§10. Доктрины – планы – дислокация: кто правильно определит угрозу?

Визит албанской правительственной делегации в начале апреля 1972 г. в КНР в связи с подписанием договора о предоставлении Пекином сельскохозяйственных кредитов Тиране не изменил ситуации в албано-китайских отношениях. Китайская сторона избегала делать антиамериканские заявления и не вдавалась в детали визита Никсона в КНР. Аналогичным образом действовал Пекин и после визита Г. Киссинджера в июне 1972 г. Однако наибольшую тревогу у Э. Ходжи вызвало заявление, сделанное в октябре 1972 г. китайской стороной во время переговоров с албанскими коллегами о том, что КНР не может удовлетворить просьбу Албании о предоставлении экономической помощи в связи с недостатком ресурсов у самого Китая.

Своеобразным ответом на происходившие изменения в албано-китайских отношениях, частью которых являлся неформальный политический союз двух стран и военно-техническая помощь Пекина албанской стороне, стали попытки Тираны активизировать внешнеполитическую деятельность на средиземноморском направлении, улучшив отношения с Италией и Грецией. Подобные шаги были призваны, по мнению главы АПТ и его ближайших сподвижников, прежде всего премьер-министра М. Шеху, усилить позиции НРА в регионе и способствовать укреплению её безопасности. Именно поэтому проявленная в конце января 1972 г. итальянской дипломатией озабоченность, о чём заявил итальянский посол в Тиране во время беседы в Министерстве иностранных дел НРА, ситуацией в Югославии, где продолжался внутриполитический кризис, и давлением со стороны Москвы на Белград, а также заверения в дружеских намерениях Рима в отношении Тираны заинтересовали Ходжу[1441]. Предупреждение со стороны итальянского дипломата о том, что советская угроза представляет собой дамоклов меч, и вполне возможно, что советские ВМФ окажутся в Адриатических портах Югославии, рассматривалось главой АПТ с учётом военно-стратегической ситуации в Средиземноморье и его Адриатическом секторе. Суть позиции Ходжи заключалась в характеристике НАТО и ОВД как одинаково агрессивных блоков, военные флоты которых должны быть выведены из региона, так как в Адриатическом море могут находиться ВМФ только трёх стран, имеющих выход к нему: Албании, Италии и Югославии[1442].

Таблица 24

Состав ВМФ СФРЮ[1443](1972)

Одновременно Ходжа дал поручение албанскому МИДу сообщить итальянской стороне о том, что Тирана проявит солидарность в случае агрессии против СФРЮ и не будет выступать в поддержку ирредентистского движения в Косово. Глава АПТ рекомендовал албанскому представителю не быть слишком откровенным при переговорах с итальянцами и советовал «использовать конъюнктурность итальянской политики в наших целях»[1444]. В отношениях с Грецией, где у власти был военно-политический режим, установленный в апреле 1967 г.[1445], Ходжа также стремился добиться паритета, но без демонстрации слишком тесных отношений с официальными Афинами, которые находились частично в изоляции в евроатлантическом сообществе из-за военного переворота и ликвидации парламентской демократии. В числе поручений для албанского МИДа, сделанных Ходжей, были, во-первых, рекомендация предоставить возможность греческому послу увидеть, что права греческого национального меньшинства в Албании не нарушаются, и, во-вторых, требование поддерживать с Грецией корректные отношения, но быть исключительно осторожными. Более того, оценивая характер возможных угроз для НРА со стороны Греции и Италии, Э. Ходжа делал вывод о том, что «не надо забывать, что между Италией и Грецией давно существует враждебность, со времени, когда Италия напала [на Грецию][1446], но есть и новые противоречия. Режим полковников не в слишком хороших отношениях с Римом. Греция против агрессии в отношении Албании со стороны Италии, точно так же как и Италия не желает нападения Греции на Албанию. Но ныне обе убеждены, что Албания настроена как против одной, так и против другой, или вообще против обеих стран. Поэтому они обе пытаются стать нашими друзьями, они нам говорят: “Мы хотим, чтобы вы проводили независимую политику”, если мы проводим такую политику, то она нравится Риму и Афинам!»[1447]Однако глава Албании призывал МИД к осторожности в отношениях с ними. Необходимость создания системы обороны Албании объяснялась Э. Ходжей военно-стратегической ситуацией, складывавшейся в Балканском регионе. Одним из факторов, влиявших на её развитие, была позиция соседней коммунистической Югославии.

Урегулирование взаимоотношений с советской стороной было для Белграда одним из важных шагов, способных обеспечить, по мнению югославского руководства, достижение военной безопасности для страны. Зарубежные обозреватели отмечали, что ещё осенью 1971 г. югославские власти отказались от использования в виде козыря в отношениях с СССР свои восстанавливавшиеся связи с Пекином. По мнению экспертов, этот факт положительно воспринимался Москвой[1448]. В то же время советско-югославское сближение крайне негативно воспринималось в Тиране. Визит в Белград 27 марта 1972 г. министра обороны СССР маршала А. А. Гречко расценивался главой АПТ как проявление того, что «Москва с вожделением смотрит на Балканы, как на дорогу для движения, как на мост, территориально связующий с её военными силами в Средиземноморье (речь шла о советской Средиземноморской эскадре – Ар. У.), как на желательную базу для своих экспансионистских планов в Европе и на других континентах. Советские военные суда, так же, как и американские, часто заходят в порты югославского побережья. Визиты этих флотов считаются дружественными визитами, но они носят в себе семена опасности не только для народов Югославии, но для всех стран Адриатического региона»[1449].

Более того, Ходжа отмечал усиление войсковой группировки в южной части Венгрии на границе с Югославией, а также в Болгарии и обращал внимание на интенсификацию полётов самолётов советских ВВС в регионе[1450]. В контексте изменявшейся международной ситуации и активизации внешнеполитической деятельности КНР, США и СССР Э. Ходжа попытался расширить внешнеполитические контакты с Бухарестом. В этой связи глава АПТ потребовал от албанского МИДа, выразив возмущение пассивностью посла в Бухаресте, срочно улучшить его деятельность и предоставить информацию о происходящем в румынском партийно-государственном руководстве, действиях послов как коммунистических стран Балканского региона (Болгарии, Югославии), так и Греции[1451]. Фраза Э. Ходжи в его «Дневнике» о том, что «в Румынии у нас много друзей»[1452], свидетельствовала о надеждах главы Албании на определенную поддержку румынской стороны.

В свою очередь, продолжавшийся руководством Румынии курс на укрепление суверенитета и проведение Бухарестом внешнеполитической линии, во многом отличавшейся от консолидированного курса участников Варшавского пакта, вызывал у Москвы беспокойство. Она стремилась добиться от румынской стороны согласия на создание в рамках блока структур, фактически позволявших на законном основании ограничить самостоятельность Бухареста как во внешнеполитической, так и в военно-политической областях. Однако румынская позиция оставалась неизменной по данным вопросам. В первом случае, Кремль проявлял настойчивость ввиду предпринимаемых им мер, направленных на скорейший созыв Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Действия Румынии, в случае их нескоординированности с шагами остальных членов ОВД и, прежде всего, СССР, могли осложнить позиции советского руководства, стремившегося единолично выступать от имени Восточного блока. Именно поэтому румынский МИД, чувствуя советское давление, к которому прибавилось настойчивое пожелание руководства ГДР добиться создания постоянно действующего координационного центра в виде комиссии по внешней политике в рамках Варшавского пакта, обратился весной 1972 г. к этой теме. В специальном аналитическом материале, составленном в румынском внешнеполитическом ведомстве, перечислялись все уже озвученные ранее аргументы в пользу отказа от подобного плана. Главными среди них были следующие: «Только партия и правительство каждой страны имеют суверенное право проводить независимую внешнюю политику; министры иностранных дел и их заместители могут действовать в рамках их полномочий, данных им законами их страны. Поэтому они не могут участвовать в работе органа, призванного давать рекомендации по вопросам внешней политики партиям и правительствам; обмен мнением проходит по конкретным вопросам, которые считают необходимыми участники Договора»[1453]. Одновременно румынская сторона обращала внимание на очевидное влияние советско-американских отношений на характер действий и тактику СССР при реализации внешнеполитического курса на европейском направлении, в частности, во время подготовки к Европейскому совещанию по безопасности и сотрудничеству Возможное усиление позиций СССР в этом направлении беспокоили и главу коммунистической Албании, рассчитывавшего на ослабление советского присутствия на Балканах.

Визит американского президента Р. Никсона в Москву во второй половине мая 1972 г. и подписание серии советско-американских договоров, главным из которых был так называемый Договор по ПРО (ПРО-1) (26 мая 1972 г.), ограничивавший системы противоракетной обороны двух стран, был крайне негативно оценен Э. Ходжей. Он даже написал специальную статью для партийного органа газеты «Зери и популлит» под названием «Новый этап глобальной советско-американской стратегии против свободы независимых народов», которая была опубликована как редакционный материал без подписи[1454]. Во многом подход главы АПТ был схожим с тем, который он использовал и при оценке американо-китайских отношений.

Руководитель другого коммунистического балканского государства – Н. Чаушеску также обращал внимание на происходившие в мире изменения. Его точка зрения была изложена в специальном интервью югославскому изданию НИН 3 мая 1972 г. Мнение главы Румынии привлекло внимание иностранных аналитиков, которые отмечали, что он выделил три характерные черты сложившейся ситуации: «США более не являются ведущей силой Запада; Советский Союз и другие социалистические страны стали сильнее; Китай играет всё более возрастающую роль в международной политике»[1455]. Бухарест продолжал также выступать за то, чтобы Европейское совещание по безопасности и сотрудничеству «не проводилось как результат сотрудничества между блоками», а являлось результатом договоренностей, достигнутых всеми европейскими странами. В этом тезисе выражалось стремление румынской стороны добиться того, чтобы её не ассоциировали лишь с членством в ОВД, а рассматривали как европейского партнера, хотя и входящего в состав Варшавского пакта, но имеющего собственную внешнюю и оборонную политику[1456]. Это было продемонстрировано вновь в повторенной главой РКП инициативе превратить Балканы в свободную от иностранных военных баз безъядерную зону мира и многостороннего сотрудничества стран региона[1457].

Переговоры между президентом США Р. Никсоном и генсеком ЦК КПСС Л. И. Брежневым анализировались в румынском МИДе в контексте внешнеполитических интересов Бухареста и его оборонной политики в целом. В секретном документе «Выводы I Управления связей МИД относительно последствий советско-американской встречи на высшем уровне для отношений между государствами-членами Варшавского Договора», составленном 1 июня 1972 г., отмечалось, что в тексте подписанных документов «отсутствуют упоминания об упразднении блоков. В то же время, – на что обращали внимание авторы записки, – провозглашается идея заключения договоров на двусторонней и многосторонней основе в целях сокращения вооружений»[1458]. Составители документа обратили на важный для румынской стороны аспект, вызывавший особый интерес Бухареста, а именно: реформа Варшавского пакта[1459]. Именно поэтому в «Выводах» резюмировалось: США и СССР «в случае, если противостояние между двумя странами достигнет в каких-либо областях политической и военной конфронтации, последовавшей после вступления в силу соглашений, вместе с желанием каждой из сторон поддерживать эти блоки, которые не могут быть ликвидированы на данной стадии, вполне вероятно» предпримут шаги, направленные на «принятие новых правил в военных блоках, в том же смысле будут действовать западные страны-члены НАТО, и желать поддерживать Организацию Североатлантического альянса, до тех пор, пока у них нет твёрдых гарантий от СССР в отношении их безопасности»[1460].

Для румынской стороны, которая постоянно подчеркивала необходимость соблюдения равноправия во взаимоотношениях между большими и малыми странами и право последних на отказ от «делегирования» своих полномочий большим государствам-союзникам на международной арене при заключении стратегически важных договоренностей, включая соглашения по проблемам разоружения, оставалось неясным, «до какой степени СССР и США будут согласны поощрять переговоры между членами двух военных союзов»[1461]. Авторы записки приходили к выводу о том, что и Вашингтон, и Москва были заинтересованы выступать в рамках блоковой системы. Это, по мнению составителей аналитического материала, означало в дальнейшем необходимость для них координировать свою деятельность с членами соответствующих блоков. Имея в виду такую ситуацию, в Бухаресте ожидали проведения очередного заседания ПКК по результатам договоренностей, достигнутым во время визита президента США Р. Никсона в Москву и его встреч с Л. И. Брежневым. Однако последнее предположение оказалось ошибочным, так как советское руководство не стремилось делать двусторонние советско-американские отношения, несмотря на их тесную связь с оборонной политикой ОВД в целом, повесткой дня заседаний ПКК.

