§12. «Фактор Тито»: от аналитических прогнозов хаоса до операции «Прорыв»

«Фактор Тито» в региональной политике Балканского полуострова к концу 1979 – началу 1980 г. превращался в один из важных с точки зрения мировой политики. Для соседней Румынии он имел как внешнеполитическое, так и военно-стратегическое значение. Взаимоотношения между Бухарестом и Белградом, включая военно-техническое сотрудничество, позволяли рассчитывать обеим сторонам на усиление своих международных позиций и оборонных возможностей. Более того, военно-техническая составляющая оборонной политики являлась важной частью при реализации оборонной доктрины Румынии. К концу 70-х – началу 80-х гг. XX в. распределение сил и средств сухопутных сил СРР на её территории претерпело серьезные изменения в силу определявшихся руководством страны оборонных и внешнеполитических приоритетов. В этой связи были предприняты меры по реформированию военно-территориального распределения сухопутных сил и изменению их системы дислокации. Подготовка к этому началась ещё в 1977 г., а на проходившем 6 февраля 1980 г. заседании Совета обороны СРР было принято секретное решение (Протокол № С. А. 004) о реорганизации и переименовании основных армейских группировок с определением их зон ответственности в новых условиях. На его основании Министерство Национальной обороны СРР издало 2 апреля 1980 г. секретный приказ № 008, в соответствии с которым с 5 апреля 1980 г. создавалась новая система распределения главных воинских контингентов сухопутных сил в составе четырех армий. Первая армия (штаб в Бухаресте) включала горную бригаду[2391], 1-ю мотострелковую дивизию (мед) и 57-ю танковую дивизию (тд). Вторая армия (штаб в г. Бузэу) состояла из горной бригады и трёх мед – 9-й, расквартированной в Констанце, 10-й, дислоцированной в Яссах, и 67-й, находившейся в г. Брэила. Третья армия (штаб – г. Крайова) включала горную и танковую бригаду, две мед: 2-ю, расквартированную в Крайове, и 18-ю, дислоцированную в Тимишоаре. В состав Четвертой армии (штаб в Клуж-Напоке) входили 2-я горная бригада (Брашов), 6-я тд, расквартированная в г. Деж, 11-я мед, дислоцированная в г. Орадя, 81-я мед, находившаяся в г. Тыргу-Муреш. При всей логичности размещения армейских группировок степень их технического оснащения и полнота кадрового состава существенно различались. Наиболее боеспособными были Вторая и Четвертая армии, что давало основания предполагать подлинную причину произведенной руководством Румынии структурной реформы дислокации войсковых группировок – стремление обеспечить защиту от возможной агрессии с советского и венгерского направлений. Такой подход повлиял и на территориальное распределение средств ПВО и ВВС.

Переход к новой схеме дислокации сухопутных сил и замена прежней, в основе которой была так называемая территориальная система, состоявшая из трёх военных районов, свидетельствовал о существовании у Н. Чаушеску серьезных опасений по поводу возможного конфликта с союзниками по Варшавскому пакту и не исключавшейся угрозы с их стороны созданному и возглавляемому им режиму. В определенной степени такая оценка Генсеком РКП перспектив возможного развития событий подтверждалась его выводами относительно действий СССР в конце декабря 1979 г. в Афганистане. Эта тема становилась для Чаушеску ещё одной причиной усиления разногласий с Москвой в контексте соблюдения принципов суверенитета и независимости. Советский посол в Румынии В. И. Дрозденко встречался с главой МИДа СРР Шт. Андреем для объяснения причин советского вторжения в независимый Афганистан, являвшийся членом Движения неприсоединения. Глава румынской дипломатии отметил, что подобные действия не улучшат позиции СССР. На проходившем 29 декабря 1979 г. заседании Исполкома ЦК РКП, обсуждавшем ситуацию в Афганистане, секретарь ЦК РКП И. Рэдулеску сделал заявление о том, что Москва «предоставила нам подготовленную информацию, касавшуюся событий, произошедших в Афганистане и, несмотря на то, что события были объяснены СССР, введение советских войск в Афганистан является примером гегемонистской политики. Преследуя свои глобальные цели, Советский Союз ещё требует понимания и поддержки со стороны социалистических стран». Член Исполкома ЦК Д. Попеску вообще настаивал на том, что «Румыния не должна соглашаться и слепо следовать за политикой СССР»[2392]. На проходившей чрезвычайной сессии заседания Генеральной Ассамблеи ООН 14 января 1980 г. была принята резолюция ES-6/2, в которой содержался призыв к СССР вывести войска. Делегация СРР отказалась принимать участие в голосовании. СССР и его верные союзники выступили против резолюции.

Действия румынской стороны были серьезно восприняты в Кремле. Советское руководство попыталось оказать давление на главу СРР с тем, чтобы он воздержался от жёсткой критики СССР, как это сделали большинство государств Запада и многие страны «третьего мира», а также Китай, Югославия и Албания. С этой целью в Бухаресте находилась 31 января – 2 февраля 1980 г. с необъявленным срочным визитом делегация в составе главы советского МИДа А. А. Громыко и его первого заместителя В. Ф. Мальцева. Зарубежные аналитики отметили, что Чаушеску оказал Громыко «более впечатляющий приём, чем требуется по протоколу в отношении министра иностранных дел»[2393] и одновременно выступил как глава партии и государства, пригласив его лично, а не через Министерство иностранных дел; провёл с гостями три продолжительных встречи. Громыко встречался также со считавшимся на Западе прокитайски настроенным заместителем премьер-министра СРР П. Никулеску, с главой румынского МИДа Шт. Андреем и премьером И. Вердецом. В ходе этих встреч румынская сторона стремилась, во-первых, избежать открытой конфронтации с советской, и, во-вторых, добиться сохранения своих позиций по вопросам суверенитета, независимости внешней политики и невмешательства во внутренние дела. Заключительное коммюнике встречи, содержавшее тезисы, устраивавшие обе стороны, давало возможность каждой из них толковать их в соответствии с собственными взглядами. Однако для руководства Румынии, что становилось очевидным и для западных аналитиков, являлось важным «снять болезненность советского отношения к тому, что Румыния была слишком демонстративна в своей позиции по Афганистану». Бухарест стремился сохранить за собой право проводить «автономную внешнюю политику» и хотел продемонстрировать Москве обеспокоенность фактом ухудшения ситуации в системе международных отношений[2394]. Более того, отказ румынского руководства соглашаться на принятие советской версии документа, регулировавшего статус Объединенных вооруженных сил Варшавского пакта, также играл свою роль во взаимоотношениях СРР и СССР.

