§12. Призрачная «ось независимости» на Балканах

Зимой 1974 г. румынское руководство вновь продемонстрировало особую позицию по конкретным вопросам развития военной структуры Варшавского пакта. Проходившие 5-7 февраля 1974 г. в Бухаресте заседания Комитета министров обороны государств-членов Варшавского пакта были отмечены рядом важных событий. Официальная повестка дня встречи включала два вопроса: обсуждение результатов введения Объединенной системы ПВО ОВД и определение перспектив её развития, а также создание командных пунктов связи на территории государств-членов Варшавского пакта. Позиция румынской делегации, возглавлявшейся министром обороны генерал-полковником И. Ионицэ, заключалась в том, что она заявила о согласии Румынии участвовать в расходах по начатому в Болгарии строительству регионального командного пункта, но не в финансировании при его эксплуатации. В целом, Бухарест был против создания такого объекта в принципе, но был вынужден, в конечном счёте, уступить союзникам по пакту. Также румынская сторона выступала против объединенной системы связи ОВД. Во многом это объяснялось провозглашенной румынским партийно-государственным руководством программой превращения Балкан в зону мира и сотрудничества, свободную от ядерного оружия. Одновременно Бухарест продемонстрировал свою приверженность выдвигавшимся им внешнеполитическим принципам уважения суверенитета и невмешательства. Демонстрация особой позиции была осуществлена румынской стороной на высшем уровне: во время приема по случаю проходившей встречи Комитета министров обороны ОВД лично Н. Чаушеску (что было особо отмечено в докладе министра обороны ГДР X. Хоффмана в адрес руководства ГДР) провозгласил тост именно за это, а не традиционную в таких случаях «здравицу» в адрес СССР и его роли в деле укрепления ОВД[1635].

Взаимоотношения Румынии и Варшавского пакта давали западным политическим и военным кругам основания для предположений относительно возможного сценария развития ситуации в ОВД в целом. Во второй половине февраля 1974 г. румынский посол в Лондоне П. Попа сообщал в Бухарест о том, что западные дипломаты, сославшись на полученную из советских, венгерских и чехословацких источников информацию, пытаются выяснить планы заключения нового варианта Варшавского договора. Как они полагали, в соответствии с ним предусматривались «более тесное сотрудничество в политическом отношении и военная интеграция государств-членов Договора». Румынский дипломат получил сведения от западных коллег, что «Советский Союз намерен также расширить сферу приложения Договора, имея в виду увеличение уже существующей взаимной военной помощи и [также] в случае конфликта вне пределов Европы. Основным аргументом в поддержку этой цели был бы ’’глобальный характер” конфронтации с империализмом». Данные предположения делались, судя по всему, по двум причинам. Во-первых, в соответствии с 11-й статьей договора о создании ОВД предусматривалось, что срок его действия ограничивается 20 годами с момента подписания. За год до истечения страны-участницы должны были уведомить в случае своего решения выйти из него правительство Польши, которая выступала в роли государства, ответственного за эту процедуру. В противном случае, договор продолжал действовать в течение следующих 10 лет. Действие договора заканчивалось в июне 1974 г., и это могло стать формальным поводом для модернизации соглашения. Второй причиной, которая послужила основой для предположений западных дипломатов, была, вероятнее всего, информация о прошедшем в Бухаресте заседании КМО государств-членов ОВД и вновь проявившихся расхождениях между Румынией и остальными членами Варшавского пакта[1636].

Ставка на усиление собственных возможностей при проведении национальной оборонной политики становилась характерной чертой тех коммунистических балканских государств, которые стремились добиться самостоятельности в проведении своей внешнеполитической линии. Это относилось и к Албании, которая не являлась членом существовавших военно-политических союзов, но достаточно сильно зависела от своего единственного союзника – Китая, внешняя политика которого всё более начинала меняться. Это серьезно беспокоило Тирану. Разработка новой оборонной политики Албании проходила параллельно с работой над новой конституцией НРА. Она должна была легитимировать «социалистический характер» общества и его институты[1637]. Сочетание военно-стратегической и общественно-политической составляющих коммунистического режима свидетельствовали о стремлении Э. Ходжи и его ближайшего окружения обеспечить стабильность созданной государственной системы и укрепить позиции НРА на международной арене.