Активизация советской внешней политики отмечалась также руководством Югославии, занимавшей особую позицию в системе международных и региональных отношений. Визит И. Броз Тито в Москву 5-10 июня 1972 г. и переговоры с советским руководством о сотрудничестве между СФРЮ и СССР без возвращения к обсуждению идейно-политических установок, разделявшихся югославским руководством, а также отказ от давления на него советской стороны[1462] были призваны завершить дискуссии, состоявшиеся в Белграде в сентябре 1971 г. Награждение главы СФРЮ орденом Ленина должно было символизировать качественное улучшение советско-югославских отношений. В итоговом коммюнике встречи утверждалось, что они основываются на принципах независимости, суверенитета, территориальной целостности, невмешательства во внутренние дела и неприменения силы или угрозы силы. В то же время позиция югославской стороны по вопросам повестки дня общеевропейского совещания могла серьезно обеспокоить Кремль (что отмечали и иностранные аналитики)[1463]из-за исключительно чувствительного отношения Белграда к таким вопросам как национальный суверенитет, равная ответственность военно-политических блоков за безопасность в Европе, а также необходимость сокращения войск и вооружений на субконтиненте с учётом интересов не входящих в блоки государств и малых стран. Включение для обсуждения в повестку дня конференции этих вопросов имело принципиальное значение для оборонной политики СФРЮ и соответствовало принятой Белградом военной доктрине.

Визит Тито в Москву был крайне отрицательно оценен главой Албании Э. Ходжей. Его непримиримая позиция в отношении самой идеи тесного сотрудничества с СФРЮ не изменилась и после того, как в Албании с официальным визитом в июне 1972 г. находился камбоджийский принц Нородом Сианук (свергнутый 18 марта 1970 г. с поста главы государства и создавший в мае того же года в Пекине при поддержке КНР Королевское правительство национального единства). После визита в Албанию он посетил по приглашению И. Броз Тито Югославию, откуда вернулся вновь для встречи с Э. Ходжей. Однако его посредническая миссия между Белградом и Тираной, которую он выполнял по поручению китайского руководства, надеявшегося добиться прогресса в создании блока Тирана – Белград – Бухарест, не привела к каким-либо положительным результатам[1464]. Ходжа объяснял свою позицию тем, что «Югославия никогда бы не пошла против Советского Союза»[1465]. В то же время глава АПТ постарался смягчить свой ответ и поручил сообщить послу КНР о том, что визит Сианука прошёл успешно.

Точка зрения югославской стороны на блоковое противостояние и роль в нём США и СССР была изложена уже через неделю после окончания визита Тито в Москву. 17 июня 1972 г. в загребском издании «Vjesnik», близком к властям, была опубликована статья бывшего корреспондента этого издания в США 3. Кристла. В ней говорилось о том, что сверхдержавы «играют свою игру»[1466]. Такая оценка происходящего в контексте подготовки общеевропейской конференции была резко воспринята в Москве, усмотревшей в основных положениях статьи Кристла схожесть с «теорией сверхдержав», высказывавшейся руководством КНР, не делавшим различий между СССР и США. Советский ответ, отвергавший подобный тезис, был сделан также в неофициальной форме через журнал «За рубежом»[1467].

Разногласия между Москвой и Белградом относительно принципов формирования европейской системы сотрудничества и безопасности приобрели к концу 1972 г. – началу 1973 г. отчётливую форму. Член президиума ЦК СКЮ и руководства СК Македонии Д. Беловски, бывший заместитель официального представителя СФРЮ в ООН, бывший посол СФРЮ в США и Канаде, а затем глава МИДа Югославии в период 1965-1969 гг., выступил при явном одобрении высшего руководства СФРЮ с изложением югославской точки зрения на европейскую безопасность[1468]. Позиция Белграда формулировалась в виде пяти основных принципов, реализация которых являлась приоритетом югославской внешней политики и, соответственно, обеспечивала проведение оборонной политики югославской стороной, что во многом противоречило советским подходам к проблеме европейской безопасности. Во-первых, югославское руководство настаивало на признании равенства суверенитетов всех государств и сохранения за ними права на равное участие в европейских делах без каких-либо различий, обусловленных географическим расположением, внешнеполитической ориентацией, внутриполитическим устройством. Во-вторых, выступая за уважение территориальной целостности государств, югославская сторона высказывалась против распространения положения «status quo», сложившегося после Второй мировой войны в этой сфере, на систему международных отношений с их блоковым разделением Европы и сферами влияния. В-третьих, Белград выступал категорически против любого использования силы или угрозы силы в международных отношениях, за признание принципа невмешательства во внутренние дела государств независимо от возможных причин такого вмешательства (экономических, политических, военных и т. д.). В-четвертых, югославская сторона поддержала идею узаконивания на международном уровне принципа решения конфликтов только мирными способами. Наконец, в-пятых, Белград настаивал на том, что европейская система сотрудничества и безопасности является частью мировой системы международных отношений. В этой связи, как считала югославская сторона, ставилась задача распространения действия принципов, принятых на европейской конференции, на всю систему международных отношений.

Особое внимание в этой связи уделялось важному с военно-стратегической точки зрения для Югославии региону Южной Европы и Средиземноморью. Белград считал, что система безопасности не должна фокусироваться лишь на Центральной Европе, где существует фронтальное межблоковое противостояние, но и на прилегающие регионы, где оно также имеется. Ответом советской стороны на это выступление Беловски была публикация 5 мая 1972 г. в печатном органе ЦК КПСС газете «Правда» статьи её политического обозревателя, кремлёвского пропагандиста и председателя советского Общества дружбы «СССР – Франция» Ю. М. Жукова. Зарубежные аналитики отмечали, что расхождения между Москвой и Белградом касались нескольких важных вопросов. Одним из них была трактовка тезиса мирного сосуществования. Советская сторона применяла его для характеристики взаимоотношений между Западом и Востоком, а югославская – для легитимации права коммунистических государств, имеющих определенные различия с СССР в общественно-политических системах, на собственную версию социализма и на уважение их национального суверенитета. Другим вопросом, по которому советское и югославское руководство имели разное видение, было выделение Москвой как наиболее важного с точки зрения достижения разрядки в Европе Центрально-Европейского пространства, рассматривавшегося Кремлём в качестве главного театра возможных боевых действий между двумя блоками. Югославская сторона в силу очевидных военно-политических причин стремилась включить в повестку дня предстоящих обсуждений на конференции ситуацию в Южной Европе и Средиземноморье[1469]. Позиция Белграда серьезно беспокоила советскую сторону. Она внимательно отслеживала выдвигаемые югославским руководством инициативы[1470], что обуславливалось стремлением Москвы добиться определенных изменений, выгодных для неё[1471].

Серьезное беспокойство советской стороны и её союзников вызывали и действия Румынии. Оценка действий Н. Чаушеску членами ОВД была в этой связи исключительно настороженной и критичной. В 1972 г. «румынский фактор» в Восточном блоке приобрел особое значение из-за развернувшейся дипломатической активности Бухареста как на балканском, так и на китайском направлениях. В июле 1972 г. Н. Чаушеску озвучил предложение о созыве Балканской конференции на высшем уровне с целью достижения договоренностей о демилитаризации полуострова и развития сотрудничества во всех областях, а также создания специального органа, отвечавшего за тесное экономическое сотрудничество. В этой инициативе просматривалось стремление Бухареста добиться сокращения своего военного участия в ОВД и фактическое ослабление тем самым, как это рассматривалось в Софии и Москве, балканского сектора Юго-Западного ТВД Варшавского пакта, что было неприемлемо для болгарской, а главное – советской стороны. На китайском направлении румынское руководство также проявляло активность и поддерживало многие из внешнеполитических тезисов Пекина.

Однако по линии Главного командования ОВС ОВД советская сторона постаралась добиться от румынских союзников согласия на принятие окончательной редакции текста документа, регулировавшего юридические полномочия, ответственность и защищавшего иммунитета персонала руководящих органов ОВС ОВД на территории стран-участниц пакта. Отношение к этому вопросу с румынской стороны было исключительно настороженным, так как руководство СРР стремилось минимизировать присутствие военного и гражданского персонала ОВД на своей территории, а также не хотело демонстрировать активность в рамках пакта перед партнерами на Западе. В этой связи проходившие переговоры между представителями Министерства обороны Румынии и Главного командования ОВС приняли затяжной характер и, в конечном счете, закончились компромиссом, позволявшим румынской стороне добиться, хотя и не в полной степени, нужных ей результатов[1472].

Тесная взаимосвязь внешнеполитического курса и оборонной политики румынского руководства была очевидна для зарубежных аналитиков, которые отмечали серьезные расхождения в позициях Москвы и Бухареста, несмотря на подчеркивавшуюся румынской стороной верность союзным обязательствам в рамках Варшавского пакта. Главными проблемами, по которым существовали разногласия, были «роспуск военных блоков, роль малых государств и интерпретация суверенитета в соответствии с международными законами»[1473]. Однако Бухарест не был заинтересован в окончательном ухудшении взаимоотношений с союзниками по блоку и, в первую очередь, с СССР. В то же время отказ румынской стороны от активного участия в военных учениях ОВД с присутствием войск блока на румынской территории и румынского воинского контингента на территории стран-союз-ниц без заключения специального межгосударственного соглашения на этот счёт, обострял ситуацию. Именно поэтому на заседании Совета Обороны 13 октября 1972 г. при рассмотрении «Совместного плана действий ОВС ОВД для Румынии на 1973 г.» было принято решение согласиться провести в Румынии 12-21 февраля 1973 г. военные игры на карте. Их темой, как это формулировалось в самом названии, было «Развертывание союзных войск на театре военных действий с одновременным отпором вражеской агрессии. Проведение фронтовой наступательной операции и боевые действия военно-морских сил, войск противовоздушной обороны других государств-членов Варшавского Договора». Предусматривалось участие представителей штабов вооруженных сил СССР, Болгарии и Румынии – около 400 генералов и офицеров, из которых 100 представляли румынские вооруженные силы[1474].

Однако возобновление участия Румынии в военных учениях ОВД не изменило общего курса руководства страны по внешнеполитическим вопросам. На состоявшемся 15 ноября 1972 г. в Москве заседании заместителей министров иностранных дел стран-членов ОВД эта линия была продолжена. Встреча была посвящена подготовке европейского совещания по безопасности и сотрудничеству и рассматривалась Кремлём как важное мероприятие с точки зрения выработки консолидированной позиции участников Варшавского блока. Попытки советского руководства добиться принятия единой платформы для членов пакта при переговорах и обсуждениях на предстоявшей европейской конференции были поддержаны практически всеми участниками за исключением заместителя министра иностранных дел Румынии Н. Экобеску. Подход румынского руководства, озвученный представителем МИДа, заключался в тесном сочетании политических и военных вопросов, интерпретируемых через призму концепции национального суверенитета и независимости. Во-первых, Бухарест настаивал на том, чтобы члены ОВД действовали самостоятельно, «защищая интересы социалистических стран, но не на основе узких блоковых интересов и не в его рамках», так как это «сохраняет и продолжает разделение Европы на три части» (два военных блока и нейтральные государства). Во-вторых, ссылаясь на необходимость отвергнуть «империалистические попытки» использовать силу или угрозу применения силы в международных отношениях, румынская сторона настаивала на включение в итоговый документ этого положения, что было более похоже на стремление Бухареста обезопасить себя с Востока, чем с Запада. В-третьих, по военным проблемам румынская сторона предлагала выступать государствам-членам ОВД также раздельно, с тем, чтобы все европейские страны провели отдельные переговоры с западными партнерами о возможностях сокращения вооружения и войск, что соответствовало бы их интересам. Наконец, в-четвертых, Экобеску предложил, чтобы все делегации стран Варшавского пакта прибыли на конференцию с собственными проектами итоговых документов, одобренными их правительствами. Столь явно шедшие вразрез с общими планами членов ОВД и, прежде всего, интересами СССР, предложения были отвергнуты на заседании[1475]. Оборонная составляющая позиции румынской стороны выявила явное стремление Бухареста добиться возможностей прямых переговоров с государствами-членами НАТО и таким образом продемонстрировать им оборонительный характер румынской военной доктрины, подчеркнув свою незаинтересованность в любых военных коалиционных действиях Варшавского пакта, если они не касаются непосредственно самой Румынии. В выступлении румынской делегации в Хельсинки на подготовительных заседаниях в ноябре 1972 г. большинство из предложений, прозвучавших на московской встрече, было повторено.

