Глава 22. Схватка за власть

Неудача четырех попыток взятия Мадрида, предпринятых на протяжении пяти месяцев, привела к напряженности в отношениях Франко с германскими и итальянскими союзниками. Однако, кроме того, она вызвала ропот недовольства внутри самой коалиции националистов. Карлисты не забыли резкую реакцию Франко на их попытку сохранить независимость подразделений «рекетес». «Старые рубашки» Фаланги разделяли опасения своего лидера, что их поглотит армия, несмотря на рост численности фалангистов за год с тридцати тысяч до нескольких сотен тысяч.

Франко всегда был в курсе настроений в этих двух партиях. Он был не слишком обеспокоен, поскольку альянс националистов нуждался в едином командующем, а достойного соперника ни в армии, ни вне ее у него не было. Главный вождь карлистов Фаль Конде был изгнан в Португалию, а оставшийся в строю граф Родесно был гораздо сговорчивее. Казнь Хосе Антонио Примо де Риверы в Аликанте по-прежнему замалчивалась, что порождало в гуще фалангистов слухи, что он все еще жив. Это не позволяло назначить вместе него на постоянной основе кого-то другого. Германский посол Фаупель воспроизвел в своем донесении на Вильгельмштрассе слова проницательного итальянского атташе: «Франко – вождь без партии, Фаланга – партия без вождя»[610].

Кроме того, Фалангу по-прежнему ослабляла опасность раскола из-за принципиального противоречия в философии Хосе Антонио: социальные чаяния тонули в болоте реакционного национализма. Порой Хосе Антонио цитировали пролетарские «старые рубашки», возглавляемые провинциальным вождем Мануэлем Эдильей, стремившиеся доказать фундаментальную роль «социалистического» аспекта их движения. При этом реакционное крыло, становившееся сильнее «старых рубашек», не без основания ссылалось на другие заявления, доказывая, что для Хосе Антонио важнее всего воссоздать «традиционную Испанию».

Вторая группа, современные реакционеры, вступила зимой 1936/37 года в тайные переговоры с карлистами о союзе, против которого выступали пролетарские элементы во главе с Эдильей. Санчо Давила, кузен Хосе Антонио, поддерживал связь с Фаль Конде еще до начала выступления и предлагал союз двух партий. Франко прознал об этих дискуссиях, произошедших в Лиссабоне 16 февраля, и, несмотря на их бесплодность, понял, что опасность исходит скорее от фалангистов, чем от карлистов – дисциплинированных бойцов, не проявлявших интереса к политическим интригам.

Эдилья раньше возглавлял фалангистов в Сантандере. Ему повезло: в момент начала восстания он оказался в Ла-Корунье, тогда как его родной город остался в руках республиканцев. В Ла-Корунье он стал играть важную роль: направил хорошо вооруженных фалангистов на помощь мятежникам, удерживавшим город, затем развернул репрессии, одни из самых страшных во всей Испании. Тем не менее этот бывший механик вскоре превратился в одного из самых непримиримых критиков повальных расправ, устраиваемых националистами, поскольку они отвлекали пролетариат от его миссии. В Рождество 1936 года он приказал Фаланге не карать бедноту только на том основании, что она проголосовала за левых «от голода или от отчаяния. Все мы знаем, что во многих городах правые были раньше и остаются сейчас хуже красных».

Такие заявления делали Эдилью и левых фалангистов в высшей степени подозрительными в глазах испанских правых. Многие старшие офицеры армии, убежденным левым фалангистом среди которых был один Ягуэ, считали их ненамного лучше «красных». Один граф в Саламанке даже заявил в гневе Вирджинии Коулз, что «половина фашистов – отпетые красные» и что на севере «многие из них салютовали Народному фронту и разглагольствовали о своих барселонских братьях»[611]. С другой стороны, «землевладельческое» крыло Фаланги, имевшее наибольшую силу в Андалусии, вызывало симпатии у других националистов. К нему тянулись многие профессионалы из среднего класса.

