Глава 4. Народный фронт

Когда новый глава правительства Мануэль Портела Вальядарес собрал 1 января 1936 года Совет министров, на руках у него уже был декрет о роспуске кортесов. На 16 февраля были назначены новые выборы – последние свободные выборы в Испании на предстоящие сорок лет.

После обнародования декрета 7 января началась избирательная кампания, быстро ставшая небывало жаркой. Результаты прошлых выборов показали важность и вес политических коалиций – это благоприятствовало формированию правых и левых альянсов, но явно шло в ущерб политическому центру.

Революционное выступление левых и его жестокое подавление армией и Гражданской гвардией уничтожили на корню всякую возможность компромисса. Негодование с обеих сторон было слишком велико, чтобы могла сработать демократия. Враждующие стороны прибегали к апокалиптической риторике, внушая своим сторонникам уверенность в том, что теперь все разрешится не политическим, а насильственным способом. Ларго Кабальеро заявлял: «Если на выборах победят правые, нам придется идти прямиком к открытой гражданской войне»[81]. Неудивительно, что правые реагировали аналогичным образом: с их точки зрения, победа левых на выборах не могла не привести к насильственному перевороту и к обещанной Ларго Кабальеро диктатуре пролетариата.

Главной группой справа был альянс СЭДА с монархистами и карлистами Национального блока. Предводитель СЭДА Хосе Мария Хиль-Роблес называл его «национальным контрреволюционным фронтом»[82]. Хиль-Роблес, воинствующий католицизм которого имел немало общего с фашизмом, был не против, чтобы сторонники приветствовали его на митингах криками «Jefe, jefe, jefe!» (по-испански «вождь», примерно соответствует «дуче» или «фюреру»). В его предвыборной кампании использовался плакат на весь фасад здания в центре Мадрида с лозунгом: «Дайте мне абсолютное большинство, и я дам вам великую Испанию». В миллионах листовок утверждалось, что победа левых приведет к появлению «вооруженных толп, к поджогам банков и частных домов, к дележу собственности и земли, к грабежам и к обобществлению ваших женщин»[83]. Финансировали эту кампанию землевладельцы, крупные компании и католическая церковь, спешившая благословить альянс, называя голосование за правых голосованием за Христа.

После провозглашения республики в апреле 1931 года, за которым последовали пожары в церквах и монастырях и антиклерикальные статьи Конституции, католические иерархи ясно продемонстрировали свою враждебность власти. Но восстание в октябре 1934 года подтолкнуло их к еще большему радикализму – к оправданию неповиновения правительству, если оно необходимо для защиты интересов Церкви. После отмены республикой государственного финансирования Церковь быстро беднела и все больше зависела от пожертвований прихожан[84].

В 1936 году в Испании было примерно 30 тысяч священников, по большей части бедных и необразованных, неспособных заниматься для пропитания чем-либо еще. Иерархи Церкви яростно отстаивали свои привилегии: когда кардинал Видаль-и-Барракуэр, реагируя на финансовый кризис Церкви, предложил, чтобы богатые епархии помогали более бедным, большинство епископов выступили категорически против[85].

15 января 1936 года партии левого центра и собственно левые подписали пакт об участии в выборах единым блоком[86]. Была предложена программа Народного фронта с упором на аграрную реформу, восстановление автономного статуса Каталонии и амнистию арестованных после октябрьской революции[87]. В проекте ничего не говорилось ни о национализации банков, ни о дележе земель, тем не менее правые утверждали, что в пакте есть секретные статьи[88]. В сложившихся обстоятельствах эти подозрения были естественными: хотя предвыборный манифест Народного фронта звучал умеренно, зато «caballeristas» уже призывали к национализации земли и к роспуску армии, гражданской гвардии и всех религиозных орденов с конфискацией их собственности. В мае 1935 года манифест Союза трудящихся призвал, кроме прочего, к «конфискации и национализации крупной промышленности, финансов, транспорта и связи»[89].

