Корунью Франко начал готовить новое наступление на Мадрид. Он не расставался с мыслью взять Мадрид еще до прихода весны, но не был последователен в своей разумной стратегии «клещей» к востоку от города.

Во второй половине января 1937 года фронт южнее Мадрида проходил вдоль дороги на Аранхуэс. Новое наступление было запланировано в центре этого сектора, на северо-восток, через реку Харама, чтобы перерезать дорогу на Валенсию. Это должно было сопровождаться атакой «Corpo di Truppe Volontarie», итальянского корпуса Роатты, в направлении Гвадалахары с северного участка зоны националистов. Клещи планировалось сомкнуть вокруг города Алькала-де-Энарес, полностью отрезав Мадрид. Но два этих наступления не могли начаться одновременно из-за плохой погоды в январе, замедлившей развертывание итальянских войск после малагской кампании. Было мало шансов на то, что они выйдут на позиции к началу февраля, тем не менее Франко решил начать наступление на Хараме, не дожидаясь итальянских союзников. Погода действительно была проблемой. «Дождь, дождь, дождь, – записал Рихтхофен в дневнике в конце января. – Летные поля совершенно раскисли. Лед и мгла»[507].

Франко не сразу понял, насколько изменилась военная ситуация за последние месяцы: теперь даже его лучшие войска не могли обратить республиканцев в бегство, как происходило еще осенью. Стремительное маневрирование сменилось фронтальными ударами, отчего сходили на нет преимущества его войск с их тактическим мастерством. Даже усиленной артиллерийской и воздушной поддержки было недостаточно для обеспечения победы, особенно после того, как русские «Моска» посрамили «Хейнкели-51». Ускорялась переброска легиону «Кондор» «Мессершмиттов-109», но первые борта прибыли только в начале марта. В любом случае республиканские силы были теперь лучше подготовлены к обстрелам вражеской артиллерии и к бомбежкам.

Главнокомандующим считался генерал Мола, но на фронте командовал генерал Оргас, полевым же командиром снова был Варела. У него было пять бригад, по шесть батальонов в каждой, и еще одиннадцать батальонов в резерве – в общей сложности 25 тысяч человек. Их поддерживали два немецких батальона тяжелых пулеметов, танки фон Тома, шесть батарей 155-миллиметровой артиллерии и 88-миллиметровой пушки легиона «Кондор», впервые проходившие испытание боем.

Бригадой на правом фланге, у Сьемпосуэлоса под Аранхуэсом, командовал полковник Гарсиа Эскамес. Полковник Рада находился на левом, или северном, фланге, ограниченном рекой Мансанарес, текущей на восток и впадающей в Хараму. В центре, на оси наступления на Арганду, находились бригады Асенсио, Баррона и Сайнса де Буруаги. Войска состояли главным образом из марокканских «регуларес» и легионеров. Рада командовал также полком карлистов и десятью конными эскадронами Баррона.

Генштаб республиканцев тоже планировал наступление в этом секторе, но оно задерживалось из-за соперничества генерала Миахи, находившегося в Мадриде, и командующего Центральной армией генерала Посаса. Тем не менее у республики было там 50 батальонов, что численно уравнивало ее силы с пехотой противника.

5 февраля, когда дождь наконец перестал, Мола приказал начать наступление уже следующим утром. Слева силы Рады атаковали Ла-Мараньосу, гору высотой почти 700 метров, яростно обороняемую двумя республиканскими батальонами. В пяти километрах южнее бригада Сайнса де Буруаги взяла деревушку Госкес-де-Абахо всего в километре от Харамы. Бригада Асенсио рвалась на восток от Вальдеморо, захватив Сан-Мартин-де-ла-Вегу. Силы Гарсиа Эскамеса овладели Сьемпосуэлосом после тяжелых боев, в которых оборонявшаяся 18-я бригада потеряла 1300 человек. К утру 8 февраля националисты уже контролировали большую часть правого берега Харамы. На следующий день люди Рады заняли высоту в месте слияния Мансанареса и Харамы напротив Васиамадрида. Оправдывалась стратегия Варелы, приказавшего бригадам Рады и Гарсиа Эскамеса удерживать его фланги, однако оставшиеся в центре три колонны оказались недостаточно сильными, чтобы обеспечить прорыв.

Республиканцы не знали, где начнется следующая атака, поэтому решили укрепить дорогу на Мадрид и правый берег Мансанареса. Наступление националистов удавалось сдерживать еще два дня, тем более что из-за проливных дождей Хараму нельзя было перейти вброд. На рассвете 11 февраля марокканцы из бригады Баррона зарезали своими широкими треугольными кинжалами французских часовых из батальона Андре Марти (IV Интербригада), охранявших железнодорожный мост Пиндоке между Васиамадридом и Сан-Мартин-де-ла-Вегой[508]. Мост был заминирован и взорван сразу после захвата, но стальная конструкция, аналогичная балочному мосту Бейли, всего лишь подскочила на пару футов и легла обратно.

