Первая — тотальная? Задачи и структура исследования

Необходимость изучения «гражданской» истории войны связана прежде всего с тем обстоятельством, что Первая мировая во многих отношениях и для многих участвовавших в ней стран стала войной тотальной — противостоянием не только армий враждующих государств, но целых наций, войной на их истощение. По мнению большинства исследователей как англо-саксонской, так и германской исторической школы, Первая мировая война явилась переломным моментом в становлении модели «тотальной войны», так как именно в ходе этого конфликта традиционные способы ведения боевых действий были вытеснены тотальными целями, тотальной мобилизацией населения и ресурсов и тотальным контролем^{108}.

Уже участники и современники восприняли войну 1914–1918 гг. как вооруженный конфликт, невиданный в истории человечества по своим масштабам, ожесточенности, количеству жертв, по степени мобилизации ресурсов стран-участниц и глобальным последствиям. С самого начала война, полагает современный британский специалист по ее истории Хью Стрэчан, велась не столько за новые территории и сферы влияния, сколько являлась «борьбой за существование» двух непримиримых миров^{109}. Ближайшие и долгосрочные последствия войны современники (премьер-министр Великобритании Д. Ллойд Джордж, президент США В. Вильсон, философ О. Шпенглер, социолог П.А. Сорокин и др.) описывали в категориях «громадного пожара, сжигающего все до основания»^{110}. Вызванный ею глобальный кризис, отмечают современные исследователи, поразил всю западную цивилизацию, включая представления об общественном развитии, сформированные под воздействием Просвещения^{111}, и привел к геополитическим подвижкам — к эрозии роли и значения европейской цивилизации, бывшей на протяжении веков главным средоточием и двигателем общечеловеческого прогресса^{112}.

Представление о Первой мировой войне как «тотальной» своим рождением обязано публицистике и правительственной пропаганде. В 1917 г. французский журналист Леон Доде напечатал памфлет «La Guerre Totale», a президент Р. Пуанкаре в одной из речей призвал соотечественников относиться к ней как к «guerre int?grale». В послевоенной Европе, отмечает швейцарский историк Стиг Фёрстер, словосочетание «тотальная война» оставалось лозунгом, который играл «важную роль в многочисленных размышлениях по вопросу о будущей войне»^{113}. Наполнить его конкретным содержанием первыми попытались немецкие авторы. Философ и публицист Эрнст Юнгер в статье, изданной в 1930 г., писал о «тотальной мобилизации» как характерной черте прошедшей войны. Генерал Эрих фон Людендорф в книге 1935 г. издания вслед за другим немецким военным мыслителем Кольмаром фон дер Гольцем пришел к выводу, что тотальная война отличается от прочих тем, что опирается на «духовные и физические силы всей нации». Характерно, что предтечу этих особенностей первого мирового военного конфликта Юнгер и Людендорф обнаружили в Великой французской революции с ее лозунгом «вооруженного народа».

Официальная советская историография эту концепцию охарактеризовала как очередную «империалистическую теорию», «основу фашистской военной идеологии “блицкрига”», а ее суть определила как «всестороннее подчинение всей жизни народа и народного хозяйства интересам подготовки и ведения войны с применением на войне любых, самых жестоких способов устрашения и массового уничтожения мирного населения»^{114}. С тех пор выражение «общая, с использованием всех ресурсов» (general, all-out), или тотальная, война стало кочевать по сочинениям историков, политологов и военных аналитиков.

Дефиницией этого понятия и разработкой его концепции профессиональные историки вплотную занялись лишь в конце XX века^{115}. Материалом для них послужил опыт войн предшествующего столетия (главным образом гражданской войны в США и войны за объединение Германии) и особенно Второй мировой. На изучение этих проблем заметный отпечаток наложило появление в зарубежной историографии «социальной» и «новой социальной истории», развитие политологии, социальной и культурной антропологии, проведение разноуровневых межсоциальных и иных сравнительных исследований. В войнах второй половины XIX в. историки обнаружили лишь слабо выраженные, зачаточные «тенденции к тотальности». Образцом тотальной войны была признана Вторая мировая, а ее первая предшественница обрела статус «недостаточно тотальной», хотя и «важной ступени в процессе роста способности войны к мобилизации социумов и к их уничтожению»^{116}.