Правые не могли не воспринять как провокацию предложение освободить всех осужденных за участие в насильственном бунте против законно избранного правительства – открытая решимость левых выпустить из тюрем всех осужденных за восстание 1934 года вряд ли свидетельствовала об их уважении к главенству закона и конституционной власти.

Двойственность Народного фронта была продемонстрирована спустя неделю после выборов. В один и тот же день Диего Мартинес Баррио сказал, что фронт «консервативен», а «El Socialista» провозгласила: «Мы полны решимости совершить в Испании то, что совершено в России. План испанского социализма – это тот же русский коммунизм»[90].

Электоральный пакт, впервые предложенный социалистами и левыми республиканцами, был разработан во время восстания в Астурии. Он совпадал с новой политикой Коминтерна, призвавшего коммунистов к союзу с нереволюционными левыми группами для борьбы с новой угрозой фашизма в Европе. Это был двухэтапный план: умеренный в начале, революционный в длительной перспективе[91]. В июне 1936 года лидер Коминтерна Георгий Димитров указал, что, учитывая ситуацию в стране, «фундаментальной насущной задачей коммунистической партии в Испании и испанского пролетариата» является одержать победу над фашизмом путем завершения «демократической революции» и изоляции «фашистов от масс крестьянства и от мелкой городской буржуазии»[92].

На деле коминтерновские надзиратели вряд ли были заинтересованы в сохранении среднего класса – стратегия Народного фронта была для них просто способом прихода к власти. Это было подтверждено на совещании Коминтерна 23 июля, обсуждавшего выступление правых. Димитров предостерегал, что испанским коммунистам не следует пытаться устанавливать диктатуру пролетариата «на нынешнем этапе»: «Это было бы роковой ошибкой. Поэтому мы должны говорить: действуем под знаменем защиты республики… Иными словами, товарищи, мы считаем, что при теперешнем положении в мире для нас полезно и необходимо проводить политику, позволяющую организовывать, обучать, сплачивать массы и укреплять наши собственные позиции в ряде стран – Испании, Франции, Бельгии и так далее, – где у власти стоят правительства Народного фронта и где у коммунистической партии есть широкие возможности. Когда наши позиции укрепятся, мы сможем пойти дальше»[93].

«Пойти дальше» означало также, что в приоритете у коммунистов с самого начала было устранение политических противников. 17 июля, когда анархисты готовились нанести поражение выступлению генералов в Барселоне, Коминтерн «советовал» политбюро испанских коммунистов: «Необходимо безотлагательно предпринять превентивные меры против путчистских поползновений анархистов, за которыми прячется рука фашистов»[94].

Испанская коммунистическая партия, как позднее докладывал Москве французский представитель Коминтерна Андре Марти, была почти полностью подчинена Викторио Кодовилье[95] (псевдоним Медина), тоже посланнику Коминтерна. Позднее Марти осудил работу политбюро Испанской коммунистической партии как «страшно примитивную»[96]. Единственным компетентным членом политбюро был Хосе Диас, но тому мешала тяжелая болезнь печени.

Крупнейшей партией Народного фронта была Испанская социалистическая рабочая партия (ИСРП). 66-летний Франсиско Ларго Кабальеро стал самым ее радикальным, большевизированным вожаком. Он недоверчиво относился к широкому альянсу с левыми республиканцами Мануэля Асаньи и откликался на «ухаживания» Жака Дюкло, другого представителя Коминтерна в Испании, поставившего на Ларго Кабальеро как на наиболее подходящего предводителя испанского рабочего класса. Не только газета самих caballeristas «Claridad», но и коммунистическая печать Европы стала величать этого старого профсоюзного вожака «испанским Лениным».