Бригада Баррона, а за ней войска Сайнса де Буруаги быстро перешли на другой берег, после чего их на некоторое время задержал огонь батальона имени Гарибальди XII Интербригады. Позднее дважды контратаковали 25 танков Т-26, но каждый раз эти контратаки отбивали батареи орудий 155 мм, и танки отходили к Ла-Мараньосе. Ниже по течению «регуларес» захватили мост в Сан-Мартин-де-ла-Веге, пойдя в такую же атаку следующим утром, хотя Варела приказывал дождаться закрепления на другом плацдарме. Затем бригада двинулась на юго-восток, к возвышенности у Пингаррона, тоже, как другие ключевые участки в этой зоне, не подготовленной к обороне.

Генерал Посас, командир республиканской Центральной армии, уже бросился в Арганду, организовывать контратаку. Делу не помогали его препирательства с Миахой, чей начальник штаба, полковник Касадо, назвал их разногласия «по сути, ребяческими». Миаха отказывался отправлять в бой пять имевшихся у него бригад, пока ему не передадут командование фронтом. Он добился своего, но к тому времени националисты уже переправились через реку, и их не смогли остановить атаки с воздуха на два железнодорожных разъезда, в которых эскадрильи истребителей «Чато» понесли тяжелые потери от огня 88-миллиметровых зенитных пушек легиона «Кондор».

Вечером и ночью 11 февраля подошла только что сформированная XV Интербригада генерала «Гала» (Яноша Галича). Начальником штаба у него был майор Джордж Нейтан, которого многие считают одним из самых знающих офицеров Интернациональных бригад. Слева находился британский батальон Тома Уинтрингэма, в центре – франко-бельгийский батальон «6 февраля», справа – батальон «Димитров». Бригада продвигалась по мокрым оливковым рощам под массированным неприятельским огнем, не дававшим передышки[509]. Гал приказывал им атаковать войска Сайнса де Буруаги на дороге Сан-Мартин – Мората. Срочно тренируемый в Альбасете американский батальон готовили в качестве подкрепления.

На следующий день войска Асенсио захватили господствующую высоту в Пингарроне; к северу XI Интернациональная и 17-я бригады удерживали Пахарес. Британский батальон оказался на острие атаки южнее дороги. Он потерял больше половины своей численности, сначала захватывая, а потом обороняя «холм самоубийц», пока у пулеметов «Максим» не кончились патроны[510]. Французский батальон «6 февраля» на правом фланге был отброшен. Британцев не предупредили о происходящем, и их пулеметная рота попала в плен к «регуларес», зашедшим с незащищенного тыла. По их собственным утверждениям, их обманул отряд националистов, запевший в качестве уловки «Интернационал»[511].

«Холм самоубийц» больше нельзя было удержать, и всей бригаде пришлось отойти. Тем не менее удалось предотвратить прорыв в центре, так как националисты считали, что республиканцы гораздо многочисленнее. Убедиться в слабости XV бригады на южном фланге им тоже не удалось.

Британский батальон потерял 225 человек из 600. Сам Уинтрингэм был тяжело ранен, писатель-коммунист Кристофер Кодуэлл чуть не погиб. В это время на правом фланге батальон из балканских беженцев «Димитров» и переформированный батальон «Тельман» из XI Интербригады сдерживали не менее сильное наступление. «Регуларес» несли тяжелые потери, пока у обороняющихся не заело старые пулеметы «Кольт».

На пологих холмах и в оливковых рощах восточнее Харамы, между Пахаресом и Пингарроном, весь день 13 февраля атаки следовали одна за другой. Варела отчаянно добивался прорыва. Батальон «Эдгар Андре» из XI Интербригады был отброшен огнем пулеметного батальона легиона «Кондор» и обстрелом из 155-миллиметровых орудий из Ла-Мараньосы. Артиллерия поразила снарядами штаб бригады и нарушила ее полевые телефонные линии, по которым происходила связь с тылом. Колонна Баррона устремилась в образовавшийся в Пахаресе разрыв и обошла XV Интербригаду справа. Поскольку другие части националистов увязли в боях, войска Баррона в одиночку устремились по валенсийской дороге к Арганде.