Помимо организационных вопросов (ротация председателей заседаний на совещании, принцип консенсуса, а не большинства при принятии решений), румынская сторона выступила и по существу обсуждавшихся проблем, большая часть которых относилась к оборонным вопросам. В добавление к содержавшимся в тексте проекта документа принципам равенства и независимости румынская сторона настаивала на включении уточнения в виде тезиса «независимо от членства страны в любом военном блоке». Такая позиция вызвала серьезные возражения стран-участниц Варшавского блока (Болгарии, Чехословакии, ГДР и Польши), которые резко выступили против. Советская сторона намеренно не выступала по поводу предложений, сделанных румынским представителем, чтобы, во-первых, избежать обвинений в диктате со стороны великой державы, и, во-вторых, не подчеркивать разногласий с Бухарестом, предоставив возможность сделать это своим союзникам. В свою очередь, ряд западных стран, а также Югославия отнеслись с пониманием к позиции Румынии и стремились добиться определенного консенсуса[1476]. Подчеркивавшееся настоятельное требование румынской делегации не превращать совещание в блоковое противостояние остро воспринималось советской стороной и его союзниками по ОВД. Как отмечали зарубежные аналитики, следившие за реакцией Москвы на действия Бухареста, в советских радиопередачах на румынском языке позиция Румынии косвенно осуждалась. Это нашло своё отражение в одной из передач, когда была озвучена фраза о том, что «делегаты [совещания] нацелены на достижение согласованных решений, несмотря на определенные попытки создать трудности в достижении прогресса»[1477]. Польская сторона попыталась минимизировать остроту сделанных Румынией поправок, предложив свою редакцию, где не было упоминания о военных блоках, а говорилось о «любых видах блоков». Однако западные участники выступили против подобной версии, так как посчитали возможным включения в это и Общего рынка, члены которого могли рассматриваться как отдельная группа стран. В конечном счете, была принята обновленная редакция, предложенная румынской стороной и легитимировавшая консультации, «которые будут проходить вне структуры существующих военных союзов»[1478]. Одновременно румынская сторона настаивала на том, чтобы конференция признала права и роль малых и средних государств в международных отношениях с тем, чтобы избежать диктата великих держав.

Результаты хельсинкской встречи рассматривались в Бухаресте как обнадеживающие с точки зрения проводимого им внешнеполитического курса и оборонной политики. Значение последней усиливалось в контексте взаимоотношений Румынии не только с государствами-членами Варшавского блока, но также и евроатлантического сообщества, а также странами, не входившими в противостоявшие в Европе военно-политические союзы. Для советской стороны было важно добиться единства действий, имея в виду предстоящие переговоры по разоружению в Европе, в связи с чем Москва была заинтересована в активной роли своих союзников и Румынии, в частности, так как имела в виду использовать на этот раз многостороннюю формулу подобных переговоров, а не исключительно межблоковую[1479]. На предстоявшей 15 января 1973 г. встрече министров иностранных дел государств-членов Варшавского блока советская сторона хотела, чтобы её предложения были приняты как общая платформа для всех участников ОВД. Основное внимание руководство СССР уделяло сокращению вооружений в Центральной Европе – главном потенциальном театре военных действий в случае военно-политического конфликта между НАТО и ОВД, который рассматривался не просто как географический регион, а как «стратегическая концепция»[1480]. В свою очередь, румынская сторона была заинтересована в распространении этого процесса и на Балканы.

Политика Бухареста обращала на себя внимание со стороны союзников по ОВД из числа стран Восточной Европы. Свидетельством этого являлся аналитический доклад МГБ ГДР конца 1972 г. В нём говорилось о том, что «общая политика государств-членов Варшавского Договора в отношении Румынии» включает «серию шагов, предпринимаемых со стороны этих государств, с целью вовлечения [Румынии] в многостороннюю политику и экономическую деятельность, чтобы теснее сблизить Румынию с социалистическим содружеством»[1481]. Одновременно утверждалось, что шаги членов ОВД, направленные на более тесное сближение румынской стороны с коммунистическим блоком, имеют положительные результаты. Также отмечалось, что влияние СССР на Румынию сохранялось. Однако вывод, который делался авторами доклада, был противоположным столь оптимистичному заявлению. Он заключался в констатации того, что, «несмотря на связи Румынии и объективную необходимость тесного сотрудничества с Советским Союзом и другими социалистическими странами, националистическая ориентация РКП не исключает непрерывного развития оппортунистических взаимоотношений с Китаем и поддержку его точки зрения»[1482]. При этом в документе Министерства государственной безопасности ГДР сообщалось о необходимости использования агентурных возможностей с тем, чтобы Румыния изменила своё поведение. Этому должна была способствовать её изоляция от Китая и от Запада[1483]. Особое внимание уделялось необходимости отказа со стороны Бухареста от занятой им позиции по вопросам общеевропейской безопасности и сокращения вооружений. Оба вопроса рассматривались румынским руководством, а точнее, лично Н. Чаушеску, в контексте постоянно подчеркиваемого им суверенного права государств на внешнюю и внутреннюю политику, что создавало трудности для ОВД в проведении скоординированной линии.

Ситуация в другой «проблемной» стране – Югославии затрагивала оборонные интересы соседней Албании. Её руководство отмечало как стремление СССР добиться более тесных отношений с СФРЮ, так и желание Белграда не создавать конфликта с Москвой. Отказ Э. Ходжи от сближения с И. Броз Тито сопровождался демонстрацией решимости дать вооруженный отпор в случае нападения Югославии на Албанию. В сентябре 1972 г. в северо-восточной части страны по линии Крей-Льюре – Зал-Дарда, а также в прилегавших к югославской границе областях Албании были проведены двухнедельные масштабные учения с привлечением около 80 тыс. военнослужащих регулярной армии, МВД и резервистов, с использованием большого количества единиц артиллерии, зенитных орудий, танков Т-55 и Т-69 (китайского производства, основанного на китайской модели Т-59). В Югославии эти учения вызвали серьезную настороженность ввиду масштабности и численности задействованной техники и людских ресурсов.

Помимо демонстрации военной силы, Ходжа пытался определить вероятный вектор развития соседней страны после физического ухода с политической арены её бессменного правителя – маршала И. Броз Тито. Это было важно с точки зрения оборонных интересов НРА. Осенью 1972 г. он склонялся к мысли о том, что СФРЮ погрузится в обстановку хаоса и межнациональных столкновений. Среди тех внешнеполитических сил, кто будет участвовать в них, прогнозировались НАТО, ОВД, великие державы, в частности СССР. Предполагалось, что он будет использовать экономические и политические средства для того, чтобы подчинить себе Югославию[1484]. Эти общие выводы конкретизировались Ходжей, прогнозировавшим полномасштабный военно-политический кризис в соседней стране, когда часть её республик, в частности Хорватия и Словения, могут потребовать преобразования федерации в конфедерацию или вообще выйти из состава СФРЮ. В ответ на это Сербия, желающая оставить их под свои контролем, могла, как считал глава АПТ, начать боевые действия. По мнению Ходжи, СССР был способен оказать ей помощь, так как был заинтересован в сохранении федерации. США, в свою очередь, также поддерживавшие идею федеративной Югославии, как полагал албанский руководитель, могли поддержать Хорватию и Словению, чтобы именно под их руководством, а не под сербским, сохранилось федеративное югославское государство. Македония по предположению главы АПТ должна была в соответствии с логикой происходившего объявить независимость и в дальнейшем присоединиться к Болгарии. В Косово ситуация могла развиваться как в сторону усиления автономистских тенденций, так и создания независимой Республики Косово. Прогнозировавшиеся Ходжей события оценивались им с точки зрения безопасности Албании. В этой связи он считал необходимым внимательно следить за происходящим в Югославии и укреплять оборону, способную обеспечить НРА её национальный суверенитет[1485].

Несмотря на такой пессимистичный прогноз возможного развития ситуации в соседней стране Э. Ходжа отверг предложение финского правительства о проведении общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Глава АПТ продолжал избранный им курс на сохранение закрытости страны и превращения её в военный лагерь.

Помимо организационных мер, это предполагало наращивание оборонного потенциала, что в условиях Албании было связано с получением помощи от КНР. По мере того, как для Э. Ходжи становилось всё более очевидным охлаждение отношений с китайским союзником[1486], вопрос формулирования оборонной политики и военной доктрины приобретал особую актуальность. Политический и идеологический характер концепции определялись лично главой НРА. Многое зависело от того, насколько деятельность рабочих групп в Министерстве обороны, прежде всего в Институте военных исследований, занятых подготовкой соответствующего материала, совпадала бы с мнением главы Э. Ходжи, а также «второго человека» в партийно-государственном руководстве – премьер-министра М. Шеху. Последний стремился лично участвовать в определении стратегических основ оборонной политики. Концепция стратегии народной войны, сторонником которой был Ходжа, приобретала весной 1972 г. всё более конкретные черты. Особое внимание уделялось Добровольческим силам, идея создания которых была выдвинута ещё в 1971 г. главой АПТ и премьер-министром. Им предстояло стать формированиями территориальной обороны, комплектующимися из гражданских лиц, временно мобилизованных в них, и существующих параллельно с подразделениями регулярной армии. Тем временем в руководстве военного ведомства обращали особое внимание на имеющийся опыт боевых действий и военной подготовки развитых зарубежных государств, включая и те из них, которые считались в коммунистической Албании как её вероятные противники. Начальник Генерального штаба П. Думе отмечал в специальном секретном распоряжении о теоретической подготовке командного состава вооруженных сил, что «изучение материалов о зарубежных армиях наших потенциальных противников военными кадрами всех уровней рассматривается как важнейшая и постоянная задача в процессе их подготовки и формирования»[1487].

6 ноября 1972 г. военная делегация НРА во главе с министром обороны Б. Балуку в составе 18 генералов и старших офицеров, а также 22 экспертов и 2 специально выделенных албанским МВД радистов[1488]вылетела на самолете «Ил-18» по маршруту Тирана – Бухарест – Тегеран – Урумчи – Пекин. Непосредственно перед полетом прибывший в аэропорт Ринас премьер М. Шеху проинструктировал Б. Балуку о предстоявших в Бухаресте переговорах с министром обороны Румынии генерал-полковником Ионом Ионицэ[1489]. Албанская сторона настаивала на невозможности создания какого-либо вида союза между Тираной, Белградом и Бухарестом (как рекомендовало руководство КНР), о чём предстояло сообщить румынской стороне. На аэродроме в Бухаресте встреча Б. Балуку с И. Ионицэ и вице-президентом Государственного Совета Э. Боднэрашом, уже ранее пытавшимся выступать посредником между албанским и югославским партийным руководством, проходила дольше, чем ожидалось членами делегации, которые не знали деталей албано-румынских переговоров.

Прибывшую в Пекин албанскую делегацию встречали на высшем уровне как представители военного ведомства КНР, так и политического руководства в лице премьера Чжоу Эньлая. Албанская сторона хотела получить доступ к широкой номенклатуре военных изделий, оборудования и даже производства: от лёгкого стрелкового оружия до тяжёлой техники, включая танки, самолёты и катера для албанских ВМФ. Тирана была также заинтересована в приобретении 18 новейших заводов «под ключ», производивших продукцию двойного назначения. Аргументируя поспешность возможностью закрытия в любой момент Суэцкого канала, албанская сторона стремилась получить запрашиваемое ею в самое ближайшее время. По мере развития системы обороны усиливалась степень зависимости ??? от военных поставок КНР, а также от китайской помощи при проектировании крупных объектов гражданского и военного назначения, что признавали сами албанские военные. Особое место среди специальных военных сооружений занимал новейший для своего времени аэродром стратегического назначения в Гьядри.