Визит Громыко был серьезно воспринят в Югославии. Этот факт отмечался западными экспертами, которые обращали внимание на то, что в югославской прессе переговоры главы советского МИДа оценивались как «исключительно важный советско-румынский диалог»[2395]. В то же время высказывавшиеся югославской стороной предположения о возможном обращении советского руководства к румынскому за посредничеством в советско-американских отношениях явно не соответствовали действительности и являлись откровенным комплиментом в адрес Бухареста. В свою очередь, события в СФРЮ, главным из которых являлось ухудшавшееся здоровье её руководителя И. Броз Тито, рассматривались в высших партийно-государственных кругах СРР как способные негативно повлиять на международные и региональные позиции Румынии. Неизвестность так называемого послетитовского периода в политической жизни Югославии серьезно беспокоила главу Румынии, который надеялся на продолжение тесных взаимоотношений с преемниками маршала.

Как ситуация в самой Югославии, так и её позиция по «афганскому вопросу» способствовали усилению внимания становившегося коллективным (в условиях продолжавшейся болезни Тито) руководства СФРЮ и её военного истеблишмента к действиям СССР в Балканском регионе и в отношении собственно Югославии. По дипломатическим каналам Белград получил информацию о состоявшемся внеочередном заседании Совета НАТО 15 января 1980 г., на котором заместитель Государственного секретаря У. Кристофер заявил о том, что нестабильность может распространиться на Европу и «особенно на Югославию». Более того, как стало известно югославской стороне, Кристофер наряду с Югославией упомянул Румынию, Западный Берлин и даже Финляндию, что свидетельствовало уже о серьезных подозрениях Вашингтона относительно глобальных планов Кремля перейти к реализации политики «управляемого хаоса», выгодного советской стороне. Более того, как сообщалось, в Брюсселе говорилось и о том, что «после Президента Тито СССР вскоре станет вести себя более агрессивно в отношении Румынии, а затем постарается дестабилизировать и Югославию»[2396]. В политических кругах государств Западного блока в январе 1980 г. была уверенность в том, что существует высокая степень вероятности обострения ситуации вокруг СФРЮ. Об этом становилось известно и в Белграде, а в коллективном руководстве усиливались алармистские настроения по поводу возможного нападения СССР на Югославию. В Союзный секретариат по иностранным делам поступила информация о содержании одного из конфиденциальных разговоров с неназванным собеседником главы британского Форин Офиса лорда Каррингтона во время его пребывания в Индии. Он, в частности, заявил о том, что предстояло «минимизировать угрозы в отношении Югославии, так как болезнь И. Броз Тито порождает всё большие риски миру во всём мире и всё более очевидное противостояние Великих держав… Если Советский Союз прибегнет к прямым действиям, то это будет вполне определенно означать, что подобные шаги породят военную угрозу и даже ядерный конфликт»[2397]. Министерство иностранных дел СФРЮ было также осведомлено и о том, что американские журналисты в Белграде получили «инструкции от своих редакций о том, что, передавая репортажи для своей аудитории и для более широкого общественного мнения, они должны создавать атмосферу симпатии в отношении Югославии. Всё это диктовалось соображениями, чтобы таким образом, в случае необходимости, обеспечить [общественную] поддержку при оказании военной помощи Югославии»[2398].

Всё это порождало в югославском руководстве определенную подозрительность в отношении действий стран-членов Варшавского пакта и СССР в частности. Югославская сторона внимательно относилась к любым изменениям дислокации частей и соединений на границах страны в государствах-членах ОВД. Если в начале 1979 г. в качестве основного плацдарма возможного нападения на СФРЮ рассматривалась Болгария, что было опровергнуто советской стороной[2399], то к началу следующего года были получены сведения уже о концентрации советских сил в Венгрии, опровержения относительно чего не поступило. В феврале 1980 г. в Венгрию прибыли две дивизии с Украины и одна из Словакии, чуть позже их количество, дополнительно к уже существовавшим подразделениям 9-й гвардейской общевойсковой армии, достигло семи[2400]. Всё это происходило уже после отмены военных учений ОВД по просьбе венгерских и румынских союзников, которые аргументировали свои действия при обращении к Москве нежеланием усиливать опасения Белграда относительно того, что «уход Тито… может привести к повторению Афганистана в Югославии»[2401]. Несмотря на происходившие события, доминировавшей на повестке дня проблемой являлась для ряда зарубежных аналитиков не обороноспособность СФРЮ в контексте внешних угроз, а вопросы внутренней безопасности – сохранения целостности страны, обеспечение которой зависело не столько от СКЮ, сколько от позиции ЮНА. И, как предполагали эти эксперты, не все представители власти Югославии были готовы согласиться с подобной ролью вооруженных сил[2402]. Аналитики американского разведывательного сообщества пришли во второй половине января 1980 г. к выводу о том, что на протяжении ближайших после ухода Тито двух месяцев коллективное руководство СФРЮ будет внимательно следить за реакцией Запада и США в поиске «особых знаков поддержки [в такой форме], как новые кредиты и торговые уступки», а также может предпринять увеличение военных закупок на Западе. Американские эксперты предполагали, что Белград будет «искать установления более тесных отношений с Румынией и коммунистическими партиями западных стран, которые открыто отвергли советское вторжение в Афганистан». Однако одним из наиболее важных последствий ухода Тито могло стать укрепление обороноспособности СФРЮ, что выразилось бы в «увеличении расходов на оборону, так же как это было сделано после советского вторжения в Чехословакию в 1968 г., с целью модернизации армии и улучшения возможностей страны вести партизанскую войну»[2403]. В контексте предполагаемого развития ситуации в Югославии на период «после Тито» американские аналитики из разведслужб приходили к выводу: СССР «продемонстрировал в Афганистане, что готов использовать вооруженную силу за пределами Варшавского пакта». В то же время они считали, что Москва «не прибегнет к интервенции в отношении Югославии в ближайшем будущем до тех пор, пока не произойдёт полного распада руководства в Белграде и резкого поворота политики в сторону Запада». При этом в расчёт бралась как реакция на подобное нападение со стороны СССР и его союзников по Варшавскому договору в самой Югославии, так и международные последствия интервенции для Москвы в целом[2404].

