И снова высылка советского посольства

После завершения операции «Большой шлем» Советский Союз возобновил кампанию за вывод войск ООН из Конго. В письме У Тану постоянный представитель СССР в ООН ?. Т. Федоренко указал на несоответствие Уставу ООН предложения Секретариата оставить в Конго «некоторое количество» войск на год или дольше, чтобы «продолжать оказывать конголезскому правительству военную помощь <…> в деле поддержания законности и порядка». Выполнение «чисто полицейских функций», напоминал советский представитель, является прерогативой национальных правительств. После «ликвидации сепаратистской деятельности в Катанге» задачи, поставленные перед ООН в Конго, «в значительной мере выполнены». В этих условиях, утверждал Федоренко, войска ООН превратятся в инструмент западных держав, которые «не прекращают своего вмешательства во внутренние дела Республики Конго и всячески препятствуют ей встать на путь свободного национального развития». СССР же «исходил и исходит из своей принципиальной позиции, что народу, парламенту и правительству Республики Конго должна быть предоставлена возможность самим решать свои собственные дела». Только «безотлагательный вывод» войск ООН из Конго, считал советский представитель, «даст возможность конголезскому правительству распространить юрисдикцию на всю территорию страны, что будет полностью отвечать национальным интересам конголезского народа и соответствовать решению Организации Объединенных Наций о восстановлении единства и территориальной целостности Республики Конго»[931].

Письмо Федоренко не было гласом вопиющего в пустыне. Скорейшего вывода войск ООН требовал конголезский парламент, У Тан не собирался использовать их для подготовки КНА, как это планировал Хаммаршельд. Генсек заявил, что численность войск ООН в Конго будет сокращена, и они покинут страну до конца 1963 г.[932]

Это решение встретило противодействие США, которые рассчитывали на более длительное присутствие ООН в Конго, в частности, и для проведения под ее «зонтиком» реорганизации и перевооружения конголезской армии, чтобы исключить всякую возможность участия в этом СССР[933].

Чиновники Госдепа убедили Адулу направить У Тану официальное письмо. Премьер утверждал, что для прекращения миссии войск ООН в Конго «еще не наступило время», и просил сохранить контингент численностью 3 тыс. до конца 1964 г.[934] Генсек ответил, что «в настоящее время» он «не располагает средствами» для выполнения просьбы Адулы[935]. У Тан принципиально не возражал против продления сроков пребывания контингента в Конго, но считал его вывод делом времени: «Не приходится сомневаться, что присутствие войск Организации Объединенных Наций в Конго будет и впредь весьма полезным правительству и стране в течение первой половины 1964 года или еще дольше. Но нельзя также сомневаться, что вскоре должно наступить время, когда правительству Конго придется принять на себя полную ответственность за безопасность и поддержание законности и порядка в стране»[936].

27 июня ГА ООН приняла резолюцию, которая устанавливала конечную дату нахождения войск в Конго – 31 декабря 1963 г.[937] Расходы на конголезскую операцию (свыше 401 млн. дол. на 31 августа 1963 г.[938]) усугубили перманентный финансовый кризис, который переживала ООН. СССР отказался внести вклад в содержание ооновских войск в Конго. Советское руководство считало, что расходы должна нести Бельгия как главный виновник конголезского кризиса[939]. По другим мотивам, но тоже отказалась участвовать в финансировании Франция[940]. Деньги на операцию в Конго собрали через Фонд Конго под эгидой ООН, куда сделали основные взносы западные страны[941]. «Голубые каски» находились в Конго до июня 1964 г.

Несмотря на официальную просьбу Адулы ООН не стала участвовать в модернизации конголезской армии[942]. У Тан считал, что она должна осуществляться национальными правительствами на двусторонней основе[943]. Адула заключил соответствующие соглашения с Бельгией, Израилем и Италией. Бельгийцы обязались обеспечить подготовку офицерского состава, израильтяне – десантников, итальянцы – пилотов ВВС[944].

17 апреля премьер-министр объявил о создании «правительства национального примирения». В его состав вошли представители АБАКО и КОНАКАТ, но сторонникам Гизенги там места не нашлось. Силовой блок остался под контролем группы Бинза. Посты министров внутренних дел и обороны заняли ставленники Мобуту Жозеф Маботи и новоиспеченный генерал Жером Ананий. Бомбоко стал министром юстиции, уступив пост министра иностранных дел новичку в политике Аугусту Каланда-Мабите[945].

