§6. План безопасных Балкан и его противники. Оборонная [нецелесообразность «балканской инициативы»

Военно-морская активность стран-членов ОВД, прежде всего СССР и НРБ, в средиземноморско-черноморском регионе отмечалась американским военным министерством и разведывательными организациями США. В марте 1970 г. междепартаментский консультативный комитет, занимавшийся оценками, прогнозами и выработкой соответствующих решений по оборонным вопросам США, пришел к выводу о том, что возможными целями Варшавского пакта на южном фланге НАТО могли стать: «1) получение свободного выхода из Черного моря или порта на Эгейском море; 2) усиление советского влияния в Средиземном море и Северной Африке». Такие действия рассматривались американскими экспертами как отдельная акция. В случае масштабного конфликта между блоками, по мнению авторов аналитического материала «Стратегии и силы США для НАТО. Исследовательский меморандум по национальной безопасности. Доклад 84», ОВД не стал бы отвлекать силы от Центрально-Европейского театра боевых действий[1139]. Одной из важных задач Москвы, как считали весной 1970 г. в американском разведывательном сообществе и военном ведомстве США, было укрепление советских позиций в западной части Средиземного моря, где Тунис и Марокко «продолжали сохранять настороженность по отношению к СССР и поддерживали тесные отношения с Западом»[1140].

Средиземноморье являлось также частью оборонного пространства коммунистического балканского государства – Албании. Региональный аспект играл большую роль в формулировавшейся Э. Ходжей оборонной политике. Весной 1970 г. официальная Тирана озвучивала тезис необходимости налаживания албано-югославского сотрудничества в условиях реальной угрозы военно-политического давления со стороны СССР[1141]. Со своей стороны, руководство СФРЮ внимательно следило за развитием советско-американских отношений. Активизация контактов между Москвой и Вашингтоном не смягчила позиций Белграда по вопросам обороны. Более того, официальные югославские лица из числа представителей военного истеблишмента и при явном одобрении политического руководства страны подчеркивали необходимость усиливать боевую готовность как общефедеральных вооруженных сил – ЮНА, так и местных – подразделений сил Территориальной обороны. На научном симпозиуме, проходившем в Белграде 13-15 мая 1970 г. и посвященном вопросам обороны, выступил начальник генерального Штаба ЮНА генерал-полковник В. Бубань. Он подчеркнул особо, что военная доктрина СФРЮ не делает различий как в политической окраске, так и в подготовленности агрессора, который с точки зрения принятой концепции «является просто агрессором и к нему необходимо относиться как к врагу»[1142]. Специалисты из числа югославских военных, занимавшихся разработкой военной теории, отмечали в этом контексте, что в соответствии с доктриной всенародной борьбы не существует изначально определенного противника. По их мнению, им считался тот, «кто, независимо от флага блока или государства, совершает акт агрессии против нашей [СФРЮ] страны». Такой подход, в свою очередь, обуславливал право подвергшейся нападению югославской стороны обращаться за помощью к любому государству, даже если оно принадлежит к блоку, с которым у жертвы агрессии имеются идеологические противоречия[1143]. В представлениях югославского политического и военного руководства о характере возможного военного конфликта доминировала идея ограниченной войны против СФРЮ, что объяснялось «нынешней расстановкой сил, балансом ядерных сил сверхдержав и общим пониманием последствий ядерной войны»[1144]. Вероятный план действий любого агрессора в отношении СФРЮ, по мнению руководства страны, заключался в проведении стремительной военной операции и отказе от продолжительного ведения боевых действий[1145].

Предпринятая Э. Ходжей на этом фоне демонстрация солидарности с СФРЮ имела целью улучшить отношения с Белградом. Главными причинами смягчения, но не изменения позиции Тираны были американокитайские переговоры, свидетельствовавшие о начале нового периода во взаимоотношениях КНР с внешним миром, и усиление самостоятельности Румынии как на международной арене, так и внутри Варшавского пакта. Последнее имело большое значение с точки зрения албанского руководства, вновь обратившегося к теме потенциальной военно-политической угрозы трём странам – Албании, Румынии и Югославии со стороны СССР. Одновременно Ходжа постоянно подчеркивал позицию Болгарии как наиболее лояльного советского союзника.

Югославская сторона положительно оценила шаги Тираны и фактически выдвинула предложение «отложить существовавшие противоречия в сторону». Это насторожило главу АПТ, который был против слишком тесного сближения с Тито, рассматривавшегося им, как и прежде, исключительно враждебно[1146]. Тирана не собиралась менять свою позицию в целом, а была заинтересована в военно-региональном аспекте сотрудничества. Она имела в виду заинтересованность Белграда в улучшении албаноюгославских отношений и рассчитывала использовать это в собственных интересах. Более того, на предложение югославской стороны повысить уровень дипломатического представительства до ранга посольства, глава АПТ решил не спешить отвечать. При этом он имел в виду пример своего союзника – КНР, руководство которой пошло на подобный шаг, сославшись на то, что таким образом Пекин сможет усилить противоречия между Белградом и Москвой[1147]. Стремление не торопиться устанавливать более высокий уровень отношений с СФРЮ, как утверждал сам Э. Ходжа, объяснялось, во-первых, «желанием избежать любой помощи Тито на международной арене в момент, когда он чувствует, что слабеет»; во-вторых, задачей «не позволить титоизму, даже с помощью этого политического шага, который для нас является и будет являться формальным, выдвинуть тезис “они были также неправы” и [заявить] о том, что “Албания, в конце концов, урегулировала со мной все вопросы”» и, в-третьих, нежеланием дать «возможность титоизму выступать в роли «третьей силы» и заявить “я примирился и с Китаем, и с Албанией”»[1148]. В то же время в речи 30 мая 1970 г. на митинге в г. Байрам Цури Э. Ходжа заявил о том, что албанская сторона не собирается вмешиваться во внутренние дела Югославии. Он назвал руководство СФРЮ антимарксистским, но тем не менее сообщил о готовности расширять отношения с Югославией, а также признал за другими право иметь собственное мнение о ситуации в Албании[1149]. Позиция главы коммунистического режима Албании стала предметом анализа в зарубежных СМИ, включая югославские. В последних высказывалось предположение о готовности Тираны стать членом Движения неприсоединения[1150]. Со своей стороны, эксперты Совета национальной безопасности США, имея в виду роль советского фактора в Средиземноморье, отмечали в июне 1970 г., что «Албания рассматривает СССР исключительно с позиций враждебности, а отношения Москвы с Югославией в лучшем случае являются сложными. Обе страны (Албания и Югославия – Ар. У.) были сторонниками арабской политики против Израиля, но по разным причинам; у Югославии нет желания видеть, как Советский Союз приобретает доминирующие позиции в Средиземноморье»[1151]. За идеологизированными характеристиками, дававшимися Э. Ходжей действиям руководства СФРЮ, отчётливо просматривались его опасения по поводу усиления югославских позиций на международной арене. В соответствии с предположениями главы АПТ сценарий развития ситуации мог реализовываться в виде комбинации, когда «Тито удачно использует свою “прокитайскую” и “антисоветскую” карту, одним словом, свою старую карту подрыва коммунизма, подрыва советской ревизионистской империи и укрепления связей между так называемой группировкой “третьей силы” (Движением неприсоединения – Ар. У.) с американским империализмом»[1152].