Теория «общенародной войны», пропагандировавшаяся Ходжей, продолжала выступать основополагающей концепцией при формулировании всей стратегии оборонной политики страны. На состоявшемся 28 марта 1974 г. заседании Политбюро ЦК АПТ обсуждался специально подготовленный материал «Об организации, военной подготовке и деятельности добровольческих сил по осуществлению народной самообороны и о выполнении задач подготовки профессиональных военных штабов обороны, органов партии и правительства». Выступление Э. Ходжи, получившее впоследствии, при публикации его собрания сочинений, название «Лучше изучать добровольческим подразделениям тактику партизанской войны», отражало суть представлений главы АПТ о том, какую роль предстояло сыграть в системе обороны нерегулярным воинским формированиям и какой тактики они должны были придерживаться. Имея в виду, что среди присутствовавших и принимавших участие в обсуждении были представители руководства вооруженных сил – член Политбюро министр обороны Б. Балуку, начальник Генерального штаба и кандидат в члены Политбюро П. Думе, Э. Ходжа сознательно обращал внимание на необходимость реализации избранной им концепции оборонной политики и основ определенной им военной доктрины. Он, в частности, заявил о том, что «добровольческие силы должны подготавливаться в соответствии с принципами нашего военного искусства народной войны, тезисов Совета Обороны, которые должны быть развиты далее, и если не работать в этом направлении, то это упущение, это даже большая ошибка, если их не развивать и не разрабатывать. С этой целью, я полагаю, руководители Министерства народной обороны должны определить срок в три месяца или больше, если необходимо, как они считают, чтобы реализовать на практике базовые тезисы Совета Обороны в том виде, как они были здесь одобрены»[1638]. Задача разработчиков директивного документа заключалась в определении конкретных методов и способов подготовки регулярных вооруженных, а также добровольческих сил; тактики и стратегии боевых действий при нападении на Албанию одного государства или их коалиции[1639].

Развитие общественно-политической ситуации в соседней Югославии также свидетельствовало о стремлении её руководства добиться укрепления существовавшего режима и адаптации оборонной политики к политическим процессам, происходившим в стране. Принятие 21 февраля 1974 г. новой Конституции СФРЮ было призвано легитимировать проводившиеся властями общественно-политические реформы. По мнению И. Б. Тито и его ближайшего круга, это могло способствовать ликвидации причин, породивших общественно-политический кризисы федерации конца 60-х – начала 70-х гг. XX в., что нашло особенно яркое проявление весной – осенью 1971 г. Концепция децентрализации государственно-административного управления и укрепления самоуправления, усиления полномочий республиканских органов исполнительной власти влияла и на проводившуюся Белградом оборонную политику. Её политические и организационно-военные основы определялись в Конституции 1974 г. Частично они формулировались в том виде, как это было закреплено в Законе о всенародной обороне от февраля 1969 г. и после внесения более 42 поправок и дополнений по разным вопросам в Конституцию 1963 г. Наряду с этим появились и новые положения. Прежде всего, за И. Броз Тито закреплялась пожизненно должность Президента СФРЮ и Председателя Президиума СФРЮ. В специально выделенном разделе основного закона – «Народная оборона» (Раздел 2, Глава VI, статьи 237-243), в отличие от предыдущего текста Конституции, Совет народной обороны[1640] упоминался в разделе IV «Организация Федерации» главы III, где отмечалось, что Президент Республики (он же Председатель Президиума СФРЮ) являлся председателем СНО. В Конституции категорически отвергалась возможность признания законности любой иностранной оккупации страны в целом или её отдельных частей, а также подписания капитуляции, что рассматривалось как государственная измена[1641]. Вооруженные силы СФРЮ объявлялись «единым целым», состоящим «из Югославской Народной Армии, как общей вооруженной силы всех народов и народностей, всех трудящихся и граждан, и Территориальной Обороны, как самого широкого вида оказания организованного вооруженного всенародного сопротивления»[1642].

При этом любой гражданин, оказывающий сопротивление агрессору, независимо от форм борьбы, объявлялся военнослужащим вооруженных сил Югославии. Особое внимание уделялось роли и месту союзных республик в комплектовании руководящих кадров вооруженных сил, что было во многом связано с проявившимся кризисом в межэтнических и межреспубликанских отношениях. В соответствии с новым положением, Конституция подтверждала, что «при подборе состава командных кадров и назначении на высшие командные и руководящие должности в Югославской Народной Армии применяется принцип пропорционального представительства республик и автономных краев»[1643]. Более того, в вооруженных силах признавалось право использования всех языков народов, в отличие от Конституции 1963 г., закреплявшей, как он определялся в основном законе, за сербохорватским языком исключительное преимущество[1644]. Новый Закон о народной обороне, принятый 24 апреля 1974 г., во многом повторял предыдущий, однако включал и ряд положений, конкретизировавших, в частности, компетенцию министра обороны, который мог при определенных обстоятельствах выполнять функции главнокомандующего. Усиливалась также роль Совета народной обороны.

Легитимация новых подходов к проблемам обороны в Конституции 1974 г. сопровождалась усилением роли ЮНА в общественно-политической системе СФРЮ. В этой связи конституционное закрепление за СКЮ особых позиций доминирующей политической силы предусматривало одновременное укрепление позиций высшего командного состава вооруженных сил в руководстве Союза Коммунистов Югославии. Предполагалось, что в подготовке к предстоявшему X съезду СКЮ, намеченному на май 1974 г., активное участие примут представители ЮНА из числа высшего руководства, отдельным членам которого предстояло войти в состав ЦК СКЮ и другие руководящие органы партии. Зарубежные аналитики отмечали в этой связи, что «не только увеличившееся число военных в руководстве СКЮ, но и способ их подбора показывают, что армия усилила и консолидировала свою партийную организацию в рядах СКЮ»[1645]. Процесс усиления позиций представителей армии в партийных органах сопровождался выдвижением их представителей на должности, имеющие, прежде всего, отношение к обороне. Это давало основания для зарубежных экспертов считать, в частности, что приход генерал-полковника Ф. Херлевича на пост министра внутренних дел укреплял позиции военных в находившейся в структуре МВД Службе государственной безопасности[1646]. В 1973 г. её также возглавил выходец из высшего руководства ЮНА генерал Ст. Доманкушич. Активная инфильтрация представителей военного истеблишмента в органы государственного управления на значимые с точки зрения безопасности и обороны посты становилась очевидным фактом и для югославского общества. В этой связи новый глава СГБ, имея в виду распространившиеся в Югославии слухи о «ползучем военном перевороте», отвечал в газетном интервью по случаю 30-летия создания органов госбезопасности противникам вовлечения военных в политику. Он, в частности, заявил о том, что «с целью компрометации вооруженных сил и Югославской Народной Армии, систематически распространяются различные слухи, в том числе и о том, что в будущем вооруженные силы и полиция будут играть решающую роль и что “демократические силы должны задуматься и спросить себя, что случится, если армия возьмет власть в свои руки”»[1647].