Состав нового кабинета оставлял впечатление временности, он вряд ли мог справиться с острыми социально-экономическими проблемами. Обозреватель «Правды» не сгущал краски, когда писал, что «экономика Конго серьезно подорвана»: «Сельскохозяйственное производство сократилось, понадобилось ввозить рис и кукурузу. Резко возросли цены на продовольствие и промышленные товары. Валютная выручка от экспорта сократилась в 1962 году по сравнению с 1960 годом почти в четыре раза. Усиленный выпуск банкнот ведет к инфляции. Наполовину увеличены прямые и косвенные налоги»[946].

Подавление катангского сепаратизма спасло Адулу от отставки, но не превратила его в лидера нации. Лаврами победителя западные СМИ наградили Мобуту, хотя роль КНА ограничилась охраной базы в Камине и несколькими рейдами в северную Катангу. По приглашению Министерства обороны 19 мая 1963 г. Мобуту прибыл с двухнедельным визитом в США. Мобуту на встрече с Кеннеди 31 мая заверил президента, что сможет обеспечить порядок после ухода ООН, если «немедленно получит американскую военную помощь». Атмосфера встречи не оставляла сомнений, что у конголезского главнокомандующего есть все шансы ее получить. Президент пригласил Мобуту сфотографироваться в розовом саду и сказал: «Генерал, если бы не вы, все бы рухнуло, и Конго захватили бы коммунисты». Мобуту ответил: «Я делаю все, что в моих силах». Кеннеди заметил, что он сделал «великое дело»[947].

Через два месяца Кеннеди подписал комплексную программу военной помощи Конго[948]. Были удовлетворены и частные просьбы Мобуту: он прошел курс подготовки американских десантников, ему предоставили «самолет для управления войсками» с американским экипажем[949]. Зарегистрированный в Конго как борт JDM (Joseph-Desire Mobutu) Дуглас DC-3, ближнемагистральный транспортный самолет в версии для важных персон, стал символом особого расположения американских властей к Мобуту. Он использовался ЦРУ и Пентагоном для сбора информации о Мобуту и других высокопоставленных конголезских должностных лицах[950].

Прекращение существования «независимой» Катанги лишила СССР шанса укрепить свои позиции в Конго. Теперь, когда Чомбе был повержен, ничто не могло заставить Адулу обратиться за помощью к Советскому Союзу. Перспектив на нормализацию отношений с его правительством не осталось, и советское руководство стало поддерживать левую оппозицию без оглядки на премьера, которому не прочили политического долголетия.

Еще до начала операции «Большой шлем» советские дипломаты в Конго прямо говорили о нежелательности визита Адулы в Москву, хотя официальное предложение оставалось в силе. Посол Немчина заявил секретарю по иностранным делам Марселю Ленгеме 5 декабря 1962 г.: «Общественное мнение в Советском Союзе в настоящее время не подготовлено к приезду Адулы, и оно по-прежнему весьма чувствительно относится к событиям в Конго и к преследованию конголезских патриотов, которые ведут борьбу за независимость и целостность Конго. Следовательно, необходимо правительству Конго заботиться со своей стороны, чтобы подготовить приезд премьер-министра Адулы в Советский Союз с тем, чтобы он способствовал укреплению дружественных связей СССР и Конго, а не наоборот»[951].

В конце апреля приглашение было отозвано[952]. Зато в Москве на высоком уровне, Председателем Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежневым 25 июля была принята парламентская делегация Республики Конго во главе с заместителем председателя палаты представителей Франсуа Фуму-Тамусо[953].

Сторонники Гизенги в нижней палате конголезского парламента требовали освободить его. Выпустить Гизенгу из тюрьмы потребовали и участники массовых манифестаций, прошедших 26–27 сентября 1963 г. в Леопольдвиле и в Восточной провинции[954]. Через два дня президент Касавубу распустил парламент, последний государственный институт, где звучал голос оппозиции, и наделил правительство чрезвычайными полномочиями.

На совещании, проходившем в Леопольдвиле 29 сентября – 3 октября 1963 г., лумумбисты учредили Совет национального освобождения (СНО). В принятом манифесте подчеркивалась необходимость «завершить эффективную деколонизацию Конго и освободить страну от господства иностранных держав». СНО потребовал сформировать временное правительство и провести демократические выборы в парламент. В противном случае Совет оставлял за собой право начать вооруженную борьбу[955].

