1. Большевики

Переход от мира к войне всегда бывает непростым, но в июле 1914 г. он оказался для наиболее последовательных российских революционеров-большевиков особенно тяжелым. Закрытие властями 8 июля их главной газеты «Правда»; резкая смена июльских стачек даже с отдельными баррикадами в столице империи настоящим патриотическим подъемом, захватившим и часть рабочих; неожиданный и оставшийся тогда без объяснения отъезд за границу в мае руководителя думской фракции большевиков Р. Малиновского и новые затруднения с организацией связи сторонников Ленина со своим находившимся в эмиграции вождем — все это затрудняло переориентацию большевиков на работу в экстремальных военных условиях, чего в России не видели со времен войны с Японией 1904–1905 гг. Сильный психологический шок у большевиков, как и у других членов РСДРП, вызвало сообщение о голосовании германских социал-демократов в рейхстаге за военные кредиты, означавшее резкий поворот этой эталонной партии II Интернационала от интернационализма к национал-шовинизму, что многие расценили тогда чуть ли не как откровенную идеологическую подлость.

На 26 июля правительство назначило и чрезвычайную однодневную сессию IV Государственной думы, во время которой ожидались выступления лидеров ее важнейших партийных фракций с изложением их принципиальных позиций в вопросе о войне. Это касалось и большевиков, которые с конца октября 1913 г. выступали в царском парламенте уже отдельно от меньшевиков. Вся пятерка большевистских депутатов решительно осуждала уход Малиновского, а точнее его паническое бегство из Думы за рубеж, и тяжело переживала, тем более что в РСДРП уже стали распространяться не ясные пока слухи о связи этого нового любимца Ленина с полицией. Внешне очень видный 33-летний поляк Малиновский был уроженцем Варшавской губернии, но грамотно говорил и писал по-русски. У него была специальность токаря, причем он даже активно работал и в столичном профсоюзе металлистов. В 1912 г. Малиновский попал на Пражскую конференцию большевиков, произвел хорошее впечатление на Ленина и был — факт беспрецедентный — избран в состав ЦК РСДРП. Никто тогда не знал, что с 1910 г. он уже стал платным агентом полиции. Однако опасаясь его разоблачения и крупного политического скандала в Думе (ее депутатом Малиновский был избран от рабочих в конце 1912 г.), руководство МВД потребовало в мае 1914 г., чтобы он немедленно и без всяких объяснений уехал за границу. Большевики, включая находившегося тогда в эмиграции Ленина, не смогли раскрыть на оперативно проведенном ими партийном расследовании грязную игру Малиновского. Ее факт был бесспорно установлен уже только после Февральской революции 1917 г. Будучи мобилизован с началом войны в царскую армию и попав в германский плен, Малиновский вернулся оттуда в ставшую уже советской Россию только в конце 1918 г. и был сразу же расстрелян в Москве по приговору суда^{1691}.

Вся оставшаяся пятерка большевистских депутатов IV Думы, возглавляемая теперь Г.И. Петровским, работавшим прежде слесарем на ряде украинских заводов, также состояла еще из одних рабочих: столичного слесаря А.Е. Бадаева, тоже слесаря харьковчанина М.К. Муранова, рабочего текстильной фабрики из Иваново-Вознесенска Ф.Н. Самойлова и ткача из Костромской губ. Р.Н. Шагова. Все они были в возрасте от 31 года до 36 лет и имели только начальное образование. При этом Самойлов и Шагов были еще и тяжело больны. После долгих колебаний Петровский и его товарищи, попробовав срочно связаться с петербургскими большевиками-интеллигентами, решили в конце концов выступить совместно с меньшевиками, чего раньше в IV Думе с конца 1913 г. уже не бывало. Вероятно, сказалось на этом решении и отсутствие в тот момент в столице члена ЦК большевиков Л.Б. Каменева, которому Ленин поручил руководить газетой «Правда» и думской фракцией большевиков.