На состоявшемся в Белграде 27-30 мая 1974 г. X съезде СКЮ произошло демонстративное укрепление позиций военного истеблишмента СФРЮ из числа высшего командного и политического состава при явном участии в этом процессе высшего руководства страны и лично её Президента, являвшегося одновременно и Председателем СКЮ. Ставка на усиление роли представителей вооруженных сил в высшем партийном органе – ЦК СКЮ, куда были избраны 15 членов от военных (подавляющее большинство – генералитет ЮНА) подтверждала предположения о растущей роли армии. Фактически она рассматривалась в Югославии как главный институт, способный обеспечить единство федерации, а также и в определенной степени единство СКЮ, хотя в абсолютных числах процент членов партии-военнослужащих продолжал оставаться небольшим и демонстрировал серьезные колебания численности.

Таблица 26

Динамика изменений числа военнослужащих-членов СКЮ[1648]

Весной 1974 г. начались определенные изменения в политике СФРЮ на международной арене. Это затронуло различные аспекты оборонной политики как на ближневосточном, так и на европейском направлениях. Внутриполитические изменения в Египте, начавшиеся после смерти президента Г. А. Насера в 1970 г. с приходом к власти нового президента А. Садата, особенно стали заметны после поражения осенью 1973 г. арабской коалиции в войне с Израилем. Каир, являвшийся ближайшим союзником Белграда по Движению неприсоединения, приступил также и к изменению внешнеполитического курса. Это было отмечено югославским руководством, хотя и не на официальном уровне, но в виде ряда публикаций в югославских СМИ, обвинивших Садата в инициировании процесса «денасеризации» и проамериканском курсе[1649].

Последствия ближневосточного кризиса 1973 г. начинали сопровождаться новым кризисом в районе Восточного Средиземноморья. Противостояние Греции и Турции угрожало независимости Республики Кипр. Он рассматривался в Варшавском пакте как важный элемент, влияющий на геостратегическую ситуацию в регионе, имеющем выход на Ближний Восток. Недопущение подпадания Кипра под влияние или контроль НАТО было главной задачей Организации Варшавского Договора и его ведущей силы – СССР. Для Болгарии, в свою очередь, было важно усилить собственные позиции при решении «кипрской проблемы», касающейся двух её соседей – Греции и Турции. Это было необходимо для укрепления позиций в регионе во взаимоотношениях с этими двумя членами Североатлантического альянса. Именно поэтому ситуация на острове находилась в центре внимания Софии, а работа Разведывательного Управления ГШ БНА по этому направлению активизировалась. Полученная по каналам РУ информация о том, что «командование сухопутных войск Турции отдало приказ I турецкой армии (Стамбул) разработать в двадцатидневный срок оперативный план наступательной операции против Греции с кодовым названием “Кылыч” (“Меч”)» давала командованию БНА основания считать, что «возможно, разработка плана “Кылыч” является составной частью плана “Калкан” [“Щит”] или его нового варианта». Это, как считали в болгарской военной разведке, был план действий турецких вооруженных сил против Греции и Республики Кипр. В соответствии с данным предположением делался вывод о возможности реализации плана «в случае нового осложнения кипрского вопроса или обострения возникших противоречий между двумя странами по вопросу добычи нефти в восточной части Эгейского моря»[1650]. Буквально через полмесяца после получения этой информации Т. Живковым от Генерального Штаба БНА, 19 марта 1974 г., ему была передана через аппарат ЦК БКП просьба Э. Папаиоанну – главы местной кипрской коммунистической партии АКЭЛ. Он остановился в Софии по пути в Москву и просил болгарскую сторону о том, чтобы она рассмотрела возможность снабдить эту организацию оружием ввиду подготавливавшегося военно-политическим режимом в Афинах государственным переворотом на Кипре и параллельным переворотом в самой Греции, а также готовящегося отстранения архиепископа Макариоса от власти как силами греческих военных, так и заговорщической организации ЭОКА-2, выступавшей за воссоединение Кипра с Грецией[1651]. Развитие ситуации в Балканском секторе Юго-Западного ТВД Варшавского пакта характеризовалось весной 1974 г. рядом особенностей. Советская сторона информировала болгарских союзников о возможном обострении в недалеком будущем кипрского вопроса, так как в случае несогласия президента Кипра архиепископа Макариоса с вероятным взаимно согласованным предложением Греции и Турции «о формах контроля за деятельностью местных органов власти турок» «могут начаться активные действия, направленные» на свержение главы Кипра. Более того, советская разведка, делившаяся сведениями с болгарской разведывательной службой, сообщала о наличии данных, свидетельствовавших в пользу предположений относительно существовавших в «натовских кругах» плана по оказанию нажима на Макариоса[1652].