В прогнозах экспертов американского разведывательного сообщества отвергались предположения о возможном военном путче в СФРЮ, и в большей степени делался акцент на существование межэтнических проблем, главными из которых считались развитие хорватского национального движения и ситуация в Косово[2405]. Тем временем в партийной печати СФРЮ активно обсуждалась тема места и роли вооруженных сил в общественно-политическом развитии коммунистической системы. В публикациях утверждалось, что в период строительства социализма вооруженные силы «приобретают роль социально-политической организации», а будут ли они «играть «более-менее прогрессивную или ретроградную роль», зависит от «соотношения классовых сил в них»[2406]. В соответствии с точкой зрения югославской стороны, «во всех странах, где проводятся социалистические преобразования, армия самим фактом своего существования также выступает как стабилизирующая и объединяющая внутренняя сила»[2407].

Оценка источников угроз и их характера применительно к югославским условиям давалась партийными теоретиками СКЮ таким образом, что отвергалась возможность ядерной войны, но подчеркивалась «существующая опасность ограниченных и локальных войн, военной интервенции, диверсионных и тайных войн», которые могли развязывать великие державы[2408]. Особое внимание в данном контексте уделялось определению так называемого нового типа оккупантов, которые, в отличие от предыдущих периодов, стремились объединить действия своих собственных вооруженных сил с местными силами с целью достижения поставленной цели. Данный тезис являлся прозрачным намёком на действия СССР в Афганистане[2409].

Именно локальные и ограниченные военно-политические конфликты являлись для СФРЮ одной из важных угроз, внимание к которой привлекалось зимой – весной 1980 г. Стремление Белграда улучшить отношения с Тираной во многом объяснялось опасениями югославской стороны по поводу действий режима Э. Ходжи, способных усилить напряженность в местах компактного проживания албанцев и, прежде всего, в Косово. Заявления властей НСРА о поддержке независимости и территориальной целостности Югославии и осуждение ими любой попытки оказания давления на СФРЮ со стороны Западного и Восточного блока положительно воспринимались югославским коллективным руководством, что отмечалось и зарубежными экспертами

Для внешней и оборонной политики НСРА превалирующее значение имела обстановка, складывавшаяся на Балканах в связи с проявлявшейся активностью государств полуострова, включая коммунистические страны – Болгарию, Румынию и СФРЮ, а также политика двух сверхдержав – США и СССР, способных серьезно повлиять на изменение баланса сил в регионе. В этой связи учитывалась и позиция КНР, пытавшейся реализовать здесь собственную «блоковую» схему противодействия советскому влиянию. Особое внимание руководство АПТ, и прежде всего Э. Ходжа, уделяло развитию обстановки в соседней Югославии. Резкое ухудшение здоровья Тито в начале января 1980 г. было подтверждено срочно собравшимся 15 января 1980 г. чрезвычайным Пленумом ЦК СКЮ. Более того, для ряда аккредитованных в Белграде иностранных дипломатов, в частности болгарских, было очевидно, что «югославской общественности внушается, что его [Тито] жизнь находится в опасности. По этой причине и из-за напряженности в мире после советской интервенции в Афганистане югославские руководители предпринимают меры, направленные на повышение боевой готовности армии и органов безопасности»[2410].