Как пишет в своих воспоминаниях Бадаев, большевики участвовали в подготовке текста думской декларации РСДРП и спорили по некоторым вопросам с меньшевиками^{1692}, но следов этих споров не сохранилось, и ведущая роль принадлежала здесь все же последним. По предложению трудовика А.Ф. Керенского обсуждался и вопрос о еще одном варианте участия думских левых в заседании 26 июля: речь шла о подготовке совместной декларации сразу трех фракций, включая РСДРП и Трудовую группу, но Керенский заранее предупредил, что он будет выступать и как «оборонец», и как противник царизма, но социал-демократы на такую комбинацию не пошли. В итоге 26 июля, когда по замыслу верховной власти и председателя Думы М.В. Родзянко в российском парламенте должен был состояться настоящий патриотически-верноподданнический торжественный спектакль, слово от РСДРП получил рабочий-меньшевик из Уфы В.И. Хаустов.

О самой совместной декларации большевиков и меньшевиков будет подробнее сказано ниже. Здесь же отметим, что даже с учетом осторожности социал-демократов в обстановке царивших 26 июля в Думе патриотически-государственнических настроений и жесткой правки Родзянко стенограммы речи Хаустова перед ее публикацией в печати декларация РСДРП выглядела все же как явный протест против войны и не оставляла сомнений в ее антимилитаристской направленности и враждебности власти.

В программе думского заседания 26 июля было еще и голосование депутатов по вопросу о предоставлении Совету министров права сокращать текущие бюджетные расходы с целью экономии таким путем средств для финансирования военных расходов (это голосование чаще всего именуется в литературе «голосованием за военные кредиты»). Обе фракции РСДРП в полном составе демонстративно покинули перед этим зал заседаний, что, безусловно, произвело впечатление на остальных депутатов и представителей царской власти. Подобной же тактики уже после ареста депутатов-большевиков в ноябре 1914 г. меньшевики придерживались и в 1915–1916 гг. при обсуждении в Думе аналогичных вопросов.

Следующую возможность выразить свое отношение к войне большевистские депутаты использовали в августе-октябре 1914 г. при подготовке ответа на телеграмму председателя Международного социалистического бюро II Интернационала социалиста, а с началом войны и королевского министра Бельгии Э. Вандервельде. Он адресовал ее обеим думским фракциям РСДРП и предлагал им строить свою тактику в период войны с учетом интересов европейской демократии, вынужденной, как выразился Вандервельде, опираться в борьбе с Германией и Австро-Венгрией на военную помощь России.

В последних числах сентября на территории Финляндии, где жил тогда Каменев, текст ответа Вандервельде был всесторонне обсужден, принят и отредактирован. В нем подчеркивалось, что «русский пролетариат не может ни при каких условиях идти рука об руку с нашим правительством, не может заключать с ним никаких, хотя бы и временных, перемирий, не может оказывать ему никакой поддержки… Напротив, мы считаем своей неотложной задачей вести с ним непримиримую борьбу». Бедствиям же войны, говорилось далее, большевики будут противодействовать путем развития классовых организаций пролетариата и широких слоев демократии и использования военного кризиса для «прояснения народного сознания», облегчающего скорейшее осуществление народными массами задач 1905 г. Это сослужит службу и русскому рабочему классу, и всемирной демократии, и Интернационалу.

Ответ большевиков Вандервельде обсуждался и партийной интеллигенцией, находившейся тогда в Петрограде, а также рабочими ряда столичных заводов и большевиками из других городов страны. Затем он был переправлен за границу Ленину и опубликован 1 ноября 1914 г. в большевистской заграничной газете «Социал-демократ», где печатались тогда важнейшие большевистские партийные документы.

Нельзя сбрасывать со счетов и около 70 антивоенных листовок, выпущенных только за первые три месяца войны большевистскими организациями Петрограда, Москвы, Киева, Самары, Уфы, Риги и других городов России. Конечно, это была не совсем равноценная замена антивоенным митингам, демонстрациям и регулярно выходящим большевистским газетам, запрещенным теперь властями, но голос большевиков все-таки звучал даже в то трудное время. На примере августовской листовки Петербургского комитета большевиков можно видеть, к чему помимо осуждения начавшейся войны призывали они народ: «Долой самодержавную монархию! Да здравствует демократическая республика! Да здравствует Учредительное собрание! Да здравствует равноправие национальностей! Амнистию всем мученикам свободы! Да здравствует РСДРП!» При этом листовка звала «не растрачивать силы в партизанских и частичных действиях, а спокойно и обдуманно укреплять их и запасать оружие для окончательного расчета с самодержавным режимом»^{1693}.