В ту ночь фронт был близок к развалу: восстанавливая его, XI Интербригада и подразделения на ее флангах отступили. Варелу беспокоила уязвимость бригады Баррона, поэтому он приказал ему остановиться и дождаться подхода других колонн, которые поддержали бы его с флангов. Дальше Баррона никто из наступавших не прорвался, так как на следующий день контратаковали 50 танков Т-26 Павлова. Правильнее было бы назвать это беспорядочным наступлением тяжелой механизированной кавалерии. Само по себе оно не принесло успеха, но все же дало республиканцам время для подтягивания резервов и укрепления центра сектора.

Рихтхофен записал то, что услышал от офицеров-националистов. «Сопротивление красных перед Мадридом – упорные бои. Взяты в плен французы, бельгийцы и англичане. Все, кроме англичан, расстреляны. Танки укрыты в оливковых рощах. Вокруг лежит много убитых. Арабы поработали ручными гранатами»[512]. Неясно, почему пощадили пленных британцев – возможно, Франко по совету немцев счел, что безопаснее будет не гневить организаторов Комитета по невмешательству.

Молу крайне заботил тот факт, что наступление захлебнулось, и он усиленно искал причины этой неудачи. Он тоже маниакально стремился взять Мадрид, поэтому уговорил Франко отдать ему шесть последних батальонов резерва, но они не могли восполнить понесенных потерь. В итоге обе стороны временно были вынуждены остановиться: войска на передовой сильно поредели вследствие приступов безнадежной отваги. С обеих сторон играл роль фактор истощения солдат, так как интенсивность боев часто не позволяла подвозить продовольствие. Республиканский Генштаб реагировал так медленно, что свежие войска не могли контратаковать, пользуясь истощением противника. Единственным подкреплением оказалась пока что XIV Интербригада, укрепившая центр сектора между Аргандой и Моратой.

15 февраля Франко отдал Оргасу приказ продолжить продвижение вперед, невзирая на потери. Это решение было продиктовано упрямством и не было оправданно, так как итальянские силы еще только осуществляли перегруппировку для отправки на Гвадалахарский фронт, и всякое дальнейшее наступление следовало координировать с ними. Националистам приходилось нести наибольшие потери ради незначительного продвижения.

В тот же день на республиканской стороне командование Харамского фронта перешло к Миахе. Вместе с полковником Рохо он переформировал республиканские силы в четыре дивизии, и 17 февраля они перешли в наступление. 11-я дивизия Листера ударила в лоб по Пингаррону и понесла чудовищные потери: 70-я бригада из 14-й дивизии Меры потеряла 1100 человек, больше половины своего состава. В тот же день дивизия Модесто перешла с северного берега Мансанареса на южный и атаковала Ла-Мараньосу, которую защищали карлисты Рады. Коммунистический батальон «Серые волки Пассионарии» пошел в бессмысленную атаку на широкой полосе открытой местности и был вдребезги разбит. Английский доброволец Питер Кемп, служивший у карлистов младшим офицером, писал, как капеллан громко у него над ухом призывал «крошить коммунистический сброд», мешая целиться[513].

Контратака республиканцев достигла успеха только в одном месте, оттеснив бригаду Баррона назад к дороге Чинчон – Мадрид. Ключевую роль в этом сыграла советская танковая бригада, когда Т-26 выдвинулись с замаскированных позиций под оливами. В Москву полетело донесение о подвиге младшего офицера Билибина, эвакуировавшего подбитый танк под массированным артиллерийским и пулеметным огнем. Позже, 19 февраля, «танк младшего офицера Новикова получил три прямых попадания. Заряжающий был убит, механик-водитель смертельно ранен. Сам Новиков, несмотря на тяжелое ранение, больше суток не подпускал к горящему танку неприятеля. Позднее он был спасен своими товарищами». Этот рассказ о выживании в горящем танке на протяжении дня и ночи не вызывает доверия, но советские донесения о героизме на поле брани, порой даже подлинном, не могли не быть преувеличенными, подобно сталинским заявлениям о трудовых победах[514].

Командир танка коммунист Красильников свидетельствует о безумном воздействии стахановской психологии на военное дело. «В боях у Харамы командир батальона товарищ Глазьев рассудил, что лучшие экипажи – те, что расходуют больше снарядов. При этом стрельба велась в трех километрах от противника»[515].

Следующие десять дней почти ничего не происходило, пока генерал Гал не бросил свою только что сформированную дивизию в бессмысленную атаку на Пингаррон. Согласно его приказу, населенный пункт должен был быть «взят любой ценой», и атака продолжалась, несмотря на отсутствие обещанной воздушной и танковой поддержки. В бинокли можно было наблюдать разбросанные неподвижные тела и раненых, отползающих назад, подальше от зоны неминуемой смерти. В очередной раз интербригадовцы и испанские войска расплачивались жизнями за неумелость своих командиров и штабов.

