4. Перспективы дворцового переворота

Действительно, арсенал средств, бывший в распоряжении у оппозиции, был крайне ограничен. Это побуждало обращаться к самым примитивным технологиям борьбы за власть, хорошо известным в любом монархическом государстве. Речь шла о дворцовом перевороте, о котором все чаще задумывались даже в ближайшем окружении императора. Об этом много говорили в различных общественных кругах, об этом было немало написано авторами, следовавшими историографической традиции, во многом сформировавшейся благодаря мемуарной литературе. На ее основе, а также на базе личных воспоминаний, бесед со свидетелями событий построены книги С.П. Мельгунова^{2025}. «Подслушанные» им в разное время разговоры, сведенные вместе в одном тексте, создают у читателя впечатление наличия разветвленной заговорщической сети, которая, может быть, сыграла немалую роль в падении монархии. Как это не покажется странным, советская историография 1920–1930-х гг. отчасти воспроизводила близкую картину. Так, в работах M. H. Покровского обосновывалась концепция «двух заговоров» — царизма, представлявшего интересы торгового капитала и стремившегося к сепаратному миру с Германией, и промышленной буржуазии, боровшейся за власть во имя продолжения войны^{2026}. Впоследствии позиция Покровского была подвергнута ревизии, но от нее не отказались. Так, В.П. Семенников опроверг особую роль торгового капитала и вместе с тем настаивал на наличии «двух заговоров». Конечно же, в соответствии с авторской концепцией это свидетельствовало о глубочайшем кризисе «правящих верхов», бессильных сдержать напор революционного движения. Вместе с тем в рамках данного историографического построения «заговоры» безусловно, важнейший факт политической жизни России этого времени^{2027}. Впрочем, «заговор буржуазии» можно было интерпретировать иначе. Так, по мнению Б.Б. Граве, его целью было «путем дворцового переворота спастись от революции»^{2028}.

Историографические акценты несколько сместились благодаря изданию «Истории Гражданской войны», в которой «грызня верхов» оказалась на периферии исследовательского интереса. В центре же внимания были «низы». Однако и в этом издании воспроизводилась теория «двух заговоров»^{2029}. Характерно, что сторонники этой концепции не были склонны останавливаться на «мелочах». К «заговору» они относили и деятельность Прогрессивного блока, а «подготовку» дворцового переворота чаще всего специально не исследовали. В силу явного несоответствия этой историографической модели фактическому материалу теорию «двух заговоров» критиковал Е.Д. Черменский. Он отрицал существование заговора буржуазии и при этом признавал наличие заговора царизма^{2030}. Э.Н. Бурджалов, посвятив несколько страниц «подготовке» дворцового переворота, отметил ничтожность всех этих замыслов по сравнению с нараставшим массовым недовольством^{2031}. Схожим образом оценил заговорщические планы и В.С. Дякин^{2032}. И все же тема «заговоров» в 1915–1917 гг. до сих пор не закрыта. О ней продолжают писать и современные авторы, увлеченные потаенными сторонами истории. При этом наиболее обстоятельной работой о столь интригующем сюжете остается книга С.П. Мельгунова, которая, в сущности, эту тему и открыла.