К концу января 1980 г. в ПГУ болгарской госбезопасности был составлен аналитический материал о положении в СФРЮ. В нём отмечалось использование со стороны США новой внешнеполитической доктрины «глобальной ответственности», которая определяет внешнеполитический курс Вашингтона в отношении Москвы и делает его «ещё более агрессивным», так как он рассчитан на «глобальное противостояние с СССР»[2411]. Призыв США и ряда западных государств оказать СФРЮ экономическую помощь с целью сохранения её независимости и статуса неприсоединившегося государства, в отношении которого существует внешняя угроза, рассматривался в болгарской разведке как попытка использовать ложный предлог в борьбе против СССР. Для Софии, как и для Москвы, была важна позиция Западного блока по отношению к СФРЮ и его вероятные действия в кризисной ситуации. Полученная болгарской разведкой информация интерпретировалась в ПГУ с учётом соперничества противостоявших блоков в Балканском регионе. Поэтому в аналитическом материале отмечалось, что «США и НАТО следят в военно-стратегическом плане за развитием обстановки в Югославии, так как, по их признанию, они придают этой стране большое значение из-за той роли, которую она могла бы играть при вероятном конфликте ОВД с НАТО». Более того, в документе делалась ссылка на секретную разработку Госдепа США, «предназначенную для американского президента». В ней отмечалось, что «стратегической целью США является “обезопасить существование единой, независимой и нейтральной, но дружественной Югославии”». Болгарская разведка обладала информацией о военно-техническом и экономическом сотрудничестве США и СФРЮ, а также о проектах в области оборонной политики. Важность Югославии для Североатлантического альянса и США, а также их готовность прибегнуть к применению вооруженных сил при определенных условиях, подчеркивалась в ссылке авторов доклада на то, что в сценарий «маневров НАТО “Уинтекс-Симекс-1979” был включен вариант “оказания военной помощи Югославии при возникновении возможной кризисной ситуации в районе Балкан”»[2412]. Следует отметить, что проходившие 14 февраля – 23 марта 1979 г. учения Wintex/Cimex не являлись обычными военными маневрами. Они были рассчитаны на отработку действий сил гражданской обороны, и в них не были задействованы войсковые подразделения, что превращало их в своего рода военную игру с гражданскими участниками, находившимися на своих рабочих местах. Целью учений было выработать навыки управления средствами связи, сформулировать принципы логистики и обеспечения продуктами питания в военное время. Одновременно гражданским силам и военным предстояло научиться управлять действиями населения в условиях возникновения чрезвычайных ситуаций. В НАТО учения рассматривались как положительный опыт по достижению взаимодействия военных и гражданских руководителей в боевых условиях. Отработка взаимодействия имела также целью обеспечить оценку рисков и угроз безопасности и обороноспособности как со стороны политиков, так и военных[2413]. В аналитическом материале болгарской разведки политика США в отношении СФРЮ оценивалась с точки зрения использования американской помощи в интересах превращения Югославии «в притягательный центр для социалистических стран с целью их противопоставления СССР и, в крайнем случае – с целью ослабления Варшавского договора»[2414]. Одновременно делался вывод о том, что югославское руководство поддерживает проводимый Западом и КНР внешнеполитический курс, а также выдвигаемый ими тезис существования со стороны СССР и его союзников, прежде всего Болгарии, внешней угрозы для СФРЮ, которую Белград использует для сохранения единства федерации[2415]. В этой связи болгарская сторона отмечала стремление руководства СФРЮ в течение января 1980 г. заручиться поддержкой стран региона, включая членов НАТО, а также входившей в ОВД Румынии, в случае агрессии против неё извне. Более того, авторы доклада ссылались на имеющуюся у болгарской разведки информацию об обращении Белграда за поддержкой к Бухаресту в случае «любой внешней агрессии»[2416].

В складывавшейся ситуации обвинения югославской стороны в адрес Болгарии по поводу возможного участия Софии в военной интервенции совместно с СССР и другими странами Варшавского пакта превращались в важный фактор[2417]. В весьма осторожной форме составители аналитического документа болгарской разведки делали предположения об обострении межэтнических и межреспубликанских отношений (Сербия, Хорватия, Словения, Босния), росте движения так называемой исламской оппозиции и указывали на готовность обращения руководства СФРЮ к помощи Югославской народной армии, силам Территориальной обороны и Общественной самозащиты (Гражданской обороны) в критический момент[2418]. В этой связи прогнозировалось усиление роли военного руководства СФРЮ[2419].

Достаточно серьезно складывалась ситуация для соседней Румынии. В условиях резкого обострения взаимоотношений между Западным и Восточным блоками и ухудшавшегося экономического положения в стране Н. Чаушеску тем не менее пытался сохранить прежний внешнеполитический курс и настаивал на реализации основных принципов своей оборонной политики. Советская интервенция в Афганистане рассматривалась главой СРР с учётом внешнеполитической ситуации и военно-политического положения как на региональном, так и на более широком международном уровне. Это было важно для Н. Чаушеску, опасавшегося относительно возможных действий СССР и советских союзников против румынского руководства, включая его свержение как в результате организованного советской стороной заговора, так и с помощью вооруженной интервенции в случае перехода советско-румынских противоречий в фазу острого конфликта. Очередным проявлением румыно-советских противоречий стал отказ от принятия документа, определявшего статус ОВС ОВД на военный период. 18 марта 1980 г. этот документ был одобрен всеми странами-членами Варшавского пакта, за исключением Румынии. Назначение 30 апреля 1980 г. Л. И. Брежнева главнокомандующим ОВС Варшавского блока на военный период, в соответствии со статьей 10-й принятого документа, не было одобрено Бухарестом[2420]. Помимо политического аспекта позиции румынского руководства существовал и военно-стратегический, относившийся непосредственно к оборонной политике СРР. Создание командования Юго-Западного ТВД, к которому относилась географически Румыния, требовало включения, помимо вооруженных сил Болгарии и Венгрии, ещё и румынских вооруженных сил, так как на них возлагалась задача оказания поддержки на балкано-средиземноморском и черноморском направлениях в целях осуществления контроля над Проливами и недопущения прорыва комбинированных сил НАТО через Черноморье в тыл наступавшим силам ОВД, основой которых являлся бы советский воинский контингент. Таким образом, взаимодействие сил Варшавского пакта на этом ТВД полностью начинало зависеть от позиции румынского руководства.

Тем временем острота югославской ситуации усилилась весной 1980 г. в связи с физическим состоянием Тито. Руководство Болгарии серьезно беспокоилось по поводу того, что могло происходить в соседней Югославии в ближайшее время[2421]. В конце марта 1980 г. для Политбюро ЦК БКП была подготовлена специальная аналитическая записка за подписью председателя Комитета по культуре и искусству в ранге министра, члена ЦК БКП и Политбюро Л. Живковой – дочери главы Болгарии и БКП Т. Живкова – и Министра иностранных дел, члена ЦК БКП и Политбюро П. Младенова о ситуации в Югославии и возможном развитии событий в СФРЮ в послетитовский период. Основные положения этого документа включали констатацию основных черт сложившегося положения, с точки зрения авторов доклада, и прогностическо-рекомендательные положения в контексте общего курса Софии в отношении СФРЮ.