Утром 21 февраля скандинавская рота батальона «Тельман» воспользовалась передышкой чтобы вырыть окопы и срезать ветки для маскировки. Дождь наконец-то перестал. Конни Андерссон, швед, выживший в бою, описывает эту сцену: «Утреннее солнце озаряет землисто-серые лица и быстро высушивает сырые одеяла. Некоторые ползут за кофе к огромному зеленому бидону, оставшемуся прямо у передовой. Бойцам раздали финики и сухари. Мы немного подремали на солнышке, болтая о разной ерунде, сворачиваем высохшие одеяла, чистим винтовки, готовим боеприпасы. Немец, дразнивший снайпера поднятой каской, отправлен на тот свет профессиональным выстрелом. Санитары молча тащат его по дороге и кладут в общую могилу». Во вторую роту батальона в тот день поступили австрийцы – «весельчаки в тулупах. Они всюду привлекали внимание – по крайней мере, их тулупы». Все им завидовали, думая о том, как приходится мерзнуть в карауле под утро[516].

Из-за тотального политического контроля со стороны властолюбивых комиссаров в военные решения то и дело вмешивалась пропаганда. Встречались чрезвычайно опытные офицеры, вроде французского полковника Пютца или английского майора Нейтена (не получившего повышения из-за отказа вступить в партию), но большинство старших офицеров пробивались наверх демагогией и насаждением суровой дисциплины. Часто их решения приводили к бессмысленным потерям – показная отвага, приказы «стоять до конца» и «ни шагу назад», когда уже не оставалось патронов, хорошо выглядели в пропагандистских реляциях, но страдали от них не штабные, а бойцы.

Один из самых трагических эпизодов произошел в батальоне «Линкольн», прибывшем в середине февраля в американском обмундировании Первой мировой. Командовать им назначили англичанина-самозванца, утверждавшего, что он служил офицером в 11-м гусарском полку. Он беспрерывно бросал подчиненных в атаки, положив 120 человек из 500, после чего американцы взбунтовались, чуть не линчевали своего командира и отказывались возвращаться на передовую, пока сами не изберут ему замену.

Вскоре после этих завершающих атак в конце февраля фронт стабилизировался ввиду полного изнеможения обеих сторон. Валенсийская дорога так и не была перерезана, лучшие войска националистов понесли тяжелые потери. (Похоже, потери сторон были примерно равными, но оценки сильно разнятся – от 6 до 20 тысяч человек.)

В сражении на Хараме у националистов наладилась координация между наземными и воздушными силами, чего нельзя сказать о республиканцах. Как докладывал в Москву комиссар советских эскадрилий, «военно-воздушные силы весь день работают с огромным напряжением, вкладывая в бой все силы. Они наносят поражение противнику в воздухе (слишком оптимистичное утверждение), пока на земле танки взламывают линию фронта. Пехоте остается только закрепить результаты воздушных и бронетанковых операций. Но слабым стрелковым подразделениям не удается и этого. Наши люди, узнав об этом, считают, что их усилия пропадают даром. Например, после воздушных боев над Харамой наши летчики-истребители говорили: «Мы не против пяти-шести лишних вылетов за день, лишь бы пехота наступала и закрепляла результаты нашего труда». После успешного дня боев наших истребителей над сектором Харамы летчики спрашивали, чего добились стрелки, и, узнав, что пехота немного отошла, сильно огорчались. Летчик Соколов расстроился до слез»[517].

Националисты использовали «Юнкерсы-52» легиона «Кондор» для отражения атаки танков Т-26 на мосту Пиндоке и наступления Модесто на Ла-Мараньосу. Республиканским ВВС удавалось обеспечивать воздушное прикрытие в первые дни боев, но после 13 февраля их превосходство свели на нет «Фиаты CR-32» националистов, навязавшие «Чато» крупный воздушный бой над Аргандой. Через пять дней на фронт перебросили авиагруппу «Фиатов» «Синий патруль», ведомую асом националистов Морато. Вместе с «Фиатами» Легионерских ВВС они нанесли тяжелое поражение республиканской авиагруппе в составе эскадрильи «Чато» со звеном американских добровольцев, а также советских эскадрилий «Чато» и «Моска». Кажется, советским летчикам было приказано проявлять особую осторожность после этой неудачи, когда было сбито целых восемь «Чато», потери же противника ограничились всего одним «Фиатом»[518].

Второе затишье вылилось в монотонное существование в сырых оливковых рощах. Жить приходилось в затопленных окопах, есть холодную похлебку, нести эпизодические потери от шальных пуль и искать в швах одежды вшей. Комиссары старались поддерживать боевой дух организацией политических «дискуссий» и раздачей брошюр и партийных газет. Благодаря передышке в боях на фронт к интербригадовцам стали приезжать знаменитости: Стивен Спендер, Анри Картье-Брессон, ученый профессор Дж. Б.С. Холдейн и киноактер Эррол Флинн[519].