По мнению С. Фёрстера, самая суть тотальной войны заключена в сознательном втягивании в военные действия масс гражданского населения — в первую очередь через военные и трудовые мобилизации. «Без прямой поддержки гражданского общества, — утверждает он, — переход к этому типу войны, наложившему отпечаток на целую эпоху, был бы невозможен»^{117}. Отсюда задача историков — изучать «не только нужды и бедствия, но и активную роль мирного населения» в войне. «Неконструктивно, — уточняет ту же мысль отечественный исследователь, — пытаться рассматривать историческую картину такого сложного общественного явления, как мировая война, либо через призму предельно обобщенных социологических схем, либо путем подмены анализа эпохальных процессов мозаикой неповторимых человеческих судеб»^{118}.

Общепризнанного определения феномена тотальной войны мировая историография не выработала до сих пор. Несмотря на это, исследователи сошлись на том, что до «полностью тотальной» не дотягивает ни одна из известных человечеству войн: «Реальной тотальной войны, — гласит вердикт того же Фёрстера, — не было и не могло быть. Однако множество конкретных случаев недвусмысленно свидетельствуют о движении по направлению к тотальной войне». Как бы то ни было, в ходе дискуссий устами историка Роджера Чикеринга была сформулирована другая методологически важная задача: «…тотальная война требует и тотальной истории»^{119}. Этот постулат созвучен многофакторному методу изучения Первой мировой войны и международных отношений в целом, который в середине — второй половине XX в. был разработан и применен выдающимся французским историком-международником Пьером Ренувеном, его учениками и последователями. Созданная Ренувеном историческая школа ориентирована на рассмотрение трансформации государственных и общественных институтов под влиянием и в условиях войны, изменений в области коллективной психологии и морали, сдвигов в общественном мнении и в сознании индивидов^{120}. В свою очередь, современная англоязычная историография Первой мировой войны повышенное внимание уделяет сопутствовавшим ей социальным процессам в воюющих странах и, таким образом, широко изучает проблему «война, человек и общество»^{121}.[2]

Каковы же главные качественные составляющие концепта тотальной войны? Из множества выделяемых при этом признаков и параметров отметим четыре наиболее важных и часто упоминаемых.

Во-первых, это цели государства в войне, чрезвычайно широко формулируемые и соответственно «легитимируемые» в глазах собственного населения; последнее предполагает тотальную дегуманизацию противника, превращение его в «экзистенциальную угрозу»; место обычных (ограниченных) политических целей в войне занимает стремление к безоговорочной капитуляции противника.

Во-вторых, методы и способы ведения боевых действий: применение массовыми армиями новейших средств поражения и разрушения, направленных на физическое истребление противника; попрание норм международного права в способах ведения войны, а равно в отношении военнопленных и гражданских лиц.

В-третьих, ориентация на полную вовлеченность страны (всей ее государственной, финансово-экономической, общественно-политической, научной и культурной жизни, ее потенциала и всех видов ресурсов) в войну и соответствующий масштаб уничтожения ресурсов противника; размывание грани между армией и гражданским обществом, между фронтом и тылом; возникновение массового милитаризованного сознания с такими его проявлениями, как асоциальное поведение, пренебрежение человеческой жизнью, открытые и скрытые формы геноцида и т. д.

В-четвертых, стремление власти поставить под свой контроль и милитаризировать все стороны жизни социума; ограничение негосударственного сектора экономики, сворачивание институтов гражданского общества, нарастание авторитарных, диктаторских тенденций в управлении; появление предпосылок для перехода к тоталитарной модели государственного устройства.

Предлагаемая читателю книга призвана определить место Первой мировой войны в истории России. Оказалась ли она для нее тотальной? Как война повлияла на характер и облик российской власти и общества, их поведение и взаимоотношения, на демографическое состояние и экономику страны, на психологию и менталитет россиян? Является ли отечественный опыт в этом отношении уникальным или Россия двигалась в фарватере общеевропейского развития? Какова взаимосвязь Первой мировой войны с событиями 1917 г., Гражданской войной и установлением большевистской диктатуры? Используя методы и подходы политической, экономической и социальной истории, исторической демографии и антропологии, на эти и другие ключевые вопросы отечественной истории XX в. пытаются найти ответ авторы этой книги.

Монография состоит из предисловия, семи частей и заключения. В первой части «Российская империя в системе международных отношений. Организация обороны государства» предпринят комплексный анализ совокупности проблем, связанных с определением места и роли России в системе международных отношений накануне и в период Первой мировой войны, дана характеристика государственных структур, которые должны были обеспечить создание системы эффективной обороны страны. Рассмотрены внешнеполитические дилеммы кануна войны, степень подготовки России к военному противостоянию, июльский кризис 1914 г. и дипломатические контакты союзников в годы войны. Обстоятельно изучены история создания и деятельность системы государственных военно-регулирующих органов, а также проблема самоорганизации предпринимательской среды.

