7.3. Многозначительный анализ

7.3. Многозначительный анализ

К концу сентября 1942 года семьдесят членов «Красного оркестра», его немец-кого ответвления, находятся под замком. Два месяца спустя их уже больше ста. Добавляются те, кто, в свою очередь, был раскрыт в Бельгии, во Франции, в Центральной Европе, так, что министерство Генриха Гиммлера принимает реше-ние поставить на это досье наивысший гриф секретности, т. е. «Совершенно секретно. Только для Верховного командования». И, в самом деле, было весьма нежелательно, чтобы общественность в Германии и в оккупированной Европе смогла узнать, что организация такой значимости смогла нанести такой вред Рейху и так глубоко внедриться в его структуры.

Директива, датированная 12 июня 1942 года, требовала «более строгой органи-зации допросов». Книги, вышедшие в Москве в конце 1990-х годов, сообщают, что, несмотря на пытки и избиения, которым ежедневно подвергали заключен-ных, такие люди как Харро Шульце-Бойзен держались с мужеством. Он застав-лял себя заниматься гимнастическими упражнениями, всякий раз, когда он был в состоянии их делать. Его истязатели иронизировали: «Послушай, Харро, ты ведь не доживешь до ближайшей олимпиады в Москве!»

Гестапо-Мюллер восхищен поведением и идеологией обвиняемых. В своем до-кладе Гиммлеру, который тот пересылает Гитлеру, он в декабре 1942 года пи-шет: «Как констатируют протоколы допросов, обвиняемые борются не только против национал-социализма. В своем мировоззрении они уже настолько отда-лились от идеологии Запада, что рассматривают ее как безнадежную или боль-ную, и они не видят больше иного спасения для человечества, чем на Востоке».

Лишенный какого-либо чувства жалости, Мюллер здесь, сам того не осознавая, высказывает свои собственные мысли. Ведь он не только еще с конца 1920-х годов восхищается техникой и функционированием советской тоталитарной власти, но он также считает, что Запад безнадежен или болен, и что лишь на Востоке есть способ, который мог бы остановить и повернуть вспять этот процесс.

До настоящего времени это место в его докладе оставалось незамеченным, между тем, мысли Мюллера, представленные в нем, совпадают с тем, о чем он весной 1943 года говорил Вальтеру Шелленбергу.

Последний писал так: «Серьезные подозрения относительно искренности его (Мюллера) работы против России у меня впервые возникли весной 1943 года после окончания совещания атташе по делам полиции в иностранных государ-ствах. Мюллер, мои отношения с которым становились все более враждебными, в тот вечер был подчеркнуто корректен и вежлив. Я думал, что это оттого, что была уже почти ночь, и он порядком успел напиться, но вдруг он сказал, что желал бы поговорить со мной. Разговор пошел о «Красном оркестре». Он весьма настойчиво стремился выяснить причины, которые крылись за фактами измены, и хотел получить представление об образе мыслей, на основе которых такая измена стала возможной.

— Я думаю, — сказал тогда Мюллер, — что, по вашему собственному опыту вы должны признать, что советское влияние в странах Западной Европы нашло распространение не только среди рабочего класса; оно завоевало привержен-цев и среди образованных людей. Я оцениваю это как неизбежное историческое явление нашей эпохи, в особенности если принять во внимание духовную анархию западной культуры, в которую я включаю и идеологию Третьего рейха. Национал-социализм не более чем куча отбросов на фоне безотрадной духов-ной пустыни. В противоположность этому в России развивается единая и со-вершенно не поддающаяся на компромиссы духовная и биологическая сила. Цель коммунистов, заключающаяся в осуществлении всеобщей духовной и ма-териальной мировой революции, представляет собой своеобразный положи-тельный заряд, противопоставленный западному отрицанию.