Авторы материала обращали внимание на концентрацию государственной власти не в руках коллективного государственно-партийного органа – Президиума СФРЮ, «чья эффективность, очевидно, не могла быть проверена при Тито», а у Союзного совета по защите конституционного строя (Savet za zastitu ustavnog poretka), который опирался на военизированную Службу по защите конституционного строя (Sluzbu za zastitu ustavnog poretka) и координировал деятельность МВД, госбезопасности, а также вооруженных сил. Его председателем был один из высокопоставленных функционеров СФРЮ В. Бакарич, а в состав входили Союзный секретарь (министр) обороны СФРЮ генерал армии Н. Любичич, Союзный секретарь (министр) внутренних дел генерал-полковник Ф. Херлевич, Председатель союзного исполнительного вече СФРЮ В. Джуранович, бывший начальник милиции г. Белграда генерал Дувич. Таким образом, для болгарского руководства становилось окончательно ясно усиление представителей армии и военизированных ведомств, включая спецслужбы, в политической жизни Югославии, произошедшее в то время, когда Тито не мог выполнять своих властных полномочий[2422]. Кроме того, в представленном докладе отмечался развивавшийся в стране экономический кризис, который серьезно влиял на настроения в обществе и способствовал ухудшению взаимоотношений между союзными республиками[2423]. Во внешнеполитической области, как предполагали авторы материала, в послетитовский период СФРЮ будет проводить ещё более «правый курс», рассчитанный на сближение с США и Китаем, дистанцирование от СССР и возглавляемого им блока. Предполагалось, что в отношениях с соседними государствами Югославия будет использовать «дифференцированный подход» и стремиться улучшить взаимоотношения, но не «отступая от своей политики по вопросам национальных меньшинств», а в отношении Болгарии её курс, как заявлялось в докладе, «останется неизменным, а по существу – враждебным»[2424]. Наконец, авторы обращали особое внимание на принимаемые белградским руководством меры, направленные на защиту страны от возможной внешней агрессии, и обещанную США поддержку в случае нападения на СФРЮ, а также «известное отрезвление» югославского руководства, в частности, его заявления о том, что «СССР не угрожает Югославии»[2425].

Перспективы развития ситуации рассматривались в материале в достаточно своеобразном виде. С одной стороны, говорилось о дальнейшем обострении экономического и политического положения и о наличии у Югославии в отношениях с «внешним миром реальных проблем» в виде «буржуазно-капиталистической экономической и идеологической инфильтрации [в СФРЮ] и противоречий с Албанией по Косову»[2426]. Однако, с другой стороны, делался прозрачный намек на существующие в СФРЮ «здоровые марксистско-ленинские силы», главными представителями которых рассматривались исключенные из СКЮ в 1948 г. 80 тыс. членов партии, и покинувшие её на протяжении последовавших лет 400 тыс. членов. Ссылка на этот общественно-политический потенциал, вероятнее всего, являлась, по сути, предложением обратить внимание на возможность его использования в кризисных условиях[2427]. Отмечая факт «открытых границ», авторы доклада сослались на возможность начала террористической деятельности радикальной оппозиции, которую, как полагали составители документа, в конечном счёте, власти СФРЮ смогли бы подавить[2428]. Несмотря на то, что авторы доклада не заявляли прямо о возможности распада Югославии, они отмечали вероятность обострения взаимоотношений между союзными республиками. По их мнению, это могло повлечь персональные изменения в составе югославского руководства и привести к серьезному политическому кризису в федерации[2429]. Для Болгарии наступавший после-титовский период развития Югославии, как говорилось об этом в документе, не означал изменения позиций Белграда по большинству спорных вопросов, главным из которых продолжал оставаться македонский. Одновременно предполагалось, что США и их западные союзники предпримут усилия, направленные если и не на достижение максимального сближения с СФРЮ, то, «по крайней мере» постараются использовать Югославию как «слабое звено» в коммунистическом блоке[2430].

Болезнь Тито и серьезность, с которой отнеслись югославские средства информации к этому, становились для главы албанского коммунистического режима Э. Ходжи подтверждением давно существовавших у него прогнозов относительно судьбы СФРЮ после ухода её основателя с политической сцены. Обстановка возможного хаоса и межнациональных конфликтов, а также высокая вероятность прямого или косвенного вмешательства во внутриюгославские дела как двух сверхдержав, так и возглавлявшихся ими военно-политических пактов, рассматривались в руководстве Албании и, прежде всего, Э. Ходжей и «вторым человеком» режима – М. Шеху как аргумент в пользу необходимости подготовки в военном плане к предстоявшим событиям. 13 января 1980 г. в обстановке строгой секретности состоялась беседа Э. Ходжи, М. Шеху и начальника Генерального штаба Албанской народной армии В. Лакая, в ходе которой глава НСРА и премьер-министр поставили перед Лакаем задачу в течение 45 дней, т. е. к концу февраля, с привлечением заместителя министра обороны М. Са-души разработать план возможной широкомасштабной военной операции по «освобождению Косово». Срочность и абсолютная секретность этого задания были обусловлены тем, что руководство Албании ожидало скорой кончины Тито и следовавшего за ней возможного начала внутриюгослав-ского кризиса, в ходе которого будут созданы условия для реализации плана под названием операция «Прорыв» (operacioni «Shperthimi»)[2431]. Её проведению могла серьезно помешать позиция НАТО и ОВД. Частью операции, подготовка которой велась с учётом вьетнамского опыта партизанской войны и с привлечением срочно закупленного в Австрии картографического материала, так как в Генштабе и Институте картографии не было даже новейших мелкомасштабных географических и бланковых карт, были планировавшиеся действия на македонском и черногорском направлениях. Во многом это обуславливалось этническим составом населения двух республик, в которых были расселены компактно албанцы[2432]. Данный аспект военно-стратегического планирования нашел отражение и в срочной подготовке военным ведомством карты расселения албанского населения СФРЮ, которое могло стать серьезной опорой в случае перехода боевых действий в фазу партизанской войны или диверсионной деятельности.