Зимой 1936 года германский посол стал поощрять восхищение, которое испытывали «старые рубашки» перед нацистами: похоже, этим Фаупель добивался похвалы начальства у себя дома, а не выполнял приказ. Он подбивал Эдилью сопротивляться переходу Фаланги в руки среднего класса и объяснял Франко, что националисты победят в войне, только если проведут социальную реформу. При этом он писал в свое министерство, что в случае столкновения Франко и Фаланги «…мы согласны с итальянцами в том, что, невзирая на свою симпатию к Фаланге и на ее здоровые тенденции, станем изо всех сил поддерживать Франко».

Франко терпел вмешательство союзников в военные дела, так как у него не было выбора, однако не допустил бы их попыток влиять на политическое будущее Испании. Он потребовал замены фон Фаупеля, хотя тот ничего не предпринимал для смены руководства националистов.

Поздним вечером 16 апреля 1937 года сторонники Эдильи попытались захватить штаб Фаланги в Саламанке, чтобы нанести поражение правым во главе с Санчо Давилой. На Плаза Майор вспыхнула стрельба, погибли двое фалангистов, для наведения порядка пришлось использовать гражданскую гвардию, прошли аресты. Эдилье опять повезло: он не имел отношения к этой вылазке. 18 апреля он провел собрание совета Фаланги и был избран вождем. Считая свою победу уже предопределенной, он явился в епископский дворец к Франко, объявил ему о своем избрании и сказал, что поступает в его распоряжение. Лукавый каудильо, не вмешивавшийся во внутренние трения Фаланги, поздравил Эдилью, но уже следующим вечером нанес хорошо подготовленный удар[612].

По его указу Фаланга, карлисты, движение монархистов-альфонсистов «Испанское возрождение» и остатки прочих правых группировок, вроде «Народного действия» СЭДА, сливались в одну партию, предводителем которой он объявил себя[613]. Новая партия получила название Falange Espa?ola Tradicionalista y de las JONS («Испанская традиционалистская фаланга и хунты национально-синдикалистского наступления»). Как следовало из самого названия, карлисты в этом насильно созданном союзе с программой, основанной на 26 пунктах из «27 пунктов Хосе Антонио», оказались обойденными[614]. Но, как Франко и рассчитывал, далекие от политики карлисты проявили послушание.

Новая партийная униформа состояла из синей рубашки Фаланги и красного берета карлистов. Было официально утверждено фашистское приветствие, лозунгом движения стали слова «Por el Imperio hacia Dios» («За Империю, к Богу!»). Вождем новой партии был провозглашен сам каудильо, а ее исполнительным руководителем стал его шурин Рамон Серрано Суньер. (Это породило новое испанское слово cunadismo, «шуринизм» – вид непотизма.)

Серрано Суньер, умный и честолюбивый юрист, друживший с Хосе Антонио и бывший вице-президентом СЭДА, весной 1936 года переметнулся в Фалангу. После мятежа он был арестован и заключен в тюрьму Модел, где стал свидетелем казней в порядке мести после известия о произошедшем в Бадахосе. Это, а также гибель двоих его братьев превратило Серрано Суньера в одного из самых решительных сторонников «зачистки» после того, как, сбежав из госпиталя (при так и оставшихся неразъясненными обстоятельствах), он в феврале 1937 года добрался до территории националистов[615].

Эффективности произведенного Франко переворота способствовала его внезапность. Когда до всех дошел смысл случившегося, любой, кто пожелал бы возразить, уже навлекал на себя обвинение в измене национальному движению. Эдилья, проявляя упрямство, продолжал мнить себя влиятельным деятелем, считая, что главенство в Фаланге гарантирует ему независимость. Он отказался присоединиться к совету новой партии и попытался мобилизовать своих сторонников. 25 апреля его арестовали, а через месяц приговорили к смертной казни за «вопиющую недисциплинированность и подрыв единоначалия в националистической Испании»[616]. По совету Суньера казнь была заменена на пожизненное заключение, на деле же Эдилья отсидел всего 4 года, которых хватило, чтобы не позволить ему влиять на политику в решающий период. Новый назначенный Франко опереточный совет мог уже не опасаться вызовов, так как остальную Фалангу быстро укротили отставками и восьмидесятью приговорами к тюремному заключению.