События в Греции и на Кипре в марте 1974 г. вызывали особое беспокойство в Софии. В случае прогнозировавшихся синхронных переворотов в двух странах и при возможном участии в этих событиях США[1653] (о чём в Софию поступала информация), обострение положения на южных границах Болгарии могло перерасти в полномасштабную греко-турецкую войну, последствия которой были непредсказуемы. Возможность возникновения конфликта давала болгарской стороне основания для обращения к СССР за военно-технической помощью. Однако в самом руководстве НРБ не были склонны драматизировать происходящее на кипрском и турецком направлениях. Во-первых, в Софии делался вывод о кризисе, в котором оказалось военное правительство в Турции, пришедшее к власти после государственного переворота 12 марта 1971 г. и вынужденное позже передать правление гражданским политикам[1654]. Во-вторых, болгарская сторона оценивала ситуацию с точки зрения существования «равновесия между основными политическими силами»[1655]. Наконец, в-третьих, определялся характер разногласий и размежевания между высшим командованием турецких вооруженных сил, с одной стороны, а, с другой, представителями среднего и низшего командного звена[1656]. В военно-политическом отношении Турция, как полагало болгарское руководство, не собиралась менять свой внешнеполитический курс и продолжала оставаться членом военно-политических блоков. Более того, в Софии считали, что «особую важность для нас [Болгарии и СССР] представляет то, что в области внешней политики отсутствуют прежде традиционные до настоящего времени антикоммунизм и антисоветизм, и одновременно с этим предвидится поддержание дружеских отношений с соседними странами, среди которых СССР и HP Болгария»[1657]. Таким образом, вопреки использовавшимся время от времени болгарской коммунистической пропагандой утверждениям о потенциальной военной опасности, исходящей, прежде всего, от Турции и Греции, в действительности в Софии понимали, что ни Анкара, ни Афины, верные натовским союзническим обязательствам и проводящие собственную политику в регионе, не заинтересованы в обострении отношений с НРБ.

Для руководства соседней Югославии с точки зрения оборонных интересов страны было важно добиться укрепления Движения неприсоединения как важного фактора мировой политики. Однако взаимоотношения между основателями и лидерами этого объединения серьезно осложнились после смерти главы Египта Г. А. Насера. Визит нового египетского президента А. Садата в СФРЮ, состоявшийся 28-30 марта 1974 г., и его встречи на о. Бриони с Президентом Югославии И. Броз Тито были призваны разрешить возникавшие противоречия между двумя руководителями. Ухудшение с 1972 г. советско-египетских отношений в данном контексте могло сыграть свою роль и в отношениях Садата с Тито. Последний пытался использовать советскую поддержку уже на европейском направлении югославской внешней политики, в частности, при урегулировании территориального спора с Италией[1658]. Тогда Москва выступила в защиту югославской позиции через официальный орган Министерства обороны СССР газету «Красная звезда». Публикация в ней комментария, в котором подчеркивалась необходимость соблюдения принципа нерушимости послевоенных границ и декларировалась поддержка Белграда в его споре с Римом, была высоко оценена югославской стороной. Для неё было важно, что Кремль «уравновесил» этим шагом заявление Госдепа США об отказе поддержать как югославскую, так и итальянскую сторону в конфликте[1659].

Заявленные Москвой и Вашингтоном позиции по итало-югославскому территориальному спору тем не менее не решили вопроса о том, на кого могло рассчитывать белградское руководство. Развитие советско-американских отношений и заключаемые двумя сверхдержавами, возглавлявшими противостоявшие блоки, соглашения по военно-политическим вопросам, включая проблемы разоружения и сокращения вооружений, затрагивали интересы двух активных на международной арене балканских коммунистических стран – Румынии и Югославии. Поэтому для обоих государств было важно не допустить «сговора» великих держав в ущерб интересам малых стран.

Полученное из Лондона от румынского посла сообщение о возможной повестке дня заседания ПКК ОВД серьезно рассматривалось руководством румынского внешнеполитического ведомства. Оно готовилось к назначенной на 17-18 апреля 1974 г. встрече глав государств и партий стран-членов ОВД. Накануне его проведения в МИД СРР была подготовлена аналитическая записка «По поводу политико-юридических аспектов сотрудничества Румынии в составе Варшавского Договора»[1660]. Помимо исторической части, повествовавшей о создании и функционировании ОВД, проведенных заседаниях её органов, особое внимание в документе было уделено трём темам. Именно они постоянно вызывали у румынской стороны проблемы с союзниками из-за проводившейся Бухарестом внешнеполитической линии и, судя по всему, актуализировались вновь в связи с упоминавшейся уже проблемой: возможным изменением договора о создании ОВД.

