Глава 34. Гибель республики

9 февраля, когда националисты завершали оккупацию Каталонии, республиканское правительство, вынужденное перебраться из Барселоны во Францию, ненадолго собралось в Тулузе для обсуждения возможности продолжения сопротивления. В конце совещания Негрин получил сообщение от генерала Миахи, повышенного несколькими днями раньше до ранга командующего всеми тремя родами войск и теперь запрашивавшего разрешение приступить к переговорам с противником о прекращении войны[964].

Негрин ничего не ответил и, ускользнув от журналистов, вместе с Альваресом дель Вайо улетел в арендованном самолете «Эр Франс» в Аликанте. Там он сразу встретился с Миахой, которого сопровождал Матальяна, назначенный командующим вооруженными силами в остававшейся у республиканцев центральной и южной зоне. Негрин потребовал объяснения причин для начала переговоров. В зону вернулись только некоторые из министров, генералов и крупных чиновников – Асанья вскоре после признания Великобританией и Францией франкистского режима сложил с себя обязанности президента, а его временный преемник, глава кортесов Мартинес Баррио, отказался вернуться в Испанию.

Еще одна встреча произошла 8 февраля в Париже: там положение обсуждали Мариано Васкес, Хуан Гарсиа Оливер, Сегундо Бланко, Эдуардо Вал и другие лидеры НКТ. Гарсиа Оливер считал политику Негрина полным провалом: по его мнению, теперь оставалось только искать мира с националистами, но не любой ценой. Он выступал за «почетное» соглашение и за формирование нового правительства, способного обсудить его условия.

Эдуардо Вал, секретарь Комитета обороны Центрального региона, поддержал Оливера, рассказав, что Негрин рассылал своим ближайшим коллегам зашифрованные телеграммы с предупреждением о необходимости эвакуации республиканской зоны. Из этого следовало, что Негрин ведет грязную игру. Было единогласно принято решение вести дело к формированию нового правительства без участия Негрина. Но, вернувшись в Мадрид, Эдуардо Вал, не полностью доверявший решимости своих товарищей, решил действовать самостоятельно[965].

В первой половине февраля агент Коминтерна Степанов старался убедить кадры Испанской компартии в Мадриде, что единственный возможный путь – это «революционная демократическая диктатура»[966]. Он предлагал заменить правительство «специальным советом обороны, труда и безопасности» в составе двух министров и двух солдат, «надежных и энергичных»[967], и вместо заключения мира продолжить войну до победы. На своей конференции 9–11 февраля коммунисты Мадрида согласились с этими предложениями. Пассионария тоже заявила о своей решимости победить в войне и выдвинула свой очередной лозунг: «Испания будет факелом, который осветит путь к освобождению народам, стонущим под фашистским игом»[968].

Пальмиро Тольятти был сильно обеспокоен. Он пытался предостеречь коммунистов от раскола между руководством и народом, до тошноты уставшим от войны и не желавшим слышать ни о чем, кроме мира[969]. Тольятти понимал, что коммунисты утратили поддержку по причине своей провальной военной стратегии, а также потому, что своей политикой множат число врагов, теряя друзей. Офицеры, в начальный период войны склонявшиеся на сторону коммунистов, теперь тайно им противодействовали: многие из них считали коммунистов основным препятствием миру. Наконец, командиры республиканских армий, еще остававшихся в центре, не питали иллюзий по поводу своей способности продолжать сопротивление. Нехватка оружия была не так серьезна, как в Каталонии, но они знали, что не имеют шанса выстоять перед националистами, имевшими подавляющее превосходство в артиллерии, танках и авиации.

От британцев ждать помощи не приходилось – Чемберлен хотел скорейшего прекращения войны. 7 февраля британский консул на Майорке Алан Хилгарт организовал при помощи националистов подписание на борту военного корабля «Девоншир» капитуляции острова. Цель британцев заключалась при этом в том, чтобы сохранить Балеарские острова за Испанией, исключив итальянское вмешательство[970].

12 февраля Негрин прибыл в Мадрид и на следующий день назначил заседание Совета министров. На этом заседании Негрин снова призвал к единству Народного фронта и еще раз подчеркнул свою решимость защищаться до конца: «Либо мы все спасемся, либо пропадем, будем перебиты и опозорены»[971].