Несмотря на сделанное Ходжей во время встречи 13 января 1980 г. заявление о существовании неких гарантий со стороны Варшавского пакта[2433], сам он подготовил 15 января тезисы для редакционной статьи в центральном партийном органе газете «Зери и популлит». Она была опубликована 19 января 1980 г. под заголовком «Советско-болгарские шантаж и угрозы на Балканах не пройдут». В ней Болгария обвинялась в том, что превратилась в инструмент советской политики на Балканах и фактически оказывает содействие СССР в «запугивании народов Югославии». В статье делался призыв, обращенный к «народам братской Югославии», быть бдительными, «вести борьбу против агентов советского империализма, усташей, великосербских [шовинистов] внутри и за пределами» страны. При этом в материале отмечалась борьба албанцев за «свободу и независимость»[2434].

Как по сути, так и по форме этот материал отражал логику рассуждений его автора – главы НСРА по поводу прогнозировавшегося им сценария «силового» развития ситуации. Во-первых, албанская сторона в данном контексте изначально представлялась как выступавшая с вполне конкретных и определенных позиций обороны в обстановке, когда на политической арене могли начать активно действовать хорватские и сербские националисты. Во-вторых, предполагалось, что СССР и его ближайший балканский союзник по Варшавскому пакту – Болгария – используют влияние для прихода к власти в Югославии ориентированных на него политических деятелей[2435]. Болгарский посол в Белграде Р. Николов отмечал, что югославское руководство положительно оценило опубликованную 19 января 1980 г. передовицу в органе ЦК АПТ. Это подчеркивалось во время встречи 26 февраля 1980 г. Председателя союзного исполнительного вече СФРЮ В. Джурановича с посланником НСРА С. Плака. Высокопоставленный югославский собеседник албанского дипломата поддержал основные положения статьи об оккупации Афганистана советскими войсками, а также характеристику албанской стороной Болгарии как «орудия СССР на службе его агрессивной политики против народов Албании, Югославии и Греции»[2436].

В первой половине февраля 1980 г., когда Тито находился в крайне тяжелом состоянии после прошедшей операции, Ходжа предполагал, что дни главы СФРЮ сочтены. Он приходил к выводу о том, что СССР не будет использовать вооруженные силы против Югославии, пытаясь её оккупировать. Действия Москвы должны были заключаться, по сценарию главы АПТ, в том, чтобы на первом этапе использовать рычаги влияния и давления на Белград, а затем, на втором этапе – изолировать проамериканский клан и добиться прихода к власти просоветски (у Ходжи – прорусски) настроенных руководителей СФРЮ[2437]. Со своей стороны, как считал албанский руководитель, США и Запад также постараются оказать влияние на ситуацию в Югославии и таким образом вопрос о доминировании в Югославии иностранных сил останется открытым. Однако в перспективе обстановка в СФРЮ должна была зависеть, по предположению Ходжи, от того, насколько глубоко могли обостриться противоречия между республиками и народами страны. Конфликтный по своему характеру сценарий мог заключаться в попытках Сербии достичь господствующих позиций в федерации, в то время как Хорватия могла стремиться достичь аналогичного статуса. Это породило бы серьезные противоречия между ними. В свою очередь, словенцы, как считал Ходжа, поддержат хорватов, точно так же как это могла сделать и Воеводина, а Черногория выступит за объединение с Сербией. В сложившейся ситуации, по мнению главы Албании, «албанцы, со своей стороны, будут бороться за своё освобождение, Македония окажется под преобладающим влиянием болгаро-советской пропаганды и будет готова поддержать сербский клан»[2438]. Этот сценарий рассматривался Ходжей на фоне попыток Белграда улучшить отношения с Тираной[2439], что было воспринято албанским руководителем как ответ на выраженную в редакционной статье «Зери и популлит» солидарность с СФРЮ, а также готовность поддержать Югославию в военном отношении в случае нападения на неё СССР и Варшавского пакта[2440].

Подготовка операции «Прорыв», проходившая в тайне на фоне ожидания албанским партийно-государственным руководством изменений в связи с уходом Тито с политической сцены, продолжалась вплоть до апреля 1980 г.[2441] В соответствии с планом операции в ней должны были участвовать 22 пехотные бригады, 12 штурмовых бригад, 6 танковых бригад, 7 артиллерийских бригад, 6 полков с противотанковым вооружением, 12 полков ПВО, 2 инженерные бригады, 10 разведывательных батальонов, 3 авиационных полка фронтовых бомбардировщиков, 3 военных госпиталя, 2 ветеринарных госпиталя, 3 армейских центра управления с общей численностью 200-220 тыс. человек. 65% сил и средств предназначалось для действий на «косовском фронте», а 35% – на македонском и черногорском направлениях. Предполагалось, что на косовском направлении албанские силы вторжения должны были насчитывать 30 тыс. человек на первом этапе и на втором достигнуть 150 тыс. человек. На македонском направлении и черногорском на первом в наступлении должны были участвовать 6 тыс. и 4 тыс. человек, а на втором этапе их число должно было дойти всего до 16 тыс. человек. Затем предстояло использовать резерв Главного командования[2442].