В действительности для Белграда было важно, как становилось ясно весной 1970 г., добиться положительных изменений на «американском» направлении своей внешней политики. 13 апреля 1970 г. посольство СФРЮ в США составило для югославского МИДа справку, в которой давался обзор американо-югославских отношений и затрагивалась обсуждавшаяся месяц назад, на встрече 13 марта, тема сотрудничества в оборонной сфере. В этом документе была чётко определена причина особого интереса как США, так и всего Запада к Югославии, заключавшаяся в особой независимой позиции СФРЮ на международной арене[1153]. В то же время автор доклада, судя по всему – высокопоставленное лицо посольства (к сожалению, в публикации его имя не указано – Ар. У.), весьма прагматично характеризовал состояние дел в двухсторонних отношениях. Он приходил к выводу о том, что «нет ничего нового в политике США в отношении Югославии, а то, что есть, это – либо составная часть, либо отражение нового в общей политике США. Ничего не было и не может ничего серьезного произойти в наших отношениях, что не соответствовало бы общей политике США или нашей (югославской – Ар. У.) политике». Одновременно констатировалось, что Вашингтон рассматривает Югославию и ни как плохую, и ни как проблемную страну[1154]. Для югославской стороны имел принципиальное значение в данном контексте характер возможных действий США в случае попыток СССР расширить свою зону влияния в Восточной Европе, что неизбежно вело к советскому продвижению в сторону Югославии. По мнению составителя аналитического документа, разделения на сферы влияния Вашингтон не приемлет в принципе, и, более того, он делает всё возможное, чтобы этого не происходило. В качестве аргумента в пользу такого заключения выдвигались последние шаги американской администрации. Они были направлены на установление более тесных отношений с Румынией. Приводились также заинтересованность Р. Никсона во встрече с И. Броз Тито и заявления американского президента в Конгрессе о геополитическом значении Восточной Европы для США. Это интерпретировалось югославским дипломатом как отказ США от признания монополии СССР в данном регионе. Наконец, автор доклада отмечал публичный отказ американской стороны от признания за Кремлём права использовать «доктрину Брежнева» во взаимоотношениях с государствами Восточной Европы[1155]. Именно такое восприятие американской внешней политики обусловило соответствующий подход к сотрудничеству СФРЮ и США в оборонной области. Его суть сводилась к тому, что, как указывалось в справке, с учётом существующей югославской военной доктрины, международных отношений и позиций Югославии на мировой арене, Белград уже не зависит, как ранее, от военных закупок исключительно в США. Более того, визит премьера СФРЮ Рибичича в Великобританию и его предложение о военном сотрудничестве позволяли диверсифицировать ещё больше источники получения военного снаряжения и техники, а также обеспечить политическую часть оборонной политики[1156].

В складывавшихся условиях становилась важной позиция другого балканского коммунистического государства – Румынии, выступавшего с позиций укрепления своего суверенитета и самостоятельности в проведении оборонной политики, несмотря на членство в военно-политическом блоке – Варшавском пакте. Действия Бухареста на «китайском направлении» активно поддержала Тирана (не знавшая, однако, деталей о посреднической роли румынской стороны в американо-китайском сближении). Албанское руководство выступало за укрепление связей Румынии с КНР, так как считало это важным для всего Балканского полуострова с учётом стремления двух противостоявших блоков – НАТО и ОВД усилить свои позиции в регионе. Действия Пекина давали основания зарубежным аналитикам говорить о заинтересованности КНР в продвижении собственных интересов на полуострове, так как для этого существовали определенные основания – особые позиции коммунистических стран: Албании, Румынии и Югославии[1157], и даже преследовать цель создания некой «Малой Антанты»[1158]. Зарубежные аналитики, однако, приходили к выводу о том, что, несмотря на проявляемый каждым из Балканских государств «интерес к улучшению взаимоотношений в регионе, политические союзы на Балканах являлись серьезным препятствием установления хороших отношений на постоянной основе»[1159].

В конце мая 1970 г. Румыния обратилась к балканским государствам с предложением провести многостороннюю конференцию по проблемам безопасности и превратить её в постоянно действующий орган регионального значения с возможностью расширения. Румынская сторона организовала несколько международных конференций с участием представителей зарубежной общественности, а также экспертно-аналитического сообщества, демонстративно давая возможность высказывать различные точки зрения на проблему европейской и региональной безопасности, в отличие от подобных мероприятий, устраивавшихся Москвой с тщательно подобранными «активистами-сторонниками мира»[1160]. Одновременно Бухарест выступал за превращение полуострова в зону, свободную от ракетного оружия[1161], а 13 июня 1970 г. Румыния направила Генсеку ООН У Тану официальное послание с изложением своего плана.

Изначально информация об инициативе румынского руководства была передана правительствам балканских стран по конфиденциальным каналам, а сообщения в СМИ о ней носили форму дипломатических утечек.

Во многом это обуславливалось тем, что практически все государства полуострова были так или иначе задействованы в оборонной политике двух противостоявших блоков – НАТО и ОВД и не желали осложнять отношений либо с ними, либо с их ведущими силами – США и СССР. Поэтому реакции на румынское предложение от большинства стран региона не последовало[1162]. Наибольшую заинтересованность в нем проявила Греция, военно-политический режим которой находился в довольно сложных отношениях с США, а с рядом союзников по НАТО Афины были в откровенной конфронтации, так как ряд европейских государств жёстко критиковал греческие власти, выступая за восстановление демократии в Греции[1163].

В свою очередь, для соседней Югославии было важно сочетать активизацию внешней и оборонной политики на «американском направлении» с возобновлением контактов с СССР. Использовавшаяся Москвой политика давления на руководство СФРЮ сопровождалась демонстрацией готовности сотрудничать с ним[1164]. Череда визитов югославских официальных лиц весной – летом 1970 г. была призвана как добиться от СССР определенного смягчения позиций в политическом отношении, так и создать условия для возобновления сотрудничества в области обороны[1165]. Москва также уделяла большое внимание позиции югославского руководства по вопросам подготовки и созыва общеевропейской конференции по сотрудничеству и безопасности. Это являлось одной из главных тем советской внешней политики и предметом обсуждений в рамках ОВД. С одной стороны, Кремль опасался серьезных проблем, которые могла создать СФРЮ, выступив с позицией, аналогичной румынской, т. е. демонстративной защитой тезиса о национальном суверенитете, неприменении силы или её угрозы, о разрешении всех противоречий мирным путем и т. д. С другой, Москва рассчитывала на возможность достижения положительных результатов при «работе» с Белградом[1166].

Для румынского и югославского руководства в этой связи было важно развивать сотрудничество не только в военно-политической, но и в военно-технической сфере. 20 мая 1971 г. был подписан румыно-югославский договор о разработке проекта всепогодного сверхзвукового истребителя-бомбардировщика. Он был рассчитан на борьбу с наземными целями, а также проведение разведки и перехват на малых высотах. Румынский вариант этого самолёта, названного IAR-93, был призван сократить зависимость румынских ВВС от советских поставок самолётов МиГ-15 и МиГ-17 и заменить их в дальнейшем. Югославская модель самолёта называлась Soko J-22 Огао (Сокол), и он должен был стать модифицированной версией производившегося в СФРЮ Soko J-21 Jastreb.

Таблица 21

Количество и типы боевых самолётов ВВС Болгарии и Румынии (оценки на 1970-1971 гг.)[1167]

Основной проблемой, с которой столкнулись производители, – отсутствие у Румынии права на лицензионное использование британского двигателя новой модификации, в связи с чем Югославия предложила использовать для компоновки обеих моделей имеющийся у неё менее мощный двигатель Rolls-Royce Viper[1168].

