Глава 1 Мое участие на Южном фронте (1 марта 1918-го — 1 марта 1920 года)

Глава 1

Мое участие на Южном фронте

^{(1 марта 1918-го — 1 марта 1920 года)}

Бегство из Петербурга на Кубань

Революция в России застала меня в рядах Кубанского конного отряда в Персии, на Пенджвинском направлении, в должности временного командующего отрядом.[8] Отряд, по существу, являлся конвоем Великого Князя Димитрия Павловича,[9] который находился в ссылке в Персии по указу Императора Николая II. По возвращении в Россию в 1917 году я был командирован на курсы Николаевской военной академии Генерального штаба, где пробыл до марта 1918 года, перейдя на ее старший курс.

Жить в Петербурге, переполненном отрядами большевиков, красными матросами, видеть расстрелы жителей города, грабежи и т. д. стало невмоготу, а между тем с юга доходили до меня слухи, все яснее и яснее, о генерале Корнилове[10] и об организации им Добровольческой армии.

Пустив в ход все способы и средства, вместе с 30–40 слушателями академии, достав кое-какие документы для поездки домой на Кавказ, получив отдельный вагон четвертого класса, мы 1 марта 1918 года пустились в неизвестный путь. Ехали недолго, под видом, конечно, «товарищей», так что наш вагон охранялся красноармейцами. Нас повезли сначала на Царицын, а оттуда через Лиски в Ростов-на-Дону. В Донской области, по слухам, уже происходили восстания. По пути я так и не выяснил, где происходят формирования добровольческих частей. Оставаться же в Донской области у меня не было в планах, так как я спешил в Ставрополь для устройства моей матери и сестры с детьми, после чего и намерен был принять, как офицер, участие в борьбе с большевиками.

В Ростове наш поезд продержали сутки, так как комендант (красный) станции боялся выпустить его в район станции Уманская, где, видимо, происходили бои (как потом я узнал, между донцами и большевиками). Проезжая на другой день станцию Кущевская, я слышал орудийную стрельбу. Несколько офицеров из нашего вагона в районе станции Кущевская ночью на ходу спрыгнули с поезда, участь их мне неизвестна.

12 марта на станции Кавказская, где я решил перейти на ставропольский поезд, большевиками был произведен обыск в багажном отделении. (Мои вещи находились там, а в вещах неосторожно оставлено было все мое офицерское обмундирование и несколько пар погон.) Открыт был и мой чемодан, достали погоны, и толпа заревела от радости. Я оставался на перроне станции зрителем и, когда толпа начала облаву, разыскивая хозяина багажа, распрощался со своими вещами. В рабочей куртке, пешком, я перебрался с Кавказской на станцию Темижбекская, откуда зайцем доехал до Ставрополя, сохранив ручную сумку.

Прибыл в Ставрополь 14 марта и скромно поселился на квартире моей матери и сестры в глухой части города с садами, скрывшись таким образом от пытливых глаз большевиков. Довольно спокойно в кругу своих родных я прожил до первых чисел мая 1918 года. В станицах ближайших к Ставрополю некоторые казаки узнали о моем прибытии и начали скрытно, ночью, приезжать ко мне — узнать обстановку и поделиться со мной мыслями о происходящем в станицах Баталпашинского отдела.

В средних числах апреля приехали ко мне казаки станицы Барсуковской и увезли к себе. У них пробыл восемь дней, за это время я рассказал станичникам о событиях в России и из казаков, ярых противников большевиков и совдепов, организовал «сидящими» две сотни конного состава (250 шашек).

Большевики, узнав о моей агитации в станице, выслали карательный отряд для поисков, это заставило меня возвратиться в Ставрополь. До этого из Барсуковской я выслал своих агентов в станицы Николаевскую, Екатериненскую, Сенгилеевскую и по хуторам для формирования отрядов. Уже в Ставрополе к 5 мая я получил донесение о том, что по станицам у меня собралось до полутора тысяч казаков, готовых выступить под моей командой при благоприятной для нас обстановке. Я был тогда в чине войскового старшины.