Ещё накануне поездки делегации в Китай у ряда её членов складывалось впечатление о том, что Э. Ходжа уже принял решение заморозить отношения с КНР после визита в Пекин президента США Р Никсона. Поэтому он стремился получить от китайских союзников как можно больше, понимая, что военно-техническое сотрудничество может прекратиться в любой момент и не только по инициативе Тираны. В ответ на албанскую просьбу о поставках большого количества оружия и военной техники китайская сторона заявила о том, что складывающаяся в Балканском регионе ситуация не столь напряженна, как это было несколько лет назад, когда Пекин предоставил Тиране военную помощь после приходак власти в Греции в апреле 1967 г. военного режима[1490]. Фактически руководство КНР отказалось от масштабной программы вооружения Албании в условиях отсутствия реальной угрозы для НРА. Тем временем Москва стремилась провести зондаж с целью установить возможность восстановления отношений с Тираной, что закончилось неудачей в феврале 1973 г.[1491]

Действия руководства Румынии также свидетельствовали о приобретении всё большей значимости оборонного аспекта для её внешнеполитических позиций. 28 декабря 1972 г. Великое Национальное Собрание СРР приняло новую редакцию «Закона об организации национальной обороны Социалистической Республики Румынии»[1492]. Её отличительной особенностью было несколько основных и принципиальных положений, которые появились в ряде принятых с августа 1968 г. (сразу же после вторжения войск ОВД в Чехословакию) законов, относившихся к организации Патриотической гвардии и отдельным аспектам обороны. В этой связи стратегической целью вооруженной борьбы объявлялся не молниеносный разгром противника в результате исключительно военной победы (имея в виду ограниченные силы и средства Румынии как малой страны), а продолжительная, затяжная вооруженная борьба всего населения. Она была призвана не допустить блицкрига для агрессора и должна была сопровождаться созданием многочисленных очагов сопротивления на территории всей страны. Параллельно с вооруженными действиями хорошо организованных отрядов и подразделений армии румынское партийное руководство рассчитывало на получение моральной и дипломатической поддержки на международном уровне, в результате чего противник должен был оказаться в международной изоляции[1493].

В законе нашла своё отражение развивавшаяся Н. Чаушеску доктрина «общенародной обороны», т. е., дословно, «всеобщей борьбы всего народа» (lupta generala a intregului ророг). Новый закон свидетельствовал о явном стремлении главы РКП не допустить любой формы внешнего воздействия на создаваемый и укреплявшийся им режим личной власти. Прежде всего, по вполне объективным причинам, это относилось к возможным действиям союзников Бухареста по Варшавскому пакту. Уже в статье первой закона, помимо заявления о том, что «Социалистическая Республика Румыния является социалистическим государством, независимым и унитарным, в котором вся власть принадлежит народу, а её территория неотторжима и неделима», содержался пассаж о запрете «принятия или признания любых действий иностранных государств в любой ситуации – независимо от её природы, включая общую капитуляцию, оккупацию национальной территории, – которые в мирный или военный период наносят ущерб суверенитету, национальной независимости и территориальной целостности Социалистической Республики Румыния или каким-либо образом ослабляют её обороноспособность. Любой подобный акт одобрения или признания является изначально недействительным как противоречащий государственной конституции и интересам социалистической нации»[1494]. Принятие такого положения как части закона априори исключало возможность легитимации «чехословацкого сценария» применительно к Румынии[1495]. В определенной степени румынское руководство использовало югославский опыт, о котором сообщал в своём докладе ещё 12 июня 1969 г. Н. Чаушеску глава военного ведомства Румынии генерал-полковник И. Ионицэ после ознакомления с особенностями проведения оборонной политики Белграда. Он ссылался на близкую по смыслу 7-ю статью «Закона о национальной обороне» СФРЮ от 11 февраля 1969 г.

Не менее важным с этой же точки зрения являлось и другое положение закона, служившее фактически юридическим обеспечением прав главы РКП, возглавлявшего Государственный Совет и Совет Обороны, при решении вопроса о мире и делигитимирующее действия любого другого лица. В статье 7-й закона заявлялось о том, что «переговоры о полном прекращении военных действий на ограниченное время для окончания общего или местного перемирия, прекращения войны или заключения мирного договора», могли вестись «только будучи утверждены Великим Национальным Собранием, т. е. парламентом страны, а в перерывах между его заседаниями – Государственным Советом, по предложению Совета обороны СРР и лицами, уполномоченными ими»[1496]. При этом переговоры о прекращении боевых действий в пределах определенного участка фронта и на ограниченный период времени мог вести его командующий, которого уполномочивал на это главнокомандующий вооруженными силами, т. е. лично Н. Чаушеску[1497].

Концептуальной основой организации национальной обороны в соответствии с принятым законом, являлась «система обороны, разрабатываемая Советом Обороны»[1498], т. е. органом, находящимся под единоличным контролем Н. Чаушеску и включавшим ключевые фигуры режима при доминировании представителей военного истеблишмента. Югославский пример формулирования оборонной политики был не только учтен при разработке румынского аналога по многим принципиальным вопросам, но и получил развитие. Так, в частности, при определении основных сил, участвующих в подготовке национальной обороны, помимо повторения югославского примера, когда перечислялись регулярные вооруженные силы, МВД, Патриотическая гвардия (аналог югославской Территориальной Обороны), местные подразделения противовоздушной обороны (что также являлось частью югославского опыта), были названы и те, которые отражали румынскую специфику: «подразделения по подготовке молодежи к защите Родины», «другие органы или организации, которые будут созданы в соответствии с законом»[1499].

Определенное влияние на развитие и формулирование оборонной политики СРР в этот период оказывала программа модернизации, провозглашенная руководством РКП и рассчитанная на активное развитие индустриальных секторов румынской экономики, включая и военно-промышленный комплекс при явном дефиците финансовых и иных ресурсов. Подчеркивание значимости выдвинутой Н. Чаушеску концепции «всенародной борьбы» как военной доктрины страны было связано с определенным планом главы РКП. Он видел необходимость минимизировать влияние военного истеблишмента, а также офицерского корпуса и получить опору в виде территориальных формирований Патриотической гвардии. Основу кадрового состава её частей составило молодое поколение[1500], не связанное в профессиональном и иных отношениях с СССР. Это сокращало возможности советского влияния на вооруженные силы. Обращение к Международному Валютному Фонду в целях получения заимствований для развития экономики и подписание 15 декабря 1972 г. договора с ним накладывало на отношения Бухареста с союзниками по ОВД серьезный отпечаток, так как действия Чаушеску вызывали опасения с точки зрения способности проведения Румынией оборонной политики в рамках блока[1501].

Доктрина «общенародной войны» рассматривалась в теоретических работах представителей командного состава румынских вооруженных сил с учётом возможностей страны и вероятных действий противника или их коалиции. Так, в частности, отмечалось, что «имея в виду действия сил империалистического агрессора (этот термин мог использоваться как в отношении США и НАТО, так при определенных обстоятельствах и против СССР/ОВД – Ар. У.), обладающих большими боевыми возможностями и численностью, в то время как наши вооруженные силы могут уступать в численном отношении, защита Родины предусматривает участие в борьбе всего народа и поэтому подготовка войск должна учитывать этот фактор»[1502]. Авторство самой доктрины окончательно закреплялось за Н. Чаушеску, который, как отмечалось в публикациях авторов-военных, «развил руководящие идеи организации национальной обороны»[1503].

К концу 1972 г. в коммунистической Румынии были сформированы основы собственной оборонной политики. Они включали, помимо традиционных для государств коммунистического блока институтов военно-политического и хозяйственно-экономического управления в виде Советов Обороны, ещё и новые, не имевшие аналогов в странах-союзниках Бухареста по ОВД. В определенной степени они были похожими на те, которые появились в Албании и Югославии, стремившихся обеспечить свою обороноспособность с помощью комбинирования боевых действий регулярной армии с партизанским движением, рассчитанным на участие всего населения в продолжительный период времени. К началу 1973 г. чётко определилась с точки зрения румынских властей «иерархия» стратегической информации, наиболее важной для оборонной политики страны и касавшейся военно-организационной области. Данные сведения подлежали особой охране. Об этом свидетельствовало «ранжирование» для нужд Центра Информации МВД Управления автоматической обработки данных по линии военной контрразведки МВД СРР. Последовательность перечис-ленния в «Инструкции по сбору данных и информации для информационной сети» была следующей: кадры Генерального штаба; командование сухопутных и танковых войск; командование территориальной противовоздушной обороны; командование военно-морских сил; командование пограничных войск и пограничных подразделений; командование вооруженных сил и вооружений; склады вооружений и снаряжения; военные проектные и производственные учреждения; места содержания под стражей[1504].

В отличие от своих соседей по региону из числа коммунистических государств, Болгария не предпринимала усилий по формулированию собственной «особой» военной доктрины. Активная позиция Софии в вопросах определения военных и политических аспектов балканской ситуации и тесная координация действий с Москвой были обусловлены несколькими причинами. Главными из них были связь НРБ с Варшавским пактом и СССР и не озвучиваемый, но имевший для болгарской стороны важность вопрос укрепления собственных позиций в регионе. Поддержка руководством Болгарии советских инициатив по разоружению и проведению общеевропейского совещания по безопасности, а также политики Кремля по ослаблению южного фланга НАТО в балканском секторе давала возможность Т. Живкову, не возбуждая подозрений Москвы, претендовать на болгарское лидерство в регионе, продвигая идею ослабления напряженности на Балканах. Зарубежные аналитики отмечали активность болгарской дипломатии в регионе и делали вывод о том, что «в то время как Болгария плотно прилипла к советской линии в данном (европейская безопасность – Ар. У.) вопросе, она склонна связывать идею европейской безопасности с “Балканским детантом”. Имея в виду традиционные интересы Болгарии в регионе, а также реальность существования связей Софии с Советским Союзом, похоже, что София могла использовать вопрос европейской безопасности с тем, чтобы попытаться проводить политику на Балканах, которая, не настораживая Москву, сочеталась бы с “национальными интересами”», несмотря на тесную связь с СССР[1505].

Со своей стороны, несмотря на членство Румынии в ОВД, её руководство, и, прежде всего, лично Н. Чаушеску, стремилось максимально ограничить влияние блока на внешнюю и оборонную политику страны в целях не допустить создания угрозы режиму извне. Советская сторона достаточно остро воспринимала действия румынских союзников, направленные на минимизацию военно-политической и военно-организационной координации под руководством Москвы. В то же время румынское руководство пыталось не допустить обострения взаимоотношений с СССР и соглашалось на использование воздушного пространства страны советскими самолетами-разведчиками, осуществлявшими на протяжении предыдущего 1972 г. по 2-4 полёта в месяц над территорией Румынии. В январе 1973 г. Начальник штаба Объединённых вооружённых сил стран-участниц Варшавского договора генерал армии С. М. Штеменко направил румынской стороне запрос о продолжении этой практики. Начальник Генштаба вооруженных сил Румынии генерал-полковник И. Георге обратился к Н. Чаушеску со специальным докладом, особо указав на проведение разведывательных полётов советских самолётов на расстоянии 60-70 км вдоль румыно-югославской границы[1506].

Для военно-политической ситуации в балкано-средиземноморском регионе зимой-весной 1973 г. было характерно обострение кипрского вопроса и взаимоотношений между Грецией и Турцией. Это стало одной из причин усиления внимания со стороны СССР к балканскому сектору Юго-Западного ТВД. В свою очередь, США всё больше интересовались складывавшейся ситуаций в Югославии. В марте 1973 г. в Пентагоне большое значение придавали расстановке сил в руководстве СФРЮ, так как многолетний глава югославского коммунистического режима Тито достигал в мае 1973 г. 81-летнего возраста, что отмечалось особо. В американском военном ведомстве приходили к выводу о том, что «его уход со сцены может создать кризис в наследовании [власти], в котором югославская армия, определенно, будет играть основную роль». В этой связи подчеркивалась необходимость активизировать прямые контакты с военным истеблишментом СФРЮ. Это позволяло бы получать информацию о происходящих в стране событиях, а также «накануне смерти Тито добиться доверительности и установить особые отношения и каналы, которые могут использоваться позже в национальных интересах Соединенных Штатов для оказания помощи силам в Югославии для противодействия советской агрессии». Вашингтон был заинтересован, в контексте своей средиземноморской политики, в недопущении размещения советских военных баз в Югославии. Такому развитию событий могла бы способствовать самостоятельность Белграда от Москвы, экономическая стабильность и, при необходимости, военно-техническая помощь США и Запада в деле приобретения вооружений и техники для ЮНА[1507]. Степень интенсивности контактов, развивавшихся между оборонными ведомствами США и СФРЮ, не вполне удовлетворяла американскую сторону, проявлявшую заинтересованность в более активном сотрудничестве в оборонной сфере. Однако Вашингтон не хотел проявлять инициативу, так как опасался, что руководство Югославии может негативно воспринять активность США.

