«Национально-патриотические силы в Конго разобщены и не организованы»

Сторонников развития отношений с СССР в правительстве Адулы становилось все меньше. Под заголовком «Конголезская реакция наглеет» «Правда» сообщила, что в конголезских газетах, «известных своей угодливостью перед Западом, выражаются требования о выводе из правительства министра внутренних дел Кристофа Гбение, политика которого не устраивает империалистов»[835]. «Наглость» была отражением борьбы внутри правительства сторонников Гизенги и членов группы Бинза. Ее ключевым элементом было противостояние между Гбение и Нендакой, «старыми политическими врагами из Восточной провинции»[836]. Нендака провоцировал конфликт, не посвящая Гбение, своего формального начальника, в планы и операции возглавляемой им службы безопасности. Министр освободил Нендаку от должности «за злоупотребление властью, взяточничество, но этот справедливый и законный акт не нашел должной и активной поддержки среди националистов, хотя каждый из них был в этом деле полностью солидарен с Гбение. В результате Нендака остался на своем посту, хотя его следовало судить»[837]. Гбение обратился к Адуле с требованием уволить Нендаку.

Для посвященных в политическое закулисье Конго решение премьера было очевидным. Между Девлиным и Гуллионом состоялся разговор на тему противостояния между Гбение и Нендакой. Посол сказал, что предпочел бы победу Гбение, поскольку «у него есть политический стержень», а Нендака «всего лишь чиновник». Девлин заметил, что все уже решено, «есть план избавиться от Гбение». И объяснил мотивы: «Нендака, Бомбоко и Мобуту являются ключевыми фигурами в этой стране. Если мы атакуем одного, двое других его поддержат. Смотри. Если Адула попытается сместить Нендаку, Мобуту может при помощи армии удалить Адулу и Гбение. Не будь Нендаки, мы бы с тобой здесь сегодня не сидели. Он всегда был потрясающим союзником»[838].

В начале марта Адула уволил Гбение и назначил министром внутренних дел Клеофаса Камитату. Это вызвало «поток телеграмм протеста из Восточной провинции»[839]. И. о. генерального секретаря Партии африканской солидарности Мунг Бернардэн охарактеризовал это назначение как «вознаграждение» Камитату за то, что он «сыграл одну из первых ролей по вопросу о голосовании недоверия Гизенге и в его аресте»[840].

Отсутствие конкретных мер по развитию отношений со странами социалистического лагеря Адула объяснял советским дипломатам продолжавшейся кампанией в защиту А. Гизенги. Едва ли не каждый день СМИ СССР и других социалистических стран сообщали об узнике Була-Бембы, плохих условиях, в которых он содержался, требовали допустить к нему адвокатов. Во время беседы с временным поверенным в делах СССР в Конго В. С. Силкиным 10 апреля Адула «выразил уверенность, что через некоторое время Гизенга снова понадобится стране, пытался уверять, что он не заинтересован в дискредитации Гизенги и что лично он сделает все возможное, чтобы с ним ничего не случилось. Он бы уже сейчас освободил Гизенгу, но, по его словам, есть решение правительства и парламента, а бороться против правительства и парламента он якобы не в состоянии». Затем Адула пожаловался на то, что «радиостанции Москвы, Праги и Каира распространяют якобы тенденциозную информацию о положении Гизенги, о состоянии его здоровья, нападают на него (Адулу) и его правительство, обвиняя их в намерении расправиться с Гизенгой. Сослался при этом на распространение слухов о том, что Гизенга якобы отравлен, а также на ложную информацию о его смерти. Подобные передачи, которые не соответствуют действительности, затрудняют, по его мнению, решение вопроса о Гизенге, препятствуют развитию добрых отношений и мешают ему (Адуле) проводить политику “неприсоединения”»[841].

Стиль изложения беседы Силкиным не оставляли сомнений в его скептическом отношении к словам Адулы, которые были сущим лицемерием.