Историография периодически возвращается и к «заговору самодержавия». Так, получила развитие версия о подготовке сепаратного мира представителями ближайшего окружения императора^{2033}. Не вызывает сомнения, что и немецкая, и российская сторона «зондировали почву» относительно возможных условий будущего соглашения. Так, это было предметом забот С.Ю. Витте в последние месяцы его жизни^{2034}. Одним из наиболее активных посредников между воюющими сторонами был журналист И.И. Колышко. В 1916 г. он действовал с санкции Б.В. Штюрмера, а, может быть, как полагает И.В. Лукоянов, и императрицы Александры Федоровны. В переговорах с немцами был задействован и кн. Д.И. Бебутов. Сам масштаб личностей, непосредственно участвовавших в «подготовке сепаратного мира», свидетельствует о том, что с российской (как, впрочем, и с немецкой) стороны отношение к этим переговорам было не слишком серьезным. В июле 1916 г. их случайным участником оказался и будущий министр внутренних дел (а тогда товарищ председателя Думы) А.Д. Протопопов. Будучи в Стокгольме, он по инициативе все того же Колышко встретился с «интересным немцем» Ф. Варбургом, который полтора часа доказывал выгодность сепаратного мира для России^{2035}. Согласно донесениям Варбурга, Протопопов, многое узнав, сам ничего определенного не сказал^{2036}. С августа 1916 г. сами немцы стали охладевать к теме сепаратного мира, предпочитая теперь говорить о пропаганде в России в пользу скорейшего выхода из войны^{2037}. При этом, по оценке Р.Ш. Ганелина, в «высших российских сферах» продолжали обсуждать перспективы договоренности с Германией. Согласно позднейшему рассказу Протопопова, в декабре 1916 г. он изложил императору свой план выхода из войны, с которым Николай II будто бы согласился^{2038}. Известен рассказ министра иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернина, который 26(13) февраля 1916 г. получил от некоего посредника предложение о мире, будучи уверенным, что оно исходило именно от России[151]. Сложно не согласиться с И.В. Лукояновым, что «вопрос о сепаратном мире — одна из самых загадочных, неясных страниц истории Первой мировой войны»^{2039}. И все же на сегодняшний момент нет никаких документальных оснований полагать, что сам император склонился к мысли пойти на сепаратное соглашение с центральными державами.

О планах же тех, кто готовил против него заговор, известно несколько больше. Тогда, в годы войны, сценарии дворцового переворота рассматривались разные. Некоторые из них предполагали главной «жертвой» будущего переворота не царя, а царицу. Так, в Ставке еще верховный главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич и кн. В.Н. Орлов обсуждали вопрос о возможном удалении императрицы из Петрограда. Схожие мысли высказывала и вел. кн. Милица Николаевна^{2040}, и сама вдовствующая императрица Мария Федоровна^{2041}.

Брожение в Ставке продолжалось до тех пор, покуда «военным вождем» оставался вел. кн. Николай Николаевич. По сведениям могилевского губернатора А.И. Пильца, и в августе 1915 г. там зрел заговор. Ближайшее окружение великого князя настаивало, чтобы он, проигнорировав высочайшую волю, сохранил за собой должность главнокомандующего и арестовал императора, когда тот приехал бы его смещать. Николай Николаевич выслушал протопресвитера Г.И. Шавельского, выступавшего от имени заговорщиков, взял день на размышления, а затем отказал своим сторонникам, сославшись на долг верноподданного. Иными словами, великий князь изначально не исключал возможности дворцового переворота и своего участия в нем^{2042}.

Вполне вероятно, что в том числе и все эти разговоры, слух о которых доходил до Петрограда, в итоге предрешили отставку вел. кн. Николая Николаевича. Ему предстояло сменить престарелого гр. И.И. Воронцова-Дашкова в должности наместника на Кавказе. Помощником его назначался как раз кн. В.Н. Орлов, в самом недавнем прошлом ближайший человек к императору. Фактическая «опала» последнего тоже не была случайной. Осенью 1915 г. царский духовник А.П. Васильев рассказывал Г.И. Шавельскому, что в ходе урока Закона Божьего дочери императора говорили ему: «Князь Орлов очень любит папу, но он хотел разлучить папу с мамой»^{2043}.

Впрочем, об опасности переворота говорили и после отставки вел. кн. Николая Николаевича. 10 ноября 1915 г. бывший управляющий Министерством внутренних дел кн. Н.Б. Щербатов сообщал новому министру земледелия А.Н. Наумову о готовившемся силовом давлении на императора и его семью. Не случайно, что хорошо осведомленный об этом Николай II весьма подозрительно относился даже к собственному конвою^{2044}.

И в дальнейшем альтернатива дворцового переворота казалась вполне вероятной и даже спасительной. К тому же, к концу 1916 г. настроения в «высших сферах» приближались к «точке кипения». Лица из ближнего круга Николая II всячески и безуспешно пытались на него повлиять. 6 ноября 1916 г. протопресвитер Шавельский в личной беседе с императором говорил о критичности политического положения, неэффективности правительства и необходимости принятия экстренных мер. «И ты его слушал!?» — возмущалась императрица Александра Федоровна. «Еще рясу носит, а говорит мне такие дерзости», — поддакивал супруге император^{2045}.