Первая из тем касалась регионального характера Варшавского Договора. Авторы записки подтверждали прежнюю позицию румынской стороны по данному вопросу: «Предпринимались попытки расширить географическую область Варшавского Договора за счёт включения в неё других регионов. Позиция румынской стороны была представлена ясно: что имея характер региональный, европейский, Варшавский Договор соответствует Хартии ООН, этот принцип отражен и в Договорах о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, заключенных Социалистической Республикой Румынией с другими социалистическими странами»[1661].

Вторая тема имела непосредственное отношение к поднимавшейся ранее проблеме. Она получила официальное оформление в январе 1972 г. в виде письма главы Совета министров СРР И. Маурера его коллегам – Председателю Совмина СССР А. Н. Косыгину и Председателю Совета Министров НРБ Ст. Тодорову – и затрагивала вопрос о пребывании иностранных войск (в данном случае – государств-членов ОВД) на территории Румынии при различных обстоятельствах, включая транзит через территорию страны воинских контингентов при необходимости оказания помощи НРБ при нападении на неё. В тексте записки детальному разбору подверглась статья 4-я Договора о создании ОВД. В соответствии с ней страны-участницы Варшавского пакта были призваны оказывать помощь друг другу в случае нападения на одну из них или на несколько стран-членов Договора. Как отмечалось в упоминавшемся документе румынского МИДа, его составители обращали внимание на то, что «имея в виду эти положения Договора, в некоторых документах предусмотрена возможность оказания военной помощи Народной Республике Болгарии со стороны Советской Армии и вооруженных сил Румынии. Оказание подобной помощи включает передвижение, временную остановку и временное размещение советских войск на территории Румынии. Одновременно это предусматривает передвижение, концентрацию, временную остановку и временное размещение для выполнения боевых задач румынских войск на территории HP Болгарии. Румынская сторона считает, что для соблюдения положений статьи 4-й Договора необходимо заключение Соглашения между СР Румынией, СССР и HP Болгарией, в деталях прописывающего этот вопрос. Предложение об этом было направленно румынским премьер-министром в виде персональных писем в январе 1972 г. Председателям Советов Министров HP Болгарии и СССР»[1662].

Наконец, третья тема, рассматривавшаяся румынским руководством в контексте европейской политики Бухареста и его позиции по вопросу одновременного роспуска военных блоков, затрагивала проблему существования Варшавского пакта в целом. Это нашло своё отражение в выдвинутом авторами «Записки» плане. Его суть заключалась в том, что в связи с ограничением основного срока действия Варшавского Договора 20 годами, его пролонгация на последующие 10 лет ставилась бы в зависимость от создания в дальнейшем коллективной системы безопасности в Европе. После юридического оформления этой системы, как предлагалось в документе румынского МИДа, с вступлением в силу Общеевропейского Договора, ОВД прекращал бы своё существование[1663]. Идея одновременного роспуска Варшавского пакта и Североатлантического союза в определенной степени пользовалась поддержкой и в левоцентристских политических кругах ряда западных стран, включая, в частности, Великобританию. Представители этого политического направления рассматривали подобные действия как возможность для народов Восточной Европы усилить свою независимость от СССР и ослабить его контроль над государствами региона[1664].

Оборонная политика СРР, как она определялась в материалах, готовившихся румынским МИДом к апрельскому заседанию ПКК, формулировалась в тесной связи с общей внешнеполитической концепцией Бухареста.

При определенных обстоятельствах она могла предусматривать ревизию договорных обязательств румынской стороны в отношении союзников по Варшавскому блоку

Со своей стороны, другой балканский член ОВД – Болгария также вела подготовку к предъюбилейному заседанию ПКК в Варшаве с учётом особенностей сложившейся в пакте ситуации. Она характеризовалась усилением противоречий между Румынией и остальными союзниками по договору Проблемы политической консолидации в рамках блока и укрепления координирующих структур военного управления, а также создания новых рассматривались болгарской стороной в соответствии с общим внешнеполитическим курсом Софии, сутью которого являлась полная лояльность в отношении Москвы и использование этого для реализации собственных интересов как на региональном, так и на более высоком международном уровне. Членство в ОВД, как полагало болгарское руководство, усиливало позиции НРБ не только во внешнеполитическом, но и в оборонном отношениях. Именно поэтому болгарская сторона уделяла большое внимание организационному развитию пакта, что проявилось и в специально составленном 13 апреля 1974 г. болгарским МИДом документом – «Справке о развитии вопроса создания вспомогательных органов при Политическом Консультативном Комитете государств-участников Варшавского Договора»[1665]. Как и в аналогичном румынском документе, большое место в нём занимало изложение истории вопроса. Однако примечательным было само обращение Софии к теме образования соответствующих структур при ПКК. На протяжении долгого времени СССР как от своего имени, так и используя своих отдельных союзников по ОВД, выходил с инициативой образования специальной Постоянной комиссии по внешней политике при Политическом Консультативном Комитете. Её целью должна была стать выработка консолидированной позиции по внешнеполитическим проблемам. Это предложение категорично отклонялось Румынией, руководство которой не желало отказываться от самостоятельного внешнеполитического курса. Данный факт без каких-либо комментариев отмечался и в «Справке»[1666]. Помимо этого, София выступала также и за определение функций ПКК в виду отсутствия регулирующих существование и деятельность этого органа нормативных актов[1667]. Таким образом, авторы документа, отвечая, вероятно, на соответствующий запрос, исходивший от руководства НРБ, постарались определить основные возможные предложения болгарской стороны на предстоящей встрече ПКК в том виде, как их хотело бы видеть это руководство. В свою очередь, данный план реформирования ОВД находился в явном противоречии с тем, как рассматривали ситуацию в Румынии.