Однако Ларго Кабальеро, завороженный собственной риторикой, уже тревожил своих новых друзей-коммунистов – его зажигательные революционные речи на массовых митингах по всей Испании с призывами уничтожить средний класс противоречили политике Димитрова. (Недаром в те дни появился остроумный лозунг: «Голосуйте за коммунистов, спасите Испанию от марксизма».) Но чем бы ни были его речи – продуктом революционного угара или свидетельством его тогдашних намерений, – не приходилось удивляться, что правые, боясь, что левые начнут их уничтожать, готовятся к ответному удару.

Влияние Испанской коммунистической партии было значительным для организации, насчитывавшей при своем появлении в 1921 году всего несколько десятков активных членов. Спустя десять лет, при падении монархии, их набралось несколько тысяч. На выборах ноября 1933 года партия получила 170 тысяч голосов и впервые прошла в кортесы. Но уже к первой половине 1936 года ее численность выросла с 30 до 100 тысяч человек[97].

Левые нуждались в голосах анархистов, иначе им было не выиграть при таком напряженном соперничестве. В этот раз анархисты были готовы проголосовать, хотя это и противоречило их принципам. Их единственной надеждой вытащить своих товарищей из тюрем был Народный фронт.

16 февраля избирательные участки, несмотря на напряженную атмосферу, открылись и заработали спокойно. Обе коалиции – правая и левая – были уверены в своей победе. Впоследствии пропагандисты генерала Франко пытались доказать, что в проведении выборов были серьезные недостатки, а значит, их результаты не вполне действительны, но это полностью противоречит истине. Даже монархистская газета «АВС» писала 17 февраля, что голосование прошло «без забастовок, без угроз, без всяких скандалов. Все голосовали, как хотели, совершенно свободно».

20 февраля избирательные комиссии провинций опубликовали свои заключения: Народный фронт победил, получив большинство в 150 тысяч голосов. Закон о выборах, поощрявший создание коалиций, в данном случае обеспечил преимущество левым. Народный фронт, победивший с крохотным перевесом, всего в 2 процента от общего числа поданных голосов, добился абсолютного большинства мест в кортесах[98]. Пожалуй, самой поразительной цифрой в результатах выборов была слабая поддержка фалангистов Хосе Антонио Примо де Риверы – 46 тысяч голосов из без малого 10 млн поданных в общей сложности в Испании, – в среднем меньше тысячи человек на провинцию. Это более наглядно демонстрировало уровень фашистской угрозы, чем утверждения Ларго Кабальеро.

Пренебрегая ненадежностью своей победы, левые повели себя так, словно получили абсолютный мандат на революционные изменения. Правые предсказуемо испугались толп, самовольно, не дожидаясь амнистии, бросившихся освобождать заключенных. Сразу после оглашения результатов голосования группа монархистов потребовала, чтобы Хиль-Роблес возглавил государственный переворот, но тот категорически отказался участвовать в этом лично. Вместо этого он попросил Портела Вальядареса объявить военное положение, прежде чем революционные массы хлынут на улицы. Удрученный неудачей, Хиль-Роблес удивил всех лицемерным осуждением богачей, тех самых, кто поддерживал и финансировал его кампанию, обвинив их в «самоубийственном эгоизме», выразившемся в урезании зарплат.

Генерал Франко, начальник Генерального штаба, направил своего эмиссара к генералу П?сасу, генеральному директору гражданской гвардии, с предложением о «решениях, необходимых для защиты порядка и благополучия Испании»[99]. Кроме того, Франко, суля Портеле Вальядаресу поддержку армии, попытался убедить его, что нельзя допустить передачи власти Народному фронту. Очевидно, Франко впервые всерьез задумался о вмешательстве в события армии. Он вполне понимал значение гражданской и штурмовой гвардии.

19 февраля, еще не уверенный, что переворот получится, Франко снова встретился с Портела и сказал ему, что, допустив победу коммунистов в стране, он будет нести тяжелую ответственность перед историей. Но прижатый к стене, потрясенный Портела – Мануэль Асанья писал, что «он был похож не на главу правительства, а на привидение», – не уступил моральному шантажу Франко[100], – в тот же день он подал в отставку. Президенту республики Алькале Саморе оставалось только предложить сформировать правительство Асанье, к которому он не питал ни малейшей симпатии.