События последних месяцев, особенно падение Малаги, вызвали противоречия в правительстве по поводу дальнейшего ведения войны. Коммунисты повели решительную атаку на генерала Асенсио Торрадо, заместителя военного министра, которого Ларго Кабальеро сумел защитить от критики в октябре. (Раньше коммунисты хвалили Асенсио Торрадо, называя его «героем демократической республики», но он отверг их похвалы и принял против них меры, в частности настаивал на расследовании нарушений в бухгалтерии их 5-го полка и пытался остановить их проникновение в штурмовую гвардию.) После успеха на Хараме они не могли обвинить его в некомпетентности, поэтому стали обвинять в том, что он не отправил боеприпасов в Малагу, отчего город пал.

Альварес дель Вайо открыто поддержал министров-коммунистов, что положило конец его дружбе с премьер-министром. Министры-анархисты ничем не помогли генералу, потому что считали, что он постоянно вредит их войскам. Республиканцы и правые социалисты тоже его недолюбливали – в основном из-за резкого неприятия Ларго критики в адрес его излюбленного подчиненного. 21 февраля генерала отправили в отставку: его место занял Карлос-де-Бараибар, близкий коллега Ларго Кабальеро. Коммунисты были разочарованы – они хотели назначения кого-нибудь из своих.

Андре Марти отправил в Москву пространный доклад с объяснением причин упорного сопротивления Кабальеро коммунистам. «Кабальеро не хочет поражения, но боится победы, потому что она невозможна без активного участия коммунистов. Победа означает еще большее усиление позиций компартии. Окончательная военная победа над врагом означает для Кабальеро и для всего мира политическую гегемонию коммунистической партии в Испании. Это естественно и неоспоримо… Республиканская Испания, поднявшаяся из руин фашизма и возглавляемая коммунистами, свободная Испания нового республиканского типа, организованная при помощи знающих людей, была бы великой военной и экономической державой, проводящей политику солидарности и тесных связей с Советским Союзом»[520]. Хотя это откровенное провозглашение коммунистических амбиций в республиканской Испании не соответствовало планам Сталина, Коминтерн как будто нисколько не отвергал эту идею.

Политическая борьба в Валенсии из-за Асенсио Торрадо последовала непосредственно за борьбой между Миахой и Посасом. Расширив сферу своей ответственности на Харамский и Гвадалахарский фронты, Миаха становился командующим крупнейшими сражениями первого года гражданской войны, включая единственную хорошо известную победу республиканцев – гвадалахарскую.

Решение Франко продолжить вторую часть операции по окружению было таким же неоправданным, как и переход в наступление отдельно на Хараме[521]. Войскам Варелы предстояло возобновить движение на Алькала-де-Энарес, но силы националистов на Хараме были пока что ни на что не способны[522]. Возможно, Франко продолжил операцию из-за неуместного оптимизма итальянцев после легкой победы в Малаге. Итальянцам пришлось наступать почти самостоятельно.

У генерала Роатты теперь было примерно 35 тысяч человек в дивизии генерала Коппи «Llamas Negras», в дивизии генерала Нуволини «Flechas Negras», в дивизии генерала Росси «Dio lo vuole» и в дивизии генерала Бергонцоли «Littorio». В последней воевали кадровые офицеры и солдаты срочной службы, в остальных – фашистская милиция. Эту моторизованную пехоту поддерживали четыре роты миниатюрных танков «Фиат Ансальдо», 1500 грузовиков, 160 полевых орудий и четыре эскадрильи истребителей «Фиат CR-32», почти беспомощных в условиях низкой видимости и залитых водой летных полей. Обуревавшая Муссолини жажда военных побед довлела над офицерами, командовавшими этими «добровольцами поневоле», превращенными теперь в отдельный самостоятельный корпус.

Республиканский Генштаб сознавал, похоже, возрастающую опасность для гвадалахарского участка дороги Мадрид – Сарагоса, однако в поддержку распыленной и неопытной 12-й дивизии полковника Лакаля была придана всего одна рота танков Т-26.

На рассвете 8 марта моторизованная дивизия Коппи «Черные факелы», возглавляемая бронемашинами и танками «Фиат Ансальдо», с ходу прорвала республиканские порядки. На их правом фланге 2-я бригада дивизии «Сориа» недавно повышенного в звании защитника Алькасара генерала Москардо тоже взломала республиканский фронт, но, располагая только пехотинцами, была вынуждена вскоре отступить.