Анализ ситуации, представленный помощником министра обороны по вопросам международной безопасности Л. Иглбергером министру обороны Э. Ричардсону относительно тактики сотрудничества с Белградом, включал несколько выводов: «1) югославы считают дружбу с США ценной, но они будут осторожны; они не прибегнут к действиям, которые покажут уязвимость их руководства или внутренние проблемы; 2) неуважение югославских чувств со стороны США может поставить под угрозу более тесное сотрудничество в военной области; 3) область политических противоречий, к которым югославские военные не имеют отношения, должна избегаться»[1508]. Ставка на неизменность внешнеполитического курса Белграда, придерживавшегося концепции неприсоединения, сопротивлявшегося установлению советского контроля и стремившегося к улучшению взаимоотношений с США и Западом, являлась главной в югославской политике Вашингтона. Одновременно американская сторона видела в военных и армии силу, способную оказывать стабилизирующее влияние на ситуацию в СФРЮ и выступать в роли защитницы национального единства после смерти Тито[1509]. Внешнеполитический курс Югославии, определявшийся Тито, мог, при определенных обстоятельствах, подвергнуться серьезной трансформации. Это неизбежно повлияло бы на оборонную политику СФРЮ в целом. Особую роль в развитии ситуации была способна сыграть Югославская народная армия, что вызывало особое внимание в политических кругах ряда стран-членов Североатлантического блока, прежде всего США. В контексте проявляемого американской стороной особого внимания к военному истеблишменту СФРЮ любые персональные изменения в его составе, как считали американские эксперты и политики, могли оказаться значимыми как с точки зрения обороной политики, так и общественно-политического положения в стране. Смещение в июне 1973 г. с должности советника

Совета по вопросам безопасности Президиума СФРЮ, специального советника Президента СФРЮ и Главнокомандующего вооруженными силами по вопросам безопасности генерал-полковника И. Мишковича, совсем недавно назначенного на этот пост, вызвало растерянность у зарубежных аналитиков своей неожиданностью[1510].

Для руководства соседней Румынии политическая неопределенность в Югославии после возможного ухода Тито также имела определенные последствия. Участие в совместных учениях ОВД не меняло общего отношения румынского руководства к укреплению внешнеполитических позиций страны на международной арене. Проблема европейской безопасности, являясь частью оборонной политики Бухареста, выступала и как элемент взаимоотношений коммунистической Румынии со странами Запада, прежде всего США. Обращение к этой теме было сделано 21 апреля 1973 г. во время встречи специального советника главы РКП В. Пунгана и румынского посла в США К. Богдана с Г. Киссинджером, во время которой был озвучен текст устного послания Н. Чаушеску президенту США Р. Никсону. Румынская сторона стремилась получить экономические преимущества в отношениях с США, включая статус наибольшего благоприятствования для Румынии и американские инвестиции[1511]. Эта проблема тесно связывалась в устном послании с констатацией верности Бухареста провозглашенным принципам невмешательства во внутренние дела и равенства, что должно было, вероятно, стать подтверждением для американской стороны неизменности внешнеполитического курса румынского руководства, включая особую позицию страны в Варшавском пакте. Одновременно глава РКП призывал США занять более активную позицию в вопросах подготовки конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе[1512], подчеркивая, таким образом, особую заинтересованность Бухареста в европейском направлении американской внешней политики.

Подготовка к европейскому Совещанию по безопасности и сотрудничеству для государств-членов Варшавского пакта стала на протяжении весны 1973 г. единственным важным вопросом, который требовал постоянно особого внимания Москвы, так как имел непосредственное отношение к взаимоотношениям советской стороны с её союзниками по блоку. На проходивших в период с января по июнь 1973 г. в Вене подготовительных консультациях по поводу проведения переговоров о взаимном сокращении вооруженных сил и вооружений в Центральной Европе была достигнута договоренность о том, что в них примут участие члены двух блоков – НАТО и ОВД. В состав участников вошли от Варшавского пакта страны, имевшие непосредственное отношение к Западному ТВД блока – СССР, ГДР, Польша и Чехословакия, а от Североатлантического альянса – США, Великобритания, Канада, страны Бенилюкса и ФРГ. Именно этот ограниченный круг участников прямых переговоров мог принимать решения по данному вопросу. Румыния, как и Болгария, находившаяся в «балканском секторе» Юго-Западного ТВД ОВД, относилась к числу так называемых фланговых государств и имела специальный статус, гарантировавший им участие в обсуждении на пленарных заседаниях, а также предоставлявший право распространять документы по обсуждаемым проблемам. Однако обе страны не были включены в число государств, на которых распространялись положения планируемого договора о сокращении вооруженных сил и вооружений. Если София соглашалась с таким статусом по многим причинам, включая характер её отношений с Москвой, то для Бухареста, имея в виду его стремление играть более значимую роль на международной арене, подобное развитие ситуации было крайне невыгодным.

Совершенно иное положение занимала Югославия, не являвшаяся членом ни одного из существовавших военно-политических блоков. Обозначившиеся проблемы военно-технического сотрудничества в американо-югославских отношениях тем не менее не минимизировали военно-политического значения СФРЮ для США. Аналитики министерства обороны и Госдепа отмечали в специально подготовленном весной 1973 г. совместном документе, адресованном американскому государственному руководству, что «США делают серьезную ставку на выживание независимой и неприсоединившейся Югославии, которой, действительно, будет угрожать в ближайшие 10-15 лет только Советский Союз». Большое значение уделялось геостратегическому фактору, так как, «находясь на Юго-Востоке Европы и гранича с Адриатикой», СФРЮ представляла для США серьезный интерес в контексте средиземноморской политики Вашингтона, «защиты южного фланга НАТО и защиты территориальной целостности наших (США – Ар. У.) партнеров по НАТО в Центральной Европе»[1513].

В этой связи особое место в американо-югославских отношениях занимал вопрос о продаже американской стороной оружия и военного снаряжения СФРЮ. Её руководство стремилось получить от США современные образцы, подпадавшие под действие американских законов, запрещающих их передачу государствам Восточной Европы. Американская сторона не была заинтересована в развитии югославского военно-промышленного комплекса, который мог бы использовать американские технологии для производства вооружений и продажи их третьей стороне[1514]. Для руководства СФРЮ вопрос развития собственного ВПК, рост которого в 60-е гг. XX в. замедлился из-за увеличившегося с середины 50-х гг. импорта советского вооружения и военного снаряжения[1515], становился в начале 70-х гг. стратегически важным[1516]. С целью демонстрации возможностей этого сектора промышленности Югославии летом 1973 г. власти пошли на проведение специальной открытой выставки вооружения и военного оборудования, производившихся национальным ВПК. В декабре 1973 г. Президиум СФРЮ принял решение о том, что необходимо рассчитывать на производство собственного оружия для оснащения ЮНА[1517]. Значение развития собственной оборонной промышленности, в которую в 70-х гг. XX в. было инвестировано около 800 млн долларов США[1518], для Белграда заключалось не только в техническом аспекте проблемы оснащения вооруженных сил Югославии, но и в политическом, с учётом проводимой оборонной политики в целом. Это особо подчеркнул заместитель министра обороны СФРЮ генерал Д. Вуятович, отвечавший в военном ведомстве за военно-техническое обеспечение вооруженных сил и заявивший о том, что «торговля вооружениями на мировом рынке всегда была ненадежной: политические условия, требования политических уступок, был возможен даже шантаж. Поэтому мы решили создать собственную военную промышленность… Мы не хотели бы от кого-либо зависеть»[1519]. В военно-техническом отношении для ЮНА было важным развитие современных видов вооружений с целью реализации задач оборонной политики в соответствии с концепцией общенародной обороны не только на сухопутном театре военных действий, но и морском. Данный аспект был подчеркнут комендантом Военно-морской области и заместителем министра обороны вице-адмиралом Б. Мамулой. Ещё осенью 1972 г. он заявлял о том, что «небольшие суда, оснащенные современным оружием, как противолодочными, так и другими ракетами, современными электронными приборами управления, стали в действительности важным фактором [при проведении] морских операций. Таким образом, малые военно-морские суда впервые получили шанс. Эсминцы и крейсера более не нужны»[1520]. Особенностью производившейся в Югославии продукции являлось доминирование видов вооружения и снаряжения, предназначенных для ведения оборонительной войны, что соответствовало провозглашенной руководством Югославии военной доктрине и нашло своё выражение (как особо подчеркивала югославская пресса) в создании и совершенствовании оружия, используемого как регулярной федеральной армией, так и силами Территориальной Обороны[1521].

С точки зрения развития югославского ВПК было важным не только обеспечение потребностей собственно Югославии, но, как становилось ясно, и расширение экспортных возможностей на мировом рынке вооружений с условием продажи югославской продукции государствам, не входившим в военно-политические блоки или являвшимся членами Движения неприсоединения. Последнее имело большое значение для развития связей в оборонной сфере с США, опасавшимися передачи своих технологий государствам, которые могли стоять на антиамериканских позициях и поддерживать на международной арене силы, выступавшие против США в различных мировых регионах, где Вашингтон имел особые интересы. В самой Югославии взаимоотношениям по проблемам безопасности с зарубежными государствами и особенно с теми из них, которые являлись членами Движения неприсоединения, придавалось большое значение. В конце 1972 г. и на протяжении 1973 г. активизировалось сотрудничество Службы Государственной Безопасности (СДБ) СФРЮ с аналогичными организациями иностранных государств. 26 сентября 1973 г. Комиссия Президиума СФРЮ по регулированию деятельности СДБ утвердила специальный документ – «Заключение о сотрудничестве службы безопасности СФРЮ с иностранными службами безопасности», в котором были определены правовые основы этого взаимодействия. 3 ноября 1975 г. Президиум СФРЮ законодательно утвердил «Направления сотрудничества с иностранными службами безопасности»[1522]. Наиболее активно СДБ взаимодействовала с румынскими спецслужбами, а также аналогичными организациями «третьих стран» и государств-членов Движения неприсоединения. В контексте возобновлявшегося военно-технического сотрудничества Белграда и Вашингтона это направление деятельности СДБ имело особое значение, так как югославская сторона не только не отдалялась от своих коллег по Движению неприсоединения, но могла пользоваться преимуществами «многовекторной» политики.

Подобный курс не могла позволить Румыния. Особенности подходов Бухареста ко многим внешнеполитическим проблемам и особенно тем из них, которые касались взаимоотношений между блоками на Европейском субконтиненте и в балканском секторе международных отношений, рассматривались союзниками Румынии по ОВД, и прежде всего СССР, как серьезное препятствие для выработки единой позиции на предстоявшем общеевропейском Совещании по безопасности и сотрудничеству[1523]. Накануне назначенного на 15 января 1973 г. заседания глав внешнеполитических ведомств государств-членов ОВД советская сторона интенсифицировала контакты с румынским партнерами. Москва стремилась добиться выработки консолидированной позиции членов Варшавского пакта по проекту итогового документа, с которым СССР хотел выйти на европейскую конференцию. Помимо процедурных и технических вопросов, способных превратиться при определенных обстоятельствах в политические, породив разногласия между участниками совещания по безопасности и сотрудничеству, были и откровенно политические. В соответствии с советским предложением, предусматривалось участие в прелиминарных переговорах всех заинтересованных европейских государств, в то время как Североатлантический альянс выступал за участие в них только семи стран-членов НАТО и пяти членов ОВД. Москва соглашалась с предложением государств НАТО не ограничиваться лишь Центрально-Европейскими государствами, участвовавшими в блоках при подписании заключительных документов. Предполагалось также решение организационных и процедурных вопросов о проведении в последующем переговоров о сокращении войск и вооружений[1524].