Вскоре премьер сделал ответный контрпропагандистский ход: правительство Конго пригласило двух иностранных журналистов посетить Гизенгу в местах заключения. Одним из них был заведующий отделением ТАСС в Леопольдвиле Г. Федяшин. 23 апреля «Правда» опубликовала его репортаж. Гизенга содержался на военной базе, окруженной естественными препятствиями: «По одну сторону дороги протекала река [Конго], по другую простиралось непроходимое болото». Узника надежно охраняли. Он содержался в одноэтажном доме, «у подъезда которого стояло несколько часовых», застекленная терраса «с внутренней стороны сплошь опутана колючей проволокой», «в вестибюле – кровать часового, покрытая москитной сеткой». Федяшин, видевший Гизенгу последний раз 20 января, заметил изменения в его внешности: «Его подбородок закрывала курчавая борода. Несмотря на темный цвет кожи, на лице проступала болезненная бледность, обращала на себя внимание худоба»[842].

Описывая встречу с журналистами в мемуарах, Гизенга утверждал, что отвечал на их вопросы «с большой осторожностью»[843]. По репортажу Федяшина этого не скажешь. Гизенга «твердо заявил»: «Никаких обвинений мне до сих пор не предъявлено. Моя парламентская неприкосновенность грубо нарушена. Меня в чем-то обвиняют, и я хотел бы ответить на эти обвинения перед органом, в который меня избрал мой народ. Я хочу одного – предстать перед парламентом и держать перед ним ответ, чтобы конголезское и международное общественное мнение само судило о том, виновен я или нет. Меня бросили на военно-стратегическую базу Болабемба [sic.]. Я считаю это незаконным и протестую против этого. Я требую, чтобы мне предъявили обвинения и разобрали их». Гизенга пожаловался на изоляцию от внешнего мира, назвал «обманом» отказ предоставить ему свидание со «старухой-матерью» и женой, которые специально приехали из Югославии, «где они были обеспечены», а теперь «остались без средств к существованию». «Эта волнующая поездка, – писал в заключение Федяшин, – и длившаяся больше часа беседа с Гизенгой решительно опровергли утверждения некоторых официальных представителей и реакционной печати о “законности” ареста Гизенги и о “гуманном” обращении с патриотом Конго»[844].

Адула быстро обеспечил «законность» изоляции соперника. 7 мая парламент в отсутствие Гизенги после недолгих, но ожесточенных дебатов лишил его парламентской неприкосновенности 64 голосами против 22[845]. Это решение задним числом узаконило арест Гизенги и открывало возможность организовать судебный процесс над ним.

Советская сторона ответила на вызов. Международный отдел ЦК КПСС счел «целесообразным провести некоторые дополнительные мероприятия по разоблачению происков сил реакции и в защиту Антуана Гизенги»[846]. ЦК КПСС утвердил план соответствующих действий. СМИ было поручено «продолжить публикацию и передачу по радио материалов, разоблачающих новые происки сил реакции в Конго. В этих материалах вскрыть беспочвенность обвинений, выдвинутых против лидера национально-освободительного движения в Конго Антуана Гизенги, и показать, что организаторами судебной расправы над А. Гизенгой являются иностранные империалисты и их конголезские приспешники». Планировалось «провести на некоторых предприятиях в Москве, Ленинграде и Ташкенте, а также в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы митинги в защиту Гизенги». Кампания должна была носить международный характер. С «соответствующими заявлениями» поручалось выступить Советскому комитету солидарности стран Азии и Африки, советскому представителю в Постоянном секретариате Организации солидарности народов Азии и Африки, вице-президенту Международной ассоциации юристов-демократов К. П. Горшенину[847].

Кампания оказалась скоротечной и вялой. Видимо, чтобы окончательно не испортить отношения с Адулой, «Правда» не публиковала сообщений о митингах и письма трудящихся. В заявлении СКССАА проводилось различие между «политическими противниками Гизенги» и Адулой, но указывалось на несоответствие между декларациями и делами премьера: «Заявление главы центрального правительства С. Адулы, сделанное им при формировании правительства, о том, что правительство будет продолжать дело Патриса Лумумбы и будет всячески способствовать объединению Конго, было положительно встречено общественностью всего мира. Тем более вызывает недоумение, что сегодня жизнь одного из соратников П. Лумумбы – А. Гизенги, неутомимого борца за единство Республики Конго, находится в опасности»[848].