Постановка и решение этих задач обусловлены необходимостью анализа международных обстоятельств втягивания России в войну, а также сущностных изменений в системе государственного управления в экстремальной ситуации мирового военного противоборства. Авторы дают свои ответы на кардинальной важности вопросы о виновниках разжигания мирового пожара, степени военно-экономической готовности страны, способности государственной машины империи перестроиться применительно к новым условиям, об эффективности имперского режима и его управленческого и идеологического аппаратов.

Во второй части монографии «Демографические и социальные процессы» обстоятельно прослежены изменения, привнесенные войной в динамику и структуру российского социума. Рассмотрены демографические последствия войны, ее влияние на социализацию женщин и молодежи, усиление роли военных в обществе, массовые миграции населения (беженцы). Предметом исследования стали также перемены в положении основных сословий империи (дворянства, духовенства, купечества и др.) и фактор войны в жизни главных страт-классов (рабочих, крестьян и т. д.).

В третьей части «Экономика России в условиях войны» последовательно освещены такие ключевые вопросы, как развитие промышленного производства, положение российской деревни, кризис системы торговли и попытки государства наладить внерыночные механизмы продовольственного снабжения, состояние транспортной системы и причины кризиса на железных дорогах, финансовое положение страны в период до Февральской революции 1917 г. Война, несомненно, тяжелым бременем легла на экономику страны, но в монографии сделан акцент не только и не столько на деструктивных процессах, сколько на появлении новых отраслей производства, на внедрении новых технологий, необходимых для успешного боевого снабжения армии. Отраслевой анализ позволил дать объективную экспертную оценку состояния экономики империи с середины 1914 по февраль 1917 г.

«Общество в годы войны» — тема четвертой части книги. Авторами прослежены такие сущностные проблемы, как отношение к войне народа и образованного общества, создание и деятельность многочисленных общественных организаций (добровольных, филантропических и т. п.), духовная и повседневная жизнь российской провинции, радикально изменившиеся под воздействием войны. Первоочередное внимание уделено процессам самоорганизации российского общества, выразившимся в создании разветвленной системы общественных организаций, которые наряду с государственными структурами активно включились в решение задач как помощи фронту, так и беженцам, сиротам и всем пострадавшим от войны.

Особое место в российской драме 1914–1917 гг. занимали политические партии, деятельности которых посвящена пятая часть. В монографии проанализирована эволюция взглядов, тактических установок и форм общественной активности представителей трех основных направлений российской общественно-политической мысли — консерватизма, либерализма и радикализма (социалистические партии), которые отличало традиционное глубинное расхождение по таким вопросам, как «оборончество» и «пораженчество», патриотизм и пацифизм. По сути, мировая война обострила идейный кризис партийно-политической элиты, которая оказалась неспособной найти консенсус в экстремальных условиях войны, когда на карту была поставлена судьба России.

Назревание политического кризиса, приведшего к Февральской революции, прослежено в шестой части книги. Авторами всесторонне раскрыт процесс нарастания противостояния между властью и обществом. К числу важнейших сюжетов этого раздела принадлежат характеристика государственных институтов (верховной и исполнительной власти, представительных учреждений), анализ эволюции взаимоотношений власти и общества от сотрудничества к конфронтации, дана обстоятельная картина массовых протестных движений 1914–1916 гг. Органическая неспособность власти и общества найти компромисс и вступить в конструктивный диалог стимулировала деструктивные процессы в стране, которые привели к революционному взрыву.

В завершающей, седьмой, части монографии «От войны к революции» рассмотрено развитие страны после Февраля 1917 г. В центре внимания авторов находятся события революции 1917 г., ее движущие силы, характер и результаты. Тщательно прослежены политические, социальные и экономические процессы последнего года участия России в мировой войне, ставшего одновременно рубежом в ее истории. После прихода к власти большевиков, в условиях социальной и политической деструкции, Россия потерпела поражение, заключив сепаратный мир и одновременно сменив вектор исторического развития.

В работе над монографией принял участие коллектив исследователей из Института российской истории РАН и его Поволжского филиала в Самаре, Российского государственного гуманитарного университета, Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена (Санкт-Петербург), Самарского государственного экономического университета, Тверского государственного университета, Российского государственного архива социально-политической истории, НИУ «Высшая школа экономики».

Авторы выражают признательность Российскому гуманитарному научному фонду, финансовая поддержка которого обеспечила подготовку и публикацию этой книги.