Буквально на следующий день царь беседовал с дядей, вел. кн. Николаем Николаевичем. Тот заявил о катастрофическом положении России: «Пока от вас требуется одно: чтобы вы были хозяином своего слова и чтобы вы сами правили Россией». Император заплакал, обнял и поцеловал дядю: «Ничего не выйдет!.. Все в ней, она (очевидно, императрица Александра Федоровна. -К. С.) всему причиной».

9 ноября с императором встречался член Государственного совета П.М. Кауфман. «Благословите меня! Сейчас я иду к государю. Выскажу ему всю горькую правду», — обратился Кауфман к Шавельскому перед высочайшей аудиенцией. «Верите, что я верноподданный ваш, что я безгранично люблю вас?» — спросил Кауфман императора. «Верю», — отвечал царь. «Тогда разрешите мне: я пойду и убью Гришку!» Государь вновь расплакался, обнял и поцеловал уже Кауфмана. Так они простояли несколько минут, молча, в слезах^{2046}.

В тот же день с императором говорил и министр народного просвещения гр. П.Н. Игнатьев. Опять же обсуждалась проблема внутриполитического кризиса. Не удивительно, что все сказанное имело своим последствием значимые кадровые изменения в правительстве. Как раз 9 ноября в Ставку приехал Б.В. Штюрмер и министр путей сообщения А.Ф. Трепов. Первый был уволен, второй стал премьером.

Нервное возбуждение, господствовавшее в Ставке, было характерно и для политических кругов столицы. Примерно в то же самое время, в октябре 1916 г., в Петрограде состоялось совещание депутатов Думы «прогрессивного направления». В его работе принял участие и ненавистный Царскому Селу А.И. Гучков. Обсуждался вопрос скорой смены власти. Гучков, Н.В. Некрасов и М.И. Терещенко высказались в пользу дворцового переворота^{2047}.

Разговоры о нем в обществе не утихали. Согласно рассказу А.И. Хатисова, 9 декабря 1916 г., после закрытия съезда Всероссийского союза городов, на квартире кн. Г.Е. Львова прошло совещание, в котором, кроме хозяина, приняли участие H. M. Кишкин, M. M. Федоров и сам Хатисов. На этом заседании кн. Львов заявил, что в настоящий момент готовится план дворцового переворота, в результате которого престол должен был перейти к вел. кн. Николаю Николаевичу. При его воцарении следовало сформировать ответственное правительство. По словам Львова, 29 представителей губернских земских управ и городских голов намечали как раз его в качестве премьера. При этом «будущий глава правительства» рассчитывал на поддержку армии. Он утверждал, что у него есть определенные гарантии со стороны ген. А.А. Маниковского. Для переговоров с вел. кн. Николаем Николаевичем был послан сам Хатисов, человек близкий к бывшему главнокомандующему. Показательно, что Николай Николаевич вновь не стал протестовать против этого плана, опять же попросив два дня на раздумье, после которых отказался участвовать в заговоре^{2048}.

И все же в ближайшем окружении императора, включавшим и его родственников, постоянно возвращались к чрезвычайно простым путям решения сложной проблемы. Они были так или иначе связаны с насилием, направленным, например, против Г.Е. Распутина. Его убийство, совершенное в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г., лишний раз дало повод задуматься о безволии власти, не решившейся привлечь к следствию представителей высшей аристократии и депутатского корпуса^{2049}. По сведениям А.И. Гучкова, участниками содеянного помимо кн. Ф.Ф. Юсупова и вел. кн. Дмитрия Павловича были в той или иной мере вел. кн. Николай Михайлович, Кирилл Владимирович, двое сыновей вел. кн. Александра Михайловича, дети вел. кн. Константина Константиновича и Павла Александровича — то есть почти вся августейшая семья^{2050}. Ее представители всерьез рассчитывали взять власть в свои руки после отстранения от престола Николая II. В конце 1916 г. вел. кн. Николай Михайлович делился со знакомыми своими сомнениями: «Каково мне, великому князю, готовиться на старости лет в президенты Российской республики. А дело определенно клонится к тому»^{2051}.