В тот день туман и морось местами сокращали видимость до 100 метров. Плохая погода продолжилась и 9 марта, когда итальянцы замедлили свое наступление, зато расширили проделанную в республиканских порядках брешь. На ночь они остановились, потому что замерзли и устали (часть их милиции по-прежнему была в летной форме одежды). Прерывание инерции наступления противоречило тактике блицкрига, опасность усугублялась также отсутствием скоординированной атаки на Харамском фронте. Роатта отправил срочный запрос Франко, но ничего не было сделано[523].

Английские и французские военные теоретики (за заметным исключением Лиддела Гарта и Шарля де Голля) приводили потом наступление при Гвадалахаре как доказательство непригодности стратегии танкового прорыва. Что касается немцев, то они знали, что прорыв осуществлялся с нарушениями, а главное, итальянцы не имели достаточной подготовки для такого маневра.

Миаха и Рохо отреагировали на угрозу оперативнее, чем раньше на Хараме: они срочно выслали подкрепление и оптимизировали структуру командования. Полковнику Хурадо было приказано сформировать базирующийся в Гвадалахаре VI корпус: он получил в свое распоряжение дивизию Листера, оседлавшую дорогу Мадрид – Сарагоса в Тарихе, 14-ю дивизию Меры справа, напротив Бриуэги, и 12-ю дивизию Лакаля слева. Полковник Лакаль возмущался, что командование не поручили ему, но его профессионализм мало у кого вызывал доверие. Советский советник Родимцев, побывавший на фронте перед самым началом наступления, пришел в ужас от увиденного. После трех дней боев Лакаль сказался больным, и вместо него командовать дивизией было поручено итальянскому коммунисту Нино Нанетти. В штабе было много иностранных коммунистов, штаб Хурадо находился под усиленным контролем советских советников, включая Мерецкова, Малиновского, Родимцева и Воронова.

Родимцев – за храбрость в этом сражении ему было присвоено звание Героя Советского Союза, а позже, под Сталинградом, он прославился как командир 13-й стрелковой дивизии – состоял при 2-й бригаде, которой командовал майор Гонсалес Пандо. Только что в 11-й дивизии Листера побывала Пассионария (Долорес Ибаррури Гомес): в мужской форме, в низко надвинутой фуражке, она беседовала в окопах с солдатами, в том числе с двумя пулеметчицами, которым, на взгляд Родимцева, было не больше 16–17 лет[524].

10 марта «Черные факелы» и «Черные стрелы» почти беспрепятственно достигли Бриуэги и заняли старый город, окруженный стеной. Днем патруль Итальянского батальона имени Гарибальди XII Интербригады, двигаясь по дороге из Торихи, столкнулся с отрядом соотечественников, воевавших на стороне националистов. После разговора патруль доложил, что соприкасался с подразделением дивизии «Littorio», наступавшей по главной дороге. После этого фашистская колонна, возглавляемая танками «Фиат Ансальдо», двинулась из Бриуэги, предполагая, что путь на Ториху открыт. Вспыхнула стычка между итальянцами, сосредоточившаяся позднее вокруг загородного дома Ibarra Palace. Итальянские коммунисты не упустили возможность заняться пропагандой при помощи громкоговорителей: группа во главе с Нино Нанетти убеждала фашистскую милицию перейти на сторону собратьев по классу. Самолет республиканцев сбросил листовки с обещанием безопасности и 50 песет любому дезертиру; тому, кто перейдет на другую сторону с оружием, сулили 100 песет[525].

На следующий день «Черные стрелы» потеснили войска Листера на главной дороге, но их наступление остановил у самой Торихи при помощи танков батальон имени Тельмана. 12 марта республиканцы контратаковали. Им помогало наличие бетонной взлетно-посадочной полосы в Альбасете, где командовал генерал «Дуглас». Против итальянцев действовало около 100 самолетов «Чато» и «Моска», а также две эскадрильи бомбардировщиков «Катюшка»; в центре их теснили контратаками при поддержке павловских Т-26 и нескольких более быстрых БТ-5. «Фиаты» итальянских ВВС не смогли подняться в воздух, так как их грунтовые летные полосы залило водой. Итальянцам пришлось отойти по сарагосской дороге и опять укрыться в Бриуэге. Генерал Роатта приступил к перемещению своих моторизованных дивизий, но в ходе этого сложного маневра много техники увязло в грязи, превратившись в легкие мишени для истребителей.

На рассвете 11-я дивизия Листера начала наступать по «французскому шоссе», выпустив вперед 2-ю бригаду. Из-за холода и снежно-грязевой каши двигаться можно было только по дороге, что привело к заторам и неразберихе. Родимцев стал свидетелем ссоры из-за права проезда между командиром батареи и офицером снабжения.