Однако члены большевистской партии с нетерпением ждали, какую оценку даст войне их лидер, как сформулирует он конкретные задачи и антивоенные лозунги своей партии, к чему призовет ее членов? Вплотную взяться за это важное дело Ленин, проживавший к моменту начала войны на польской территории Австро-Венгерской империи в местечке Поронин, смог только после выхода из тюрьмы, где он находился с 26 июля по б августа 1914 г. Предлог для ареста был поистине смехотворен: в Ленине неожиданно признали русского шпиона, так как в его рукописях полиция приняла статистические выкладки за шифрограммы. Освободили Ленина лишь под поручительство двух депутатов австрийского парламента, и он через Вену выехал в Швейцарию. Поэтому ему понадобилось время, чтобы обдумать, написать и обсудить с товарищами-эмигрантами сначала свои краткие тезисы о войне, затем переработать их в Манифест «Война и российская социал-демократия» и наконец опубликовать его в газете «Социал-демократ».

Манифест был написан в очень сильных, подчеркнуто резких и решительных выражениях, и главной его мыслью была уверенность Ленина в том, что война приблизит новую революцию в России. Он возлагал ответственность за развязывание войны на всех ее участников, включая и Россию, и подчеркивал, что, кто бы ни начал этот чудовищный конфликт, он носит несправедливый с обеих сторон, захватнический характер, и в основе его лежит борьба за чужие территории и колонии, рынки сбыта и сферы влияния. Из Манифеста было совершенно очевидно, что пролетариату подобная война глубоко органически чужда, причем ее окончание Ленин, заглядывая в будущее, прямо связывал с демократическими и социалистическими революциями в ряде воюющих стран, включая и Россию, считая их, бесспорно, назревшими и, по его убеждению, совершенно необходимыми в интересах всего человечества.

Не придавая большого значения вопросу о непосредственных виновниках нового военного конфликта — Германии и Австро-Венгрии, Ленин как бы уравнивал меру ответственности всех великих держав за развязанную ими войну, но все же предлагал российским социалистам особо выделить крайне неприглядную, по сравнению с более развитыми воюющими странами, роль России с ее «диким» царизмом — этой «самой реакционной и варварской монархией Европы», которая «душит Украину, Польшу и т. д.» И здесь он вплотную подходит к одному из центральных тезисов Манифеста и прямо заявляет: «При данном положении нельзя определить, с точки зрения международного пролетариата, поражение которой из двух групп воюющих наций было бы наименьшим злом для социализма. Но для нас, русских с.-д., не может подлежать сомнению, что, с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии… угнетающей наибольшее количество наций и наибольшую массу населения Европы и Азии»^{1694}.

В своей антивоенной платформе Ленин не мог не коснуться и реальных задач революционного движения в России, которое, по его мнению, должно было продолжаться и со временем даже нарастать, несмотря на войну. Для большевиков аксиомой было тогда, что на родине им предстоит прежде всего закончить буржуазно-демократическую революцию, оставшуюся незавершенной после первого штурма царизма в 1905–1907 гг., провозгласить в России вместо монархии демократическую республику при полном равноправии и соблюдении права всех наций на самоопределение, а в социально-экономической сфере провести в первую очередь конфискацию всех помещичьих земель и ввести 8-часовой рабочий день. В развитых же странах Западной Европы и США речь могла идти уже прямо о революциях социалистических. Кроме того, необходимо было вместо обанкротившегося с началом войны II Интернационала, где на место пролетарского интернационализма и призыва к революции пришли национализм и оппортунизм, создать новый, социалистический по своему духу III Интернационал.

Откликнулся в Манифесте Ленин и на имевшую к 1914 г. почти вековую традицию идею европейской интеграции, вылившуюся еще до мировой войны во II Интернационале в проект создания республиканских Соединенных Штатов Европы. Лидер большевиков включал в грядущие СШЕ и Россию, но летом 1915 г. этот лозунг после тщательной проработки и учета различных мнений, высказывавшихся, в частности, и на февральской того же года Бернской конференции заграничных секций большевиков, Лениным был снят, так как явно опережал время и касался ситуации, которая возникла бы уже после победы социалистической революции, возможной, по Ленину, сначала в немногих и даже в одной, отдельно взятой стране^{1695}.