Последовавшие события как будто бы еще более подталкивали великокняжескую семью к решительным действиям. 23 декабря 1916 г. стало известно о высылке вел. кн. Дмитрия Павловича в Персию в связи с участием в убийстве Распутина. На следующий день вел. кн. Кирилл и Андрей Владимировичи были у М.В. Родзянко и просили его о поддержке. Председатель Думы признавал, что у него нет властных рычагов, чтобы повлиять на решение императора. Однако при этом гарантировал, что морально Дума будет на стороне «потерпевших»^{2052}.

Разговоры о дворцовом перевороте все более становились «модными» в политических, военных кругах, аристократических салонах. В начале января 1917 г. генерал А.М. Крымов в обществе депутатов Думы говорил о неминуемости государственного переворота. Его поддержали и А.И. Шингарев, и С.И. Шидловский. Вспоминали слова А.А. Брусилова: «Если придется выбирать между царем и Россией — я пойду за Россией»^{2053}. В.Н. Коковцов предрекал послу Франции М. Палеологу повторение событий марта 1801 г. Об этом же говорили и великие князья «Владимировичи»: Кирилл, Борис, Андрей. Они были готовы лично принять участие в государственном перевороте. Тогда же, в начале января, вел. кн. Мария Павловна рассуждала с вел. кн. Николаем Михайловичем о необходимости коллективного обращения великокняжеской семьи к императору. «Ограничится ли дело платоническим обращением?» спросил М. Палеолог, явно намекая на судьбу Павла I^{2054}. В великокняжеской семье крепло убеждение, что император и императрица «уступят только силе, в этом нет никакого сомнения, это какое-то фатальное и непонятное заблуждение». Часто повторявшиеся разговоры не могли остаться тайной. В Царском Селе явственно ощущали угрозу со стороны ближайших родственников. В конце января 1917 г. в императорском окружении чувствовали опасность в лице вел. кн. Михаила Александровича. Полагали, что царский брат рассчитывал на роль регента, а может и вовсе императора^{2055}.

«Высший свет», не зная, какие конкретные действия стоило предпринять в сложившихся обстоятельствах, все чаще смотрел в сторону Государственной думы. По сведениям Л.К. Куманина, на 21 января 1917 г. М.В. Родзянко был центром притяжения различных аристократических кругов, которые были настроены оппозиционно по отношению к действующей власти^{2056}. По словам В.А. Маклакова, «великие князья не способны согласиться ни на какую программу действия. Ни один из них не осмеливается взять на себя малейшую инициативу и каждый хочет работать исключительно на себя. Они хотели бы, чтобы Дума зажгла порох… В общем итоге они ждут от нас того, чего мы ждем от них»^{2057}.

В сложившихся обстоятельствах императорская чета относилась к представительным учреждениям еще более скептически, нежели прежде. 2 января Е.А. Нарышкина была у Александры Федоровны. Они говорили о положении в стране. Нарышкина призывала пойти на уступки обществу. Императрица ответила «потоком страстных речей»: «Если мы хоть на йоту уступим, завтра не будет ни Государя, ни России, ничего»^{2058}. 8 февраля 1917 г. Е.А. Нарышкина записала в своем дневнике следующие слова Николая II: «Никакой возможности жить в мире с Думой, я сам виноват, я их слишком распустил. Мои министры мне не помогали. Протопопов один мне поможет сжать их в кулак (показал сжатый кулак)»^{2059}.

Иными словами, о «перевороте», решительных силовых мерах задумались с разных сторон. А.Д. Протопопов действительно собирался «сжать оппозицию в кулак». Согласно записи Е.А. Нарышкиной от 5 января 1917 г., «Протопопов собирается круто повернуть вправо; слово и дело; все союзы под контроль, печать под строгую цензуру». 11 января МВД разослало циркуляр, в соответствии с которым земским собраниям и городским думам запрещалось обсуждать политические вопросы под угрозой привлечения руководителей органов местного самоуправления к уголовной ответственности. У вел. кн. Александра Михайловича были сведения, подтвержденные самим императором, что в середине февраля 1917 г. Протопопов планировал организовать провокации в рабочей среде, чтобы затем решительно покончить с «крамолой»^{2060}. Как раз с этим связывали необычное происшествие, когда в феврале 1917 г. по заводам Петрограда разъезжал человек, выдававший себя за П.Н. Милюкова. Он призывал рабочих протестовать против войны и выйти на улицы столицы 14 февраля, т. е. в день возобновления сессии Государственной думы. Милюков, узнав об этом, написал обращение к петроградским рабочим, в котором просил не верить «самозванцам», не следовать их провокационным советам. Характерно, что это письмо не было опубликовано в газетах по требованию военной цензуры^{2061}.