Румынская позиция, как предлагалось в директивном документе МИДа, должна была заключаться в продвижении нескольких принципиально важных с точки зрения Бухареста тезисов. Во-первых, румынская сторона выступала за «взаимоувязку проблем безопасности и разоружения с мерами, направленными на отказ от вступления в блоки и разоружением в Европе». Во-вторых, было принято решение согласиться с предложением о проведении предварительных переговоров с участием всех заинтересованных европейских государств, а также США и Канады. При этом утверждалось, что «это не является прерогативой военно-политических союзов в Европе». В-третьих, ставилась задача «не возобновлять переговоров только лишь по сокращению вооруженных сил в данной части Европы, а иметь программу комплексного развития и всеобъемлющих мер по сокращению военного противостояния (masuri de dezangajare militara) и разоружения на всём континенте и других частях Европы». Румынская сторона вновь выдвинула и вполне конкретные, среди которых главными были уже известные и ранее озвучивавшиеся румынским МИДом, тезисы: вывод иностранных войск и ликвидация военных баз на территории других государств, отказ от проведения военных учений на иностранной территории. Помимо данных положений, Бухарест выдвинул и новое: «отказ от сосредоточения войск или иной демонстрации силы на границах с другими государствами, сокращение военных бюджетов, постепенное сокращение войск и вооружений, оснащение вооруженных сил для действий в национальных рамках в целях усиления процесса создания зон, свободных от ядерного оружия в различных частях Европы, включая Балканы, и создание условий для отказа от военных блоков»[1525]. На проходившей в Москве 15-16 января 1973 г. встрече министров иностранных дел государств-членов Варшавского пакта эти тезисы были повторены главой румынского МИДа Дж. Маковеску[1526].

В целом встреча глав МИД стран-членов ОВД была важной для румынской стороны не только с точки зрения обсуждавшихся вопросов, но и в контексте взаимоотношений с советскими союзниками. Стремясь минимизировать возражения румынской делегации по ряду процедурных вопросов будущего европейского Совещания по безопасности и сотрудничеству, а также избежать постановки румынской стороной вопросов, способных усилить противоречия между западными и восточными участниками конференции, советская сторона продемонстрировала подчеркнуто доверительный характер советско-румынских отношений. Уже в первый день заседания заместитель министра иностранных дел СССР В. В. Кузнецов специально встретился с главой румынского МИДа Дж. Маковеску. Он сообщил ему конфиденциально (что подчеркнул во время беседы) о сложностях, которые возникли при выдвижении проекта итогового документа европейской конференции с советской стороны из-за стремления ряда стран Запада решить предварительно вопрос со специальной комиссией в рамках европейского совещания. Советский собеседник румынского министра заявил последнему о том, что советская сторона подготовила новый проект, который во время недавней встречи Л. И. Брежнева и французского президента Ж. Помпиду был передан французской стороне, а затем и поддержан Парижем. Секретность этой информации была обусловлена как самим фактом существования новой версии документа, так и согласием Франции лоббировать советский вариант резолюции. Именно поэтому Кузнецов просил Маковеску не озвучивать темы, связанные с этим вопросом[1527]. На состоявшейся 16 января 1973 г. встрече главы румынского МИДа и советского министра иностранных дел А. А. Громыко последний сообщил, что советская сторона будет придерживаться «сдержанной тактики». Это было обусловлено нежеланием создавать трудности уже на первом этапе конференции. Объяснение заключалось в том, что представители Запада внимательно относились к вопросам объединения проблем разоружения, сокращения военного присутствия и др. с темой безопасности. Румынская сторона фактически информировалась о нежелательности включения в повестку дня будущей конференции вопросов, реальность решения которых была маловероятна[1528].

Таким образом, попытка Бухареста использовать тему европейской безопасности и обсуждать вопросы роспуска блоков, выделения Балкан как особой безъядерной зоны, сокращения военных расходов и отказа от концентрации войск на государственных границах в целях избежать оказания давления становилась бессмысленной. В то же время румынское партийно-государственное руководство не оставляло надежд на продвижение этих тезисов в любой из возможных форм. Румынские дипломаты делали выводы о том, что, «по тому, как А. Громыко представил советскую позицию по европейской безопасности, стало ясно, что СССР не собирается принимать обязательства не использовать силу в Европе»[1529].

Подготовка к европейскому Совещанию по безопасности для занимавших особые позиции Югославии и Румынии существенно отличалась от действий Болгарии. Постепенный отказ Софии от общерегионального проекта во внешней политике, имевшей непосредственное отношение к болгарским оборонным интересам и позициям ОВД в регионе, а также усиление активности Румынии на международной арене, расцениваемой в Москве и столицах государств-членов ОВД как направленная на ослабление Юго-Западного ТВД Варшавского блока, сопровождались в Болгарии комплексом мер по изменению структуры вооруженных сил НРБ. Это нашло выражение в усилении их отдельных видов, родов, а также служб. В январе 1973 г. София рассматривала перевооружение вооруженных сил Греции и Турции, создание новых баз 6-го флота США в Греции, а также «постоянные попытки со стороны НАТО изменить политическое положение на острове Кипр» как основные дестабилизирующие факторы на Балканском полуострове[1530]. В то же время болгарские военные отмечали особенности проводившихся учений греческих и турецких вооруженных сил, ставивших цель отразить нападения со стороны друг друга[1531]. В этой связи, имея в виду складывавшуюся обстановку, София начала пересмотр предлагавшихся ею ранее «общебалканских» инициатив. В апреле 1973 г. премьер-министр Болгарии С. Тодоров выступил с заявлением, в котором говорилось о преждевременности в сложившейся ситуации многостороннего сотрудничества и о наибольших перспективах двусторонних отношений. Зарубежные аналитики обратили внимание, что румынская сторона, наоборот, продолжила выступать за многостороннее сотрудничество в регионе[1532], продемонстрировав свою независимость от явно поддержанного Москвой болгарского плана двусторонних контактов.

Проводя политику самоизоляции, Албания оказывалась в сложном положении, так как находилась практически со всеми своими соседями по региону в достаточно сложных или конфликтных отношениях. К началу 1973 г. «военная тема» становилась одной из важных для руководителя АПТ Э. Ходжи и рассматривалась им как серьезный элемент проводимой им внутренней и внешней политики. Он определял к этому времени три главные задачи, решение которых было призвано обеспечить «успешное противостояние империал-ревизионистам, оказывающим давление на нашу страну»: во-первых, развитие экономики, во-вторых, укрепление внутриполитической ситуации и, в-третьих, усиление обороноспособности страны[1533]. Идеологическое обоснование значимости подготовки концепции обороны именно в её особой, исключительно связанной с «албанской спецификой», форме в условиях объявленной главой АПТ «борьбы против идеологии либерализма и консерватизма» обеспечивалось базовыми тезисами Э. Ходжи: «народ-солдат» (gjith? populli ushtar); «армия всего народа» (Ushtria е madhe Popullore); обучение военному делу во «внеклассных школах военной подготовки». Разработка материалов по военной доктрине продолжала вестись двумя группами из числа представителей военного ведомства и являлась основным «проектом» Института военных исследований. В начале 1973 г. Э. Ходжа дважды (19 и 23 января) лично участвовал в обсуждении темы вооруженных сил и вопросов формулирования доктрины обороны. Это свидетельствовало о явном стремлении главы АПТ взять под полный контроль всё, что так или иначе было связано с армией и формированием военной доктрины НРА. Одной из его задач, судя по всему, было добиться сокращения роли военных кругов в общественно-политической жизни страны. Данный курс, вероятнее всего, помимо албанских условий, был обусловлен и событиями в КНР, за которыми пристально наблюдал Ходжа, сделавший вывод из «дела Линь Бяо» осени 1971 г.

Усиление политизированного подхода к теме обороны, а по сути – ослабление позиций кадровых военных за счёт укрепления позиций политических назначенцев-комиссаров, инициировалось лично Э. Ходжей. 19 января 1973 г. он заявил на специально созванной сессии Секретариата ЦК АПТ, посвященной идейно-политической и культурной работе в вооруженных силах, о том, что «в армии все, от простого солдата до офицера, находящегося на ответственном посту, прежде всего, должны быть людьми политическими (политически мыслящими – Ар. У.)»[1534]. С целью усиления идейно-политической индоктринации офицерского состава глава АПТ рекомендовал, чтобы после окончания соответствующих военно-учебных заведений, включая Военную Академию, выпускники направлялись в партийные школы[1535]. Во многом это было связано с тем, что Ходжа выражал недовольство работой X. Чако – начальника Политического управления вооруженных сил. Он обвинил его в «ослаблении идейно-политической работы на основе тезисов Совета Обороны»[1536]. Крайне негативно он оценивал в целом деятельность руководства военного ведомства, которое критиковалось им за плохую политическую работу в войсках и недостаточное внимание к положениям «Тезисов» Совета Обороны (которые были отредактированы им лично и содержали два базовых принципа: «народной войны» и идейно-политической подготовки)[1537].

Выступая 23 января в первичной парторганизации, Э. Ходжа вновь увязал боевую подготовку с идейно-политической. Она представлялась им равной ей по значимости[1538], а опыт национально-освободительной борьбы в Албании в годы Второй мировой войны рассматривался главой АПТ как определяющий с военной и политической точек зрения для современных вооруженных сил страны[1539]. Более того, именно в этой речи Ходжа заявил о том, что «у нас есть собственная военная наука, способная успешно противостоять военной науке потенциальных противников». Эту оценку не могла исправить даже его оговорка о том, что «было бы ошибкой заявлять о ней как самой лучшей и значительной науке или [наоборот] незначительной»[1540]. Со своей стороны, отвечавшие в военном ведомстве за политическую работу в вооруженных силах пытались соединить политический и военный аспекты в своих работах, посвященных военно-теоретическим проблемам[1541].

В военно-техническом и организационном отношениях оценка Э. Ходжей сложившейся ситуации в вооруженных силах выявила ряд особенностей. Заявляя о том, что албанская армия обладает современным оружием и снаряжением, сам глава НРА тем не менее был вынужден признать наличие у потенциальных противников более совершенных видов оружия, к числу которых он относил авиацию[1542]. Он также констатировал низкий уровень координации родов войск – мотострелковых и танковых, сославшись при этом на результаты прошедших учений[1543]. Концепция «на-рода-воина» рассматривалась Ходжей как базовый принцип всей военной доктрины (работа над которой ещё не была закончена) в идеологическом, политическом и патриотическом отношениях[1544]. Однако её реализация имела и вполне материальное обоснование, сделанное главой АПТ. Он объяснял необходимость развития Добровольческих сил невозможностью для Албании с экономической точки зрения иметь многочисленные вооруженные силы[1545]. Наряду с этим, Ходжа настаивал на проведении совместных учений регулярных вооруженных сил и так называемых добровольческих подразделений с целью улучшения координации их действий, усиления политического воспитания[1546]. В расчёт им брался «положительный опыт» региональной организации войсковых подразделений на уровне рота-ба-тальон, которые должны были действовать совместно с местными «Добровольными силами» и при участии их штабов[1547].

Тезис всеобщей мобилизации против внешней угрозы и борьбы с возможными «внутренними врагами» становился базовым в инициированной Первым секретарем АПТ пропагандистской кампании. В то же время он не исключал возможности оказания давления на возглавлявшийся им режим извне с целью его ликвидации. Весьма симптоматичной в данном случае была реакция Э. Ходжи на полученную в июне 1973 г., вероятно, по линии разведки, информацию, согласно которой на одном из заседаний в НАТО в Брюсселе, помимо остальных вопросов, затрагивалась и «албанская тема». Судя по приводимой в дневнике Ходжи цитате, он располагал неким оперативным документом, в котором достаточно откровенно и в характерном для натовских материалов стиле отмечалось: «Исходя из позиции и положения Албании, члены НАТО заключили, что в Албании ситуация стабильная, там существует единство и экономика продвигается вперёд. Албания занимает прочное географическое положение в Средиземноморье, но проводимая ею политика относительно этого моря в нашу пользу. Она противится нам, но противится и советской стороне. Поэтому мы не должны беспокоить Албанию и обострять дела с ней, напротив, должны добиться их улучшения. Соединенные Штаты Америки и Англия должны добиваться установления с ней дипломатических отношений, но при этом они не должны ни торопить, ни поощрять их»[1548]. Сам Э. Ходжа высказывал мнение в своих записях о том, что подлинность информации будет, в конечном счёте, проверена, но скорее всего «она верна, и это не только ввиду серьезности человека, давшего нам эту информацию, или же его желания передать нам её, хотя, быть может, ему было поручено сделать это, – это не имеет значения; мы имеем в виду её содержание»[1549].