Франко, командовавший крупнейшим и важнейшим соединением в армии националистов, Африканской армией, начинал свое восхождение к власти с самой выгодной позиции: у него не было достойного соперника, к тому же сама природа националистического движения требовала единоначалия и беспрекословного подчинения. В результате он достиг верховной власти в два этапа: сентябрь 1936-го и апрель 1937 года. На первом он стал вождем де-юре, на втором, подавив всякую потенциальную оппозицию, сделался диктатором уже де-факто. Теперь он мог вести длительную войну и перестраивать Испанию сообразно своим собственным представлениям.

На республиканской территории зимой 1936-го – весной 1937 года тоже началась борьба за власть, хотя, в отличие от Франко, победившие в ней коммунисты так и не достигли полной гегемонии. Они стартовали практически с нуля – их электорат был невелик, а их призывы к централизации власти встречали сопротивление одной из важнейших партий республиканского альянса – анархистов. При этом правительство в Валенсии негодовало из-за отсутствия у него контроля над независимыми областями, особенно Каталонией и Арагоном.

В декабре 1936 года Центральный комитет Коминтерна неоднократно собирался для анализа хода событий в Испании и определения официальной позиции Испанской компартии. 21 декабря Сталин направил Ларго Кабальеро письмо, подписанное также Молотовым и Ворошиловым. Прежде всего Сталин подчеркивал тот факт, что республиканское правительство просило советских советников о помощи и что офицерам, отправленным в Испанию, говорилось, что «они должны всегда помнить, что, несмотря на солидарность народов СССР с народом Испании, советский специалист, будучи иностранцем в Испании, может быть по-настоящему полезен, если остается только и исключительно советником»[617].

Далее он подчеркивал коминтерновскую линию на оказание помощи республиканской Испании с целью сохранения демократии и настаивал, чтобы правительство следовало стратегии Народного фронта – поддержки крестьян-землевладельцев и привлечения среднего класса. Таким образом, Сталин стремился избежать проблем в своей внешней политике, состоявшей, с одной стороны, в том, чтобы не провоцировать нацистскую Германию, а с другой – в сближении с Британией и Францией. Испанским властям ставилась задача сохранения парламентаризма с тем, «чтобы враги Испании не видели в ней «коммунистическую республику».

Одновременно агенты Коминтерна получали инструкции о сколачивании дисциплинированной армии, где проводился бы принцип единоначалия, о развитии военной промышленности и достижении единства всех политических сил. Кодовилье было приказано убедить Ларго Кабальеро в важности проведения этой программы – сложная задача, учитывая ухудшение отношений после победы коммунистов в организации социалистической молодежи. Падение Малаги и приезд в Испанию агента Коминтерна болгарина Стояна Минева («Степанова») положили этому оптимизму конец.

17 марта Степанов сообщил в Москву, что в падении Малаги виновен Ларго Кабальеро, попустительствовавший предателям из Генерального штаба. Коминтерн убедил Сталина, что самое главное – снять Ларго Кабальеро с поста военного министра и добиться от компартии необходимых действий для того, чтобы «Старик» (Ларго Кабальеро) оставался только главой правительства[618].

Тактика коммунистов заключалась в отстранении министров от контроля над Народной армией: это считалось крайне важным как для победы в войне, так и для усиления их собственной власти. Но анархисты с самого начала ясно дали понять, что всякая попытка навязать их войскам офицеров-неанархистов встретит силовой отпор.

Перед лицом этого сопротивления коммунисты обратились за помощью к офицерам из регулярной армии. Надежда возлагалась на самых честолюбивых среди них, называвших себя поборниками железной дисциплины и организованности. Мастерски владея оружием бюрократической манипуляции, коммунисты расставляли членов компартии на ключевые позиции. Так, подполковника Антонио Кордона удалось сделать начальником технического секретариата Военного министерства, что позволяло ему контролировать вопросы назначений жалованья, повышений по службе, дисциплины, поставок и комплектования. Полковника Сегисмундо Касадо, наоборот, сняли с должности главы операционного отдела Генштаба, так как он разоблачал махинации коммунистов; вместо него эту должность занял член компартии.