Подводя итог изложению взглядов Ленина на начавшуюся летом 1914 г. войну, нужно сказать, что сейчас находится все меньше историков, готовых с позиций современности безоговорочно поддерживать все ленинские оценки и лозунги 1914 г. Они предпочитают более дифференцированный подход к определению степени виновности в случившемся тогда и к оценке поведения отдельных ее участников, прежде всего Германии и России, во время этого мирового конфликта. С учетом всей последующей истории России историки вновь и вновь стараются проанализировать, каким образом мировая война стала могильщиком почти 200-летней Российской империи, как последняя упустила победу, на которую вроде бы имела к концу 1917 г. право наравне с другими странами Антанты, оказавшись вдруг среди побежденных и униженных. Не нравится кому-то и более чем прохладное отношение Ленина к давно ставшему уже неотъемлемой принадлежностью нашего времени лозунгу мира, и его непримиримость к лидерам II Интернационала, которые не кажутся ныне изменниками делу пролетарского интернационализма, а представляются скорее лишь обычными политиками-прагматиками.

Между тем в жизни большевистской партии поздней осенью 1914 г. назревали серьезные события, знаменовавшие собой крайнее усиление ее конфронтации с царской администрацией и российскими политиками всех мастей от ультраправых до либеральных, буквально взбешенных отношением Ленина к так называемому «пораженчеству». 4 ноября 1914 г. в Озерках под Петроградом по наводке провокаторов полицией были арестованы большинство участников тайного партийного совещания, в котором принимали участие представители большевистских организаций Петрограда, Харькова, Иваново-Вознесенска и Риги, пятерка большевистских депутатов Думы и Л.Б. Каменев. Правда, сами депутаты, пользовавшиеся правом депутатской неприкосновенности, были сначала отпущены полицией, но на следующий же день все-таки тоже арестованы, несмотря на их обращения за помощью к председателю Думы М.В. Родзянко и руководителю думских меньшевиков Н.С. Чхеидзе.

Еще до полицейского налета на Озерки депутаты успели обсудить с Каменевым ленинские антивоенные документы, причем Каменев предложил (а Петровский и его товарищи с ним согласились) новую, гораздо более осторожную и «замаскированную» формулировку пункта о «пораженчестве»: «Особенно опасно усиление победоносной царской монархии», что не давало, впрочем, полной уверенности в их относительной безопасности в случае ареста. Возможность же передачи дела депутатов военному суду с правом вынесения им смертных приговоров за государственную измену, которой считалось и «пораженчество», до предела взвинтила обстановку перед началом процесса. Правда, сами же высшие военные круги России посоветовали царским властям ограничиться обычным гражданским судом без права вынесения им смертных приговоров, что и было сделано, но это не афишировалось, так что настроение у депутатов и других подсудимых было крайне тревожным.

Открывшийся 10 февраля 1915 г. судебный процесс проходил при участии экс-премьера России С.Ю. Витте, кадетов П.Н. Милюкова и Ф.И. Родичева и целой группы именитых адвокатов, включая депутата Думы А.Ф. Керенского, и, бесспорно, привлек к себе внимание всех политических партий. Каменев вел себя на суде особенно трусливо, тщетно добиваясь вызова в качестве свидетеля «плехановца» Н.И. Иорданского — автора статьи в легальной печати под знаменательным названием «Да будет победа!», чтобы тот мог подтвердить их солидарность в данном вопросе[140]. Руководитель большевистской думской фракции Петровский тоже фактически отрекся от Ленина, заявив, что он и его товарищи стоят на позиции, озвученной 26 июля 1914 г. в Думе в декларации РСДРП, где, естественно, не было ни слова о «пораженчестве». Об этом же говорил в своей речи в пользу обвиняемых и Керенский. В итоге депутатов и Каменева судили уже не за измену, а за принадлежность к РСДРП как «преступному сообществу», приговорив их к бессрочной ссылке в Сибирь. Приговор остальным подсудимым был гораздо мягче. Большевикам Петрограда не удалось тогда поднять рабочих на проведение хотя бы однодневной забастовки и митингов протеста в защиту депутатов, что было обусловлено резким спадом рабочего движения после начала войны.