Советская пресса не жалела гневных эпитетов по поводу решения конголезского парламента, но о позиции Адулы молчала. Г. Федяшин сообщал, что заседание нижней палаты «проходило под знаком грубейшего нарушения норм регламента». Один из парламентариев зачитал положение конституции о праве депутата предстать перед парламентом и ответить на обвинения. Тогда «на трибуну под крики “убийца” выскочил сам министр иностранных дел Бомбоко. Суть его выступления сводилась к одному: “Нам нечего здесь обсуждать. Надо голосовать. От нас требуется сказать “да” или “нет”, и все”». Федяшин не сомневался: «Выступи Гизенга в парламенте, от вздорных обвинений по его адресу не осталось бы и следа, а сегодняшние обвинители сами оказались бы в положении обвиняемых». Но «машина голосования сработала. Под грубым нажимом реакции палата приняла решение, которое черным пятном ложится на репутацию высшего органа республики»[849]. Выходило, что решение протащили Бомбоко и «реакция», а Адула вновь оказался ни при чем.

Премьеру был послан ясный сигнал, что его по-прежнему ждут с визитом в Москве. Расчет на диссонанс в тандеме Адула-Бомбоко свидетельствовал о непонимании расклада сил в правящей верхушке Конго. Все ключевые посты занимали члены группы Бинза, которую плотно опекали американцы. Адула по определению не мог занимать отличную от Бомбоко позицию по принципиальным вопросам. 23 мая Адула сообщил Гуллиону, что отныне не собирается ехать в Москву. Он объяснил, что во время беседы с Силкиным тот пытался выяснить отношение Адулы к делу Гизенги. И услышал в ответ, что премьер отменяет свой визит в СССР[850].

Для советских СМИ и даже сотрудников посольства в Леопольдвиле конголезский премьер оставался фигурой вне критики. Третий секретарь посольства Л. Петров по сути верно, хотя и переборщив с идеологическими клише и ярлыками, оценил деятельность правительства Адулы. Правительство «национального примирения», которое рассчитывали создать националисты, т. е. сторонники Гизенги, с самого начала оказалось «фикцией», поскольку власть в Леопольдвиле оказалась у «реакционной клики Касавубу-Мобуту-Бомбоко», «послушного орудия реакционных конголезских кругов и стоящих за ними империалистических держав, прежде всего США». «Правящая клика», используя «подкуп, шантаж и запугивание», превратила «министров-националистов в технических исполнителей распоряжений главы правительства» и «открыто взяла курс на подавление национально-освободительного движения в стране, преследование лидеров патриотических сил». «Контролирующая правительство леопольдвильская группировка» на словах ратовала «за осуществление политики Лумумбы», а на деле «проводила политику, способствующую укреплению в Конго позиций колонизаторов». Описав «кампанию преследования Гизенги», Петров отметил, что наиболее активную роль в ней, «особенно в решающие моменты, играли Адула и Камитату». Попытки правительства решить катангский вопрос «убедительно показали», что оно «неспособно принимать собственные решения и действует по указке американцев»[851].

Петров не зачислил в состав «реакционной» правящей «клики» премьер-министра, которому формально подчинялись Бомбоко и Мобуту. «Неведение» дипломата объяснялось тем, что даже после отказа Адулы приехать в Москву, контакты с ним оставались для СССР единственным шансом не только сохранить формальное присутствие в «сердце Африки», но при благоприятном стечении обстоятельств (неспособность решить проблему Катанги с помощью ООН и Запада) хотя бы частично восстановить там влияние, достигнутое при Лумумбе. Бомбоко или Мобуту советское посольство просто бы закрыли.

На оппозицию надежд было мало. Ее положение и состояние представлялось советским дипломатам удручающим. Второй секретарь посольства Ю. Сидельников сообщал в Москву: «Интервенция империалистических держав в Конго развивается, не встречая в настоящее время организованного отпора со стороны национально-патриотических сил. Отдельные их представители в парламенте и правительстве, политические группы и группировки и их лидеры выступают против расчленения Конго, в меру возможности оказывают сопротивление американцам, пытаются как-то отстаивать и защищать национальные интересы, однако все эти действия носят единичный характер, не являются организованными и не поддерживаются массовыми выступлениями. Националисты не имеют совместной программы действий». От руководимых соратниками Лумумбы политических партий «остались фактически лишь лидеры». Попытки создать единую организацию националистических партий «ни к чему не привели». Национальное движение Конго-Лумумбы (НДК-Л) «расползлось по провинциям». Партия африканской солидарности (ПСА) «оказалась расколотой». Центр африканской перегруппировки (СЕРБА) и Ассоциация балуба Катанги (БАЛУБАКАТ) «раздираются внутрипартийной борьбой». У оппозиции «не осталось газеты», она «потеряла серьезные позиции в парламенте»[852].