Важность такого подхода НАТО к Албании была отмечена главой АПТ сразу, в связи с чем полученные данные были обсуждены на заседании Совета Обороны. Анализ происходящего, сделанный Э. Ходжей, базировался на ранее выдвинутом им тезисе «борьбы на два фронта». Поэтому НАТО и ОВД рассматривались как «две империалистические группировки», стремившиеся добиться от Албании перехода на сторону одной из них и признающие статус-кво, предпочитая «до поры до времени “не посягать” на свободу, независимость и суверенитет Албании». При этом, однако, Ходжа полагал, что наибольшую активность, направленную на восстановление отношений с НРА, проявляет СССР, который стремится «выйти в Адриатическое и Средиземное моря», а Тирана, в свою очередь, «решительно борется» «против этих (советских – Ар. У.) хищнических империалистических устремлений».[1550] Сама Албания рассматривалась Ходжей как плацдарм, представляющий интерес для обоих блоков и, одновременно, «объект нападения и скорейшего захвата той или другой страны»[1551], в частности, балканской[1552]. Очевидное усиление активности НАТО и ОВД в средиземноморско-балканском секторе мировой политики, а также попытки наладить взаимоотношения с Тираной, предпринимавшиеся на разном уровне странами, которые объявлялись Э. Ходжей потенциальными противниками Албании, способствовали тому, что глава АПТ торопил разработчиков новой военной стратегии.

15 июня 1973 г. в г. Дуррес было собрано специальное совещание руководящих кадров Министерства обороны, посвященное оборонной политике. Одной из тем, вызвавших споры во время заседаний, стала проблема распределения ответственности между главой военного ведомства – Б. Балуку и начальником Генерального штаба – П. Думе. Последний настаивал на необходимости переподчинения ему Оперативного управления Министерства обороны, а также Управления разведки и связи[1553]. Во многом этот спор был обусловлен тем, что после военной реформы 1966 г. Генеральный штаб стал частью Министерства обороны и потерял самостоятельность как институт военного управления, превратившись в подразделение военного ведомства. После очередной реформы 1970 г. с переходом организационной структуры вооруженных сил на корпусную систему Генеральный штаб оказался лишён последних, оставшихся после 1966 г., функций военного управления. Он стал отвечать за общее руководство военными операциями и контроль над их реализацией, а также за контроль, но не руководство военной подготовкой. В поддержку П. Думе выступил X. Чако – начальник Политического управления. Он также поставил вопрос о перераспределении функций в военном министерстве и выразил недовольство методами его руководства, заявив о необходимости проведения пленума ЦК АПТ, посвященного положению в вооруженных силах[1554]. В высших военных кругах выявились также противоречия по поводу активного использования армии на строительстве фортификационных сооружений за счёт времени, отведённого на военную подготовку[1555]. Попытки Б. Балуку выступить в роли посредника и «примирителя» между формировавшимся тандемом Думе – Чако, с одной стороны, и, с другой, остальными руководящими кадрами министерства, среди которых были командующие видами вооруженных сил и начальники управлений, оказались неудачными[1556]. Более того, обсуждение военной доктрины выявило ярко выраженные черты конфликта, не только по военно-техническим вопросам, но и личностного, внутри руководства Министерства обороны. Помимо этого, в руководстве АПТ на право формулирования доктрины и оборонной политики не только в политическом, но и в военно-стратегическом, оперативно-тактическом и в целом, теоретическом, плане претендовали Э. Ходжа, М. Шеху и X. Капо – ближайший сподвижник главы АПТ. Подготовленные к заседанию в Дурресе материалы, в конечном счете, были уничтожены по приказу Балуку, так как они были раскритикованы Э. Ходжей и М. Шеху[1557].

Проведение организационных реформ в вооруженных силах затрагивало широкий спектр вопросов, связанных, прежде всего, с определением источников угрозы обороноспособности и безопасности страны. В 1973 г. серьезные изменения в командно-организационной структуре вооруженных сил произошли в Болгарии. Одним из важных мероприятий, целью которых было укрепление болгарских вооруженных сил, стало образование Командования Сухопутными силами БНА. Они включали в свой состав все соединения, а также отдельные части сухопутных войск. Главной причиной предпринятых мер в этом направлении «была необходимость повышения готовности сухопутных войск и фронтовой авиации для выполнения оперативно-стратегических задач, предусматриваемых в плане ведения боевых действий Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора на балканском стратегическом направлении»[1558]. Несмотря на то, что в Генеральном штабе БНА идея подобного реформирования структуры вооруженных сил не пользовалась особой поддержкой ввиду необходимости серьезного реструктурирования всей системы взаимодействия родов войск и их оперативно-командных звеньев, тем не менее эти мероприятия были выполнены. Формирование 8 мотопехотных дивизий и 5 танковых бригад[1559]явилось одним из важных шагов на пути проведения реформы.

Имея в виду особое значение танковых подразделений в советской военной стратегии того времени и соответствующую ему оснащенность этим видом боевой техники советских вооруженных сил, а также союзников Москвы по ОВД, важным фактором становилось соотношение количественных и качественных показателей танкового парка четырёх стран Балканского региона, входивших в противостоявшие блоки. Так, в частности, греческие вооруженные силы обладали в 1973-1974 гг. наиболее слабым с точки зрения характеристик этого вида техники потенциалом: 300 машин М47 Patton, 320 М48 Patton, 30 АМХ-30 производства Франции, лёгкие танки производства США 40-х – 50-х гг. М24 Чаффи и М41 «Уокер Бульдог», средние М26 «Першинг»[1560]. В свою очередь, турецкие вооруженные силы имели в своём распоряжении преимущества как в количественном, так и в качественном отношении: 1400 единиц американских танков производства 50-х гг. – М47 «Паттон II» и М48 «Паттон III», М24, М26, М41, истребители танков М36 «Слаггер» (выпуска 40-х гг.). Румыния и Болгария, имевшие в общей сложности более 3,5 тыс. танков различной модификации[1561], включая произведённые в 40-х гг. Т-34 и выпускавшиеся со второй половины 50-х гг. Т-54/55, а также производившиеся в 60-е гг. Т-62, были способны выделить достаточное количество машин для наступления на Южном направлении. Все четыре государства в силу особенностей географического расположения должны были сочетать в планировании оборонной политики два традиционных вида вооруженных сил – сухопутные и военно-морские. Соотношение ВМС четырёх стран, имея в виду, что только три из них – Болгария, Румыния и Турция имели выход в Черное море, свидетельствовало о серьезности военно-морской силы последней, имевшей 15 подводных лодок, 14 эскадренных миноносцев, 8 фрегатов, 11 торпедных катеров, 14 скоростных патрульных катеров, 20 минных тральщиков и 7 миноносцев. В то же время Болгария и Румыния обладали в общей сложности 2 подводными лодками, 8 фрегатами и большим количеством ракетных катеров, а также тральщиков[1562]. В определенной степени это уравновешивало силы и средства Турции, с одной стороны, и Болгарии и Румынии, с другой, тем более что ведущую роль в черноморском регионе в случае военного конфликта предстояло играть СССР.

Таким образом, решения о создании сухопутных войск в болгарских вооруженных силах как единого целого было во многом обусловлено необходимостью укрепления так называемого первого эшелона обороны в Балканском секторе Юго-Западного ТВД Варшавского Договора. Именно Болгарии, в отличие от находящейся во втором (тыловом) эшелоне Румынии, предстояло играть роль сдерживающей потенциальное наступление на греческом и турецком направлении силы или, при определенных обстоятельствах, первого эшелона наступающих сил ОВД. В соответствии с принятым ещё 13 октября 1972 г. Советом обороны Румынии решением о проведении совместных штабных учений на картах, они состоялись 12-21 февраля 1973 г. с участием представителей вооруженных сил СССР и НРБ и назывались «Союз-73». В соответствии с их вводной, предполагалось, что боевые действия начнёт НАТО, напав на Болгарию[1563]. Учения стали подтверждением стремления советской стороны в случае конфликта между двумя блоками – НАТО и ОВД – осуществить операцию по взятию под свой контроль проливов Босфор и Дарданеллы.

Учения также отличались от проводившихся ранее, в которых по планам ОВД до 1966 г. Румынии предстояло в случае необходимости вести наступление в направлении северной части Италии, а после 1966 г. – в направлении Греции. Теперь она должна была отвечать за «турецкое» направление и фактически действовать вместе с болгарскими вооруженными силами. Но при этом румынская армия располагалась между двумя советскими, что не могли не отметить румынские военные[1564]. Выделение «турецкого направления» как полосы наступления румынских сил было также отмечено в специальном докладе министра обороны Румынии генерала армии И. Ионицэ, представленном Н. Чаушеску 20 января 1973 г.[1565] В случае военного конфликта противостоявшие стороны располагали на линии непосредственного соприкосновения (Болгария и Румыния против Греции и Турции без учета воинского контингента СССР) следующими силами: болгарская Третья общевойсковая армия (штаб в г. Сливен) вместе с румынской армией, в которую сводились боевые подразделения военного округа со штабом в г. Бухарест, должны были действовать против подразделений I армейского корпуса (штаб г. Козани) и IV Армейского корпуса (г. Ксанти) Первой греческой армии, а также подразделений турецкой Первой армии (штаб в г. Стамбуле), прикрывавшей Западную Фессалию и Проливы.

Необходимость усиления огневой мощи болгарских вооруженных сил было отмечено во время проводившихся изменений в их структуре. Особое внимание в 1973 г. при реализации реформы в области обороны НРБ уделялось развитию артиллерийско-ракетного оснащения как важного компонента Сухопутных сил[1566]. В болгарских военно-воздушных силах проводилась доработка в 19-м истребительном авиационном полку, базировавшемся на аэродроме Граф Игнатиев, 12 советских МиГ-21М в соответствии с требованиями, предъявляемыми к самолётам-носителям ядерного оружия[1567].

Одновременно с изменениями структуры вооруженных сил проводились соответствующие реформы в разведывательных органах, подчинявшихся МВД и входивших в КДС. 24 июля 1973 г. решением ПБ ЦК БКП было одобрено «Положение о работе Разведывательного управления при Министерстве внутренних дел». В соответствии с ним чётко определялось, что одной из целей РУ МВД является, прежде всего, получение секретной политической, военно-политической, экономической, научно-технической, культурно-исторической и контрразведывательной информации[1568]. Сотрудничество с советскими органами разведки должно было проходить на основе «расширения и углубления интеграционных процессов между двумя разведками в стране и за границей». Основной разведывательный интерес предстояло проявлять в отношении США, КНР, НАТО и, как отмечалось, главным образом, в отношении юго-восточного крыла НАТО. В число задач, относящихся к оборонной сфере, входило проникновение в правительственные, политические, военные, экономические и научно-технические учреждения Турции, Греции, США, Англии, ФРГ, Франции,

Италии, НАТО; ставка на дискредитацию политики США, внесение раскола в ряды НАТО, ослабление позиций альянса на Балканах и в арабских странах, а также отрыв Турции от НАТО и СЕНТО, ослабление связей Греции с НАТО, обострение её противоречий с Турцией[1569]. Многие положения документа фактически повторяли в ряде случаев дословно другой документ, относящийся к 1972 г. и касавшийся подписанных между МВД НРБ и КГБ при СМ СССР договоренностей о сотрудничестве. Греческий фактор в этой связи рассматривался особо, что имело вполне конкретное обоснование, так как Афины официально заявляли о том, что собираются отказаться от участия в военной организации НАТО с августа 1973 г. Это было обусловлено недовольством главы военно-политического режима – Г. Пападопулоса оказываемым на него давлением со стороны США и европейских стран, требовавших скорейшей демократизации в стране. Однако, как отмечалось в аналитическом материале американского СНБ в июле 1973 г., несмотря на официальные заявления, Греция продолжала участвовать в большинстве оборонных мероприятий НАТО. Такие действия оценивались американской стороной с учётом возможного недовольства ряда союзников по альянсу, которые считали, что Греция извлекает выгоду из сотрудничества с альянсом, не давая ему ничего взамен[1570].