Изумленный Шелленберг слушал, как Мюллер, обычно мало словоохотливый, излагал невероятные речи от имени человека, которого до тех пор считали экс-пертом и охотником за головами коммунистов. Мюллер, впрочем, настойчиво продолжал, напомнив о своем скромном происхождении, своем восхождении от рядового полицейского, и о том, что он «не завяз в закостенелом оптимизме консервативной традиции». И, упомянув о Шульце-Бойзене, о Харнаке, и о дру-гих он продолжил: «Они чистые интеллигенты, прогрессисты-революционеры, которые всегда стремились достигнуть окончательного решения, которые заня-ли твердую позицию, которая отсутствует у большинства наших западных ин-теллигентов, исключая, возможно, некоторых эсэсовцев».

Эта своеобразная восхищенная проповедь заканчивалась так: «Если бы мне позволено было высказаться по этому вопросу, то мы заключили бы соглашение с ним (Сталиным) в кратчайший срок. Это был бы такой удар по зараженному проклятым лицемерием Западу, от которого он никогда не смог бы оправиться».

Эту спонтанную прямоту стоит запомнить. Шелленберг не смог воздержаться от иронии: «- Превосходно, товарищ Мюллер. Давайте сразу закричим «Хайль Сталин!», и наш маленький папа Мюллер станет главой НКВД.

Он посмотрел на меня, в его глазах таилась зловещая усмешка.

— Это было бы превосходно, — ответил он презрительным тоном, и его баварский акцент проявился сильнее. — Тогда бы вам и вашим твердолобым друзьям бур-жуа пришлось бы качаться на виселице».

Даже если предположить, что Мюллер тогда еще не был активным попутчиком Советов — а у нас есть достаточно много важных причин, чтобы считать, что он им уже был — то он действительно очень хорошо представлял себе весной 1943 года, что нечто вроде национал-советизма должно было скоро прийти на смену национал-социализму, против Запада. Для него не было важным, что этот тота-литаризм опирался на мощнейший полицейский фундамент, дополненный кро-вавыми чистками и Гулагом, о существовании которого он не мог не знать. Он не сомневался, что в этом фундаменте нашлось бы место и для него, «великого полицейского».

Когда в 1946 году одна из секретарш Мюллера описывала мне его, мне каза-лось, что она специально ругала своего шефа, характеризуя его так, как мне бы этого хотелось. В конце концов, эта фройляйн «Эдит» Мюллер была в то время только маленькой служащей, а не одной из трех руководителей его секретариа-та. Будущему суждено было доказать, что она была права. В любом случае, Шелленберг в 1943 году уже знал, что он должен был с недоверием относиться к Гестапо-Мюллеру, который не мог не знать, что Гиммлер, без ведома Гитлера, поручил ему прозондировать в Скандинавии шансы на компромиссный мир. Он не доверял ему настолько, что в своих мемуарах он добавил: «В конце 1943 го-да я узнал, что Мюллер установил контакт с разведывательными службами рус-ских».

Почему за этим утверждением в его книге, написанной в 1950 году, не последо-вали никакие уточнения? Книга Шелленберга, осужденного на шесть лет тюрь-мы Нюрнбергским трибуналом, но освобожденного в 1950 году за то, что предо-ставил союзникам много сведений о немецких разведывательных службах, явно подверглась цензуре. В 1957 году его «Мемуары», переведенные на француз-ский язык, уже были проданы тиражом более 12000 экземпляров. Множество историков ознакомились с ними сразу после их первого издания за границей, прямо перед преждевременной кончиной автора в 1952 году в Италии, куда ис-торик Андре Бриссо отправился на встречу с ним. Бриссо забыл спросить его об этой фразе, которая, между тем, была достойна серьезных исследований.

После 1957 года ни один автор не занимался исследованиями этого вопроса. Потом и имя Мюллера кануло в небытие.

Зато его подчиненный и друг Эйхман стал звездой наряду со множеством второ-степенных приспешников, общей чертой которых был антисемитизм, как будто бы вся история Рейха и тридцатых и сороковых годов сводилась только к этому.

Но тогда почему не осудить также и те волны антисемитизма, которые цикличе-ски обрушивались на Советский Союз и государства, ставшие сателлитами Москвы?