В тот же день Франко опубликовал в Бургосе свой «Закон о политической ответственности». В его первом параграфе провозглашалась «политическая ответственность тех, кто с 1 октября 1934 до 18 июля 1936 года содействовал подрывной деятельности и ее усугублению, принося Испанию в жертву, и всех тех, кто противодействовал национальному движению активными действиями или вопиющим бездействием». Таким образом, закон можно было применить к любому республиканцу, комбатанту и некомбатанту. Британский консул в Бургосе сообщил в Форин Офис, что, по его мнению, этот закон не дает никаких гарантий освобождения от наказания служившим в республиканской армии или состоявшим в политических партиях, хотя то и другое не подразумевало уголовной ответственности[972].

Вопреки своим собственным призывам к сопротивлению, Негрин не стал создавать правительства ни в Мадриде, ни в Валенсии: он поселился на вилле близ Эльды, неподалеку от порта Аликанте, под охраной 300 коммандос-коммунистов из XIV корпуса. Оттуда он настойчиво рассылал по телефону и по телеграфу поручения, с одной стороны, пытаясь оживить оборону республиканской зоны, а с другой стороны, готовясь к эвакуации и изгнанию. Это всех запутывало, так как Негрин не объяснял своей логики и, явно живя в собственном одиноком мире, был отрезан от реальности. Он грозил, что уничтожит любого, кто с ним не согласится, и подвергался нападкам со всех сторон[973].

Вряд ли должно удивлять, что, несмотря на непримиримость Франко, многие верили в возможность того или иного соглашения с ним. По донесениям Международной военной комиссии часто раздавались заявления двух сортов: «Если бы испанцев оставили в покое с обеих сторон, мы бы, возможно, сумели прийти к соглашению» и «Мы устали от революционной свободы, а они – от жесткого фашистского порядка. Скорее всего, будет нетрудно договориться»[974]. Фактически единственным аргументом с республиканской стороны в пользу продолжения войны было то, что лучше погибнуть в бою, чем от пуль расстрельных команд Франко.

Сторонники Негрина, особенно коммунисты, пытались доказать, что, продержись республика до осени, ее спасла бы англо-французская интервенция. Но при этом не учитывался тот очевидный факт, что после того, как в битве на Эбро республика полностью утратила способность продолжать войну, и для Британии и Франции стало бессмысленным ей помогать, даже если бы у них оставалось такое желание. Они попросту не могли выделить на это войска и оружие в условиях угрозы со стороны нацистской Германии и нависшей над всей Европой опасности войны. Они не могли не предпочесть нейтральную Испанию во главе с Франко ослабленному и нуждающемуся союзнику в виде республики.

27 февраля правительства Великобритании и Франции официально признали правительство националистов в Бургосе. Послом Франции в Испании был назначен маршал Филипп Петен, назвавший Франко «чистейшей шпагой западного мира». В Париже верительные грамоты вручил президенту Лебрену Хосе Феликс де Лекерика. Затем Даладье передал франкистам все оружие и снаряжение республиканцев, оказавшееся во Франции, а также республиканский золотой запас в Мон-де-Марсане[975]. Он также гарантировал, что с французской территории не будет осуществляться деятельность, враждебная националистам. Испанским послом при Сент-Джеймсском дворе в Лондоне стал герцог Альба. Чемберлен ввел в заблуждение палату общин утверждением, что Франко отказался от любых политических репрессий, хотя «закон о политической ответственности» был издан за две недели до этого. США отозвали своего посла в республике Клода Бауэрса, чтобы установить отношения с Франко[976].

В воскресенье 26 февраля Мануэль Асанья покинул испанское посольство в Париже. Он получил телеграмму от Негрина, звавшего его назад в Испанию для продолжения исполнения обязанностей. Но 28 февраля Асанья подал в отставку, так как узнал о признании Британией и Францией правительства националистов. Он уведомил о своей отставке Диего Мартинеса Баррио, который, как глава кортесов, был обязан временно заменить его, пока собранные им депутаты не изберут нового президента. В своем письме об отставке Асанья сослался на заявление генерала Рохо о проигранной войне. Он просил Негрина выработать с генералом Франко условия мира и объяснял свою отставку тем, что западные демократии признали Франко, а республиканские органы, особенно кортесы, перестали существовать[977]. Негрин оказался в конституционном вакууме.