Начавшееся в Румынии 12 мая 1970 г. наводнение, которое привело к гибели более 200 человек, разрушению около 41 тыс. домов и лишило крова более 265 тыс. жителей, серьезно повлияло как на экономическую ситуацию в стране, так и на действия Н. Чаушеску на международной арене. Визит главы РКП в Москву 18-19 мая, в самый пик наводнения, и последовавший после этого приезд в СССР премьер-министра И. Маурера, были в основном посвящены двусторонним отношениям, а не случившемуся в Румынии. На этой встрече, помимо обсуждения экономических аспектов советско-румынских отношений, Брежнев в достаточно жёсткой форме заявил о демонстративных действиях Румынии в отношении Запада и о разногласиях во внешнеполитических вопросах, когда Бухарест противостоял, как он это охарактеризовал, «общей линии» стран коммунистического блока. Данное заявление было отвергнуто Чаушеску, однако, он не стал обострять взаимоотношения с Кремлём, тем более что на июль 1970 г. намечалось подписание советско-румынского договора и шла подготовка к приезду советской делегации[1169]. Со своей стороны, Н. Чаушеску, который за время наводнения посетил различные районы страны, постоянно подчеркивал, что внешнеполитический курс Бухареста будет оставаться неизменным, основанным на принципе национального суверенитета[1170]. Позиция главы РКП крайне негативно оценивалась в Кремле. Однако возобновление давления на Бухарест в прежнем масштабе и непосредственно из Москвы советское руководство оказывать не стало по тактическим соображениям. Для этой цели использовались исторические аргументы в контексте новейшей истории Молдавии и Бессарабии. Поэтому советское руководство поручило Кишиневу выступить в роли главного критика румынских подходов к международным делам[1171]. На состоявшейся 21-22 июня 1970 г. в Будапеште встрече министров иностранных дел стран-участниц Варшавского пакта, занимавшейся вопросами подготовки к европейской конференции по безопасности и принявшей совместное коммюнике в поддержку её скорейшего проведения, ничто уже не напоминало о конфликтной ситуации в советско-румынских отношениях.

Взаимоотношения Бухареста и Москвы имели значение для формулировавшейся на «советском направлении» Белградом повестки дня. Именно поэтому оборонная составляющая внешней политики СФРЮ затрагивалась во время двусторонних советско-югославских переговоров летом 1970 г. Глава советского правительства Н. А. Косыгин заявил на встрече с югославским коллегой М. Рибичичем в июне 1970 г., что утверждения югославских властей о готовности СССР действовать в отношении Югославии так же, как и Чехословакии в августе 1968 г., не соответствуют действительности, а «Советский Союз никогда не имел намерения, даже в мыслях, напасть на какую-либо страну и нарушить её суверенитет»[1172]. Слова советского премьера должны были восприниматься югославской стороной как гарантия «сдержанности» Кремля в отношении СФРЮ. В то же время советское руководство крайне скептически относилось к политике неприсоединения, проводившейся Белградом, и считало, что Югославия, «маневрируя между двумя блоками, получает от обеих сторон, что ей более выгодно»[1173]. Именно стремление не допустить осложнений с Москвой, как считали зарубежные аналитики, способствовало тому, что в середине июля 1970 г. Белград предупредил о невозможности в современных условиях реализовать этот план[1174], хотя буквально месяц назад, 11 июня, официальный представитель правительства СФРЮ поддержал инициативу. Вероятнее всего, именно переговоры главы правительства СФРЮ М. Рибичича, проходившие в Москве в конце июня 1970 г., убедили югославскую сторону отказаться от поддержки румынской инициативы. Это было связано с нежеланием усиливать лишний раз существовавшие у Кремля подозрения о формировании румыно-югославского неформального военно-политического блока с вероятным участием в нём Албании и при покровительстве со стороны КНР[1175]. В то же время Белград проводил пропагандистскую кампанию, направленную на мобилизацию общественного мнения в интересах усиления оборонных возможностей страны и ведения общенародной войны против любой интервенции с использованием методов тотальной мобилизации всего населения[1176].

Для Болгарии складывавшаяся в регионе ситуация была чревата усилением изоляции. Посещение главой БКП Т. Живковым Москвы 29 мая 1970 г. и его встреча с Л. И. Брежневым были необходимы для обсуждения трёх важных как для советской, так и для болгарской стороны вопросов: 1) координации шагов, предпринимавшихся в соответствии с положениями так называемой Будапештской декларации (1969 г.) стран-участниц Варшавского блока; 2) подготовки к заседанию ПКК ОВД, намечавшемуся на конец лета 1970 г. и 3) получения Софией определенных экономических преференций в отношениях с Москвой. Балканское направление болгарской внешней политики в этом контексте было призвано минимизировать влияние на региональные дела Румынии и Югославии. Москва делала ставку на использование Болгарии как инициатора межбалканского сотрудничества, включая и важный военно-политический аспект – сокращение военного присутствия на полуострове внерегиональных сил (в данном случае – США). Координация действий СССР и НРБ на внешнеполитическом направлении была предметом встречи советского посла в НРБ А. М. Пузанова с Т. Живковым, состоявшейся в начале июня 1970 г.[1177]

Важность совместных болгаро-советских действий на международной арене хорошо осознавалась болгарским партийно-государственным руководством. София использовала заинтересованность Кремля в двустороннем внешнеполитическом сотрудничестве, так как действия болгарской дипломатии на Балканах, будучи не только одобрены, но даже инициированы Москвой, не вызывали подозрений у советской стороны и позволяли Т. Живкову действовать в интересах усиления собственных позиций в региональной политике. Во многом болгарская активность объяснялась переходом инициативы по реализации межбалканского сотрудничества к Белграду и Бухаресту О высокой степени противоречий между болгарским и румынским партийно-государственным руководством по внешнеполитическим проблемам, и особенно по ближневосточным делам, Т. Живков даже сообщил председателю Норвежской компартии Р. Ларсену во время встречи с ним в июне 1970 г.[1178]

Активность болгарской дипломатии в регионе оказалась в центре внимания зарубежных аналитиков, которые отмечали, что «с середины лета [1970 г.] Болгария проводила политику, которая не только подчеркивала улучшавшиеся отношения со всеми её балканскими соседями, но и делала акцент на многостороннем сотрудничестве»[1179]. Поддержка Софией выдвинутой румынской стороной 13 июня 1970 г. в специальной ноте Генеральному секретарю ООН У Тану инициативы превращения Балкан в «зону мира»[1180](что должно было быть, по сути, «перехватом» румынской инициативы), а также выдвинутое болгарской стороной предложение о необходимости проведения многосторонних и двусторонних встреч с целью улучшения политического климата на Балканах, интерпретировались иностранными аналитиками в соответствующем виде. Они приходили к выводу о том, что «призывы Болгарии к осуществлению многостороннего сотрудничества и её попытки сближения [с соседями] связаны с советской политикой в отношении Европы и Ближнего Востока»[1181]. В середине июля 1970 г. были урегулированы окончательно вопросы делимитации границы между Болгарией и Грецией, что также было важно для оборонной политики НРБ.