Из донесения в Москву в марте 1937 года следует, что 27 из 38 ключевых командных постов на Центральном фронте уже занимали коммунисты, еще три – симпатизировавшие компартии[619]. В более позднем донесении говорилось, что «партия обладает ныне гегемонией в армии, и эта гегемония развивается и день за днем все больше укореняется как на фронте, так и в тылу»[620].

Коммунисты решили отстранить от должности генерала Асенсио Торрадо, прозванного ими «Генерал-Проиграл», – его обвиняли в некомпетентности и в измене. Старательнее всего занимался этим советский посол Марсель Розенберг, который с января 1937 года вел себя как «русский вице-король в Испании», постоянно донимал Ларго Кабальеро советами, что надо делать и чего не надо. Однажды старый профсоюзник не вытерпел и выгнал его из своего кабинета. Ирония ситуации заключалась в том, что уже 21 февраля, пока коммунисты требовали расстрела Асенсио Торрадо, Розенберга отозвали в Москву, где вскоре, в разгар чисток, расстреляли. Хотя преемник Розенберга Леонид Гайкис играл более скромную роль, он продолжил настаивать на слиянии социалистической и коммунистической партий – шаге, который Ларго Кабальеро теперь полностью исключал. На таком высоком уровне тактика сильной руки утратила прежнюю необходимость, раз партия уже контролировала большую часть бюрократии.

Тем не менее советские военные советники продолжали оказывать давление, твердя любому испанскому офицеру, возражавшему против их планов, что тому придется обратиться к своему правительству с вопросом, нужна ли по-прежнему республике советская помощь. Это происходило вопреки содержавшимся в письме Сталина утверждениям, что советскому персоналу «категорически приказано не выходить за рамки функций исключительно советников».

После появления в социалистической газете «Adelante» 30 апреля 1937 года статьи «с провокационными нападками на СССР и его руководителей» Ворошилов отправил главному советнику генералу Штерну шифрованную телеграмму. В ней тому приказывалось «лично побывать у Кабальеро и заявить в ответ на его требование к нам направить в Испанию летчиков и проч., что, учитывая его вероломную позицию, мы не только не можем продолжить отправлять им наших людей, но должны будем отозвать тех, кто там находится сейчас, если они не опровергнут эту провокационную статью в «Adelante», не накажут виновных в ее публикации и не принесут нам извинения»[621].

Позиции Ларго Кабальеро подрывались и изнутри: он больше не мог игнорировать тот факт, что его друг Альварес дель Вайо, министр иностранных дел, активно поддерживает компартию. Коммунист Энрике Кастро выразил отношение коммунистов к дель Вайо, перефразировав известную фразу Ленина: «Он идиот, но более-менее полезный». Ларго Кабальеро пытался уменьшить влияние Альвареса дель Вайо на назначение армейских комиссаров. 17 апреля он издал указ о подчинении корпуса комиссаров непосредственно ему[622]. В ответ коммунистическая пресса взорвалась гневом. «У кого вызывает враждебность этот геройский корпус? – вопрошала она. – Эти люди совершенно несовместимы с теми, кто сплачивает Народную армию. Кто они, если не враги народа?»[623]

Итак, Ларго, в свое время превознесенного в качестве «испанского Ленина», теперь причисляли к «отъявленным врагам народа». Пассионария явила примечательный пример того, что Оруэлл назвал впоследствии «двоемыслием». По ее словам, «ограничить комиссаров – значит отдать наших солдат на милость офицеров, которые могут в любой момент извратить характер нашей армии возвращением в былые времена казарменной дисциплины». При этом именно коммунисты были главными поборниками муштры, отдания чести и офицерских привилегий.

Попытки Кабальеро не позволить коммунистам вербовать себе сторонников в армии тоже кончились ничем. Советский офицер докладывал в Москву: «Ларго Кабальеро запретил партийную работу в подразделениях, поэтому мы обучили наших друзей вести партийную работу под видом любительской творческой деятельности. Например, мы устроили накануне дня 1 Мая праздничный ужин и пригласили представителей антифашистского комитета, партийного комитета, редакции “Mundo Obrero” и лучших командиров других подразделений “друзей” (Листера и других)»[624].