Мартинес Баррио встретился с шестнадцатью депутатами постоянной комиссии кортесов в ресторане «Лаперуз» на парижской набережной Великих Августинцев. В этом пристанище великих литераторов республиканские депутаты обсуждали достаточно академическую тему президентских выборов – при этом среди них не было ни одного коммуниста. Они решили отправить Негрину телеграмму о готовности Мартинеса Баррио приехать в центральную зону и во исполнение своих конституционных обязанностей организовать выборы нового президента республики, но только в целях проведения мирных переговоров. Ответа на телеграмму, видимо, не поступило. После этого Мартинес Баррио и прочие, включая генерала Рохо, окончательно решили не возвращаться.

Тем временем в остававшейся в руках республиканцев зоне Негрин созвал военных командиров всех родов войск на аэродроме под Альбасете. Среди собравшихся были Миаха и Матальяна, а также генерал Менендес от армии Леванта, генерал Эскобар от армии Эстремадуры, полковник Касадо и адмирал Буиса, командующий республиканским флотом[978]. Негрин призвал их продолжать сопротивление, заверив, что ищет мира. Он также утверждал невероятное – будто бы скоро поступит заблокированное во Франции оружие, а также что в Европе вот-вот разразится война. Однако убедить своих генералов он не смог: Матальяна предупредил, что войска страдают от страшной нехватки припасов и оружия, а Буиса сказал, что флоту, скорее всего, придется покинуть испанские воды, так как этого желают его офицеры и матросы. Командующий военной авиацией Камачо признался, что у него осталось только три эскадрильи истребителей и пять – бомбардировщиков в пригодном к полетам состоянии. Один Миаха, разозленный тем, что Негрин не дал ему высказаться первым, удивил всех своим заявлением о готовности сражаться – правда, этого запала хватило ненадолго.

В последние месяцы Мадрид все более отдалялся от процесса принятия решений в республике – партии Народного фронта все теснее объединяла нелюбовь к Негрину и к коммунистам; они начинали искать независимое решение, как прекратить войну. Возник альянс между профессором-социалистом Хулианом Бестейро, профессиональными офицерами, особенно в Центральной армии, либеральными республиканцами и анархистами. У них было очень много причин для гнева: то, как коммунисты вели военные дела, только усиливало их власть – несмотря на постоянные уверения в приоритете «общего дела». Заносчивость советских советников, «клеберистское» высокомерие Интернациональных бригад, сталинские репрессии НКВД и СИМ вызывали сильную реакцию. Кроме того, заявлению Негрина о скором поступлении оружия из Франции не поверил бы даже самый наивный. Негрин не мог не знать, что французское правительство ни за что его не пропустит; другое дело, что он еще не знал, что власти выдадут его Франко сразу же после признания правительства националистов.

Однако самое тяжкое подозрение заключалось в том, что при всех призывах Негрина к сопротивлению трудно было представить, чтобы он и коммунистические вожаки разделили участь их последователей. В частности, усугублялось опасение, что коммунисты используют свое военное превосходство и свой контроль над судоходством республики, чтобы обеспечить бегство своих членов, тогда как членам других партий и организаций придется почувствовать на своей шкуре месть националистов.

Командующий Центральной армией полковник Сехисмундо Касадо, профессиональный кавалерист крестьянского происхождения, человек суровый, был одним из немногих профессиональных военных, сопротивлявшихся коммунистам с самого начала войны. Он ладил с анархистами и был особенно близок с Сиприано Мерой, вместе с которым стал объектом критики после сражения за Бриуэгу[979].

Мера по-прежнему командовал IV корпусом, удерживавшим фронты у Гвадалахары и у Куэнки. Другими тремя корпусами Центральной армии командовали коммунисты. Комитет связи либертарного движения критиковал Меру за независимую политическую линию и самостоятельные решения. Мера, обороняясь, обвинял НКТ в сотрудничестве с Негрином, вообще игнорировавшим анархистов. Во время посещения Негрином фронта в Гвадалахаре в феврале Мера сказал ему все, что думал, о правительстве, призывающем к сопротивлению людей, у которых нет для этого сил, «только болтающем о сопротивлении, готовя при этом свои семьи и все ценное для отправки за границу»[980].

Подобно другим высшим и старшим офицерам, полковник Касадо полагал, что профессиональные военные могли бы сдаться на более почетных условиях, чем режим Негрина и коммунисты. Он не принадлежал к тем, кто надеялся спасти свою жизнь, а то и профессиональную карьеру изменой в последнюю минуту. Но его вера в то, что их звания и антикоммунистические воззрения могли бы смягчить Франко, была наивностью: меньше всего Франко желал появления соперников, претендующих на роль спасителей Испании от коммунизма.