За происходившим внимательно следило руководство Албании, т. е. лично Э. Ходжа. В связи со складывавшейся ситуацией военно-политический аспект взаимоотношений НРА и КНР приобретал к середине 1970 г. особое значение, так как затрагивал основы внешнеполитического курса НРА и её позиции на Балканах. Стремление Пекина ослабить советское влияние на международной арене, включая находившуюся под контролем

Москвы Восточную Европу, вело к поиску возможных комбинаций, способных обеспечить единство тех коммунистических государств региона, с которыми у СССР существовали проблемы во взаимоотношениях. Это становилось ясно для албанского руководства, имевшего собственные интересы в деле усиления роли Албании в региональной политике. В июне 1970 г. в КНР находилась делегация во главе с министром внутренних дел и членом Политбюро ЦК АПТ К. Хазбиу, который встречался с премьером Чжоу Эньлаем и своим коллегой – министром внутренних дел Каи Шэном[1182]. В стратегическом плане албанская сторона была заинтересована в сохранении тесных отношений с КНР. В то же время начавшиеся американо-китайские консультации, а также активизация политики Пекина на югославском и румынском направлениях воспринимались Э. Ходжей с определенной долей осторожности и подозрительности. Происходившее рассматривалось им с точки зрения усиления угрозы снижения роли НРА для КНР как главного союзника и превращения «албанского фактора» исключительно в элемент внешней политики китайского руководства в Балканском регионе. Именно так были восприняты консультации К. Хазбиу в Пекине, так как китайская сторона не предоставила никакой информации ни о поездке высокопоставленной китайской делегации в КНДР, ни о советско-китайских переговорах, ни о беседах с находившимся в Пекине «человеком № 2» в румынской коммунистической номенклатуре – вице-президентом Государственного Совета Румынии Э. Боднэрашем, прибывшим для консультаций по вопросам двусторонних отношений, ни о ситуации в Индокитае[1183].

Особое значение в данном контексте приобретало подписание 7 июля 1970 г. советско-румынского Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи сроком на 20 лет, прошедшее в Бухаресте с участием Л. И. Брежнева и премьер-министра Н. А. Косыгина. Произошедшее было важным событием по политическим и экономическим причинам как для советской, так и для румынской стороны. Для Н. Чаушеску это ещё означало признание его права проводить избранный курс, что проявилось буквально через неделю после заключения договора. Имея в виду военно-политический аспект советско-румынского соглашения, Бухарест постарался подчеркнуть свою особую позицию по вопросам обороны в рамках Варшавского пакта. В этой связи в КНР была направлена 13 июля 1970 г. военная делегация во главе с министром обороны генерал-полковником И. Ионицэ. Визит являлся во многом демонстративным жестом и имел, помимо политического аспекта, ещё и военный, так как затрагивал вопрос о предоставлении военно-технической помощи Румынии со стороны

КНР. Подписание специального договора позволяло Бухаресту не только импортировать военную технику и оборудование в счёт кредита, но и заняться созданием собственного военно-промышленного комплекса, получив лицензии и документацию от китайской стороны[1184].

Пребывание И. Ионицэ в КНР было продлено с трёх до десяти дней и имело особое значение не только для румыно-китайских отношений, но и для взаимоотношений Тираны с Пекином. Информация, намеренно сообщенная сотрудником МИДа КНР послу НРА, свидетельствовала о том, что китайская сторона начала оказывать экономическую помощь Н. Чаушеску в военно-технической области в интересах создания и развития румынского ВПК, способного в дальнейшем развивать собственное самолетостроение, производство танков, тяжёлого вооружения и лёгкого стрелкового оружия. Более того, сообщалось о возможности заключения специального секретного двустороннего соглашения[1185], включавшего экономические и военно-технические аспекты. Предоставление помощи Румынии, как полагал глава АПТ и чего он более всего опасался, было способно распространиться и на политическую сферу. В дальнейшем, имея в виду характер взаимоотношений между Бухарестом и Белградом, это способствовало бы привлечению Тито к такому неформальному блоку. Попытки румынской стороны добиться усиления взаимодействия с Тираной, включая как один из элементов этого курса обмен визитами Э. Ходжи и Н. Чаушеску, оценивались главой АПТ крайне настороженно. Он видел в этом для себя перспективу сужения маневра[1186] на международной арене, так как ему пришлось бы отказаться от использовавшейся идеологически оформленной риторики в отношении румынского партийного руководства и согласиться на понижение роли НРА как особого партнера КНР, получавшего дивиденды от «политической непредсказуемости» проводимого курса.

Параллельно с отправкой военной делегации в Китай румынская сторона не уклонилась и от участия в учениях Единой системы ПВО ОВД, которые проходили с 13 по 17 июля 1970 г. В то же время отношения с КНР продолжали занимать во внешнеполитическом курсе Бухареста одно из значимых мест. Осенью 1970 г. года КНР посетила ещё одна военная румынская делегация, прибывшая, как об этом сообщалось, на отдых. В ноябре в Пекин отбыл заместитель председателя Совета министров СРР Г. Рэдулеску – один из представителей ближайшего окружения Н. Чаушеску. Он должен был заняться подготовкой предстоявшего в 1971 г. визита главы РКП в КНР. В том же месяце заместитель премьер-министра СРР И. Илиеску прибыл со специальным посланием от Н. Чаушеску в адрес руководства КНР и встретился с премьером Чжоу Эньлаем. Он передал ему информацию о готовности США начать налаживание дипломатических отношений[1187].

Состоявшееся в Москве 20 августа 1970 г. заседание ПКК ОВД, посвященное заключенному 12 августа 1970 г. договору между ФРГ и СССР, имело принципиальное значение для Варшавского пакта и его оборонной политики, так как касалось признания существующих границ в Европе, закрепления за ГДР статуса суверенного государства и снимало с повестки дня вопрос о Западном Берлине, а также германском объединении[1188]. В выступлении главы советской делегации Л. И. Брежнева подчеркивались четыре главные положительные черты подписанного соглашения. Отмечались его выгода для всех членов ОВД и согласованность политики СССР с его союзниками при заключении советско-германского договора; юридическое закрепление территориальных прав ГДР, ПНР, ЧССР и признание за ГДР права на существование; проведение чёткой границы между Западом и Востоком, обеспечивающей военно-политическую безопасность ОВД и его членов; «нанесение ущерба» НАТО и США в виду подрыва их влияния в Европе. Из представителей балканских стран-членов Варшавского пакта, выступивших на заседании, был глава РКП Н. Чаушеску. Примечательным в его речи было наличие нескольких пассажей, в одном из которых говорилось о том, что «мы не в состоянии дать полной оценки [подписанного договора] из-за комплексного характера ситуации»[1189]. Это заявление, предваряющее основное выступление, было весьма двусмысленным, и для присутствовавших, знакомых с особой позицией Бухареста по внешнеполитическим вопросам, стало ясно: румынское руководство поддерживает сам факт подписания советско-германского договора, но не собирается выступать популяризатором действий Москвы. Чаушеску постарался использовать заседание для озвучивания собственного видения международного положения, обратившись как к региональному, так и к европейскому аспекту проблемы обеспечения безопасности. В этой связи он заявил о том, что «мы [румынская сторона] считаем необходимым действовать во имя создания зоны добрососедских отношений, например, на Балканах, в Центральной Европе и других регионах Европейского континента. Заинтересованные социалистические страны должны работать в этом направлении»[1190]. Обращение Чаушеску к «балканской инициативе» на заседании ПКК было подтверждением избранного Бухарестом курса на превращение региона в зону мира, свободную от ядерного оружия. Румынская позиция заключалась в достижении «хотя бы малого прогресса в области сокращения вооружений, ликвидации военных баз на иностранной территории и т. д. с целью продвижения процесса разоружения». Одновременно Чаушеску вновь демонстративно подчеркнул необходимость уважения права народов решать свою судьбу, а также «строить международные отношения на принципах независимости, суверенитета и невмешательства во внутренние дела других государств». Бухарест предлагал использовать организационную форму подготовки к европейской конференции по безопасности – прелиминарный Конгресс народов Европы – и настаивал на реализации этой идеи[1191]. Со своей стороны, Т. Живков, полностью поддержавший подписанный договор[1192], не стал выступать с докладом, сообщив о том, что болгарская делегация подготовила его и обращается с просьбой приобщить к стенографической записи заседания[1193].