Другой оппозиции в Конго не было, и ее СССР приходилось поддерживать. Девлин утверждает, что сотрудники советского посольства в Леопольдвиле «открыто передавали деньги оппонентам Адулы»[853]. Документы из российских архивов свидетельствуют, что им оказывалась помощь, но скрытно. 30 мая в Женеве состоялась встреча заместителя министра иностранных дел В. А. Зорина с и. о. Генерального председателя ПАС М. Бернардэном. Бывший посол правительства Гизенги в Пекине признал, что «во время руководства страной и партией» патриотические силы «совершили ряд ошибок, которые проистекают главным образом из-за неопытности государственных и партийных деятелей». «Сейчас, – заверил он собеседника, – мы стараемся постепенно исправить это положение, чтобы служить народу и родине». После свержения Лумумбы ПАС была вынуждена поддерживать контакты с «представителями Советского Союза и других братских стран в отдаленных ресторанах и даже движущихся машинах». Вначале, посетовал Бернардэн, его партия получала от СССР «большую финансовую поддержку», но затем ее «практически не было». Он долго описывал организационные и финансовые трудности ПАС, доказывая, что только «материальная и финансовая помощь братских партий, в частности КПСС», поможет ей провести реорганизацию и встать на ноги. Бернардэн передал Зорину «бюджет расходов партии на один год», заметив, что «в случае благоприятного рассмотрения нашей просьбы», помощь должна оказываться через Коммунистическую партию Бельгии, а не через советское посольство в Леопольдвиле, «так как охранка Адулы может это обнаружить и закрыть ваше посольство». Зорин заверил собеседника, что проинформирует Москву о встрече, но ничего не пообещал «относительно ответа на изложенную просьбу»[854].

Представитель другой оппозиционной партии, Генеральный секретарь НДК-Л Антуан Кивева, посетил советское посольство 15 июня 1962 г. Его беседа с В. С. Силкиным проходила примерно в том же ключе, что и разговор между Бернардэном и Зориным. Кивева заявил, что националистические лидеры «учли опыт поражений» и «значительно активизировали свою деятельность». Их лидеры «пришли к осознанию необходимости серьезной реорганизации своих сил и проведения широкой политической работы в массах, а также воссоздания блока всех левых партий для отпора реакции». Обширные планы были и у руководства НДК, оно намеревалось «уже в ближайшие дни принять меры по организационному укреплению своих рядов путем введения строгой партийной дисциплины и удаления из партии всех лиц, предающих национальные интересы, погрязших в коррупции и игнорирующих партийные решения. Оно намерено также приступить к изданию своей газеты и направить в различные районы страны своих активистов для проведения разъяснительной работы в массах и оказания необходимой помощи местным организациям партии». Правильные намерения плохо сочетались с практической деятельностью НДК. В состав «временного ЦК» партии в качестве заместителя председателя вошел Ж. Касонго, хотя из партийных рядов раздавались требования исключить его «как предателя дела Лумумбы». Кивева пообещал, что руководство «возьмет курс на исключение из партии слишком скомпрометировавших себя деятелей типа Касонго, но пока решило не форсировать этого, так как в настоящее время, когда положение партии еще не укрепилось, подобные деятели могут, блокируясь с реакцией, нанести серьезный вред партии».

Кивева запросил стандартный «пакет» помощи, которую обычно хотели получить от СССР оппозиционные конголезские организации – денежная помощь «на издание газеты и покрытие некоторых других организационных расходов», несколько автомашин, типографское оборудование, кинопроекторы, микрофоны. Он «подчеркнул, что было бы желательно, чтобы на аппаратуре не было клейма, свидетельствующего о том, что она произведена в Советском Союзе». В числе «срочных нужд» Кивева просил напечатать в СССР миллион экземпляров «фотопортрета Лумумбы» и организовать поездку в нашу страну группы членов НДК до 50 человек «для изучения опыта организаторской и организационно-пропагандистской работы, подготовки и проведения выборов». В записи беседы Силкин не проинформировал о своей реакции на просьбы НДК. Ясно, что он передал их содержание в Москву. Резолюция на документе за неразборчивой подписью гласила: «Вопрос рассматривается в Отделе ЦК»[855].

