19.5. Конец «великого полицейского»

19.5. Конец «великого полицейского»

Мюллер отказывался говорить. Как только осмелились так обращаться с ним, с ним, бывшим великим полицейским Великогерманского Рейха? Он согласился бы общаться только как равный с равным. Барак с полным правом мог ему ска-зать, что он на самом деле был начальником чехословацкой разведки, но Мюл-лер упорствовал. Когда Барак протянул ему пачку сигарет, он ею воспользовал-ся и забрал себе, даже не поблагодарив. На самом деле он хотел «говорить» только с советскими, это было более чем ясно, и у Барака скоро было и доказа-тельство этому.

«Не ломай себе голову, говорит ему два дня спустя главный советник СССР Пе-шехонов. Мюллер уже давно из наших (очень знакомое слово: «наши»). Он долго работал для нас, и он, разумеется, еще поработает. Впрочем, Москва по-сылает кого-то, чтобы заняться им».

Если в Южной Америке утечек информации не было, то они были в Праге, так как коллеги Барака в Восточном Берлине, в Будапеште и в Варшаве уже требо-вали встречи с Мюллером, чтобы задать ему вопросы.

«Главным образом, не позволяй, чтобы в это дело влез Эрих Мильке, говорил ему Пешехонов. У нас нет никакого доверия к этому маленькому ограниченному полицейскому. А для того, чтобы найти контакт с Мюллером, нужна тонкость…»

В Москве Иван Серов был взбешен, когда узнал, что многие уже в курсе слу-чившегося. Коротков уведомляет Барака об этом, внезапно ворвавшись в его кабинет.

«Надо было видеть выражение лица Мюллера в этот момент, рассказывал мне Барак. Абсолютно преображенное лицо, как будто он, наконец, встретил друга! Он вскочил со своего стула и, заискивая, поспешил к Короткову, которому было неловко, и который, несомненно, чтобы сразу показать ему, кто здесь хозяин и сломить его дух, беспощадно приказал надеть на него наручники. Он собирался взять допросы в свои руки. После чего было бы видно, остались ли бы еще у восточногерманских, венгерских, польских товарищей вопросы, которые надо было ему задавать.

В тот же день я понял, что Коротков — с которым я еще не был очень хорошо знаком, но который в будущем пригласил меня приехать в Сочи, когда я был в отпуске, и представил меня Хрущеву — действительно был единственным специ-алистом по немецким делам, и в особенности, по Мюллеру, с которым он под именем Эрдберга часто общался в Берлине с 1938 по 1941 год. Коротков нена-видел Эриха Мильке, в то время руководителя контрразведки (восьмое управ-ление Штази) в Восточном Берлине, и он разрешил увидеть Мюллера только одному из заместителей Маркуса Вольфа из управления HVA (восточногерман-ская внешняя разведка). Во всяком случае, будь то восточные немцы, венгры или поляки, Коротков всегда присутствовал на допросах, которые проходили в Праге, прежде чем он увез Мюллера с собой в СССР.

Коротков часто прерывал Мюллера или его собеседника. Они не должны были говорить о той или иной проблеме. Это касалось только Москвы, за исключени-ем, если речь шла о сведениях о каком-либо немце, перешедшем на службу Бу-дапешта, Восточного Берлина или Варшавы.

— Был ли Мюллер агентом СССР?

— Нет, — ответил мне Барак. Как и в случае с Борманом, это было намного тонь-ше.

Благодаря его частым беседам с Коротковым в 1955 и 1960 годах, Барак понял, что Мюллер завязал хорошие отношения с Советами между 1937 и 1939 годом. По своей собственной инициативе он время от времени передавал им перво-классную информацию на протяжении их тайных переговоров перед заключе-нием Пакта. Еще конкретнее, в 1940 и 1941 годах он почти повсюду в Европе руководил совместными операциями с командами НКВД, и вовлекал многих из своих помощников, среди которых и Эйхман (а также некий Клаус Барби, в то время трудившийся в Нидерландах, прежде чем его перевели в Лион) в актив-ное сотрудничество с советскими спецслужбами в борьбе с немногочисленными пока участниками сопротивления оккупированных стран. С начала 1943 года проблем у него больше нет, радиоигра сильно упростила связь между Мюллером и теми, кем он так восхищался. Но «большой полицейский» ошибался, если он думал, что после войны он станет кем-то вроде проконсула на службе Москвы в Европе, которая все больше и больше советизировалась. Александр Коротков был выходцем из элиты советской разведки конца 1930-х годов. Он служил больше России, чем сталинизму, от которого он, кстати, достаточно пострадал в своей семье, чтобы никоим образом не разделять его практическое воплоще-ние, особенно слепое повиновение одному человеку и его клике. И если он и был одним из лучших разведчиков по мастерству вербовки и обработки вербуе-мых, он, тем не менее, презирал в Мюллере его высокомерие, которое в дей-ствительности прикрывало раболепие и безграничный карьеризм.

К сожалению для Барака (и для автора этой книги), Коротков, который поне-многу становился все более откровенным в беседах с ним, внезапно умер в июне 1961 года во время игры в теннис с Иваном Серовым. Барак надеялся об-судить с ним и другие темы, например, тайны Абакумова или связи между Моск-вой и Борманом. Однако он однажды все-таки спросил Короткова о том, что стало с Мюллером. Коротков ответил, что они об этом еще поговорят… Все, что он знал — так как ему уже поручили заниматься другими делами — что из быв-шего шефа Гестапо вытащили все то, что было нужно для оценки и отбора немцев, внедрившихся на Запад, и что ему, во всяком случае, пока не предо-ставили свободу действий и передвижений.

Лгал ли Коротков с помощью намеренного умолчания или по долгу службы? В любом случае, он смеялся над периодически возникавшими слухами, согласно которым Мюллера якобы видели то здесь, то там…

В середине 1960-х годов из Москвы дошел слух, что Мюллера под чужим име-нем отправили в лагерь где-то в СССР — возможно в Воркуту, где он якобы по-ссорился с другими заключенными, и один из них, мол, его задушил.

Не подбросил ли КГБ специально эту версию, чтобы избавиться от отныне бес-полезной пешки, тем более, что его бывший «куратор» Коротков умер, так же как и несколько других членов его команды?

Архивы Москвы, без сомнения, когда-нибудь поставят последнюю точку в деле Мюллера.

Влюбленного в тоталитаризм Гестапо-Мюллера перемолола та самая машина, в которой он мечтал стать одним из главных ее инструментов. Каким бы ни был час его смерти, и где бы она ни произошла, смерть его не была славной. Он считал себя незаменимым, но среди двойных агентов незаменимых не бывает никогда. Смерть Бормана в январе 1959 года, смерть Мюллера в следующее де-сятилетие закрыли эту главу истории германо-советских отношений, подтасо-ванную и лживую от начала до конца, начиная с Рапалльского договора 1922 года.