Дума силою обстоятельств и, может быть, даже помимо своей воли становилась центром притяжения различных оппозиционных групп, а следовательно, «мишенью» для беспощадной правомонархической критики. В письме императору от 11 февраля 1917 г. бывший министр внутренних дел Н.А. Маклаков призывал разогнать нижнюю палату, которая «вступила в борьбу за власть с правительством, преисполненным искреннего желания дружной и совместной с ней работы»^{2062}.

Едва ли Таврический дворец мог бы стать «штабом» дворцового переворота. Депутаты не были готовы к практическим действиям в этом направлении. Планы же, которые вынашивали сторонники «решительных мер», порой казались фантастическими. В.В. Шульгин впоследствии писал, что он «знал, что бесформенный план существует, но не знал ни участников, ни подробностей. Впрочем, слышал я о так называемом “морском плане”. План этот состоял в том, чтобы пригласить государыню на броненосец под каким-нибудь предлогом и увезти ее в Англию как будто по ее собственному желанию. По другой версии — уехать должен был и государь, а наследник должен был быть объявлен императором»^{2063}.

Однако даже мнимая подготовка заговора сыграла свою роль. К разговору о нем с неизбежностью привлекались военные, которые впоследствии должны были сыграть немалую роль в смене власти. В годы войны генералам приходилось вольно, а чаще невольно формулировать собственную политическую позицию, которая становилась реакцией на неурядицы, имевшие место и в тылу, и на фронте. Так, начальник штаба верховного главнокомандующего генерал М.В. Алексеев крайне резко отзывался о несимпатичном ему правительстве: «Это не люди, а сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают… Никогда не думал, что такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина»^{2064}.

Недовольный правительством начальник штаба шел на сближение с оппозицией. По оценке С.П. Мельгунова, М.В. Алексеев и Г.Е. Львов вели регулярные переговоры с января 1916 г. Среди лиц, близких к Ставке, крепло убеждение, что Алексеев готовил к концу ноября 1916 г. некое подобие военного переворота, который не осуществился в силу болезни генерала. 11 ноября он был вынужден отправиться в Крым на лечение, и был временно заменен В.И. Гурко. При этом и последний поддерживал близкие отношения с А.И. Гучковым — человеком ненавистным для царской четы^{2065}.

На Алексеева рассчитывала оппозиция. По его собственным словам, к нему в Севастополь приезжали представители общественности и спрашивали о возможной реакции армии на государственный переворот. Он высказался категорически против подобных «потрясений». Те же лица, очевидно неудовлетворенные этим ответом, посетили Брусилова и Рузского, которые оказались противоположного мнения, нежели Алексеев^{2066}. По сведениям А.И. Коновалова, тесные отношения с лидером октябристов А.И. Гучковым поддерживал и Л.Г. Корнилов^{2067}. Согласно воспоминаниям М.И. Терещенко, генерал Крымов был сторонником самых решительных действий и призывал к ним общественных деятелей^{2068}. Как раз на него полагались и октябристы (например, Б.А. Энгельгардт), считая, что генерал мог сыграть ключевую роль в «предстоявших событиях»^{2069}.

Так или иначе, к февралю 1917 г. сложился «оппозиционный консенсус», который консолидировал разные «элиты» России. Их объединяло неприятие сложившего политического режима, но при этом они не видели реального выхода из положения. Обращение к наиболее упрощенному сценарию дворцового переворота только подчеркивало отсутствие конкретного плана действий. Оставалось лишь рассчитывать на deus ex machina, который бы сделал то, что действовавшие политики, придворные, генералы сделать были не в силах.