Весной 1973 г. София столкнулась с серьезными проблемами во взаимоотношениях с Белградом и Бухарестом, претендовавшими на региональное лидерство и рассматривавшими действия болгарской стороны как выполнение внешнеполитического плана Москвы и свидетельство растущих амбиций Т. Живкова на международной арене, использование им поддержки советских союзников в своих интересах. Руководство СССР, в свою очередь, судя по всему, начинало осознавать невозможность достижения Болгарией положения «primus inter pares» на Балканах. Поэтому оно считало нежелательным усиление разногласий в регионе, где единственным лояльным союзником Москвы являлась лишь НРБ. Кремль серьезно опасался перехода всего Балканского полуострова под влияние тех региональных сил, которые могли бы начать действовать в неподконтрольном для него направлении и реализовывать сотрудничество как в виде организационно оформленного, так и неформального блока. Наибольшую обеспокоенность вызывала позиция Румынии, руководство которой проводило особый курс в рамках ОВД, а также в целом на международной арене.

Для Бухареста тема международного совещания превращалась в центральную, и румынское партийно-государственное руководство стремилось параллельно с проводимыми в рамках коммунистического блока консультациями расширить международные связи, а также укрепить собственные позиции в Балканском регионе. С этой целью Чаушеску посетил 15-16 июля 1973 г. с официальным визитом Югославию, где встречался с Тито для обсуждения вопросов регионального развития и экономического сотрудничества. Последовавшая вскоре поездка главы Румынии в СССР на традиционную встречу в Крыму глав государств и партий стран-членов ОВД, проходившую 30-31 июля 1973 г., продемонстрировала усиление противоречий между Бухарестом и его союзниками по пакту. Примечательной особенностью во взаимоотношениях глав РКП и КПСС было то, что, «в действительности, для Чаушеску Брежнев был достаточно удобным партнером, хотя и существовал кризис в румыно-советских взаимоотношениях, они никогда не достигали степени открытого столкновения»[1571].

Для румынской соседки по региону – Болгарии – ситуация на Балканах также представляла особое значение с точки зрения её внешнеполитических и оборонных интересов, но здесь конкурентом Софии, хотя и являвшимся ее союзником по ОВД, оказывался Бухарест. На упоминавшейся ранее встрече партийно-государственного руководства союзных по ОВД государств, а также Монголии, состоявшейся в Крыму 30-31 июля 1973 г., разногласия между Т. Живковым и Н. Чаушеску проявились с особой силой. Выступление Первого секретаря БКП, в котором он заявил о несогласии с рядом высказываний его румынского коллеги, а также содержалась критика КНР и призыв к отрыву Албании от неё[1572], было крайне негативно воспринято Н. Чаушеску. Последний пригрозил, что покинет встречу, так как не может слушать критику в адрес РКП и «извращение фактов». Вмешательство Брежнева как посредника частично решило проблему. Болгарское видение военно-политической и геостратегической ситуации, складывавшейся на Балканах, заключалось в определении их конфликтного потенциала. Отмечались наличие стран с различным общественно-политическим строем; нестабильное внутриполитическое положение в Греции и Турции; активная вовлеченность в региональные дела США с «целью усиления своего влияния и роли на нашем [Балканском] полуострове с тем, чтобы изменить баланс сил в свою пользу». При этом глава БКП особо отметил попытки США использовать тактику дифференцированных подходов к коммунистическим странам в собственных интересах[1573], а также активные действия КНР в Балканском регионе и расширение влияния стран Западной Европы в Восточном Средиземноморье и на Балканском полуострове. Этот тезис был поддержан Л. И. Брежневым, который не согласился с заявлением Н. Чаушеску о вкладе руководства КНР в разрядку международной напряженности. Особое внимание глава КПСС обратил на тезис руководителя Румынии о необходимости одновременного роспуска двух военно-политических блоков – НАТО и ОВД. В соответствии с советской интерпретацией ситуации Североатлантический альянс наращивал свои военные возможности[1574]. В отличие от своих ранних заявлений о необходимости развития многосторонних отношений, на этот раз Т. Живков особо акцентировал внимание исключительно на важности двусторонних связей в регионе[1575]. Данный факт свидетельствовал о явных изменениях в болгарском подходе к балканской ситуации. Глава БКП обращался к данной теме в контексте геостратегической значимости Балканского полуострова, который он рассматривал как относящийся к южному крылу НАТО и как важный транспортный узел, связывающий три континента, а также находящийся в непосредственной близости к Арабскому Востоку. Более того, Живков выступил в роли рупора стратегических интересов СССР. Он заявил о том, что через две страны – Румынию и Турцию – Советский Союз связан с Балканами, а это уже являлось явным намёком на необходимость со стороны Бухареста быть более лояльным в отношении Москвы. Выделение в виде общих задач государств-участниц ОВД борьбы против влияния США и НАТО в регионе и «маоистских поползновений» на Балканах[1576] являлось фактическим озвучиванием болгарской стороной советской позиции.

Ответное выступление Н. Чаушеску не содержало подробного анализа региональной балканской ситуации. Она была упомянута в более широком контексте. Задачей главы РКП было дать характеристику международного положения в целом и, таким образом, озвучить «системное» видение Бухарестом «картины мира», включая её военно-стратегический аспект. Сославшись на слова хозяина встречи – Л. И. Брежнева, Чаушеску привлёк внимание к признанию главой КПСС факта изменения международной ситуации, сокращения напряженности и «неслучайности» происходящего[1577]. Особое значение в озвученной позиции румынского руководство имели несколько тезисов, призванных подчеркнуть роль и место Румынии в мировой политике как имеющей собственное мнение, базирующееся на марксистско-ленинской доктрине. Главными из озвученных постулатов были: СРР всегда придерживалась курса на разрядку международной напряженности и активно участвует в процессе достижения этой цели; Румыния начала первой налаживать отношения с ФРГ и учитывала при этом интересы ГДР, а также Польши, которые тоже наладили отношения с Западной Германией; Бухарест будет продолжать улучшать отношения с Вашингтоном, так как это способствует разрядке. Под последней он подразумевал (настаивая на преимущественном обсуждении военных вопросов) широкомасштабное разоружение, которое на практике означало отказ двух сверхдержав, т. е. США и СССР, от существовавшего уровня военного присутствия на европейском субконтиненте. Выдвинутый Чаушеску аргумент в пользу того, что минимальное сокращение войск США в Европе на 5-10% не изменит ничего, т. к. их вооруженные силы останутся в Греции и Турции[1578], был призван подтвердить верность румынской стороны «общему антиимпериалистическому курсу» стран-участниц ОВД. Но последующее заявление о том, что «мы живём в мире, и Балканы будут зоной разоружения и разрядки, свободной от ядерного оружия в рамках европейской политики»[1579], свидетельствовало о явном намерении Бухареста добиваться снижения уровня военного присутствия на полуострове. Это подразумевало отказ от размещения там ядерного оружия, которым обладали не государства региона, а их союзники – США и СССР. Такая позиция явно тревожила с военно-политической точки зрения как Москву, так и Софию. Они опасались ослабления балканского сектора Юго-Западного ТВД Варшавского пакта. В отличие от других участников встречи, глава РКП положительно оценил активное присутствие на международной арене КНР и налаживание отношений Пекина с Вашингтоном в контексте процесса разрядки[1580]. Из всех Балканских стран в речи Н. Чаушеску была выделена только Югославия, но вместе с другими государствами, не входящими в ОВД, но относящимися к «социалистическому содружеству» – Монголией, Кубой, Вьетнамом и Северной Кореей[1581].

Осенью 1973 г. взаимоотношения Румынии с другими членами Варшавского блока, включая СССР, резко ухудшились. 2 сентября центральный печатный орган ЦК РКП газета «Скынтея» опубликовала телеграмму Н. Чаушеску, направленную днём раньше Мао Дзэдуну. В ней заявлялось о «значительном вкладе [КНР] в борьбу против империализма, колониализма и неоколониализма, торжество мира, свободы и социализма во всём мире». Как этот шаг главы РКП, так и другой: публикация в той же «Скынтее» практически через месяц специальной статьи, посвященной очередной годовщине образования КНР, с пассажем, содержащим оценку действий руководства коммунистического Китая как «важного вклада в дело усиления сил социализма и объединения всех антиимпериалистических сил», были крайне негативно восприняты союзниками Бухареста по Варшавскому пакту Подчеркивавшаяся Н. Чаушеску самостоятельность во внешнеполитических вопросах, включая балканское направление, резко контрастировала с поведением главы НРБ Т. Живкова. Во время его встречи с Л. И. Брежневым, состоявшейся 20 сентября 1973 г. в Софии, он заверил своего советского собеседника в том, что «в нашей [болгарской] внешнеполитической деятельности, как и в работе с братскими партиями по проблемам международного коммунистического движения, мы, как вы хорошо знаете, не предпринимаем ничего без согласования с вами»[1582]. Последнее относилось и к отказу Болгарии от концепции многостороннего сотрудничества на Балканах, когда Брежнев высказался «против многосторонних инициатив, выдвигаемых Румынией и Югославией, и которые могли иметь “антисоветский контекст”»[1583]. На крымской встрече 1973 г. глава КПСС обращал внимание и на позицию Албании, призывая проводить скоординированную политику государствами-членами ОВД с использованием «различных методов» и направленную на «нормализацию положения»[1584].

Тесная связь идейно-политической и организационно-военной составляющих становилась определяющей не только для формулирования военной доктрины Албании, но и при оценке внутриполитической ситуации, характеризовавшейся ухудшением экономического положения и ужесточением существовавшего репрессивного режима. Идеология «осажденной империалистами-ревизионистами крепости», т. е. враждебного окружения НРА, становилась доминирующей в пропагандистской кампании, развернутой по указанию Э. Ходжи[1585]. Зарубежные наблюдатели отмечали в этой связи осенью 1973 г., что и в отношениях с КНР начинали проявляться явно негативные моменты[1586].

В свою очередь, демонстрируя высшую степень лояльности в отношении Москвы, София, помимо экономической помощи со стороны советского патрона, хотела получить его поддержку в своём споре с Белградом, используя как аргумент действия СФРЮ в Балканском регионе. Главной задачей югославской стороны на полуострове, как утверждал Тодоров, являлось проведение политики неприсоединения, которая на словах преследовала цель минимизации влияния как США, так и СССР, а по существу – «сокращение влияния социализма и Советского Союза на Балканах» и являлась проявлением стратегии противодействия Москве, а не Вашингтону. В соответствии с изложенной главой БКП на встрече с Брежневым 20 сентября 1973 г. схемой, именно Болгария являлась помехой, затруднявшей реализацию этого плана[1587]. Более того, Югославия, как заявил Т. Живков своему собеседнику, а не другие балканские соседи НРБ или европейские страны, а также США, способна негативно воздействовать на внутриполитическую ситуацию Болгарии, что потребовало «серьезно ударить» по Югославии со стороны Болгарии[1588]. Особое значение глава Болгарии придавала факту согласия Москвы на проведение болгарской стороной, в целях не допустить изоляции НРБ в регионе, особой политики в отношении Греции, которая, несмотря на давление, оказанное Румынией, подписала ряд документов сначала с болгарской стороной и лишь затем с румынской[1589]. При этом Т. Живков охарактеризовал политику Н. Чаушеску как националистическую[1590]. Как София, так и Москва опасались формирования некоего военно-политического союза на полуострове – Балканского блока, направленного против НРБ и СССР, который, как они считали, готовились создать Югославия и Румыния[1591]. Болгарская сторона умело использовала эти подозрения советского руководства, чтобы получить как политическую, так и экономическую поддержку СССР, выступая «единственным последовательным» союзником СССР на Балканах.