Встречи — генерал Науменко и полковник Рудько
Встречи — генерал Науменко и полковник Рудько
1-я Кавказская казачья дивизия генерала Шифнер-Маркевича в стыке Донской и Добровольческой армий представляла собой маленький, забытый всеми осколок кубанских казаков шашек в 600, при двух десятках пулеметов и четырех орудиях 1-й Терской казачьей батареи есаула Соколова. Дивизия вела бои совершенно самостоятельно и лишь тогда, когда «откуда-то» наседал на нее противник.
Возглавление дивизии генералом Шифнер-Маркевичем — это была единственная наша духовная отрада и веская надежда, что этот умный, добрый, как и деликатный начальник, лишенный всякого тщеславия, ведет нас правильно. Казаки ему верили и следовали за ним безбоязненно.
В последних числах ноября 1919 года нами был оставлен Купянск. Красная конница Буденного заняла большое село Сватово, большевики стали накапливать там свою пехоту. Нам издали, на голой местности, видно было, как подходили поезда и шла выгрузка пехоты красных.
4-й Донской корпус генерала Мамантова отошел в село Кабанье. Мы слышали, что в этом районе сосредоточивается сильная группа казачьей конницы, которая под командованием Мамантова должна нанести сильный удар красной коннице Буденного. Он и состоялся. Был временный успех, о чем Буденный пишет: «Используя свое численное превосходство, противник (казаки. — Ф. Е.) перешел в контрнаступление. Начался ожесточенный бой. Белые контратаковали на узком фронте, рассчитывая прорваться в тыл нашей 4-й кавалерийской дивизии, окружить и полностью уничтожить ее.
Несмотря на высокую боеспособность 4-й дивизии — трудно сказать — каков был бы исход боя, если бы к тому времени, когда Городовиков уже ввел в бои все свои резервы, не подошли бы на помощь наши бронепоезда. При блестящей поддержке бронепоездов, сопротивление белых было сломлено».[235]
При таком положении южнее Сватова к Сводно-Хоперскому полку были приданы: Волчий солдатский батальон (детище генерала Шкуро, которым командовал молодой и маленький ростом полковник в волчьей папахе, очень удачно руководивший им), солдатская пешая батарея в четыре полевых орудия и группа сапер. Этот отряд занимал арьергардные позиции дивизии под моим командованием, к западу от железной дороги.
Ничего не зная о боевой обстановке под Сватовом, вдруг получаю телефонограмму от генерала Шифнер-Маркевича: «С северо-востока движется в район дивизии 2-й Кубанский корпус генерала Науменко — не примите его за красную конницу».
Это так было неожиданно. Во-первых, мы и не знали, что с Царицынского фронта переброшен сюда этот корпус, а во-вторых, я не знал, что им командует генерал Науменко, считая, что он в Екатеринодаре и занимает, как и раньше, пост походного атамана.
Обрадованный таким известием, быстро выезжаю с вестовым в свое сторожевое охранение, чтобы встретить нашего старшего корниловца, доложить обстановку и пригласить на обед.
Издали вижу тонкую конную колонну казаков человек в 150. Сблизились. Впереди нее, на невзрачной усталой лошади, идет казак маленького роста, одетый по-зимнему в самый обыкновенный черный казачий кожух. Полагая, что он является начальником этой колонны, беру под козырек и представляюсь:
— Командир 2-го Хоперского полка, полковник Елисеев.
Услышав мои слова, всадник быстро приосанился, взял также под козырек и произнес:
— Командир 2-го Запорожского полка, полковник Рудько.[236]
— Вы есть тот сотник Рудько, бывший образцовый начальник учебной команды 1-го Запорожского полка в Кагызмане? — любознательно и быстро спрашиваю его.
— Да… это я… а Вы откуда это знаете? — удивленно отвечает он.
— А знаете ли Вы хорунжего Володю Кулабухова,[237] переведенного от Вас в наш 1-й Кавказский полк?.. Вот он и рассказывал нам о Вас, — отвечаю ему.
Колонна остановилась.
— А где же Ваш 2-й Запорожский полк?
— А вот он и весь полк, позади меня… полтораста шашек, — отвечает он, повернувшись назад в седле и рукою указав на растянувшихся казаков в колонне по три.
Не вдаваясь в подробности, спрашиваю его — где генерал Науменко, прошу его к себе на обед. Он двинулся к селу, а я остался ждать новую колонну казаков, показавшуюся со снежного переката.