Одновременно процесс над депутатами показал, что большевикам нужно еще раз — и на этот раз лучше коллективно — обсудить ленинское положение о поражении царизма как меньшем для России зле в ходе начавшейся большой европейской войны. Становилось ясно, что не только крестьянство, средние городские слои и демократическая интеллигенция, но и рабочие не готовы согласиться с поражением России (а значит, победой Германии и ее союзников) ради ускорения прихода новой демократической революции. Ведь даже кратковременные поражения России были чреваты целыми потоками беженцев из оккупированных врагом западных районов страны и реальной угрозой лишения миллионов россиян даже самых мизерных правовых, житейских и культурных благ, отпущенных им по существующим царским законам, с чем мириться они явно не хотели. Кроме того, социалисты ни одной другой воюющей страны, кроме русских большевиков, не хотели последовать их примеру и выдвинуть аналогичный «пораженческий» лозунг для себя и трудящихся своих национальных отечеств.

He мог не знать Ленин и о некоторых фактах критики его тезиса о «пораженчестве» товарищами по партии. Так, один из крупнейших партийных работников среди большевиков-эмигрантов M. M. Литвинов писал из Лондона: «В чем мы все тут не согласны с “Социал-демократом”, это в вопросе о пораженчестве. Впрочем, никто из большевиков, приезжавших сюда из России и Швейцарии, не солидаризировался с позицией Центрального органа (газеты «Социал-демократ. — Ред.). Не то, чтобы мы не соглашались с мыслью, лежащей в основе этого лозунга, но формулировка его крайне неудачна…»^{1696} В большевистских листовках, выпускавшихся нелегально в России, лозунг «пораженчество» практически не встречался. Да и сам лидер большевиков в известной статье «О национальной гордости великороссов» вынужден был уже в ноябре 1914 г. разъяснять, что ни о каком отрицании большевиками и сознательными рабочими любви к родине и чувства национальной гордости за ее революционные традиции не может быть и речи^{1697}.

После процесса депутатов Ленин созвал в швейцарском Берне 14–19 февраля 1915 г. конференцию шести заграничных секций большевиков-эмигрантов[141], принявшую по его предложению специальную резолюцию «Поражение царской монархии»^{1698}, где он постарался в первую очередь несколько смягчить свои первоначальные резкие формулировки и как бы «интернационализировать» данный тезис, выбив почву под ногами у тех, кто считал «пораженчество» чуть ли не синонимом сочувствия большевиков германской победе и находил в нем почву для обвинений их в измене России.

В резолюции Бернской конференции данный тезис из Манифеста о войне зазвучал уже так: «В каждой стране борьба со своим правительством, ведущим империалистическую войну, не должна останавливаться перед возможностью в результате революционной агитации поражения этой страны. Поражение правительственной армии ослабляет данное правительство… и облегчает гражданскую войну против правящих классов». Однако далее Ленин особо подчеркнул, что применительно к России такое поражение, облегчающее начало гражданской войны против правящих классов, «при всех условиях представляется наименьшим злом»^{1699}. Таким образом, он уже прямо указал здесь, что тактика «пораженчества» относится, во-первых, лишь к сфере ведения революционной агитации; во-вторых, применима не только к России, но и к социалистам всех воюющих стран; в-третьих, она лишь «не должна останавливаться» (а не является неким партийным законом) перед возможностью поражения правительств этих стран; наконец, в-четвертых, Ленин впервые признал, что речь идет о поражении не только правительств (в том числе и царизма), но и целых воюющих стран, о чем раньше у него не говорилось. Ведь русские солдаты, например, на фронте защищали не столько царизм, сколько родную землю и ее жителей, а также не в последнюю очередь и собственную жизнь.

Важную роль играла при этом и одновременно принятая на Бернской конференции резолюция «Лозунги революционной социал-демократии», где намечались первые шаги на пути к превращению войны в революцию, ускорить которую должна была тактика «пораженчества»: создание нелегальных организаций там, где вводится военное положение и отменяются конституционные свободы; поддержка братания солдат сражающихся армий; поддержка «всякого рода революционных массовых выступлений пролетариата вообще»^{1700}. Что касается пункта об отказе от вотирования военных кредитов в парламенте и выхода из буржуазных министерств, то в связи со ссылкой большевистских депутатов в Сибирь к большевикам он уже не относился. Об уклонении от мобилизации и дезертирстве из армии, диверсиях, саботаже, покушениях на должностных лиц и антиправительственном терроре в резолюции, естественно, речи идти даже не могло, поскольку любые проявления анархизма в ней отвергались.