Буквально в то же время, когда состоялось заседание ПКК, в Болгарии проходили масштабные оперативно-тактические учения «Фракия-70» (Тракия-70) под командованием министра обороны Д. Джурова. Их задачей была отработка координации при ведении боевых действий на начальном этапе воины с учетом последовательного применения обычных, а затем и ядерных вооружений. В учениях принимали учение три мотопехотные дивизии, две танковые бригады и семь авиационных полков. Задачами боевых соединений БНА были прорыв укрепрайонов на участке обороны дивизии с имитацией так называемой «линии Метаксаса» – особых сооружений на греческой территории вдоль греко-болгарской границы и «линии Галлиполи» на турецкой территории вдоль болгаро-турецкой границы. Целью учений был захват и удержание сухопутно-водного пространства на участках, прилегавших к проливам Босфор и Дарданеллы[1194].

Западный блок внимательно следил за усилением разногласий в Варшавском пакте, а также за действиями балканских членов пакта и их взаимоотношениями с входившей в Движение неприсоединения СФРЮ. Американская непубличная оценка политики Болгарии, Румынии и Югославии по вопросам проведения общеевропейской конференции по безопасности и сотрудничеству была изложена во второй половине августа 1970 г. в специальном меморандуме СНБ, направленном Государственному секретарю Г. Киссинджеру. Как показали последующие события, этот документ достаточно точно отражал происходящее. Так, в частности, в нём делался вывод о том, что являясь «наиболее лояльным союзником» Москвы, Болгария стремится после чехословацких событий использовать свои контакты с Западом для продвижения «советского видения конференции по безопасности». В то же время отмечалось, что София преследует собственные интересы, так как нуждается в сотрудничестве с Западом для получения передовых технологий. Более того, предполагалось, что конференция поможет болгарскому руководству вернуться на международной арене к «националистической политике» (т. е. более самостоятельной), проводившейся им в середине 60-х гг.[1195] Действия Бухареста в контексте подготовки совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе оценивались американскими аналитиками СНБ также с учётом заинтересованности румынского руководства в усилении отношений с Западной Европой, сокращении связей с ОВД и подрыве «доктрины Брежнева» как предлога для дальнейшего советского вмешательства или интервенции. В этой связи отмечалось стремление румынской стороны не допустить проведения конференции на межблоковой основе. Судя по всему, авторы доклада понимали, что в соответствии с румынской точкой зрения это могло снизить значимость малых государств, заставив их подчиняться «общеблоковой дисциплине»[1196]. Аналогичную политику занимало руководство Югославии, также опасавшееся сохранения status quo в отношениях между сверхдержавами-лидерами противостоявших блоков за счёт интересов других стран[1197].

Совещание ПКК способствовало активизации шагов болгарской дипломатии на «румынском» и «югославском» направлениях, которые рассматривались как в Софии, так и в Москве с учётом возможного усиления взаимодействия И. Броз Тито с Н. Чаушеску, а также влияния, которое могла оказывать Китайская Народная Республика на процесс сближения СФРЮ с СРР 11-12 сентября 1970 г. Т. Живков встретился с Н. Чаушеску сначала на болгарской территории (г. Русе), а затем на румынской (г. Джурджу) и подписал ряд соглашений в области экономики и энергетики. Попытка провести аналогичную встречу с главой Югославии не увенчалась успехом, что было связано с желанием Белграда получить от руководства НРБ гарантий по «македонскому вопросу», т. е. отказ Софии от жёстких заявлений относительно процесса формирования македонской нации. Однако это не остановило Софию от продолжения активной политики на Балканах, и на протяжении осени 1970 г. болгарская дипломатия добивалась укрепления взаимоотношений НРБ с соседями по региону, включая Албанию, с которой были нормализованы дипломатические связи, а также Турцию и Грецию.

Тем временем, параллельно с выдвижением мирных инициатив, руководство СРР продолжало реализовывать комплекс мер, направленных на повышение обороноспособности страны. Особое внимание при этом уделялось укреплению боевых возможностей органов государственной безопасности и Министерства внутренних дел во взаимодействии с Патриотической гвардией при обеспечении боевых действий румынских вооруженных сил в масштабах фронта – армии. В июле – сентябре 1970 г., т. е. практически через год после близких по своим задачам учений осени 1969 г., на всей территории Румынии проводились «оперативно-стратегические» (так они были названы их организаторами) военные учения. Их название говорило само за себя: «Оборонительная операция в масштабах фронта (армии) совместно с войсками СГБ, МВД и Патриотической гвардии с целью не допустить проникновения противника на территорию страны; перегруппировка войск фронта (армии) и переход в наступление в северо-итальянском оперативном направлении

Юго-Западного театра военных действий»[1198]. В соответствии с вводной учений вооруженные силы НАТО в Центральной и Юго-Восточной Европе должны были состоять из двух армейских группировок и не использовать оружия массового поражения. Предполагалось, что первая из них, так называемая группа «Дунай», включавшая оперативные подразделения вооруженных сил Италии и ФРГ, будет действовать в направлении Зальцбург, Клуж, Бакэу и пытаться захватить Трансильванию через Сомешуские Ворота (стратегическая линия, созданная ещё в межвоенный период против возможных попыток Венгрии присоединить военным путем Трансильванию – Ар. У.)[1199]. Её задачей было продвижение в Банат. Вторая армейская группировка НАТО под условным названием «Балканы», состоявшая из войсковых соединений армий Греции и Турции, захватив порты на территории HP Болгарии, попыталась бы использовать их как плацдарм для продвижения к северу от Дуная в районах Бекет, Джурджиу и Олтеница. Действия румынской стороны заключались в том, чтобы совместными усилиями регулярных вооруженных сил на юго-западе, а также войск СГБ, МВД и формирований Патриотической гвардии не допустить продвижения войск противника по территории Румынии. Им предстояло временно перейти к обороне с I Армией в направлении к западным склонам Западно-румынских гор (или горный массив Апусени) и VI Армией по реке Дунай, между Бекетом и Олтеницей. Затем, после перегруппировки VI Армии в Трансильвании, приступить к разгрому сил противника под прикрытием обеспечивавшей оборону I Армии и совместно с вооруженными силами ВНР и СССР, развивая наступление на запад, в Северо-Итальянском оперативном направлении[1200].