Начались аресты оппозиционных политиков. Прекратилось издание выходившей в Стэнливиле газеты «Ухуру», печатного органа сторонников Гизенги. Были запрещены Национальное движение Конго и Партия африканской солидарности[956].

Оппозиция ушла в подполье. СНО обосновался в Браззавиле, столице соседнего бывшего французского Конго, где к власти пришли левые силы. Он был аморфной структурой, куда вошли представители различных политических сил, которые по тем или иным причинам находились в оппозиции режиму Адулы: его бывшие министры, оставшиеся не у дел политики провинциального масштаба, радикальная часть сторонников Гизенги, уволенные офицеры КНА. Председателем СНО был избран К. Гбение. По призыву Совета забастовку объявили учителя, лидеры крупнейших профсоюзов потребовали отставки Адулы и создания «правительства национальной безопасности»[957].

Группа Бинза обвинила Адулу в неспособности подавить оппозицию и справиться с экономическим кризисом[958]. 20 октября Касавубу подписал декрет о введении чрезвычайного положения в Леопольдвиле и учреждении правительственного комитета, наделенного особыми полномочиями. В него вошли три министра с «откровенно антикоммунистическими взглядами» – обороны (Ананий), внутренних дел (Маботи) и юстиции (Бомбоко). Комитет, а точнее группа Бинза сосредоточила всю полноту власти. Адула формально остался премьер-министром, но все важные решения принимались без него[959].

Бинза вознамерилась продемонстрировать свою силу испытанным способом – выслать «коммунистические посольства». 25 октября генерал Ананий заявил Гуллиону, что все посольства социалистических стран (кроме Югославии) будут высланы. Предостережения посла, что столь жесткая мера разрушит образ Адулы как сторонника политики неприсоединения и нанесет вред престижу США в Африке, не возымели действия[960]. Предлог нашелся быстро.

С прибытием в Конго посла С. С. Немчины в резидентуре КГБ произошли кадровые изменения. «Вконец измотанного» Подгорнова сменил советник посольства Б. С. Воронин. Заменили и А. Г. Федяшина. Перед отъездом в Конго Воронин был приглашен для инструктажа в Международный отдел ЦК КПСС. Разведке поручили «поддержание конспиративных контактов» с лидерами «оппозиционных правительству национально-патриотических партий», которые «по всей вероятности», «будут запрещены и уйдут в подполье». По воспоминаниям Нажесткина «Воронина тревожило предчувствие, что это к добру не приведет. Кроме того, это поручение “инстанции” отвлекало резидентуру от основной работы по приобретению агентуры среди представителей западных стран и добыче информации об их деятельности в Конго. Партии эти были организационно слабы, опыта работы в подполье не имели. Поддерживать конспиративную связь с ними было трудно, а провал грозил крупным международным скандалом, возможно, разрывом дипотношений, как это было в сентябре 1960 г.»[961]

После роспуска парламента и создания СНО «задачи контактов с запрещенными партиями Москва не снимала, “инстанция” давала новые поручения, требовала информации». Встречи с оппозиционерами проходили в Браззавиле, так было безопаснее, но оставалось «узкое место – возвращение в Леопольдвиль. Полученные на встречах материалы надо было провозить через государственную границу»[962].

Сотрудники советского посольства в Леопольдвиле часто совершали «закупочные туры» в Браззавиль. «В конголезской столице тех лет, – вспоминает второй секретарь посольства Ю. П. Викторов, – жить было нелегко. Дело не только в непривычном для нас климате. Мы сразу же столкнулись с проблемой продовольствия, одежды, сервиса и т. д. В магазинах пусто, все, что можно было там купить – американские, кажется, времен войны, замороженные куры, иногда рыба, на местном рынке – много тропических фруктов по очень низкой цене – бананы, ананасы, папайя, манго и т. д., но полное отсутствие фруктов, к которым мы привыкли, т. е. яблок, груш, слив и т. п. Лишь изредка можно было купить мясо и, что особенно плохо, почти не было молока и молочных продуктов». За продуктами регулярно ездили «через реку Конго в соседнюю страну со столицей в Браззавиле, где снабжение продовольственными и другими товарами было более-менее нормальным. Оказалось это очень просто. В Леопольдвиле заезжаешь в своем автомобиле на паром и через 10 минут в том же автомобиле съезжаешь на берег соседней страны. Виз и даже паспортов не требовалось, мы только предъявляли свои дипломатические карточки, выданные в Леопольдвиле МИД Конго»[963].