В дальнейшем вопрос о «пораженчестве» постепенно начал терять со второй половины 1915 г. остроту, когда война приняла затяжной, позиционный характер и на первый план для масс стало выходить уже снижение уровня их жизни. Характерно, что в феврале 1916 г. ленинский «Социал-демократ» прямо писал, что по существу не обязательно включать в большевистские резолюции пункт о «пораженчестве»: «И в русско-японскую войну все революционные с.-д. России были “пораженцами”, но это не значит, чтобы они говорили об этом во всех листках и всех резолюциях»^{1701}. Патриотические настроения масс первых месяцев войны начали уступать место безразличию к победам русской армии и даже желанию поражения.

Характерно, что меньшевики и эсеры лозунг «поражения» России в годы войны не выдвигали, а Л.Д. Троцкий даже предложил как антитезу ленинскому «пораженчеству» собственный оригинальный лозунг — «Ни побед, ни поражений», подчеркивая этим, что планы революционеров отнюдь не зависят целиком от ситуации на фронтах, а играть в своей агитации на любви народа к Родине, ее языку и культуре — дело для политиков неблагодарное. В итоге после Бернской конференции 1915 г. Ленин не затрагивал больше в своих работах вопрос о «пораженчестве», ибо оно явно работало не за большевиков, а против них и грозило еще более снизить и без того невысокую популярность членов ленинской партии в народных массах. И если в начале марта 1915 г. Ленин в одном из писем еще писал о поведении депутатов на процессе: «Они вели себя плохо»^{1702}, то в дальнейшем он уже никогда не напоминал ни им, ни Каменеву об этом эпизоде.

Весьма непростым было положение большевиков в самой России, где им приходилось оперативно принимать решения по ряду сложных практических вопросов, оказавшихся на повестке дня после отступления русской армии из западных районов империи на восток. Одним из них был вопрос об участии рабочих в военно-промышленных комитетах (ВПК). Как известно, при комитетах планировалось создать «рабочие группы», которые должны были помогать улаживать трудовые конфликты на оборонных предприятиях и повышать их производительность. Эту новую для России кампанию особенно поддерживали представители европеизированной и более современно мыслящей «молодой» российской буржуазии (А.И. Гучков, П.П. Рябушинский, А.И. Коновалов, М.И. Терещенко и др.), выступавшие за «союз капитала и труда», превращение рабочих в настоящих «граждан» и их социальное партнерство с предпринимателями.

Поскольку новую кампанию предполагалось начать с открытых выборов сразу двух «рабочих групп» в столице (в Центральном и Петроградском областном ВПК), МВД тоже решило несколько изменить свою привычную, откровенно антирабочую тактику и разрешить проведение выборов в столице более демократическим, чем обычно, путем: сначала избрать на отдельных предприятиях, где были заняты не менее 500 рабочих, уполномоченных от них, а на втором этапе 27 сентября 1915 г. на общегородском собрании последних выбрать сами «рабочие группы», отказавшись вдобавок от массовых превентивных арестов неугодных рабочих кандидатов. Что касается революционных партий, то их тактика в сложившейся ситуации была вполне предсказуема: «оборонцы» из числа правых меньшевиков, правых эсеров и части беспартийных готовы были положительно откликнуться на призывы властей и буржуазии, но при этом несколько поторговаться за определенную политическую «компенсацию» своего соглашения с ними. Большевики же, левые меньшевики и левые эсеры, а также другая часть беспартийных с самого начала стояли за полный бойкот ВПК, рассчитывая при этом в ходе выборов довести свои взгляды на войну и на политику правительства до сознания широких рабочих масс.