По совету своего брата Сезара, кавалерийского подполковника, Касадо согласился установить контакт с националистическими агентами Службы информации и военной полиции (SIPM). Точно неизвестно, когда были предприняты первые шаги, однако 1 февраля у Касадо произошла встреча с Франко Рикардо Бертолоти и Диего Мединой[981]. Сказав им, что необходимо сформулировать условия капитуляции Центральной армии, он передал записку для Франко с просьбой подтвердить, являются ли его собеседники подлинными эмиссарами националистов. Он был согласен признать таким подтверждением письмо от своего сокурсника по военному училищу генерала Баррона.

В тот же день Касадо встретился в Валенсии с генералами Миахой, Менендесом и Матальяной – те согласились с его планами. На следующий день он, вернувшись в Мадрид, встретился с Бестейро у того дома и достиг с ним согласия о создании альтернативной хунты. Через несколько дней Эдуардо Вал предложил поддержку анархистов в Мадриде в соответствии с соглашением, достигнутым на встрече в Париже[982]. Кроме этого, Касадо поддерживал связь с несколькими британскими агентами, в том числе с Дэнисом Коуэном, представлявшим сэра Филиппа Четвуда, председателя международной комиссии по контролю за обменом военнопленными.

16 февраля Коуэн имел встречу с Бестейро, еще через четыре дня – с Касадо. Последний встречался также с британским поверенным в делах Стивенсоном, предлагавшим британское посредничество для предотвращения репрессий, если Касадо добьется капитуляции центральной зоны или, если придется, для эвакуации республиканцев.

5 февраля к Касадо обратился подполковник Хосе Сентаньо, сообщивший, что с начала 1938 года является главой «Зеленой звезды», секретной организации мадридских националистов. Касадо попросил его получить из Бургоса условия, на которых Франко принял бы капитуляцию, и письмо – такое же, какого просил у Баррона. Франко лично продиктовал Баррону свои условия, и 15 февраля они через агентов SIPM были переданы в Мадрид.

Франко выставлял условия как победитель: республиканцы проиграли войну, всякое сопротивление – преступление. Националистическая Испания требовала безоговорочной капитуляции и предлагала прощение тем, кто был «вовлечен в бои обманным путем». Сложившим оружие будет сохранена жизнь, судить их будут в зависимости от поддержки, которую они смогут в будущем оказать «делу националистической Испании». Будут предоставлены возможности для безопасного ухода с испанской территории. За туманными обещаниями гуманного обращения в письме следовала завершающая неприкрытая угроза: «Промедление с капитуляцией и преступное бесполезное сопротивление нашему наступлению будет чревато тяжкой ответственностью, каковая наступит как следствие бессмысленно пролитой крови»[983].

Несмотря на свою крайнюю подозрительность, Негрин ничего не предпринял для предотвращения переворота – скорее всего, потому, что совершенно обессилел, а также полагал, что это избавит его от ответственности за окончательный крах[984]. Так или иначе, 2 марта Негрин вызвал к себе в Эльду Касадо и Матальяну. Там он рассказал им о своем намерении реорганизовать армейское командование. Высказав свои возражения, Касадо и Матальяна уехали, направившись прямо в Валенсию – предостеречь Менендеса и ускорить запланированный переворот.

Назавтра, 3 марта, Негрин опубликовал в «Diario Oficial» список повышенных в должности и вновь назначенных офицеров-коммунистов: Франсиско Галан стал командиром военно-морской базы в Картахене; Этельвино Вега – губернатором Аликанте; Леокадио Мендиола – военным комендантом Мурсии; Иносентио Курто – военным комендантом Альбасете. Модесто и Кордона он произвел в генералы, причем Кордон назначался генеральным секретарем Министерства обороны. Одновременно Миаха передвигался на символическую должность генерального инспектора, Матальяна становился начальником Генерального штаба, Касадо получал генеральские погоны.

Заговорщики не польстились на предложенные им подачки. Для них не было совпадением то, что коммунисты получали ключевые командные должности и контроль за Средиземноморским побережьем, откуда будет происходить эвакуация. Похоже, подтверждались их худшие страхи: коммунисты позаботятся о собственном бегстве и не дадут спастись своим недругам. Сообщение от 3 марта встревожило не только заговорщиков, но и Франко, хотя и по несколько иным причинам. Назначение коммунистов командующими Народной армией предвещало упорную борьбу до самого конца.