Рассматривался он не в спешном порядке. Спустя почти 3,5 месяца, 27 августа 1962 г., Кивева в ходе беседы с Силкиным «напомнил о просьбе руководства его партии относительно оказания ей материальной помощи». Кивева сказал, что понимает «сложность и деликатность» вопроса «о путях доставки тяжелых грузов», но «у них есть возможность подыскать соответствующих посредников в Конго и за рубежом, в частности, в Европе». НДК, сообщил Кивева, «остро нуждается в посильной финансовой помощи» не только для организации текущей работы, но и для «подготовки и проведения объединительного съезда националистических партий», предполагаемую дату которого он не назвал. Руководство НДК рассчитывало на пополнение партийной кассы средствами от продажи фотопортретов Лумумбы, которые оно хотело получить из СССР.

Кивева выразил «недоумение» по поводу того, что СССР «не оказывает достаточно активной помощи в ее борьбе против незаконного правительства Адулы». Силкин ответил, что «Советское правительство, имеющее с Республикой Конго нормальные дипломатические отношения, не может выступить с официальной поддержкой оппозиции. Такое выступление не принесло бы пользы ни нашим отношениям с Республикой Конго, ни самой оппозиции, а скорее всего наоборот». Кивева заметил, что можно оказывать «неофициальную помощь и поддержку». Его реплика осталась без ответа[856].

Сомнительным просителям посольство отказывало с ходу. Представившиеся как «национальный президент и национальный секретарь Временного комитета Африканской народной партии», некие П. Ионго и А. Етени заявили, что «их партия намеревается строго следовать учению о коммунизме и попытается распространить его по всей стране». Руководители неизвестной партии попросили «научно разработанный устав Коммунистической партии», «директивы для их партии» и, конечно же, «посильную материальную помощь». Беседовавший с ними второй секретарь посольства Ю. Сидельников разъяснил, что «создание политической партии и ее деятельность является внутренним делом самих конголезцев». Дипломат не видел, «каким образом Советское Посольство могло бы помочь в этом деле», поскольку оно «занимается вопросами развития дружественных отношений и сотрудничества между СССР и Республикой Конго, взятыми в целом». И его статус в стране пребывания «не позволяет заниматься вопросами организации политической партии или направлять ее деятельность, так как это является грубейшим вмешательством во внутренние дела страны».

В ответ он услышал, что «дипломатические представители западных держав вмешиваются во внутренние дела Конго, всячески поддерживая антинациональные, проимпериалистические элементы внутри страны». «Советское правительство, – объяснил Сидельников, – не может встать на этот путь, так как политика невмешательства во внутренние дела других государств, уважение их суверенитета является основой, на которой социалистические страны строят свои отношения с другими странами, независимо от существующего в этих странах строя»[857]. Осторожность советских дипломатов была понятной: не хотелось нарваться на провокаторов и создать предлог для закрытия посольства.

Позитивных сдвигов в советско-конголезских отношениях не намечалось. Отмена визита Адулы в СССР стала одним из многих признаков нарастания проамериканской ориентации его правительства. 11 июля он провел реорганизацию кабинета, число членов кабинета было сокращено с 42 до 28, и только 16 министров сохранили свои посты. НДК-Л получила 5 постов по сравнению с 9 постами, которые ее представители занимали в первом правительстве Адулы[858].

Единственным местом, где еще был слышен голос оппозиции, оставался парламент. Во время обсуждения вопроса о доверии новому составу правительства 16 июля «многие депутаты резко критиковали деятельность прежнего правительства». Они подчеркивали, что правительство «не выполнило обещаний, данных народу. Вместо объединения страны оно развернуло борьбу против патриотических сил, допустило произвол в отношении видных националистических лидеров, оказалось не в состоянии решить катангский вопрос»[859]. Впервые, правда, со ссылкой на оппозицию, советская пресса критиковала Адулу. Оказалось, что и он несет ответственность за деяния, которые ранее приписывались Бомбоко и анонимным «реакционерам».