Асанья составил кабинет из членов собственной партии и из представителей Республиканского союза: в итоге в кабинет не вошло ни одного социалиста. К тому же Ларго Кабальеро запретил участвовать в правительстве социалистической ИСРП, чтобы не дать Прието сформировать социал-демократический альянс с левыми республиканцами.

Несмотря на умеренность нового кабинета, правые отреагировали на него так, будто власть перешла к большевикам. Их ужаснул выход на улицы многочисленных желающих отпраздновать народную победу и, с целью освободить заключенных еще до выхода декрета об амнистии, осада тюрем. Церковь предупреждала, что враги католичества «под влиянием и под управлением мирового жидомасонского заговора объявляют войну против нас до победного конца»[101]. Правые решили, что для сохранения Испании такой, как им хотелось, уже нельзя следовать чисто парламентским путем – хотя бы потому, что левые продемонстрировали стремление пренебрегать законностью.

20 февраля впервые собрался совет министров правительства Асаньи, перед этим он обратился по радио к нации. Асанья говорил о справедливости, свободе и конституционности, обещал предпринять с одобрения кортесов «огромный труд по национальному восстановлению, защите труда и производства, развернуть общественные работы, обратить внимание на проблемы безработицы и на все остальное, волнующее коалицию республиканских и пролетарских партий, находящихся теперь у власти»[102].

Среди множества проблем, стоявших перед правительством, одной из самых срочных было провозглашение амнистии, учитывая недавние тюремные бунты в Бургосе, Картахене и Валенсии. Для проведения реформ правительство не могло дожидаться созыва кортесов: 23 февраля оно восстановило Женералитат Каталонии, а также социалистические советы, упраздненные по всей стране после революции октября 1934 года. Одновременно Асанья приступил к реорганизации армейского командования, назначая на ключевые посты лояльных республике военачальников и отсылая подальше от Мадрида тех, кто был заподозрен в плетении заговоров.

Президента Женералитата Луиса Компаниса, вышедшего из тюрьмы Пуэрто-Санта-Мария и снова открывшего каталонский парламент, приветствовала огромная демонстрация. 16 марта Асанья объявил, что будет продолжена конфискация земель аристократов, участвовавших в выступлении Санхурхо. Было решено восстановить на рабочих местах всех трудящихся, уволенных за участие в октябрьской революции.

Затем правительство возобновило работу Института аграрной реформы – перемены в Андалусии и Эстремадуре контролировал сам министр сельского хозяйства Мариано Руис-Фюнес.

Положение в экономике было тяжелым. С 1931 годом стали резко сокращаться частные капиталовложения, упавшие к 1936 году до уровня 1913 года. Новая программа правительства усилила бегство капитала из страны, удивляться чему не приходилось: например, Хуан Марч, мультимиллионер с Майорки, сколотивший огромное состояние контрабандой табака, сбежал из Испании, чтобы попасть в тюрьму. Покинув страну, он занялся спекуляциями на понижение курса песеты на мировом валютном рынке и внес из собственного кармана десятую часть от 20 млн песет, собранных антиреспубликанской группой под председательством графа де Лос Андеса[103].

Однако гораздо серьезнее финансовых махинаций Марча были экономические последствия электоральной победы левых: по всей стране трудящиеся требовали резкого повышения зарплат, выходившего за пределы возможностей предприятий и ферм. Множились забастовки, росла безработица, курс песеты на мировой валютной бирже стремительно падал.

Острой проблемой для левоцентристского правительства Асаньи стал его фаустианский пакт с твердыми левыми caballeristas, видевшими в нем подобие режима Керенского в России; этот подход разделяли и правые. Внезапно либеральное правительство обнаружило, что не имеет влияния на своих электоральных союзников, приверженных революционному пути, и не может убедить своих последователей подчиняться закону. Луис Аракистайн, издатель газеты «Claridad» и рупор большевистской идеологии среди социалистов и в ВСТ, утверждал во время избирательной кампании, что Испания, как Россия в 1917 году, готова к революции. Он отвергал предостережения Хулиана Бестейро, бывшего вожака ВСТ, что революционная активность, вроде занятия фабрик, приводит в ужас средний класс и разрушает экономику.