Вечером 4 марта, когда Франсиско Галан прибыл в Картахену принимать командование, во многих воинских частях и на флоте вспыхнул мятеж. За ужином предшественник Галана, генерал Бернал, сначала оказавший преемнику нормальный прием, заключил его под арест. Пятая колонна воспользовалась ситуацией и стала действовать заодно с офицерством, желавшим спастись в конце войны. Фалангисты и морские пехотинцы захватили береговые батареи в Лос-Долорес и радиостанцию, откуда стали призывать националистов оказать им помощь.

Возникла сумятица, смешались два бунта: республиканцев, захотевших мира, и тайных сторонников националистов. В разгар мятежа, в 11 часов утра 5 марта, пять бомбардировщиков «Савойя», прилетевших со стороны моря, начали бомбить военно-морскую базу и гавань, где стояли на якоре корабли республиканского флота. Адмирал Буиса, наблюдавший за событиями на улицах Картахены, пригрозил, что его корабли нанесут артиллерийский удар по портовым сооружениям, если не будет освобожден Галан и другие арестованные. Но еще до авианалета националистов мятежники захватили орудия береговых батарей. Это, а также опасность, что на помощь мятежникам придут военные корабли националистов, побудило адмирала приказать флоту выйти в открытое море. Галан, оказавшийся в возникшей неразберихе на свободе, сумел в последний момент подняться на борт одного из судов.

Легион «Кондор», узнав о происходящем, весь день 6 марта производил разведывательные полеты: его самолеты «Дорнье» искали республиканский флот. Суда в гавани Валенсии также подверглись нескольким бомбовым ударам. Однако бомбардировок самой Картахены не было: предполагалось, что войска националистов уже произвели высадку с моря, тогда как на самом деле они еще находились в пути[985].

На рассвете 7 марта прибыли по приказу Эрнандеса верные Негрину войска и коммунисты в виде 206-й бригады – они отбили радиостанцию, подавили бунт в городе и успели развернуть орудия береговых батарей против двух судов националистов с войсками, торопившихся на помощь восставшим. Команда первого из них, «Castillo de Olite», не заметила ничего опасного, и береговые батареи, открыв по нему огонь прямой наводкой, потопили его в считаные минуты. 1223 человека утонули, 700 были взяты в плен[986]. Но, несмотря на подавление выступления, республиканский флот не вернулся в порт. Франко обратился к Чиано со срочным требованием, чтобы итальянский флот и авиация преградили ему путь в Одессу, но Буиса плыл не туда: он взял курс на Бизерту, где моряки были интернированы французскими властями. Бегство оказалось тщетным: позже корабли были переданы националистам.

Тем временем на закате 5 марта полковник Касадо, отвергнув неоднократные призывы Негрина, собрал в подвале Министерства финансов членов Национального совета обороны. Он назначил самого себя временным председателем совета и советником по обороне; Хулиан Бестейро стал государственным советником, социалист Венсеслао Каррильо, отец Сантьяго Каррильо, – советником по внутренним делам. Остальными министрами стали левые республиканцы, умеренные социалисты и анархисты[987]. При назначениях присутствовал также Сиприано Мера – он привел в Мадрид одно из своих соединений, 70-ю дивизию, солдаты которой уже охраняли Министерство финансов, военного губернатора Мартинеса Кабреру и начальника СИМ Мадрида, примкнувшего к заговору.

В полночь члены совета обратились к стране по «Радио Испании» и «Union Radio de Madrid». Негрин, все еще ужинавший в Эльде с другими членами правительства, прервал еду при звуках робкого голоса Хулиана Бестейро, обращавшегося к «согражданам-испанцам». Бестейро объявил о наступлении момента истины: правительство Негрина утратило законную и нравственную власть, и единственной законной силой, по его словам, обладали теперь военные.

После выступления Бестейро был зачитан манифест, обвинявший Негрина и его пособников в призывах народа к сопротивлению и в одновременной подготовке «удобного и выгодного побега». Далее в похожем духе выступили Мера и Касадо[988]. Асанья подметил забавность и даже пародийность в том, что бунтовщики объясняли свои действия желанием предотвратить коммунистический переворот[989]. Несомненно, Касадо был наивен, когда считал, что Франко можно склонить к соглашению, но план Негрина – продолжать борьбу в совершенно безнадежной ситуации – привел бы к еще более страшному бесполезному кровопролитию.