Грузным уставшим шагом, по размятой снежной дороге подходят главные силы корпуса. Впереди него, так хорошо мне знакомые, фигура и лицо генерала Науменко. Рядом с ним узнаю начальника штаба корпуса, Генерального штаба полковника Егорова,[238] знакомого мне еще по Манычу весной этого же года, в той же должности, но у генерала Улагая. Генерал Науменко смотрит на меня, вначале удивленно, как смотрят на знакомого человека, которого совершенно неожиданно встречают там и тогда, где меньше всего ожидают встречи.
Крупной рысью еще на неизъезженной своей кобылице Ольге подхожу к нему, беру под козырек и докладываю:
— Ваше превосходительство… я и господа офицеры полка просят Вас пожаловать к хоперцам на обед.
Науменко, думая, что я рапортую официально, так же взял руку под козырек, не меняя серьезности своего лица, но, услышав о частном приглашении, он приятно улыбнулся и, протянув мне руку, ответил:
— С удовольствием, Елисеев, а вот как мой начальник штаба? — и, обращаясь к Егорову, спрашивает его: — Можем ли мы поехать?
— Да, конечно! — отвечает он, ласково улыбаясь мне, и также протянул руку.
Из этих слов я понял, что генерал Науменко спрашивал своего начальника штаба — позволяет ли боевая обстановка к этому?
Мы идем рядом. Вначале говорим о делах фронта, о старших начальниках, о наших неудачах и вообще о грозных событиях. Он рад, что я вновь командую полком, и этим как бы заглаживает то, как он меня отозвал из Корниловского полка. Военная среда имеет такт корректности и уважение к старшим. Это достигается воспитанием в военных училищах.
Обед прошел скромно, но все офицеры штаба и полковник Рудько с удовольствием ели горячий казачий борщ с холода. Мы, корниловцы, привыкли видеть генерала Науменко всегда веселым, общительным и разговорчивым. Но тогда, за обедом, он им не был. Что-то его, видимо, удручало.
Никто тогда у нас в дивизии не знал, что у него вышло расхождение с краевой радой и он должен был уйти с поста походного атамана.
Не знали мы тогда, что его корпус потерпел поражение на Северном Донце и, как потом говорили, много казаков утонуло в Северном Донце, прижатые к реке конницей Буденного. Генерал Фостиков писал мне в Нью-Йорк, что на глазах Науменко провалился под лед командир 1-го Лабинского полка полковник Юрий Кравченко[239] с двумя Своими ординарцами и утонул. Такие трагические картинки для чуткого человека незабываемы. Жуткая трагедия.
Молодым офицером провел Великую войну 1914–1917 годов на Турецком фронте, теперь возглавил свой храбрый 1-й Лабинский полк, как мало досягаемую мечту каждого строевого офицера, и вот — так жутко погибнуть…
Встреча и знакомство с полковником Рудько была для меня особенно приятна и интересна потому, что о нем, от хорунжего В. Н. Кулабухова, переведенного из их полка в наш, мы все слышали только восторженный отзыв, как об отличном и образцовом офицере. В понятии Кулабухова, сотник Рудько почитался среди молодежи полковым богом 1-го Запорожского полка по знанию воинских уставов и любви к военной службе. К тому же он был очень скромен в жизни. Он не пил спиртного, не курил, женщин боялся как огня и избегал их. Все это, вместе взятое, вселило в мою душу чувство глубокого уважения к этому выдающемуся строевому офицеру нашего Кубанского войска. Я полюбил его за глаза. И вот теперь, пять лет спустя, в такой неожиданной и неуютной обстановке я познакомился с ним. На своем сивом захудалом коне, в своем простом черном казачьем кожухе без погон, с обветренным лицом, при драматическом отступлении он был совершенно некрасочен внешне.
Личная скромность сквозила в нем и теперь и только украшала его в моих глазах. Это была единственная наша с ним встреча. Больше я его никогда не видел.
Как и в полковой учебной команде в Кагызмане — в Югославии, в своем полку он создал отличный хор и славил им родное войско, где было можно. Умер он, оставив о себе только светлую память.
После скромного, но сытного обеда с горячим казачьим борщом во 2-м Хоперском полку дорогие гости двинулись дальше на юг, отступая, как отступал и общий фронт наш.