Каждая левая организация сколачивала теперь собственную милицию, причем у коммунистов она была самой дисциплинированной и эффективной. Небывалое количество людей разгуливало с оружием и было готово пустить его в ход против оппонентов. Общее впечатление беззакония играло на руку противникам демократии: правая пресса клеймила беспорядки левых, левые обрушивались на правых. Правые утверждали, что демократия не работает, что кортесы стали бесполезными. Женщины из среднего и высшего класса оскорбляли на улице офицеров, обвиняя их в трусости за неспособность свергнуть правительство.

Однако ни одна группа среди правых не способствовала беспорядкам и не приближала военный переворот так, как Фаланга. У нее было много источников финансирования: 10 тысяч песет в месяц от Renovation Espanola, деньги от Банка Бискайи, а позже и от Хуана Марча, 50 тысяч песет в месяц от Муссолини, поступавшие через посольство Италии в Париже[104]. Нацисты, правда, не слишком доверяли фалангистам и отказали в затребованном ими миллионе марок. Фаланга нуждалась в деньгах, потому что росла удивительными темпами, в основном благодаря притоку молодежи из движения Accion Popular: весной 1936 года оттуда перешло примерно 15 тысяч человек, увеличив численность Фаланги до 30 тысяч человек[105].

Испанская Фаланга родилась в мадридском Театре комедии 29 октября 1933 года. Ее основателем стал Хосе Антонио Примо де Ривера, старший сын диктатора – молодой черноволосый юрист, якобы наделенный редкой привлекательностью. Вокруг него собрался кружок интеллектуалов фашистской направленности, он импонировал студенчеству, особенно из состоятельных семей, se?oritos, а также тем из нижних слоев среднего класса, кто усматривал угрозу в социальных переменах. В Фалангу вливались бывшие члены Патриотического союза Примо де Риверы-старшего, состоявшие там десять лет назад, а также разочарованные монархисты и консерваторы, напуганные победой левых на выборах.

Фалангизм отличался от нацизма и фашизма своим глубоким консерватизмом: Муссолини использовал древнеримскую символику и имперскую образность в своих речах только для пропагандистского эффекта, Фаланга же прибегала к современной революционной фразеологии, сохраняя фундаментальную реакционность. Сущностью Hispanidad («испанизма») провозглашалась Церковь: новому государству предстояло «черпать вдохновение от духа традиционной для Испании католической веры». Символы были позаимствованы у Фердинанда и Изабеллы: ярмо авторитарного государства и истребительные стрелы – гроза еретиков. Заимствованием символики дело не ограничивалось – Фаланга пыталась взывать к традиционному кастильскому менталитету. Идеальный фалангист представлялся «наполовину монахом, наполовину солдатом».

При этом движение страдало от двойственности: в нем присутствовали элементы и национализма, и социализма. Хосе Антонио нападал на «социальное банкротство капитализма» и возмущался низким жизненным уровнем рабочих и крестьян. Однако марксизм как идеология вызывал у него отвращение, потому что был «неиспанским», а классовая борьба ослабляла нацию – по мнению фалангистов, страну следовало объединить в системе, где наниматель не может эксплуатировать наемного работника.

Первоначально Примо де Ривера тщетно заигрывал то с социалистом Прието, то с анархо-синдикалистской НКТ. Следующим стал Франко: Примо де Ривера напомнил ему слова Освальда Шпенглера, что последним спасением цивилизации всегда оказывался взвод солдат. Но цивилизация, спасаемая солдатами, – это представление об идеальном мире консерватора, а не революционного национального социалиста.