В боевых действиях предполагалось задействовать фактически все имеющиеся в распоряжении Главного командования силы и средства, включая резервы, что превращало операцию в полномасштабную войну, в которой Албания не должна была проиграть ни при каких условиях, так как это могло привести не только к крушению ходжистского режима, но и самой албанской государственности. К началу 80-х гг. XX в. НСРА обладала ограниченными людскими и материально-техническими возможностями. По разным оценкам её сухопутные силы составляли 40-43 тыс. человек, из которых ровно половина была призывным контингентом из 100 тыс. резервистов. На вооружении армии была в подавляющем числе техника середины – конца 50-х гг., а в ряде случаев и 40-х гг. XX в. Примечательным фактом было соотношение танкового парка и БТРов, которые выполняют важную роль в транспортировке живой силы и обеспечивают оперативные возможности передвижения подразделений. Так, в частности, Албанская народная армия обладала к началу 80-х гг. XX в. примерно 722 танками Т-59, 138 танками Т-34/85, 40 самоходными установками СУ-100 (класса истребителей танков) и 8 самоходными артиллерийскими противотанковыми установками Су-76 (на базе танка Т-70), 20 тягачами на базе танка Т-60 и до 300 БТРами различных модификаций[2443]. Упор на «танковую составляющую» механизированных подразделений и явный дефицит транспортной бронетехники свидетельствовал о ставке на использование обычной грузовой техники. Особенности ландшафта Албании и прилегавших к её приграничью сопредельных территорий, в частности Косово, в отношении которого и планировалась операция, не позволяли массированного использования бронетехники. В то же время АНА обладала достаточным количеством противотанкового оружия, артиллерией, включая зенитные орудия.

Военно-воздушные силы НСРА насчитывали около 100 боевых самолетов, из которых подавляющее количество было представлено произведёнными в КНР копиями советских МиГ-15 (китайский аналог F-2) – 20 единиц, Миг-17 (китайский вариант F-4) – 30, МиГ-19 (китайский образец F-6) и МиГ-21 (китайский аналог F-7) – 30 единиц. Пекин осуществлял поставки этой техники албанской стороне, но при этом Тирана передала по просьбе китайского союзника имевшиеся советские самолёты, заменив их на произведённые в КНР аналоги. Вертолетный парк и вспомогательная авиация АНА были сформированы из образцов советской техники и в весьма ограниченном количестве, не позволявшем вести наступательные боевые действия.

В случае военного конфликта с СФРЮ соотношение сил и средств было явно не в пользу албанской стороны, которая могла рассчитывать только на эскалацию внутриполитического конфликта (включая его военный аспект) в Югославии, и, как следствие, на дезинтеграцию ЮНА, а также повстанческо-диверсионную активность вооруженных групп албанского населения в Косово, Македонии и Черногории. К началу 80-х гг. XX в. армия СФРЮ насчитывала 190 тыс. человек при 2-2,5 млн резервистов. Сухопутные силы располагали 1500 танками Т-34, Т-54 и Т-55 советского производства, более 650 танков М-4 Sherman американского производства, а также некоторым

количеством советских плавающих танков ПТ-76. Помимо этого ЮНА имела большое количество БТРов и БМП как советских, так и собственно югославских образцов. Высокая степень оснащенности артиллерией, включая противотанковую, позволяла югославским вооруженным силам противостоять массированному прорыву на танкоопасных участках.

Не менее важной составляющей оборонительного потенциала в случае нападения на Югославию были её военно-воздушные силы, насчитывавшие более 340 единиц боевых машин, представленных югославскими образцами – «Soko J-20 Kraguj» («Перепелятник»), «Soko G-2 Galeb» («Чайка») и советскими МиГ-21 различных модификаций. Вспомогательная авиация также состояла из югославских и советских машин, а также включала вертолеты французского и американского производства[2444].

В случае полномасштабного албано-югославского военного конфликта югославская сторона могла задействовать свои ВМС, которые также превосходили по количественным и качественным характеристикам албанские военно-морские силы.

Как соотношение средств и сил, так и уровень подготовки вооруженных сил СФРЮ по отношению к вооруженным силам НСРА, при всей секретности статистики, свидетельствовали о явных преимуществах югославской стороны. Это понимали планировавшие операцию Лакай и Садуши. Параллельно с её разработкой проводились и военные учения «Шебени-ку-80» (по названию горы Шебеник)[2445], повторявшие во многом предыдущие под названием «Биза», но с учётом планирования операции «Прорыв», а также отвлекающие от широкомасштабных маневров перемещения албанских вооруженных сил на юге страны. При планировании учений «Шебенику-80» М. Шеху имел в виду, что они могли быть использованы как непосредственная подготовка к вторжению в Косово и перерасти в реальную военную операцию[2446]. После передачи подготовленных материалов в руки Э. Ходжи и ознакомления с ними членов Политбюро ЦК АПТ, они оказались вновь у главы Албании, который неожиданно для их авторов приказал уничтожить (сжечь) их. В свою очередь, М. Шеху заявил Лакаю, что необходимо сохранить документы в сейфе Начальника Генерального Штаба[2447]. Однако в действительности эти материалы были взяты самим Шеху и находились в его личном сейфе[2448], откуда они затем неоднократно перемещались. До сих пор неизвестна их судьба после 1992 г.[2449] Однако тогда, весной 1980 г. Шеху произнес запомнившуюся надолго В. Лакаю многозначительную по смыслу фразу: «Придёшь и плюнешь на мою могилу, если не наступит день, когда тебе понадобится этот документ!»[2450]

Отказ Э. Ходжи от выполнения плана был, вероятнее всего, связан с тем, что развитие ситуации в соседней Югославии не проходило по силовому сценарию, и поэтому Тирана не имела причин для военного вмешательства. Фронтальное столкновение с Югославией могло перерасти в полномасштабную войну, и Ходжа понимал, что у него нет шансов на молниеносную победу. Существовала реальная перспектива превращения подобного конфликта в затяжные боевые действия, сочетавшие партизанскую войну с операциями регулярных войск при явном превосходстве потенциала СФРЮ. Немаловажное влияние на решение главы АПТ оказала ситуация на Балканах и Средиземноморье, где после советского вторжения в Афганистан усиливалась конфронтация между Западным и Восточным блоком. Однако сама идея возможной военной операции СССР и его союзников в отношении Югославии была настолько широко распространена в руководстве НСРА, что проявилась даже во время беседы 15 марта 1980 г. албанского посланника в Белграде С. Плака с его болгарским коллегой посланником Р. Николовым. Албанский дипломат спросил как бы в шутку о том, когда Болгария собирается напасть на Югославию. В ответ Николов с явной иронией заявил, что София отказалась от таких планов, так как узнала о готовности Албании оказать поддержку СФРЮ и «будет её защищать»[2451].