Военные учения свидетельствовали о попытках сочетания в военно-оборонительных планах румынского руководства как методов коалиционного взаимодействия, так и усиления возможностей собственных сил. Несмотря на сохранение членства СРР в Варшавском пакте, она рассматривалась своим балканским союзником в лице Болгарии с высокой степенью подозрительности. При всём том, что София прилагала усилия по налаживанию отношений с коммунистическими Балканскими странами, болгарская сторона оценивала эти государства как потенциально враждебные и представлявшие определенную опасность для НРБ. Обращаясь к данной теме, руководство Первого Главного Управления ДС констатировало: «Имея в виду усиленную и активную деятельность разведывательных органов Югославии, Румынии и Албании против нашей страны, считаем крайне необходимым приступить к вербовочной работе [граждан этих государств] на нашей территории и в третьих странах, а впоследствии (так в тексте – Ар. У.) и на их территории»[1201]. Несмотря на избранную ИГУ ДС линию поведения в отношении даже союзной по Варшавскому пакту Румынии, болгарская разведка продолжала сотрудничество с румынской госбезопасностью по оборонным вопросам. Она получала из Бухареста развединформацию, касавшуюся сил и средств НАТО на европейских ТВД. 17 февраля Председатель СГБ СРР И. Стэнеску направил главе МВД НРБ А. Солакову добытые румынской разведкой материалы как по военно-политическим проблемам развития отдельных участников НАТО (Греции и Италии), так и по военно-техническим вопросам, включая организацию военно-коммуникационных линий связи в альянсе, а также принимаемые НАТО меры по проведению контрразведывательной работы в отношении ОВД и т. д.[1202] Сама Болгария активно интересовалась военным потенциалом стран-участниц НАТО из числа Балканских государств и деятельностью разведывательных организаций членов Североатлантического альянса – США, ФРГ, Италии, Греции и Турции, и передавала полученные сведения советской стороне[1203]. Советские союзники сообщали своим болгарским партнерам о полученной информации относительно проведённых в НАТО подсчётов ущерба, нанесенного разведывательной деятельностью коммунистических стран оборонным возможностям альянса. Так, в частности, в специальной сводке КГБ, направленной в адрес МВД НРБ в июле 1971 г., говорилось о том, что «по имеющимся данным, в Пентагоне якобы подготовлен доклад, в котором дается обзор деятельности разведок социалистических стран и перечислены сведения, полученные ими, об оборонительной системе стран НАТО. В докладе подчеркивается, что странам Варшавского договора известно о системах электронно-вычислительной аппаратуры, используемой в радиолокационных станциях постов предупреждения; о системах управления огнём, находящихся ещё в стадии разработки; о мощности и системах различных типов ракет оперативного, тактического и стратегического назначения; о новейшей аппаратуре, установленной на подводных лодках; об оперативных планах сухопутных войск, ВВС и ВМС НАТО на случай возникновения кризисных ситуаций и т. д. В докладе указывается, что наиболее активно разведки социалистических стран действуют в ФРГ, Дании, Греции и Турции»[1204].

Важность Юго-Западного ТВД Варшавского пакта для Москвы проявилась при составлении так называемого перспективного плана взаимодействия советских и чехословацких разведорганов в 1971 г. Отдельными направлениями сотрудничества определялись: «получение информации о планах США и НАТО на Балканах, намерениях капиталистических держав в отношении Югославии, Румынии и Албании; по активным мероприятиям: подрыв международных позиций США, усиление антиамериканских настроений в западноевропейских странах, углубление противоречий и разногласий внутри НАТО, усиление антинатовских тенденций в западноевропейских странах, особенно в северном и южном регионах Североатлантического союза…»[1205]

Развертывание Варшавским пактом политической и разведывательной деятельности на Балканах происходило на фоне усиливавшегося беспокойства главы НРА Э. Ходжи складывавшейся в регионе обстановкой. Визит американского президента Р. Никсона в Югославию в конце сентября 1970 г. оценивался Первым секретарем АПТ именно в контексте возможной роли СФРЮ как в мировых, так и в региональных делах – Балканского полуострова и Восточного Средиземноморья – не только в международно-политическом, но и в военно-стратегическом отношениях. Посещение Белграда главой США рассматривалось Э. Ходжей как элемент военной политики Вашингтона. Его целью, как полагал албанский руководитель, являлась «проверка и сохранение готовности американских военно-морских сил в Средиземноморье, воздушных и сухопутных войск на европейских территориях, проверка, помощь и выяснение политических сил, поддерживающих Соединенные Штаты Америки в Европе и их глобальную политику, “предупреждение” (в соответствующих масштабах) советских (СССР – Ар. У.), Бонна и Франции, рекомендация оказывать больше поддержки Италии, Испании и Югославии, проникновение американцев на африканский континент, нейтрализация и ослабление советского проникновения туда». Проводя сравнение возможностей ВМФ США и СССР в Средиземноморье, глава АПТ приходил к выводу об ослаблении советских позиций в регионе[1206]. В военно-стратегическом отношении Европа, Средиземноморье и Средний Восток рассматривались Э. Ходжей как основные «огненные центры нынешних противоречий между империалистическими и ревизионистскими державами»[1207]. Одновременно он исключительно остро относился к идее сближения с Белградом и негативно реагировал на любые попытки со стороны югославского руководства в этом направлении, включая оборонный аспект, несмотря на заинтересованность Пекина. Получив информацию о том, что военный атташе СФРЮ в Софии сообщил своему китайскому коллеге о проводимых учениях НАТО и опасных перемещениях греческих вооруженных сил вдоль албано-греческой границы, за которыми внимательно наблюдают в Белграде, Ходжа отмечал в своих записях отсутствие каких-либо передвижений подразделений вооруженных сил Греции и делал вывод о стремлении югославской стороны продемонстрировать Пекину свою заботу о безопасности Албании и готовности её защищать[1208].

Обеспокоенность главы АПТ тем, что руководство КНР не сообщило о характере переговоров с советской и румынской сторонами, способствовала усилению подозрительности Э. Ходжи относительно истинных планов Пекина в отношении Албании. Этому способствовало предоставление, как стало известно в Тиране, китайской помощи Бухаресту для строительства заводов по производству военной техники и снаряжения. Серьезно было воспринято и заявление главы китайского МВД Каи Шэна о том, что «вы [албанцы] можете брать затем оружие у румын». Последнее лишь укрепило подозрения главы АПТ относительно существования некого «румынского плана на Балканах», целью которого является создание албано-румыно-югославского союза, поддерживаемого КНР[1209]. В сентябре 1970 г. во время беседы посла НРА в Бухаресте с Э. Боднэрашом румынский функционер сам заявил собеседнику о желательности такого альянса, способного «изменить положение в Европе»[1210]. Э. Ходжа был явно недоволен участием КНР в реализации данного сценария[1211]. Он усматривал в нём опасность, помимо всего прочего, усиления позиций Бухареста, снижения собственной роли в отношениях с КНР, превращения НРА наряду с СФРЮ и коммунистической Румынией лишь в инструмент китайской политики. Одновременно глава АПТ видел в подобном развитии событий угрозу зависимости в военно-техническом отношении от Бухареста, а в перспективе и от Белграда. Это было неприемлемо для Ходжи, претендовавшего на особую роль в Балканском регионе, а в ряде случаев и в мире. Возможность усиления позиций Румынии представляла для главы коммунистического режима Албании опасность, так как серьезно влияла на пока ещё не озвученные им оценки политики КНР. Идеологизированные характеристики румынских, югославских и китайских внешнеполитических планов, дававшиеся в не предназначенных для посторонних записях Э. Ходжи, не могли скрыть сути. В Чаушеску он видел союзника Тито, пытавшегося взять «на себя роль единственного человека, способного осуществить “единство социалистических стран в их идеологическом разнообразии”»[1212], а в действиях Китая усматривал стремление реализовать принцип «сближаться с антисоветчиками, используя противоречия» несмотря ни на что[1213].