Внешне ничто не предвещало грядущее выдворение посольств социалистических стран. Прием, который посол СССР дал 7 ноября 1963 г. по случаю очередной годовщины Октябрьской революции, посетил Адула, министры его правительства. По впечатлению Викторова, прием прошел «в хорошей, дружественной обстановке». После ухода гостей праздник продолжился «в своем кругу». Он включал друзей из посольств Польши и Чехословакии, поверенного в делах Болгарии. Советские дипломаты «строили планы на будущее, обсуждали различные варианты развития» советско-конголезских отношений, «наполняя их новым содержанием»[964].

19 ноября 1963 г. Воронин и атташе посольства Ю. Н. Мякотных отправились в Браззавиль не за покупками. Там Воронин провел «ряд ответственных встреч» с оппозиционными политиками и «получил объемные пакеты с материалами, предназначавшимися для “инстанции”». Когда паром вернулся в Леопольдвиль, машину посольства неожиданно окружила «плотная группа жандармов и людей в штатском». Воронин «успел блокировать двери и поднять стекла, начал рвать бумаги, пытаясь уничтожить их». Мякотных ему помогал. Жандармы прикладами выбили двери машины, дипломатов выволокли за ноги из машины и тут же на пристани избили. Воронин потерял сознание[965].

В советском посольстве узнали о случившемся от британского дипломата[966], который оказался свидетелем захвата. Викторов по поручению Немчины заявил протест конголезскому МИД и потребовал освободить задержанных дипломатов[967]. Сам посол тщетно пытался добиться приема у премьер-министра или президента. Тогда около двух часов ночи посол в сопровождении двух сотрудников посольства на «чайке», «буквально протаранив часовых у ворот», ворвался в резиденцию президента. Сонный, одетый в халат Касавубу «обещал дать команду к утру освободить наших дипломатов», но было ясно, что Мобуту ее проигнорирует[968].

Воронина и Мякотных привезли в здание службы безопасности. Во время допроса Воронин понял: «Все было нацелено на то, чтобы доказать существование заговора, направляемого из советского посольства, в целях свержения правительства Конго. Идея примитивная, но связь с запрещенными политическими партиями Лумумбы и Гизенги налицо. И это могло сыграть свою роль. Кому объяснишь, что такие контакты, да еще на территории третьего государства, – вещь обычная в дипломатической практике». Как ни странно, у ареста оказалась и отрадная сторона: «Но зато не последовало ни одного вопроса о разведывательной работе резидентуры, которая велась в Конго. Не было названо ни одной оперативной связи, ни одного контакта. А ведь они были. Были и в окружении Адулы, в службе безопасности, в ряде других важных объектов. “Значит об этом ничего не известно, – с удовлетворением подумал Воронин, – значит, не так уж плохо мы работали”»[969].

Вечером захваченных дипломатов доставили в тюрьму Ндоло, находившуюся на территории военного лагеря. Там было «“Царство Мобуту”: пьяная солдатня, побои, издевательства». Ночью солдаты под командованием изрядно пьяного Мобуту вытащили Воронина и Мякотных во двор и поставили к стене. Дальнейшие события Нажесткин описывает так: «Мобуту заплетающимся языком заявил, что настала последняя возможность признаться в участии в антиправительственном заговоре. Иначе – расстрел. Затем Мобуту отдал команду солдатам. Те вскинули винтовки. Наступила жуткая минута. Но тут появился Нендака и в чем-то долго убеждал Мобуту. После весьма эмоционального разговора с Нендакой Мобуту приказал увести пленников обратно в камеру»[970].

Советское посольство в Леопольдвиле окружили десантники. Вышедшего к подъехавшей машине чехословацкого посольства атташе В. С. Черпаченко тут же задержали и выпустили только утром с помощью чехословацких дипломатов. Утро принесло новые неприятности – отключили свет и телефон. Перестали работать лифт, холодильники, кондиционеры, электроплиты. Персонал посольства позавтракал всухомятку. Детям приготовили еду на костре. Помогали «соседи из местных бельгийцев». Посол принял решение отправить на родину женщин и детей[971].