Фаланга неустанно накапливала огнестрельное оружие для уличных боев, и Примо де Ривера запустил интригу в авантюрном стиле Бульдога Драммонда[106]. Лондонский корреспондент газеты монархистов «ABC» Луис Болин, получив секретные приметы, встретился в отеле «Кларидж» с видным англичанином, не назвавшим своего имени, – они договорились о переправке на частной яхте, в ящиках из-под шампанского, большой партии автоматов из Германии. Несмотря на то что вовремя оружие не поступило, вскоре Болин взялся устроить еще более крупную операцию.

Однако Фаланга уже располагала оружием, полученным по другим каналам: 10 марта отряд фалангистов под командованием Альберто Ортеги попытался убить профессора Луиса Хименеса де Асую, депутата-социалиста, но в итоге погиб сопровождавший его полицейский. Через четыре дня фалангисты покушались на жизнь Ларго Кабальеро. Тогда же, 14 марта, Примо де Ривера встретился с Франко в доме шурина генерала Рамона Серрано Суньера и обсудил с ним план действий. Днем позже правительство объявило Фалангу вне закона за покушение на Ларго Кабальеро, и Примо де Риверу арестовали за незаконное владение оружием. Трудно совместить знаменитое очарование Хосе Антонио и брутальность его последователей, а также показной расизм его почитателей в смокингах, собиравшихся в отеле «Париж». Так или иначе, он нес за них ответственность, так как его речи были явным подстрекательством, пускай сам этот брезгливый андалусиец относился к насилию как к чистой абстракции.

Идеал защиты традиционной Испании требовал активного участия, раз авторитарные правые отвергали теперь всякие попытки использовать парламентаризм. В Пиренеях вооружались карлисты, тренировавшие свое ополчение «рекетес» (requetes)[107], прославившееся в Карлистских войнах XIX века ярко-красными баскскими беретами.

Движение карлистов было отчетливо антиконсервативным. Оно официально именовало себя традиционалистски-общинным, в нем усматривали некое подобие «светского иезуитства». Карлисты верили в «жидо-марксистско-масонский» заговор, ставящий целью превратить Испанию в колонию СССР[108]. Либерализм же для карлистов, как и для иерархов Церкви, был источником всех современных зол, они мечтали о возрождении королевской католической автократии в популистской форме.

Главные силы карлистов были сосредоточены в Пиренеях, хотя они имели поддержку и в других областях, например в Андалусии, – карлисты уже расстались со своим былым сочувствием регионалистам. Раньше источником этого сочувствия служило королевство Наварра, его целью было получить поддержку басков и каталонцев в Карлистских войнах XIX века. Но к 1936 году карлисты возненавидели баскский и каталонский национализм.

Многие офицеры-карлисты прошли подготовку в Италии при помощи Муссолини, их вожаки, Фаль Конде и граф де Родесно, устраивали закупки оружия в Германии. Численность карлистских «рекетес» трудно определить, но в одной Наварре в начале 1936 года их было больше 8 тысяч человек. Предположительно во всей стране их набиралось 30 тысяч. Один из их сторонников, Хосе Луис Ориоль, устроил доставку кораблем из Бельгии 6 тысяч винтовок, 150 тяжелых и 300 легких пулеметов, 5 млн патронов и 10 тысяч ручных гранат[109].

Весной 1936 года в Сен-Хуан-де-Люс, рядом с французской границей, князь Ксавьер де Бурбон-Парма и Фаль Конде учредили Высший военный совет карлистов. В него вошли бывшие офицеры, начавшие составлять план выступления совместно с Испанским военным союзом, тайным объединением правых офицеров армии, с монархистами-альфонсистами и с Фалангой. Связь поддерживалась через полковника Хосе Варелу (впоследствии одного из главных полевых командиров Франко), тайно тренировавших в Пиренейских горах отряды карлистских «рекетес». До правительства Асаньи в Мадриде пока что доходили только самые смутные слухи об этих приготовлениях.