Как только отзвучали речи, все, сидевшие за столом в Эльде, бросились звонить в Мадрид. К часу ночи Негрин переговорил с Касадо, подтвердившим, что выступил против него. Негрин, кипя по телефону бессмысленным гневом, лишил его всех должностей. Гинер де лос Риос позвонил Бестейро, Паулино Гомес и Сегундо Бланко тоже говорили с Касадо, но все это было похоже на диалог глухих. Министры пытались связаться по телефону и по телетайпу с другими командирами и оценить положение, но полученные ответы их обескуражили. Генерал Менендес даже предостерег, что если генерала Матальяну не отпустят из Эльды, то он пришлет из Валенсии войска, чтобы его освободить. Вскоре после этого Матальяна выехал.

Около 4 часов утра 6 марта Негрин, только что узнавший об отплытии флота из Картахены, попросил полковника Камачо прислать из Лос-Льяноса транспортные самолеты. Затем он продиктовал телексное сообщение совету в Мадриде, где выражал сожаление его действиями, характеризуя их как «нетерпеливые». Из этого следовало, что он сам предполагал вступить в контакт с националистами или уже сделал это. Далее он просил «провести всякий переход власти нормальным, конституционным способом»[990].

Тем временем только что назначенный военным губернатором Аликанте коммунист Этельвино Вега был арестован в городе сторонниками Касадо. Сообщение об этом доставил в Эльду Тагуэнья. Услышав о случившемся, Негрин, после ухода флота из Картахены считавший Аликанте последним редутом для эвакуации, прошептал Альваресу дель Вайо по-немецки, чтобы не поняли остальные: «Ich, auf alle F?lle, werde gehen (Я, по крайней мере, смываюсь)»[991].

Негрин прождал до двух часов дня на случай, если Касадо ответит на его сигнал, после чего приказал своему окружению отправляться на аэродром и ждать самолеты из Лос-Льяноса. Оттуда Негрин, Альварес дель Вайо, Гинер де лос Риос, Бланко, Паулино Гомес, Гонсалес Пенья, Кордон, Долорес Ибаррури, Рафаэль Альберти и Мария Тереза Лион покинули Испанию на трех «Дугласах». Во время перелета в Тулузу Негрин решил собрать в Париже 15 марта министров. В тот день в дневнике легиона «Кондор» будет записано: «08:00. Первые новости из дома: германские войска вступают в Чехословакию»[992].

На том же аэродроме, в ангаре, под председательством Педро Чека собрался исполнительный комитет Испанской коммунистической партии. Присутствовали Урибе, Клаудин, Листер, Модесто, Тагуэнья и Тольятти. В ответ на вопрос о возможности насильственного свержения совета Бестейро и Касадо Листер и Модесто ответили, что об этом не может быть и речи. Было решено, что Чека, Клаудин и Тольатти останутся в Испании, чтобы управлять остатками партии и готовить ее дальнейшее существование в подполье[993]. Остальные успели погрузиться в самолеты перед самым занятием Эльды и аэродрома войсками Касады. Все три коммунистических лидера, которым выпало остаться в Испании, были арестованы, но позднее освобождены в Аликанте и тоже сумели покинуть Испанию воздушным путем[994].

Национальный совет обороны предпринимал попытки сближения для установления мира или, по крайней мере, тянул время, чтобы республиканские силы успели отойти к средиземноморским портам и не попасть в руки националистов. Были отменены указы Негрина от 3 марта и призыв в армию лиц 1915–1916 годов рождения. Были объявлены недействительными все повышения в званиях, в том числе и самого Касадо, чтобы указать националистам на то, что решения Негрина признаны незаконными.

Командующим Центральной армией назначили полковника Праду, коммунистов, в том числе командиров I, II и III корпусов, освободили от должностей. Их снимали и с других постов, была закрыта партийная газета «Mundo Obrero», с военной формы удалили красные звезды. Власти коммунистов в республиканской Испании приходил конец.

Совет, возглавляемый теперь генералом Миахой, приехавшим в Мадрид 6 марта, распорядился о повсеместном аресте коммунистических комиссаров и активистов. Войска Меры, выполняя приказ, нагрянули в главные коммунистические центры. Комиссар Доминго Гирон сумел избежать ареста в штабе Центральной армии и предупредил о происходящем командира II корпуса полковника Буэно. Буэно, похоже, был болен, но его начальник штаба майор Гильермо Асканьо повел на Мадрид войсковую колонну. Даниэль Ортега, другой комиссар-коммунист, выпрыгнувший из окна и так избежавший облавы, предупредил Тагуэнью, и тот покинул Мадрид[995].