Проходившие в Варшаве 17-18 апреля 1974 г. заседания ПКК не смогли сблизить позиции руководства Румынии и остальных государств-членов ОВД. Наиболее резким по содержанию были выступления главы ГДР Э. Хонеккера и НРБ Т. Живкова. Первый фактически обвинил руководство СРР в подрыве Варшавского пакта и попытках срыва совещания по безопасности ввиду занятой Бухарестом позиции по вопросу взаимного неприменения силы в отношениях между европейскими странами[1668]. Точка зрения румынской стороны, изложенная Н. Чаушеску, касалась оборонной политики Бухареста в контексте видения румынским руководством международной ситуации и роли ОВД в системе международных отношений. Глава Румынии продолжал настаивать на принципах уважения национального суверенитета в рамках Варшавского пакта. Он демонстративно придерживался принципа одновременного роспуска двух военных блоков и призывал к усилению политической составляющей ОВД. Чаушеску также выступал за «предоставление гарантий защиты независимости и суверенитета для каждой социалистической страны, защиты общего дела прогресса и мира». Он призывал «прислушаться к взглядам определенных средиземноморских стран на общеевропейской встрече, так как успех совещания и мирного сотрудничества стран нашего континента на основе равенства является жизненно важным интересом»[1669].

Действия румынского руководства были в центре внимания зарубежных аналитиков. Они отмечали, ссылаясь на отсутствие подробной информации, что о том, насколько «румыны имеют отличный взгляд на будущий характер и организацию Варшавского пакта (разумеется, не на его существование), неизвестно. Но мы можем признать, что Чаушеску и его окружение не приветствовались как братья на саммите Варшавского пакта в прошлом месяце в польской столице»[1670]. В этой связи взаимоотношения главы РКП с руководством соседней Болгарии имели особое значение для Чаушеску. Поэтому его однодневный визит 14 мая 1974 г. в Варну, где он встречался с Т. Живковым после достаточно конфронтационного заседания ПКК в апреле, мог считаться попыткой смягчения противоречий между Румынией и её ближайшей соседкой. Оборонная политика Бухареста, будучи ограничена жёсткими рамками соблюдения национального суверенитета и недопущения пребывания на территории Румынии иностранных войск, базировалась на вполне конкретной концепции происходящего. Она была сформулирована Н. Чаушеску и поддержана его ближайшим окружением. Её суть заключалась в виде сочетания взаимосвязанных тезисов и была изложена 17 мая 1974 г. вице-президентом Государственного Совета Э. Бод-нэрашом – «вторым человеком» сформировавшегося под руководством главы РКП режима – в беседе с послом США в Румынии Г. Барнисом. На ней присутствовали советник румынского МИДа Т. Дитулеску и сотрудник американского посольства из политического отдела Э. Мейнлэнд. Сказанное представителем румынской стороны имело столь откровенную форму, что удивило американских дипломатов.

Главными из озвученных Боднэрашом постулатов были обвинения в адрес советского руководства в сохранении империалистического сознания, «мало что имеющего с реальным “социализмом”», и солидарность с взглядами руководства КНР на советских правителей как на «новых царей»[1671]. Более того, он сослался на так называемое завещание Петра Великого[1672] – доказанную специалистами-историками мистификацию (несмотря на известность данного факта и самому Боднэрашу) – как на руководящий внешнеполитический документ Кремля. Более того, он заявил о том, что «Москва, похоже, следует побуквенно [этому документу], в частности, проводя экспансию на Дальнем Востоке»[1673]. Одновременно Боднэраш обратил внимание собеседника на то, что Кремль, «занимаясь мифотворчеством», пытается сохранить свою власть, поддерживая раскол Германии на две части, и стремится доказать существование двух наций, аналогично тому, что он делает в отношении Румынии и Молдавии, рассматривая последнюю как «нечто отдельное от Румынии»[1674]. Касаясь взаимоотношений Румынии с СССР, Боднэраш заявил о попытках Бухареста наладить их и о наличии «серьезных разногласий с “антисоциалистической политикой” “переходного” (именно так он его характеризовал. – Ар. У.) советского руководства». Достаточно жёсткую оценку дал вице-президент Госсовета и взглядам советских военных, а также главы КГБ СССР Ю. В. Андропова. О последнем Боднэраш заявил, что он «не понимает политики» и «демонстрирует узость взглядов» на международные отношения[1675]. Проводившаяся румынским руководством оборонная политика, судя по репликам Л. Боднэраша, учитывала тот факт, что «НАТО используется (со стороны СССР. – Ар. У.) как единственное оправдание продолжавшейся оккупации войсками Красной Армии Восточной Европы», а внутренние проблемы в СССР, проблемы во взаимоотношениях с КНР «будут выступать как действенные ограничители советского поведения даже без такого важного, каковым он является сейчас, фактора, как НАТО»[1676].