Среди прочего коммунисты открыли в Мадриде полицейское училище, на вступительных экзаменах в которое проваливались нечлены партии. Тайная полиция оказалась под контролем агентов НКВД поздней осенью 1936 года и вскоре превратилась в самое страшное орудие коммунистов – даже Венсеслао Каррильо, генеральный директор службы безопасности, оказался перед ней бессилен. Многих испанцев, поступивших на работу в ее ряды, вряд ли можно было причислить к «антифашистам» – тем не менее им выдали партийные билеты. Когда первый советский посол Розенберг высказался насчет «пены», всегда поднимающейся наверх в революцию, он забыл добавить, что потом немалая часть этой «пены» переползла в тайную полицию.

Кампании по переманиванию на свою сторону полувоенных формирований, вроде штурмовой гвардии, помогала Маргарита Нелкен, социалистический депутат кортесов, тайная коммунистка. Именно против таких маневров возражал генерал Асенсио Торрадо, вызывавший своей позицией непримиримую враждебность компартии.

Коммунисты-полицейские, превратившиеся под влиянием кураторов из НКВД в параноиков, часто арестовывали и допрашивали членов других партий. Вскоре после сражения у Бриуэги Антонио Верардини, начальник штаба 14-й дивизии Меры, отправился на сутки в увольнение в Мадрид. Там по приказу коммунистического советника по общественной безопасности Хосе Кацорлы он был арестован и обвинен в шпионаже и в измене. Узнав об этом, Мера помчался в столицу вместе с командиром 70-й бригады Сансом в грузовике, набитом вооруженными до зубов солдатами. Приехав, он сказал генералу Миахе, что если коммунисты не отпустят Верардини, то его силой освободят его люди – в итоге Миаха добился немедленного освобождения арестованного.

Позднее Мере пришлось вернуться в Мадрид с аналогичной целью, когда преследование коммунистами членов ПОУМ стало особенно сильным. Во второй раз это было связано с арестом за «нелояльность республике» Мики Эчебеэре, женщины – командира милиции. Чтобы ее освободили, ему пришлось обратиться к самому директору службы безопасности, а потом увезти ее в свой штаб во избежание нового ареста.

Весной 1937 года коммунистическая полиция и милиция анархистов сталкивались на улицах Мадрида все чаще. НКТ устроила громкий скандал, опубликовав разоблачения Мельхора Родригеса, ответственного за тюрьмы делегата, положившего конец вывозу за город и убийствам заключенных-националистов в ноябре 1936 года. По свидетельствам Мельхора Родригеса, Хосе Кацорла, коммунист, ведавший общественным порядком, организовал секретные тюрьмы, где держали социалистов, анархистов и республиканцев, многие из которых раньше были освобождены революционными трибуналами; заключенных подвергали пыткам и казнили как шпионов или предателей. Ларго Кабальеро использовал эти разоблачения 22 апреля для роспуска подконтрольной коммунистам Хунты обороны и восстановления в Мадриде власти правительства Валенсии. Однако он мало что мог сделать для обуздания НКВД, прозванного в СССР «карающим мечом революции».

При этом премьер-министр понимал, что, обличая опасный рост коммунистической власти, он подтверждает подозрения британского правительства. Одновременно в собственном кабинете он неуклонно терял союзников. Умеренные социалисты, такие как Прието и Негрин, обдумывали слияние социалистической партии с Испанской коммунистической партией и соглашались с доводами коммунистов, что без прекращения дробления власти войну не выиграть[625].

Либеральные республиканцы из Республиканского союза Мартинеса Баррио и левые республиканцы Мануэля Асаньи шли сходным путем с умеренными социалистами, противостоявшими баскскому и каталонскому сепаратизму и революционному коллективизму анархистов. Не имея поддержки либералов и социал-демократов, Ларго Кабальеро мог рассчитывать только на четырех министров из НКТ-ФАИ – его союзников в противостоянии коммунистам и в намерении установить контроль над армией. Однако само анархистское движение уже начало страдать от раскола между реформистским руководством, сотрудничавшим с правительством, и своими активистами в Барселоне и в милицейских колоннах.