Коммунист Луис Барсело, командир I корпуса, назначил себя командующим Центральной армией и всеми силами, противостоявшими совету. Устроив свой командный пункт во дворце Пардо, он отправил своих людей в штаб Касадо, находившийся около аэродрома Барахос. Те арестовали членов штаба Касады, доставили их в Эль-Пардо и там по приказу Барсело расстреляли.

Тем временем войска Асканьо дошли до сердца Мадрида и вступили в столкновение с анархистами из 70-й дивизии и карабинерами, охранявшими здания совета. Вскоре на подмогу к защитникам прибыл костяк IV корпуса Меры, и в центре Мадрида завязались упорные бои между «касадистами» и коммунистами. Сотрудник Бестейро Хулиан Мариас описал, как мать с тремя играющими детьми осталась сидеть на скамейке на проспекте Кастельяна, когда танки коммунистов приближались к позициям верных хунте войск. «Я не знал, – пишет он, – чему больше восхищаться, – героизму или беспечности мадридцев»[996].

Противостояние продолжалось до воскресенья 12 марта, когда силы Меры одолели войска коммунистов, согласившихся на прекращение огня. Дело было не только в подавляющем превосходстве анархистов, но и в том, что Барсело не смог связаться с Тольатти и с Чекой и получить инструкции, потому что телефонная сеть была в руках сторонников Касады. Так или иначе, главным результатом столкновения, стоившего жизни 2 тысячам человек, стал военный трибунал, приговоривший Барсело и его комиссара к смертной казни.

Как только на улицы Мадрида 12 марта вернулся мир, Совет национальной обороны собрался для подготовки к мирным переговорам и организации эвакуации республиканской армии. В записке, отправленной Франко, члены совета объясняли, что не могли связаться с ним, пока подавляли восстание и восстанавливали порядок. Теперь они изъявляли желание договориться об условиях сложения оружия и прекращения войны. Но Франко снова привели в сильное раздражение настойчивые упоминания национальной независимости и сама мысль, что спасителем страны от коммунистов может оказаться Касадо. Его просили отказаться от любых репрессий против гражданских и военных и о периоде в 25 дней для отъезда из Испании любого, кто пожелает это сделать. Переговорщиками назначались Касадо и Матальяна.

На следующий день, 13 марта, Касадо вызвал подполковника Сентаньо и передал ему условия мира для Франко. Через шесть дней пришел ледяной и резкий ответ Франко: «Безоговорочная капитуляция несовместима с переговорами и с нахождением в зоне националистов членов неприятельского командного состава»[997]. Сентаньо посоветовал Касадо назначить двух других офицеров. Совет решил направить в Бургос подполковника Антонио Гарихо и майора Леопольдо Ортегу. Несмотря на ледяной прием прошлого послания, Касадо составил новый документ, адресованный националистам, где подчеркивал опасности, которыми подвергались новые власти в Мадриде, выступив против коммунистов, и риск отказа от надежд, «возлагаемых всеми на этот совет».

21 марта агенты SIPM сообщили Касадо, что Верховное командование националистов согласно на визит Гарихо и Ортеги в Бургос через два дня. Офицерам было сказано, что 25 марта должна сдаться вся республиканская авиация, а еще через два дня республиканская армия должна будет поднять белый флаг в знак безоговорочной капитуляции. Такие требования рассердили и унизили некоторых республиканских командиров, пожелавших продолжить бои, но поворачивать вспять эмоциональный процесс сдачи было уже поздно. Касадо отправил Франко еще одно письмо – и вновь неудачно.

25 марта плохая погода и проблема с непригодностью самолетов к вылету не позволила произвести требуемую передачу военно-воздушных сил. Два республиканских эмиссара поехали объяснять ситуацию, но в штабе Франко приказали партнерам по переговорам со стороны националистов отправить их восвояси. Командование националистов получило приказ перейти в окончательное наступление.

На следующий день началось наступление на всех фронтах. Сопротивления не было. В 2 часа дня Южная армия докладывала: «Много пленных, включая русских»[998]. Назавтра Рихтхофен записал в своем личном дневнике: «27 марта 1939 года. Артиллерия начала обстрелы в 5:50. На красных порядках никакого движения. Наш первый бомбовый вылет в 7 часов – очень хорошо. Одновременно разведывательные полеты над подвергнутыми бомбардировкам красными позициями. Артиллерия работает, как еще никогда в Испании. 6:00. Пехота идет вперед вместе с танками после бомбардировок легиона “Кондор”. Красные отошли. На передовой остались считаные люди. Но убежали все. Наше огневое чудо сработало. После 24-километрового наступления пехота выдыхается. Известия о белых флагах и о подразделениях, сдающихся повсюду вокруг Мадрида. ВОЙНА ОКОНЧЕНА!!! Конец для легиона “Кондор”».