Вечером 20 ноября они в сопровождении нескольких сотрудников посольства прибыли в аэропорт, чтобы вылететь в Брюссель. Неожиданно в здании аэровокзала появился Мякотных в сопровождении двух вооруженных солдат. К нему бросилась жена, все обрадовались, что он на свободе и полетит со своими. Радость оказалось преждевременной. Викторову как старшему из провожавших объявили решение властей: «Все советские граждане должны покинуть самолет, на котором полетит только Мякотных. Протестуем – не помогает. Узнаем, что это делается по приказу все того же шефа службы безопасности Нендаки. Пытаюсь по собственной инициативе связаться с ним по телефону, но добиваюсь только разговора с секретарем, который лишь подтверждает иезуитское решение»[972]. Семьи вернулись в посольство, дабы Мякотных вновь не оказался «гостем» Мобуту.

Ю. П. Викторов что-то напутал в хронологии событий. 20 ноября Мякотных не улетел из Конго. «Правда» сообщила, что «советник посольства СССР в Конго В. С. Воронин был освобожден 22 ноября из заключения и вечером того же дня прибыл самолетом в Москву. О местонахождении атташе Ю. Н. Мякотных сведений нет»[973]. На следующий день в газете появилась информация об освобождении 23 ноября Мякотных[974]. Перед высылкой из Конго «внезапно появившийся американец» сделал Воронину и Мякотных «дежурное предложение поменять “сибирскую ссылку” на “прелести” западного мира, на что получил ответ, что и тот и другой уже имели возможность испытать эти “прелести” на своих спинах»[975].

Сообщила «Правда» и об освобождении корреспондента АПН в Конго Б. Г. Бекназара-Юзбашева[976]. 21 ноября в 6 часов утра в корпункт АПН в центре Леопольдвиля, где он жил, «ворвались» два офицера конголезской службы безопасности. Они предъявили ордера на обыск и арест, подписанный Нендакой. Результатом обыска стало изъятие в качестве «улики» пропагандистской деятельности панорамного снимка XXII съезда КПСС, предназначенного для выставки в витринах корпункта.

Журналиста доставили в Ндоло и поместили в «привилегированную камеру» – «пустоту, окруженную камнем на площади в четыре квадратных метра со щелью в стене для воздуха и глазком в двери для надзирателя». Там не было никакой мебели, даже табурета, зато в изобилии наличествовала грязь. Пребывание Бекназара-Юзбашева в Ндоло было недолгим и мало походило на тюремное заключение. Основной контингент заключенных составляли «последователи Лумумбы» и «сторонники Гизенги». Эти «умные и, в большинстве своем, образованные люди» распропагандировали охрану, и советский пленник мог «выходить в коридор и во двор, общаться с узниками и даже беседовать с ними в камерах». Спустя 12 часов после ареста Бекназар-Юзбашев был освобожден. Извинений ему не принесли, назвав произошедшее «недоразумением»[977].

Официальная советская реакция последовала 21 ноября. Министр иностранных дел А. А. Громыко вручил временному поверенному в делах Республики Конго Себастьяну Кини ноту. Правительство СССР уведомило власти Конго, что «рассматривает нападение на советских дипломатов в Леопольдвиле, нанесение им побоев, обыск арест и заключение в тюрьму, а также фактическое установление блокады вокруг здания посольства СССР» как «грубое нарушение общепризнанных норм международного права» и «провокацию, которой нельзя найти никакого оправдания». В ноте прозвучали необычные для этого жанра укоризненные, отдающие патернализмом мотивы: «И если вместо благодарности за честную и доброжелательную в отношении Конго позицию, если вместо даже простого соблюдения элементарных норм порядочности, органы конголезской охранки, в которой активную роль играют известные иностранные “советники”, устраивают подобные провокации против официальных советских представителей, то это не в последнюю очередь удар по престижу и международным позициям самой Республики Конго». Советское правительство заявило «решительный протест» против «полицейского нападения на советских дипломатов и их ареста», потребовало освобождения Воронина и Мякотных и выразило надежду, что «виновные будут строго наказаны, причиненный ущерб возмещен» и будут созданы условия для «нормальной деятельности посольства СССР в Леопольдвиле»[978].