Отношение к Варшавскому пакту как военно-политическому союзу со стороны Бухареста было двойственным. С одной стороны, румынская сторона была недовольна отказом СССР от военно-технического сотрудничества с Румынией при разработке и производстве военного самолёта, который Бухарест начал делать вместе с Белградом. Реализация этого проекта для Румынии имела значение с точки зрения замены устаревавших советских истребителей МиГ-15 и МиГ-17 уже другим классом – штурмовиками. 31 октября 1974 г. первый одноместный самолёт – прототип совместного румыно-югославского производства в рамках программы Jurom, названный впоследствии IAR-93, – поднялся в воздух с аэродрома Бачэу и находился в воздухе около 20 минут. Одновременно в Югославии в районе Мостара был проведён тестовый полёт аналогичного самолёта – прототипа югославской версии, известного как Soko J-22.

С другой стороны, румынская позиция относительно проведения военных учений ОВД в Румынии и участие румынских воинских подразделений на территории стран-союзников по Варшавскому пакту оставалась неизменной. Более того, рассматривавшийся ранее руководством СРР выход из ОВД после августа 1968 г., как это сделала Албания, не состоялся лишь из-за того, что Бухарест счёл для себя наиболее подходящим «оставаться в структурах пакта, хотя и без оказания всякого влияния на военные дела пакта, так как Румыния могла, по крайней мере, задавать вопросы и стараться быть в курсе происходящего»[1677].

Однако категорические по форме заявления о недопустимости пребывания иностранных войск на румынской территории были частично дезавуированы действиями самого руководства Румынии. В июне 1974 г., вопреки существовавшему закону, на который постоянно ссылалась румынская сторона при обсуждении этой темы, Бухарест всё-таки пошёл на уступку своим союзникам – СССР и НРБ. Специальным решением Постоянного Бюро Исполнительного Политического Комитета ЦК РКП от 10 июня 1974 г. было предоставлено разрешение на транзит советского воинского контингента в количестве 240 военнослужащих и 70 единиц автотехники в Болгарию на проводившиеся там учения[1678].

Тесная связь военно-политического положения на Балканах с общей ситуацией, складывавшейся в отношениях между СССР и США – ведущими силами двух военно-политических блоков, рассматривалась Софией с учётом той роли, которую могла играть Болгария в балканском секторе мировой политики, а также на европейской арене. Поэтому любое участие в «большой политике» рассматривалось болгарским руководством как выгодное для усиления его международных позиций. Подготовка к визиту президента США Р. Никсона в СССР летом 1974 г. дала возможность болгарской стороне непосредственно быть причастной к проблемам, имевшим принципиальное значение для США и СССР с точки зрения процесса разоружения. Накануне поездки главы Белого Дома в Москву, где он должен был находиться с 27 июня по 3 июля 1974 г. и подписать Договор об ограничении подземных ядерных испытаний, советская сторона обратилась к болгарской по линии сотрудничества КГБ при СМ СССР и МВД НРБ. Суть советской просьбы заключалась в необходимости реализации конкретной внешнеполитической операции, имевшей отношение к визиту. Болгария привлекалась к так называемым активным мероприятиям, «направленным на оказание содействия успешному исходу советско-американских переговоров на высшем уровне во время визита президента Никсона в Москву». Задача болгарской стороны заключалась в «продвижении» в американских дипломатических кругах «в Софии информации о том, что в социалистических странах оценивают внутриполитическую обстановку в США как сложную и неопределенную. В этой связи в компетентных кругах высказывается мнение, что если президент Никсон не проявит готовности заключить новые серьезные соглашения на реальной основе взаимных уступок в ходе предстоящих советско-американских переговоров на высшем уровне, то его визит в Москву может не выйти за рамки чисто протокольной встречи»[1679]. Выполнение этого поручения для болгарского МИДа имело важное значение. НРБ становилась сопричастной к значимой для Запада и Востока оборонной тематике, связанной в целом с развитием ядерного, и, косвенно, ракетного оружия.