Именно поэтому в Тиране с подозрением восприняли восстановление дипломатических отношений между СФРЮ и КНР на уровне послов фактически после 12-летнего периода «заморозков», когда даже пост поверенного в делах оставался не занятым. Во многом действия югославского руководства являлись, с одной стороны, признаком заинтересованности Белграда в развитии не только политических, но также экономически и военных отношений с Пекином, и, во-вторых, проявлением усиливавшегося интереса руководства КНР к Балканскому региону. Китайское руководство брало в расчёт возможность получения здесь поддержки со стороны коммунистических государств, находившихся с СССР в различной степени конфронтации.

Для румынского руководства активизация китайской дипломатии на Балканах также таила неопределенность. Помимо укрепления боевых возможностей новой системы национальной обороны, Бухаресту было важно добиться усиления своих внешнеполитических позиций, избегая конфликта с Москвой. В сентябре 1970 г. министр иностранных дел Румынии К. Мэ-неску обратился по поручению Н. Чаушеску к американскому руководству по вопросу о возможном официальном визите в США. Глава Румынии хотел присутствовать на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, встретиться с главой Белого Дома и неофициально провести 4-5 дней в США с частным визитом, чтобы посетить ряд университетов и промышленных предприятий. Чаушеску дал понять, что он бы не хотел предпринимать демонстративных шагов, подчеркивая исключительную важность американо-румынских отношений, так как это могло серьезно осложнить его взаимоотношения с советским руководством, тем более что о его желании посетить США знает только узкий круг в румынском руководстве[1214]. В складывавшейся ситуации для Бухареста было важно определить характер и степень разногласий между Вашингтоном и Москвой по важному для них вопросу созыва Европейской конференции по безопасности. Задачей являлось максимально возможное ограничение влияния этого конфликта на двусторонние отношения с США и СССР и использование ситуации для укрепления собственных позиций.

Не меньшее значение данная тема имела и для Белграда. Советская сторона с подозрением наблюдала за активизацией американо-югославских отношений, а также восстановлением дипломатических отношений между СФРЮ и КНР. Более всего руководство СССР продолжала интересовать позиция Белграда по поводу готовившегося общеевропейского совещания по безопасности и сотрудничеству[1215]. В свою очередь, София, используя складывавшуюся ситуацию, обратилась осенью 1970 г. вновь к «македонскому вопросу», затронув болезненную для югославской стороны тему и оказав на неё своеобразный «психологический нажим»[1216]. Ситуация, складывавшаяся в СФРЮ, привлекала внимание американских государственных институтов (включая разведывательные организации), стремившихся определить степень устойчивости общественно-политического положения и влияние происходивших в стране социально-экономических процессов на международные позиции Югославии, а также её оборонные возможности. В этой связи, аналитики ЦРУ США отмечали во второй половине ноября 1970 г., что «истерический характер обвинений и контробвинений по поводу “комин-формизма” (так в югославской общественно-политической традиции назывались попытки советского вмешательства во внутренние дела СФРЮ ещё со времён существования Коминформа. – Ар. У.) в первые месяцы 1970 г. пролил свет на существующие новые и серьезные деформации в политической жизни Югославии. В этой полемике воплотилась не только озабоченность в отношении советских действий в Восточной Европе и Югославии, но также и общественное, “эзопово” отражение фундаментальной переоценки югославской политической структуры, которая началась среди югославских руководителей»[1217]. Политические процессы происходили на фоне ухудшения экономической ситуации, которая, по мнению американских специалистов, приближалась к кризисной[1218]. Они были способны повлиять и на обороноспособность СФРЮ в контексте существовавшей в предположениях югославского руководства угрозы со стороны Варшавского пакта.

Тем временем информация посла СРР в Вашингтоне К. Богдана о том, что в США ожидают результатов намечавшегося на 2 декабря в Берлине совещания ПКК ОВД, так как там внимательно наблюдают за разногласиями, с одной стороны, ГДР, а с другой, СССР и ПНР по германскому и западно-берлинскому вопросам, сопровождалась определенными выводами румынского дипломата. Он сообщал об опасениях США потерять контроль над европейскими делами и стремлении СССР использовать ситуацию в свою пользу[1219]. Прошедшее 2 декабря заседание ПКК показало справедливость оценки К. Богданом позиций участников совещания – глав коммунистических партий и правительств. Особо важным с точки зрения Москвы, которую поддержали большинство её сателлитов, было добиться на нём координации внешнеполитических действий членов Варшавского пакта. Для румынской стороны, в свою очередь, было значимым подчеркнуть своё первенство в реализации политики безопасности в Европе. Так, в частности, Бухарест был одним из первых, кто установил в Восточном блоке отношения с Бонном. Не меньшее значение придавалось и включению в текст итоговых официальных документов Берлинского совещания положения о праве наций на решение внутриполитических вопросов без вмешательства извне и недопущении критики КНР[1220]. Позиция руководства Румынии по вопросу взаимоотношений с ФРГ, когда Бухарест слишком активно начал развивать германское направление своей внешней политики, несмотря на определенную сдержанность ряда стран ОВД в этом вопросе, позволила сделать определенный вывод зарубежным аналитикам. Они отмечали, что «Румыния хочет показать, что она может проводить независимую политику»[1221]. Оценка сдержанной реакции

СССР на проводимый Румынией внешнеполитический курс как в рамках Варшавского пакта, так и на международной арене, а также отказ Кремля от более жёстких действий в отношении румынского союзника по ОВД, объяснялся, как отмечали иностранные эксперты, «только сочетанием нескольких факторов: второстепенным географическим положением в Южной Европе; сохраняющимся правлением коммунистической партии в стране; умелыми маневрами румынского руководства, использовавшего советско-китайский конфликт и установление экономических и иных отношений со странами Западной Европы и США»[1222].

Развивавшиеся на этом фоне американо-югославские отношения были призваны сбалансировать внешнеполитические шаги Белграда на «московском направлении». Планировавшийся на протяжении долгого времени визит главы Белого Дома в СФРЮ был назначен на 30 сентября – 2 октября 1970 г. Среди основных вопросов, подлежавших обсуждению, были двусторонние отношения, а также проблема безопасности и сотрудничества в Европе. При этом советники Никсона ставили его в известность о том, что в ходе бесед следовало избегать такой темы, как «ссылка на лидерство Югославии в региональном и географическом отношениях»[1223]. Имея в виду точку зрения руководства Югославии на иностранное военное присутствие в Средиземноморье, советники Никсона рекомендовали при его переговорах с Тито подчеркнуть общность оборонных интересов США и СФРЮ, отметив, что «советская политика беспокоит обе (выделено в тексте документа – Ар. У.) стороны, так как она не оказывает достаточного влияния на арабов по дипломатическим вопросам и потому что она достаточно откровенно направлена на продвижение односторонних советских интересов во всём Средиземноморском регионе»[1224].