В мае месяце в Ставрополе настали тревожные дни, говорили о боях в районе Торговой; большевики заволновались, спешно приступили к сбору и мобилизации бойцов. Прибывшими с севера матросами во главе с товарищем Яшкиным был сформирован «Горно-морской» матросский батальон (своим знаменем эти матросы считали Андреевский стяг, который носился в голове батальона).

Всем белым офицерам (о моем чине красные все-таки узнали) было объявлено о явке в штаб для регистрации. Долго я уклонялся от явки, но по настоянию моей матери и сестры решил для их успокоения зарегистрироваться и 10 мая явился в штаб красных, где приняли меня удивительно любезно.

Узнав, что я был слушателем академии Генштаба, предложили вступить в Красную армию; все мои отговорки и ссылки на ранения в Первой мировой войне во внимание приняты не были. На размышление мне дано было три дня. Скрыться я уже не мог, так как подверг бы преследованию родных, а единственным выходом выбрал освобождение от воинской повинности по состоянию здоровья (в Европейскую войну я был ранен несколько раз). В этом мне была обещана поддержка со стороны генерала Рослякова,[11] бывшего по принуждению на службе у красных в качестве военспеца.

13 мая меня вызвали в красный штаб и предложили поехать на автомобиле в район станицы Торговой, где тогда происходили бои с отрядами повстанцев. 15 мая красные под Торговой разбиты, и я, вместе с «товарищами», бегу в Ставрополь. 17 мая меня, слава богу, отпускают, а 18 мая получаю, посредством генерала Рослякова, разрешение выехать в Пятигорск для лечения.

Меняю квартиру. Узнав, что я остался в городе, большевики начинают преследование: раза три в одном белье, поднятый облавой и обысками, перебегаю почти весь город к своим родственникам и обратно. Наконец, не выдержав больше, скрываюсь из Ставрополя на хутора Егорлыцкие, где начинаю готовить казаков к восстанию.

Связываюсь с двадцатью станицами, налаживаю почту и ожидаю подхода поближе добровольцев или полковника Шкуро,[12] который, по слухам, оперировал в районе станицы Бекешевской. Под давлением карательных отрядов в первых числах июня переезжаю в станицу Сенгилеевскую и связываюсь со ставропольской офицерской подпольной организацией, которая ставит себе целью захват города.

Организация просит помощи казаков. Для того чтобы сговориться и условиться с организацией, 10 июня тайно еду в Ставрополь.

Знакомлюсь с полковником Ртищевым Павлом (расстрелян во время восстания) и, условившись с ним, что о дне и часе восстания он предупредит, уезжаю на хутор Кавказский и по станицам Барсуковской, Темнолесской, Николаевской и Сенгилеевской, где я уже был, всюду предупреждая о готовности казаков к выступлению. Набираю около тысячи самых надежных казаков, сорганизовываю их в сотни, переезжаю на хутор Кавказский и устанавливаю связь с упомянутыми станицами и Ставрополем. Выжидаю.

Кроме моей организации и организации в Ставрополе, в городе Армавире существовала организация Лабинского отдела, которая 15 июня раскрывается большевиками, и начинаются расстрелы.

Казаки станицы Барсуковской, по собственному усмотрению, нападают на станицу Невинномысскую, терпят неудачу и рассеиваются. В станицах начинается террор красных.

26 июня семья спешно вызывает меня в Ставрополь, здесь узнаю о появлении полковника Шкуро под городом.

Вечером того же дня полковник Ртищев оповещает, что ночью по случаю выхода из Ставрополя некоторых красноармейских частей он начинает восстание. Казаков, конечно, из-за спешки предупредить не представлялось возможным, и я принял участие в нем в качестве рядового. Восстание не удалось, участвовало 270 человек офицеров и молодежи. Больше половины участников погибло. Я чудом спасся и в погоне отсиживался сутки в парниковой печи в саду Глущенко на Гимназической улице, а 28 июня бегу на хутор Кавказский.

К 9 июля с частью казаков под Ставрополем присоединяюсь к полковнику Шкуро, который подходит к городу с полком (1-й Кубанский полк в 1200 шашек).

Из всех этих частей 9 июля 1918 года сформирована под его командой 2-я Кубанская казачья дивизия, в состав которой я вошел с полком из собранных мною казаков, назначенный его командиром.