Переговоры на высшем уровне в Москве между Л. И. Брежневым и Р. Никсоном, состоявшиеся 27 июня – 2 июля 1974 г., стали предметом консультаций Тито и Чаушеску 8-10 июля. Глава Югославии находился с визитом в Бухаресте вместе с премьером СФРЮ Дж. Бийедичем и главой югославского МИДа М. Миничем. Для обеих стран, несмотря на различия в их международных позициях, было важно, чтобы Вашингтон во имя улучшения отношений с Москвой не отказался от активной политики на югославском и румынском направлениях. Подобное развитие событий могло серьезно ослабить позиции руководителей СФРЮ и СРР как во внешнеполитическом отношении, так и с точки зрения проводимой ими оборонной политики, включая военно-технический аспект. В то же время стремление минимизировать конфликтность румыно-советских отношений параллельно сопровождалось со стороны руководства Румынии реализацией его планов взаимодействия во внешнеполитической и оборонных областях с соседней Югославией. Она становилась по ряду значимых для Бухареста вопросов, включая и военно-техническое сотрудничество, важным партнером с точки зрения обеспечения оборонных возможностей и региональной безопасности СРР. Визит главы СФРЮ в Бухарест после состоявшихся румыно-болгарских переговоров в мае 1974 г. и согласия румынской стороны смягчить позицию по военному транзиту через румынскую территорию советских воинских подразделений являлся продолжением курса Н. Чаушеску на сближение с Белградом. Зарубежные аналитики отмечали в этой связи, что, во-первых, глава РКП проявлял с декабря 1971 г. обеспокоенность по поводу кризисной ситуации в Югославии и опасался, что СФРЮ будет вынуждена отказаться от своей позиции «независимого нейтралитета». В определенной степени ответом на эти опасения были публикации югославской прессы, в которых подчеркивалась приверженность Белграда его прежнему внешнеполитическому курсу[1680]. Во-вторых, как полагали иностранные наблюдатели, встреча Тито и Чаушеску могла означать проведение курса, направленного на создание неформального союза – «оси независимости»[1681], хотя как во внутриполитическом развитии, так и во внешнеполитических позициях обе страны имели между собой сильные отличия.

В этой связи вопрос коалиционного взаимодействия НРБ с союзниками по ОВД представлял особую значимость для болгарского руководства. Складывавшаяся ситуация позволяла Т. Живкову рассчитывать на оказание военно-технической помощи со стороны СССР в целях модернизации и дооснащения БНА современным вооружением. 31 мая 1974 г. Л. И. Брежнев направил главе БКП письмо. В нём сообщалось о согласии советской стороны предоставить на безвозмездной основе «некоторые виды вооружения и техники» в целях усиления обороноспособности Болгарии. Данный факт серьезно влиял на проводимые болгарской стороной оборонные мероприятия: сохраняя усиленную группировку болгарской Третьей армии на турецком направлении, болгарское руководство особое внимание уделяло охране границы с Югославией на западе страны, что обуславливалось политическими и военными причинами. Во многом это было связано с политически мотивированными опасениями Софии относительно неподконтрольного перемещения из НРБ в СФРЮ граждан двух стран, включая вовлечённых в разведывательную деятельность югославской стороны, а также контрабандных товаров[1682]. В то же время, с точки зрения интересов болгарской оборонной политики, действия руководства Югославии рассматривались в Софии с определенной настороженностью. В этой связи делался вывод о том, что «военные маневры, проводившиеся в Сербии и Македонии в конце сентября – начале октября прошлого [1973] года были направлены против нашей страны. Утверждённые бюджеты этих республик для проведения маневров на 30% больше предусматривавшихся средств для остальных республик. Ответственные политические и военные руководители Югославии в своих выступлениях перед воинскими подразделениями и населением подчеркивали, что “восточная граница должна охраняться лучше, с тем, чтобы предотвратить любую неожиданность”»[1683]. Во многом под влиянием складывавшейся в болгаро-югославском приграничье ситуации болгарской стороной была предпринята перегруппировка «части сил и средств с южной границы к западной»[1684].

Ситуация в ОВД тем временем продолжала свидетельствовать о неурегулированности взаимоотношений большинства членов блока с Румынией. Её разногласия с союзниками по блоку, уже трансформировавшиеся в аналитических материалах зарубежных специалистов из предположений в утверждения, привлекали внимание экспертов с точки зрения усиления «китайского направления» во внешней и оборонной политике Бухареста, что было отмечено в связи с очередной поездкой военной делегации СРР в июне 1974 г. в Китай[1685]. Ограниченность возможностей Румынии противостоять СССР в случае серьезного конфликта являлась очевидным фактом для США. В американских дипломатических кругах справедливо полагали, что «Чаушеску и люди вокруг него знают хорошо, что они ничего не могут сделать, предложи они выход из Варшавского Договора, в случае риска советской военной интервенции»[1686]. В самом руководстве СРР летом 1974 г. отчётливо проявилось желание добиться смягчения разногласий с соседним балканским союзником по ОВД – Болгарией. В частных беседах сотрудники румынского МИДа давали понять болгарским дипломатам в Бухаресте, как об этом сообщали последние в Софию, что «ведомства и институты в Болгарии, занимающиеся Румынией, не информировали точно и объективно наше [болгарское] партийное и государственное руководство по основным вопросам болгаро-румынских отношений, и поэтому мы [болгары] не могли преодолеть некоторые трудности во взаимоотношениях двух стран»[1687]. В то же время как и в высших руководящих кругах СРР, так и среди партийно-государственной номенклатуры все шире получали распространение идеи о необходимости усиления обороноспособности страны. Это нашло своё отражение в заявлении одного из сотрудников румынского МИДа во время его беседы с болгарским коллегой о том, что «румынские руководители постарались показать, используя военный парад, военную технику, которой располагает Румыния, с тем, чтобы радовались её друзья, а те, у кого плохие намерения, отдавали себе отчёт, что им не будет так легко (если им придётся иметь дело с румынскими вооруженными силами. – Ар. У.)»[1688]. Столь однозначно жёсткое предупреждение любым попыткам военного давления на Румынию со стороны её союзников по Варшавскому пакту не оставляло сомнений относительно неизменности позиции Бухареста.