Надежды оказались напрасными. 21 ноября Адула заявил на пресс-конференции, что у русских дипломатов найдены документы, подтверждающие их контакты с СНО[979]. Среди них якобы было письмо «с просьбой к Советскому Союзу напечатать пять миллиардов фальшивых конголезских франков, чтобы подорвать денежную систему Конго после недавней девальвации»[980]. В тот же день в ответной ноте конголезское правительство объявило сотрудников посольства СССР персонами нон грата и потребовало их отъезда в течение 48 часов. Нажесткин пишет, что ноту вручили послу Немчине в министерстве иностранных дел[981]. Викторов утверждает, что ноту к воротам посольства принес курьер и «без особых церемоний» передал документ ему[982].

23 ноября последовала новая советская нота. Правительство выразило «недоумение» по поводу утверждений Адулы, назвав их «инсинуацией». Ответных мер в отношении персонала конголезского посольства в Москве СССР не предпринял, «дорожа достоинством Советского государства, а также принимая во внимание то, что в данном случае дело касается молодого независимого государства, независимость которого в настоящее время поставлена под серьезную угрозу»[983].

После неоднократных и резких протестов Немчины его все-таки принял премьер-министр. «Встреча проходила в атмосфере явной напряженности», и «диалог не получился». 24 ноября персонал посольства без происшествий вылетел в Брюссель, а оттуда в Москву. Посла и нескольких сотрудников посольства принял Громыко, который «отметил нашу работу, стойкость, умение преодолевать возникшие трудности»[984].

Почему СССР не выслал конголезское посольство? Очевидная причина – нежелание разрывать дипломатические отношения – называлась в ноте: «Советское правительство принимает к сведению, что решение конголезского правительства не означает разрыва дипломатических отношений с СССР и что персонал советского посольства, который признается нежелательным правительством Конго, будет заменен другими лицами, назначенными Советским правительством в соответствии с обычным порядком»[985].

Был и менее очевидный, но важный резон «остаться» в Конго, хотя бы номинально. «Советы, – отмечает канадский исследователь советской политики в Африке, – понимали, что разрыв дипломатических отношений с Конго подтвердит “правильность политической линии Китая”, который не признал коалиционное правительство Адулы-Гизенги»[986]. В сентябре 1961 г. СССР и другие страны, установившие отношения с правительством Гизенги, признали коалиционное правительство Адулы. И только КНР закрыла посольство в Стэнливиле, ввиду того, что «законное правительство Республики Конго объявило о прекращении своей деятельности»[987]. Китайские дипломаты вернулись в Пекин. Китай критиковал решение СССР открыть посольство в Леопольдвиле, как легитимацию «антилумумбистского режима» Адулы. Разорвать с ним отношения для СССР означало косвенно признать правильность и последовательность китайской линии в конголезском вопросе, который был одним из эпизодов разногласий между КПСС и КПК по стратегии и тактике в отношении национально-освободительных движений[988].

Первые две попытки ООН покончить с катангским сепаратизмом окончились неудачей и трагической гибелью генсека Хаммаршельда. Провал в Катанге ослабил позиции Адулы. Он не собирался делить власть со сторонниками Лумумбы, стал проводить откровенно прозападный курс. Гизенга оказался в ловушке, сооруженной для него американцами и группой Бинза. Они пресекли попытки преемника Лумумбы вернуть Катангу и стать общенациональным лидером. С третьего раза войска ООН нанесли поражение силам Чомбе, и Адула использовал этот успех для устранения Гизенги с политической арены. Вице-премьер оказался за решеткой и вполне мог разделить ужасную судьбу Лумумбы. Развернувшаяся в СССР кампания в защиту Гизенги не затрагивала Адулу, с чьим правительством советская дипломатия настойчиво пыталась наладить полноценные отношения. И лишь когда бесперспективность такой линии стала совершенно очевидной, советское руководство начало поддерживать левую оппозицию без оглядки на премьера, которому не прочили политического долголетия. Поворот оказался запоздалым. Когда ООН окончательно решила катангскую проблему, Адула не замедлил выслать советское посольство. СССР лишился даже формального присутствия в «сердце Африки».

Неожиданное обострение и новая интернационализация конголезского кризиса дали СССР шансы на реванш.