Европейский аспект безопасности в контексте подготовки общеевропейской конференции по этой теме предстояло затронуть в тесной связи с процессом разоружения и подготовкой США и СССР Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений. Прошедшие 1 октября 1970 г. межгосударственные переговоры не решили обсуждавшегося ещё в марте американским послом в Белграде и высокопоставленными югославскими военными вопроса сотрудничества между двумя странами в оборонной сфере и касались, в основном, обмена мнениями о ситуации на Ближнем Востоке, в Африке и Вьетнаме. Во время беседы помощника президента США по национальной безопасности Г. Киссинджера с главой югославского МИДа М. Тепавацом последний однозначно заявил о заинтересованности Белграда в прекращении дальнейшего обострения ситуации на Ближнем Востоке. Он аргументировал такую позицию тем, что это военно-политическое пространство «расширяется уже сейчас до масштабов всего Средиземноморья, включая и ту часть Европы, в которой мы [Югославия] находимся». Более того, несмотря на поддержку «советской помощи арабам», руководство СФРЮ не желало укрепления советского присутствия, так как оно неминуемо затронуло бы «югославское географическое пространство», являвшееся «единственным внеблоковым в этой части [света]»[1225]. Подобный подход обуславливался опасениями Белграда по поводу возможных вооруженных действий СССР в отношении СФРЮ. Ответ Киссинджера на вопрос Тепаваца о реакции США на подобное развитие событий содержал, во-первых, обещание американской помощи (без уточнения её характера) и, во-вторых, утверждение о том, что для Москвы такие действия будут иметь тяжёлые последствия (так же без уточнения их сути)[1226]. Позиция американской стороны давала основания считать югославскому руководству, что Вашингтон предпримет некие меры, способные заставить СССР отказаться от военных действий против Югославии, но конкретных гарантий военного вмешательства США в конфликт не содержала.

Тема советского вооруженного вмешательства во внутренние дела ряда Балканских коммунистических стран продолжала оставаться актуальной для их руководства. В декабре 1970 г. проблема минимизации угрозы со стороны Москвы была в центре внимания главы Румынии. Бухарест связывал свои надежды с использованием многосторонних международных договоров Румынии с государствами-членами НАТО, странами Запада, рассматривая это как наиболее приемлемую и действенную гарантию обеспечения суверенитета страны. При обсуждении вопросов подготовки европейской конференции по безопасности, а также встреч представителей Варшавского пакта, посвященных проблемам безопасности и разоружения, румынская сторона стремилась не ограничиваться лишь отдельными видами оружия массового уничтожения (химического и биологического), а приступить к обсуждению этой проблемы в более широком смысле, а именно всеобщего и ядерного разоружения[1227]. Одновременно она хотела на предстоящей встрече министров иностранных дел государств-членов ОВД не столько «обмена информацией», сколько обмена мнениями по вопросам разоружения[1228]. Вывод, сделанный руководством МИД Румынии на основе ответа Москвы, заключался в констатации того, что «в настоящий момент правительство СССР не заинтересовано в обмене мнениями всех социалистических стран по вопросу разоружения»[1229]. Стремление советской стороны не допускать на заседаниях представителей ОВД, прежде всего на «министерских встречах», широких дискуссий как по этой проблеме, так и по ряду других, имевших непосредственное отношение к военно-политическому аспекту взаимоотношений СССР и США, обуславливалось опасениями Кремля потерять контроль над ситуацией и создать трудности для переговорного процесса между Москвой и Вашингтоном. Советское руководство опасалось также усиления влияния на ситуацию внутри Варшавского пакта со стороны НАТО или отдельных государств как этого блока, так и не входящих в него, что было способно усилить противоречия в ОВД между её членами. В то же время, не желая обострять отношений с Бухарестом, Москва соглашалась с настойчивым предложением румынского партийно-государственного руководства провести встречу министров иностранных дел блока в столице Румынии, отказавшись от ранее намечавшейся Софии.

Не меньшее значение вопросу взаимоотношений с Москвой придавало и руководство СФРЮ. Предположения относительно возможных военных действий ОВД против Югославии к концу 1970 г. в самом югославском руководстве существовали как один из вероятных, но не главных сценариев опасного для страны развития ситуации[1230]. В этот момент общественно-политический и социально-экономический кризисы, имевшие системный характер, являлись для Югославии реальной угрозой. На международной арене Белград достаточно активно участвовал в подготовке общеевропейской конференции по сотрудничеству и безопасности, представлявшей для СССР особый интерес как важный для него элемент внешнеполитической стратегии. Составными элементами внешнеполитической доктрины СФРЮ были постоянно подчеркивавшиеся партийно-государственным руководством идеи национального суверенитета, независимости и внеблоковости, что нашло своё отражение и в принятии соответствующей позициям страны на международной арене военной доктрины и в целом оборонной политики. Особое место в этой связи занимала критика «доктрины Брежнева» как ущемляющей суверенитет государств-союзников СССР по Варшавскому блоку[1231]. В 1971 г. данный курс был продолжен. Такое развитие событий было настороженно воспринято советским руководством, которое обратило внимание на активность Югославии по созыву очередной конференции Движения неприсоединения, проходившей в г. Лусака (Замбия) 8-10 сентября 1970 г. Она приняла два программных документа: Декларацию о мире, независимости, развитии, сотрудничестве и демократизации международных отношений и Декларацию о неприсоединении и экономическом развитии. Особенностью ситуации в Движении в начале 70-х гг. XX в. являлось то, что, несмотря на увеличивавшееся количество участников его конференций, оно переставало оставаться своеобразным «третьим блоком» государств, объединенных общей целью. Более того, оно постепенно превращалось для большинства из них в инструмент давления или торга в отношениях со сверхдержавами и отдельными членами Западного и Восточного блоков. Складыванию такого положения во многом способствовали переговоры и подписанные между Вашингтоном и Москвой договоры по вопросам ограничения вооружений, а также подготовка к общеевропейской конференции по сотрудничеству и безопасности. В свою очередь, Кремль опасался того, что Белград постарается использовать складывавшуюся ситуацию для укрепления собственных позиций в системе международных отношений и будет выступать по вопросам разоружения и безопасности в невыгодном для Москвы тоне[1232]. Оценка югославской стороной взаимоотношений с СССР делалась официальными лицами СФРЮ в довольно скептическом виде. Об этом свидетельствовало заявление заместителя Союзного секретаря по иностранным делам А. Вату-ша, сделанное им во время беседы 24 января 1971 г. с британским послом Д. Стюартом о том, что визит Громыко в Белград (осенью 1969 г. – Ар. У.) не особенно способствовал потеплению международных отношений и лишь подтвердил принципы Белградской декларации[1233].

Для находившейся в практической самоизоляции коммунистической Албании действия соседних балканских коммунистических государств, а также шаги КНР на международной арене создавали обеспокоенность относительно дальнейшего развития албано-китайских взаимоотношений. В начале декабря 1970 г. глава АПТ с явным раздражением отмечал новые черты во внешнеполитическом курсе Пекина. Главными из них становились тактика примирения с США и СССР, активизация китайской дипломатии в Восточной Европе и попытки реализации плана превращения Румынии в объединителя определенных сил в регионе, включая Югославию (которую руководство КНР не хотело бы видеть в подобном качестве) и Албанию[1234].

Активизация внешней политики КНР – главного союзника коммунистической Албании, сменившего непримиримую позицию в отношении США на готовность контактов с ними, а также расширявшиеся связи соседей НРА по региону – Югославии и Румынии с Западным блоком, способствовали тому, что глава АПТ решил усилить международные позиции Тираны не только за счёт укрепления албано-китайского союза, но и с помощью расширения отношений с отдельными странами Запада, не рассматривавшимися им как непосредственные враги, а также со странами Латинской Америки, где были сильны революционные настроения[1235]. Зарубежные аналитики приходили к выводу о том, что Албания с большей готовностью шла на установление дипломатических отношений с некоторыми Западными государствами, чем на улучшение связей с так называемыми ревизионистами из числа стран Восточного блока, не говоря уже об СССР[1236]. Попытки последнего вновь пойти на контакты с представителями НРА за рубежом не увенчались успехами в ноябре 1970 г.[1237], так как лично Э. Ходжа рассматривал подобное развитие событий как полностью неприемлемое.