– Артиллерия – это все! – кричал артиллерист. – От нее зависит успех боя и всей операции!

– Может, постреляешь итальянскими спагетти? – не сдавался снабженец. – Кто подвезет тебе снаряды, если не мы?

Разозленный артиллерист приказал своим подчиненным столкнуть фургон с дороги, тогда снабженец вытащил пистолет[526].

XI Интербригада и бригада Кампесино отбили Трихуэке и двинулись по бриуэгской дороге, рассеивая попадавшихся на пути итальянцев. Жители Трихуэке сильно пострадали от ударов артиллерии и авиации. Мужчины разбирали развалины в поисках выживших. Среди убитых оказалась 18-летняя героиня Антония Портеро, командовавшая, согласно одному советскому донесению, ротой. Она одной из первых ворвалась в Трихуэке, но погибла от итальянской бомбы и осталась под развалинами дома[527]. Карл Ангер, свидетель этой сцены, наблюдал также прибытие Михаила Кольцова, ведущего советского журналиста с особыми полномочиями: «Приезжает машина. Из нее вылезает Кольцов. Он приветствует нас молча, как в доме, где только что умер человек»[528].

Но при виде свидетельств поспешного отступления итальянцев Кольцов повеселел. «Шоссе запружено итальянскими тракторами, перевозившими пушки, большими грузовиками «Лянча» и автомобилями. Валяются ранцы, оружие, патроны. В грузовиках много всякой всячины… Возбужденный парнишка уговаривает проходящих солдат забрать полдюжины гранат, угощает их сухарями. Солдаты, не останавливаясь, набивают свои ранцы гранатами и сухарями»[529].

На следующий день, 13 марта, IV корпус республиканцев начал готовиться к большому контрнаступлению. Тем временем представители республики протестовали в Лиге Наций и в Комитете по невмешательству, предъявляя взятые у пленных доказательства присутствия в Испании итальянских формирований[530]. План республиканцев был нехитрым: дивизия Листера и все наличные танки сосредоточивались на сарагосской дороге, 14-я дивизия Меры переходила через реку Тахунья с юго-восточного берега и штурмовала Бриуэгу. Начальник штаба Франко полковник Барросо предупреждал итальянцев о возможности подобного республиканского наступления на их фланге, но предупреждения были проигнорированы.

Днем танки Т-26 Павлова перешли в наступление на сарагосской дороге; сидевшая на броне пехота открыла огонь. Итальянцы, готовившиеся продолжать наступление, не успели занять оборонительных позиций и были застигнуты врасплох. Танки перехватили конвой итальянских грузовиков, испанская пехота спрыгнула с брони, после чего танки стали опрокидывать грузовики и давить их гусеницами. Один танковый отряд наткнулся в овраге на лагерь и стал его обстреливать. Но республиканские солдаты устали после утомительного ночного марша по грязи, а при приближении к Трихуэке их встретил пулеметный огонь. Итальянцы контратаковали при помощи огнеметов, установленных на их миниатюрных танках «Фиат Ансальдо». Один итальянский пехотный батальон появился из оливковой рощи. Майор Пандо и Родимцев организовали у подножия высоты круговую оборону. Их пулеметная рота под командованием женщины-капитана Энкарнасьон Фернандес Луны сдерживала неприятельский батальон, пока Листер не организовал контрнаступление с участием танков и пехотных подкреплений. Родимцев и Пандо бросились к пулеметчикам и хотели в приступе признательности заключить их командиршу в объятия, но застали ее причесывающейся перед осколком зеркала[531].

В это время готовивший свою часть контрнаступления Мера столкнулся с проблемами. Он расположил у реки батальон пограничной стражи для охраны небольшого моста, который его dinamiteros готовились подорвать только в случае новой попытки неприятельского наступления, однако командир пограничников сам взорвал его, нарушив приказ[532].

Серьезного фиаско удалось избежать только благодаря помощи местных активистов НКТ, которые, проведя разведку, подсказали, где навести понтонный мост через поднявшуюся от паводка реку. Ранним утром 18 марта дивизия Меры, воспользовавшись понтонным мостом, заняла высоты перед Бируэгой. Густой мокрый снег скрывал ее от неприятеля, но одновременно заставлял тянуть с началом наступления. Мере пришлось уложить дивизию на мокрую землю и отдать приказ не стрелять, надеясь, что войска не будут обнаружены итальянцами.

Небо прояснилось только к середине дня; это позволило действовать эскадрильям «Чато» и «Катюшка». Хурадо отдал приказ об общей атаке. Дивизия Листера двинулась по главной дороге при поддержке танков Т-26 и врезалась в порядки дивизии «Littorio» Бергонцоли, состоявшей из регулярных войск. Перешла в наступление и XI Интербригада. Карл Ангер взволнованно описывал «пулеметную чечетку»[533].