Большевики и их столичное руководство — Петербургский (ПК, его принципиально не переименовывали в Петроградский) комитет РСДРП исходили из того, что пролетариат никак не заинтересован в происходящей войне, не доверяет ни правительству, ни буржуазии и целиком отвергает внутреннюю и внешнюю политику царизма. К самому концу августа была выработана и конкретная тактика большевистского ПК РСДРП, хотя в ней чувствовалось явное забегание вперед в оценке общей сложившейся в России ситуации как якобы уже революционной (чего на деле не было), а также в рекомендации рабочим массам некоторых действий ультрарадикального характера (всеобщая забастовка, захват фабрик, заводов, госучреждений и железных дорог, создание Советов рабочих депутатов, Временного революционного правительства и созыв Учредительного собрания). Автором подобного плана был член ПК С.Я. Багдатьев^{1703}, но тут в дело вмешались другие его товарищи, так что наиболее нелепо выглядевшие осенью 1915 г. «ультрареволюционные» пункты указанной программы 27 сентября из нее уже исчезли. Сама же бойкотистская тактика большевиков по отношению к «рабочим группам» ВПК Лениным в целом была поддержана^{1704}.

В меньшевистском лагере мнения о возможности участия рабочих в ВПК разделились: интернационалисты-мартовцы были против этого, «оборонцы» плехановского и более умеренного потресовского типа выступали «за», а думская фракция Чхеидзе, прямо не советуя рабочим участвовать в этой кампании, рассчитывала все же использовать ее в агитационных целях и превратить «рабочие группы» в определенное легальное прикрытие для РСДРП.

На ряде крупных заводов столицы, и прежде всего на Путиловском, большевики сумели провести в состав уполномоченных своих кандидатов. Но были в столице и такие явные «оборонцы», которые уже на первой стадии выборов продемонстрировали, с одной стороны, свои вновь ожившие к осени 1915 г. патриотические настроения, а с другой — стремление способствовать через ВПК организации и политическому просвещению еще недостаточно развитых и организованных рабочих масс. Буквально накануне общего собрания 27 сентября меньшевики и эсеры-«оборонцы» тоже выработали общую совместную декларацию, где говорилось, что рабочим нужно спасать Россию от военного разгрома и гибели, передав для этого власть в руки самого народа. При этом ради успеха предвыборной агитации они, как и большевики, охотно акцентировали внимание рабочих на своем якобы политическом радикализме, требуя демократических свобод, созыва Учредительного собрания, 8-часового рабочего дня, земли для крестьян и права всех наций на самоопределение.

Собрание 27 сентября продолжалось более 12 часов, проходило довольно неорганизованно (ряд выборщиков досрочно ушли по домам) и закончилось при голосовании итогового документа победой большевиков, левых эсеров и части беспартийных над сторонниками участия в ВПК с результатом 90:81.^{1705} Большевистский итоговый документ, принятый большинством выборщиков 27 сентября, по-ленински отвергал деление участников мировой войны на агрессоров и их жертв, поскольку все они несут свою долю ответственности за это преступление господствующих классов перед своими народами, причем главный враг каждого народа, как считал Ленин, находится в его собственной стране. В России это царизм, крепостники-помещики и империалистическая буржуазия, и долг русского народа — бороться с этим врагом. Диктовать же условия мира пролетариат сможет лишь в том случае, если власть будет уже в его руках. Поэтому лозунг «Долой войну!» должен быть дополнен лозунгом «Да здравствует социальная революция!», хотя в России нужно прежде еще добиться установления демократической республики. Но об участии рабочих в ВПК даже речи быть не может^{1706}.

Однако меньшевики добились признания результатов собрания 27 сентября недействительными, поскольку среди «выборщиков» оказались двое «посторонних» (два рабочих с Путиловского завода передали свои права членам большевистского П.К. Багдатьеву и В.Н. Залежскому). Поэтому через месяц состоялось повторное общегородское собрание, принесшее на этот раз успех меньшевикам, так как большевики демонстративно покинули его, заклеймив своих соперников кличкой изменников рабочему делу. Большевикам и левым эсерам удалось также сорвать затем выборы «рабочих групп» в ряде крупных городов страны — Харькове, Нижнем Новгороде, Саратове, Баку, Тифлисе, Твери, Екатеринославе, еще раз продемонстрировав свои антивоенные и антибуржуазные убеждения.