В апреле 1980 г. заметным стало очередное обострение межгосударственных отношений Албании и Югославии[2452], выразившееся в публикациях албанской печати, выступившей с критикой внутриполитической ситуации в СФРЮ, а также её внешнеполитического курса и идеологических установок СКЮ по вопросам международного положения. Осложнились также и отношения Тираны с Афинами, так как албанская сторона обвинила Грецию в якобы существующих у её правящих кругов идей реанимации северо-эпирской проблемы.

Тем временем на состоявшемся 1 апреля 1980 г. заседании Политбюро ЦК БКП, обсуждавшем вопрос «О положении в СФРЮ и дальнейшем развитии болгаро-югославских отношений», представленный материал был воспринят положительно и получил высокую оценку. В соответствии с принятым решением, предполагалось проявлять осторожность и сдержанность в отношении к событиям в Югославии, но одновременно ставилась задача отвечать на возможные антиболгарские пропагандистские и иные вызовы с югославской стороны[2453]. Достаточно осторожный характер рекомендаций, содержавшихся в самом докладе и принятом решении Политбюро, не позволяли НРБ активно влиять на ситуацию, включая и спор между двумя странами по вопросу существования македонской нации, а также признание Софией самостоятельного македонского этноса, на чём настаивало руководство СФРЮ[2454].

Подготовка самого материала, участие в его представлении на заседании Политбюро дочери Т. Живкова – Людмилы, а также содержавшиеся в принятом решении рекомендации относительно позиции НРБ по «югославскому вопросу», несмотря на секретный характер условий, в которых всё это происходило, были известны с различной степенью детализации узкому кругу партийной и государственной номенклатуры, имевшей отношение к внешнеполитической деятельности. Тем из её представителей, кто были непосредственно связаны с болгаро-югославскими отношениями, было известно, что представленный доклад был полностью построен на материалах болгарского посольства в Белграде. Удивление вызывал лишь факт подписания служебной записки наряду с министром иностранных дел П. Младеновым ещё и Л. Живковой, занимавшейся в правительстве вопросами культуры, а не внешней политикой. Во многом подобный поступок объяснялся родственными связями и властными амбициями последней.

Одной из важных проблем, стоявших на повестке дня внешней и оборонной политики НРБ, была угроза изоляции Болгарии в Балканском регионе. Она являлась единственным государством полуострова, полностью поддержавшим советские внешнеполитические действия, главным из которых на тот момент являлась интервенция в Афганистан.

Софии предстояло добиться усиления своих международных позиций особенно в отношениях с Западом. Параллельно болгарская сторона продолжала совместно с советским союзником проводить активную работу, направленную на получение секретной информации оборонного и военно-технического характера из государств-членов союза НАТО. По линии обмена болгарской и советской разведок только на протяжении первых трёх месяцев 1980 г. (январь – конец марта) болгарская сторона получила от советской 118 разведывательных материалов научно-технического содержания и передала, в свою очередь, советским союзникам 159 материалов. Примечательным было небольшое количество разведывательных данных по военной тематике (всего 4), переданных Москве, и превалирование в этом обмене материалов по вопросам развития электроники (132 материала), химии (57 единиц информации), машиностроения и энергетики (52 материала)[2455].

В свою очередь, серьезную разведывательную активность проявляла и Албания. Особый интерес для её руководства представляла информация о ситуации в соседней Югославии, а также странах полуострова, включая и членов Варшавского пакта. Оборонная политика ходжистского режима ориентировалась на укрепление боеспособности вооруженных сил за счёт усиления милитаризации общества. В то же ревмя достаточно симптоматичными на фоне отношения Э. Ходжи к плану операции «Прорыв» стали изменения, произошедшие в руководстве вооруженных сил. 26 апреля 1980 г. министром обороны стал министр внутренних дел НСРА К. Хазбиу, который контролировал разведку и контрразведку, структурно входившую в состав МВД. М. Шеху, как отмечалось в официальном сообщении, предстояло сконцентрироваться на выполнении своих обязанностей премьер-министра, а на должность главы МВД назначался глава Управления Государственной безопасности (Сигурими) Фечор Шеху. Примечательным в этой связи было два факта. Во-первых, М. Шеху фактически передавал свои полномочия министра обороны главе МВД, занимавшему свой пост с 1954 г. и отвечавшему как за внутреннюю безопасность режима, так и за разведывательную деятельность за пределами Албании. К. Хазбиу относился к «старой гвардии» АПТ, а его жена являлась родственницей жены Шеху. Во-вторых, на руководящие посты в Министерство обороны и МВД назначались старые кадры, которые работали на руководящих должностях не один десяток лет, в то время как представители молодого поколения из числа заместителей министров оставались на своих местах. Таким образом, оборонная политика продолжала полностью контролироваться кадрами, лично связанными с Э. Ходжей и М. Шеху, что отмечалось и зарубежными экспертами[2456]. Такая ситуация во многом отличалась от проводившейся румынским руководством кадровой политики, но была схожей с тем, что происходило в Болгарии и Югославии, где решающую роль играли представители «старой гвардии».