Одной из радикальных групп, «Друзья Дуррути», командовал бывший католик и сепаратист Хайме Балиус. Начиная с марта «Друзья Дуррути» разоблачали в своих листовках и публикациях «сталинскую контрреволюцию» и «коллаборационизм» руководства НКТ. Они объявляли себя хранителями «духа 19 июля» и требовали формирования правительства только из членов НКТ и ВСТ. Но главной проблемой было охватившее либертарное движение разочарование в связи с полной утратой им влияния и власти. У его членов вызывала глубокое сожаление упущенная в июле 1936 года возможность установить в Каталонии либертарный коммунизм.

Наблюдатели, вернувшиеся после годичного отсутствия, замечали, насколько сильно изменилась атмосфера в Барселоне. Исчезли былое товарищество и оптимизм, снова открылись ночные клубы и дорогие рестораны, снабжавшиеся с черного рынка, при этом очереди за хлебом начинали выстраиваться еще с 4 утра. Анархисты винили в продовольственном кризисе советника Женералитата Хоана Комореру, коммуниста – лидера ОСПК. Коморера распустил комитеты по продовольствию, созданные НКТ в июле 1936 года, и положил конец рационированию хлеба. У комитетов по распределению продовольствия имелись, конечно, недостатки, но их роспуск сразу привел к очередям и злоупотреблениям. Коммунисты тем временем во всем винили анархистские сельскохозяйственные коллективы[626]. Часто перед магазинами вспыхивали злобные стычки. Штурмовая гвардия нередко врезалась верхом в очереди за хлебом или разгоняла женщин ударами прикладов.

Анархистам и ПОУМ в Каталонии угрожало многое – зимой ОСПК поставила задачу удалить ПОУМ из каталонского правительства. Анархисты, до этого видевшие в противостоянии между коммунистами и ПОУМ просто соперничество марксистов, начали понимать, что его исход отразится и на них. Женералитат, ощущавший теперь достаточно власти, чтобы возобладать над анархистами, издал 4 марта декрет о роспуске контрольных патрулей и совета безопасности, где преобладала ФАИ. При этом он слил штурмовую гвардию и республиканскую Национальную гвардию в единое формирование, подчиненное советнику внутренней безопасности Артеми Айгуадеру. Декрет содержал также требование о сдаче оружия.

В следующем месяце коммунистическая ОСПК усилила давление. Она выступила с «планом победы», требовавшим полного объединения сил Каталонии в Народной армии, мобилизации всех категорий призывников 1932–1936 годов, национализации военной промышленности, милитаризации транспорта, передачи под контроль правительства всего оружия[627]. Анархисты, хотя и расколотые на два лагеря, решили, что слишком долго давали фору коллегам по правительству. «Мы делали слишком много уступок и достигли момента, когда кран может быть сорван», – писала их газета «Solidaridad Obrera»[628].

Лидер ПОУМ Андреу Нин доказывал, что НКТ дошла до предела уступок, и требовал присоединения анархистов к ПОУМ в наступлении на «контрреволюцию»[629]: таким способом были проведены линии фронта так называемых «майских событий».

ПОУМ нельзя было назвать «троцкистской» партией, вопреки постоянным утверждениям сталинистской пропаганды, тем более «троцкистско-фашистской» – обычный коминтерновский эпитет, равносильный в советской терминологии смертному приговору. Сталинисты отказывались признавать, что троцкистский Четвертый интернационал осудил ПОУМ за присоединение на выборах к Народному фронту, а сам Троцкий клеймил своего бывшего коллегу в гневных статьях[630].

Для Нина все нереволюционное непременно означало реакцию, поэтому он презирал республиканские институты и призывал НКТ к установлению рабочей демократии. В своем революционном фанатизме ПОУМ даже убедила себя, что правительство Народного фронта тайно вынашивает сговор с националистами – смехотворное клонирование сталинской подозрительности. Гораздо более оправданной была ее уверенность, что коммунисты готовят чистку по примеру происходящего в Советском Союзе[631].