На правом фланге республиканцев дивизии Меры почти удалось окружить Бриуэгу. Неприятель в панике бежал – от полного разгрома итальянский Экспедиционный корпус спасло наступление темноты, организованный отход дивизии «Littorio» и грузовики, в которые залезали бежавшие. Но наступление все равно стоило итальянцам 5-тысячных потерь и утраты большого количества вооружения и транспорта. Захваченная итальянская документация свидетельствовала, что многие солдаты симулировали ранения, бинтуя себе здоровые конечности.

Завершение сражения обеспечило республиканцам передышку. На мулах была доставлена еда, стало выдаваться вино, некоторые готовили в окопах паэлью. Комиссары выдавали по три сигареты на человека, грузовики доставили новую обувь alpagratas[534] взамен сгнившей от снега и грязи[535].

Что касается итальянцев, то их боевой дух упал так низко, что Муссолини рвал и метал. Войска Москардо почти не понесли потерь, поэтому Франко не счел произошедшее поражением националистов. Они высмеивали своих союзников и сочинили песенку на мотив «Faccetta nera», где были слова: «Гвадалахара не Абиссиния, здесь красные бросают бомбы, которые взрываются». В конце пелось: «Отступление было ужасным, один итальянец добежал до Бадахоса».

Это сражение – единственная полномасштабная победа республиканцев! – было по полной программе использовано пропагандой: коммунисты утверждали, что Бриуэгу захватила бригада Кампесино, и сочиняли по этому поводу анекдоты. На самом деле Кампесино, приехавший на мотоцикле в одиночку, в сумерках, был обстрелян часовыми 14-й дивизии. Он помчался обратно и доложил, что город по-прежнему в руках неприятеля. Поскольку дивизии Листера полагалось наступать по сарагосской дороге, Кампесино нечего было делать у Бриуэги. Коммунистическая версия событий была забыта, когда он, находясь в СССР, впал в немилость и угодил в трудовые лагеря.

В роковом 1937 году советские офицеры исчезали в лагерях гораздо раньше Кампесино. Сталинская шпиономания достигла передела. Подозрительность в Испании и подозрительность в СССР питали друг друга. Полковой комиссар А. Агальцов докладывал в 1937 году в Москву: «Фашистская интервенция в Испании и орудующие у нас в стране троцкистско-бухаринские банды – звенья одной цепи»[536]. Некоторые советские военные советники, возвращавшиеся после выполнения специального задания в Испании, ускоряли действие чисток. Г. Кулик, командир III стрелкового корпуса, писал 29 апреля 1937 года Ворошилову: «Нельзя не задаться вопросом, как получилось, что враги народа, изменники родины, за интересы которой я дрался на фронтах Испании, прокрались на руководящие посты?.. Как большевик, я не хочу, чтобы кровь нашего народа бесполезно проливалась из-за этих карьеристов, скрытых предателей, негодных командиров, которых я видел в испанской армии. Считаю необходимым провести тщательную оценку всех наших командиров, в первую очередь наверху, в армии и в штабах»[537]. Сталинская чистка Красной армии набирала обороты.

Крах неприятельского наступления при Гвадалахаре, несомненно, способствовал росту боевого духа, но он не стал тем поворотным моментом, каким его пыталась изобразить республика и ее сторонники. Герберт Мэттьюс даже писал в «Нью-Йорк таймс», что «Гвадалахара для фашизма то же самое, что Байлен для Наполеона»[538].

С политической точки зрения, как утверждали многие, «Гвадалахара усилила энтузиазм всех антифашистов… и стала тяжелым ударом для престижа фашизма и Муссолини»[539]. Но парадокс заключался в том, что желание мести за понесенное унижение еще сильнее привязало Муссолини к делу Франко[540]. Как говорилось в документе Вильгельмштрассе, «поражение не имело, конечно, большой военной важности, но при этом вызвало нежелательную психологическую и политическую реакцию, для борьбы с которой требовалась военная победа»[541]. Муссолини заменил Роатту генералом Этторе Бастикой и выделил еще больше денег и вооружений на войну, разоряя Италию.

Единственным серьезным последствием для националистов стало то, что Франко перестал маниакально спешить с взятием Мадрида и вынужденно перешел к долговременной стратегии. После потерь, понесенных на Хараме, германские советники стали еще сильнее настаивать на приоритете захвата более уязвимых республиканских территорий. По ряду причин наибольшей привлекательностью обладала, без сомнения, северная республиканская зона вдоль Бискайского залива.