Однако даже в масштабах Петрограда, не говоря уже о России в целом, большинство рабочих шло тогда не за сторонниками Ленина, а за «оборонцами» из числа меньшевиков и эсеров. Уже в 1915 г. рабочее движение в России начало оправляться от спада второй половины 1914 г., а 1916 г. принес новый подъем стачечной активности, затем ознаменовался началом крупных выступлений в Средней Азии и Казахстане и октябрьским взрывом протестного движения рабочих, особенно в Петрограде. Продовольственные затруднения в стране, включая и столицу, все больнее били по карману рабочих, небольшой рост зарплаты которых во время войны сильно отставал от роста цен.

Все активнее становилась и деятельность партии большевиков, хотя в самой России им очень не хватало опытных революционных кадров. Что касается Ленина, то он использовал вынужденное пребывание в эмиграции для систематической научной работы в области экономической теории и философии, продолжая, прежде всего, непрерывно заниматься и текущей политикой. Много времени отдавал он также поддержанию связей с деятелями социалистического движения в странах Западной Европы: в сентябре 1915 г. Ленин вместе со своим постоянным спутником в эмиграции, членом ЦК большевиков Г.Е. Зиновьевым участвовал в Швейцарии в Циммервальдской конференции европейских социалистов-пацифистов, выступавших за скорейшее заключение мира без аннексий и контрибуций, но не торопившихся вслед за Лениным создавать новый, III Интернационал. В апреле 1916 г. Ленин несколько усилил свои позиции, но еще не смог возглавить работу участников следующей конференции циммервальдцев в Кинтале (Швейцария).

Большевикам очень не хватало в годы войны молодых политиков и теоретиков, журналистов и пропагандистов, но особенно партийных организаторов-практиков с ленинским стилем работы. Ведь рядом с Лениным давно уже не было отошедших по разным причинам от большевиков А.А. Богданова и Л.Б. Красина, находившихся в тюрьмах виртуоза-подпольщика Камо (С.А. Тер-Петросяна) и Ф.Э. Дзержинского, сосланного в Сибирь Я.М. Свердлова и др. Временной неудачей закончилась попытка Ленина ввести в эмиграции в круг своих ближайших соратников 27-летнего Н.И. Бухарина, специализировавшегося в области экономической теории, социологии и текущей политики, но проявлявшего излишнюю амбициозность, самоуверенность и строптивость, не давая «дозреть», по выражению Ленина, своим смелым и оригинальным мыслям. В 1916–1917 гг. он уже жил в США, где сблизился с тоже перебравшимся туда Троцким и вернулся в Россию только весной 1917 г.

Поэтому не приходится удивляться, что Ленин так высоко ценил уже ранее появившегося на его горизонте явно незаурядного молодого революционера А.Г. Шляпникова. Он вышел из старообрядческой семьи в г. Муроме (Владимирская губ.), с 11 лет работал по найму, а с 16 уже был связан с социал-демократами и не раз подвергался арестам. Из Шляпникова с годами вышел высококвалифицированный токарь, работавший в России, а в 1908–1916 гг. с перерывами и за границей (Франция, Англия, Германия, Скандинавские страны, США). С 1903 г. он связал свою судьбу с большевиками, а потом был за границей также членом Французской и Германской социал-демократии. С 1908 г. Шляпников был уже лично знаком за границей с Лениным и в мае 1914 г. послал ему из Петербурга, куда он только что вернулся из Европы, первое письмо о ситуации в столице. Когда в сентябре того же года петербургские большевики специально послали Шляпникова в Западную Европу для установления регулярной связи с Лениным, его переписка с вождем стала очень оживленной и регулярной, причем письма Шляпникова помогали лидеру большевиков лучше ориентироваться в российской ситуации. Переписывался он также с Н.К. Крупской и Г.Е. Зиновьевым.

В 1915 г. и ноябре 1916 г. Шляпников дважды восстанавливал Русское бюро ЦК большевиков, причем во второй раз туда кроме него до самой Февральской революции входили В.М. Молотов и П.А. Залуцкий. Между столицей и провинциальными промышленными центрами России были установлены регулярные партийные связи, главную роль в поддержании которых играл все тот же Шляпников, практически возглавлявший в конце 1916 — начале 1917 г. всю работу большевиков в России.

В феврале 1917 г. большевики еще не могли возглавить новую революцию в стране и отнюдь не были популярны в массах, но сохранили свою бескомпромиссность в борьбе с режимом и буржуазией, умение быть в гуще народных масс и пусть не сразу, но находить с ними общий язык.