Это заявление, вполне в духе нетерпеливого Рихтхофена, было несколько преждевременным. Но следующим утром фронты республиканцев стихийно рухнули. Солдаты радостно обнимались. Окруженным республиканским войскам приказывали сложить оружие, после чего их уводили на арены для боя быков или в лагеря под открытым небом. Те, кто в тот момент не был пойман, выбрасывали оружие и пешком отправлялись по домам.

Легион «Кондор», не тратя времени, уже утром устроил пропагандистские полеты над Мадридом. В 4 часа пополудни в официальном военном дневнике легиона была сделана последняя запись: «На протяжении дня радиостанции и передатчики во всех провинциальных городах заявляют о покорности и выражают преданность националистской Испании и ее каудильо. Можно сказать, что войне пришел конец»[999].

После полной неудачи всех попыток переговоров Национальный совет обороны распался. Хулиан Бестейро решил остаться в Мадриде и ждать своей участи (он умер в тюрьме спустя год). Миаха 28 марта улетел на своем самолете в Оран. Касадо уехал в Валенсию, оставив приказ, что официальная капитуляция должна состояться 29 марта в 11 утра[1000].

Части националистов продвигались к главным портам, где тысячи людей скопились в отчаянной надежде попасть на одно из немногочисленных отходивших судов. Мольбы о помощи, адресованные Касадо британскому и французскому правительствам, остались без ответа, да и в любом случае на организацию эвакуации такого масштаба уже не было времени – по-прежнему существовала опасность торпедных атак итальянских субмарин.

В Валенсии Касадо застал полный хаос. Отплыть с беженцами на борту удалось только одному судну – «Lezardrieux». Из Аликанте два судна – «Maritime» и «African Trade» – вышли без пассажиров. В отличие от них, «Stanbrook» отплыл 28 марта с 3500 беженцами на борту. Из Картахены смог выйти только «Campilo». Касадо отправился в Гандию, где назавтра был пропущен на британский крейсер «Galatea», эвакуировавший по соглашению об обмене пленных итальянцев.

Тем временем попасть в Аликанте пытались тысячи военных, профсоюзников и политиков, несмотря на прекращение пропуска транспорта любых видов. 30 марта итальянские войска Гамбары окружили более 15 тысяч человек. Многие совершили самоубийство, но подавляющее большинство было переправлено войсками националистов в тюрьмы, на арены и в лагеря.

Первыми войсками националистов, вступившими утром 28 марта в Мадрид, были подразделения из Касса-де-Кампо. Позже, в полдень, прошла колонна во главе с генералом Эспиносой де лос Монтеросом, за которой следовали грузовики с едой и 200 чиновников судебного ведомства и военных полицейских, которые при помощи Фаланги приступили к репрессиям против побежденных. На балконах появились флаги «Старой Испании». Пятая колонна высыпала на улицы, горланя националистские лозунги и вскидывая правую руку в приветствии Фаланги. «Они били стекло в портретах (республиканских лидеров) и рвали плакаты, валили уличные знаки, срывали таблички, разбирали баррикады. Но в первую ночь фалангисты патрулировали улицы, предотвращая убийства из мести. Священники и монахи всех благословляли, в том числе гражданских гвардейцев, появлявшихся в старых мундирах, которые они где-то прятали»[1001].

Испанская столица преобразилась еще резче, чем 19 июля 1936 года. Хулиан Мариас, раньше помогавший Бестейро в хунте, был поражен. Лозунги Народного фронта сменились лозунгами националистов. Поменялся даже язык. Люди снова говорили «моя жена» вместо левого «mi companera» и «Buenos dias» вместо «Salud!»[1002].

31 марта армии Франко окончательно достигли своих целей. «Вознося наши сердца к Богу, – говорилось в поздравительном послании к Франко папы Пия XII, – мы искренне благодарим Ваше Превосходительство за победу Католической Испании»[1003]. Чиано записал в дневнике, что «Мадрид пал, а со столицей – все остальные города красной Испании. Это новая гигантская победа фашизма, возможно величайшая за все время»[1004]. 20 апреля, ровно через три недели после победы Франко, Комитет по невмешательству, собравшийся в Лондоне на свою тринадцатую пленарную сессию, самораспустился.