§5. Милитаризация, оборона, экономика: особенности интерпретаций

Буквально чуть более чем через полтора месяца после заседания Комитета Министров обороны ОВД глава КПСС Л. И. Брежнев в докладе 18 января 1977 г., сделанном на торжественном заседании, посвященном присвоению г. Туле статуса города-героя, представлял позицию Варшавского пакта как консолидированное единое мнение всех его участников без исключения. Он заявил о том, что ПКК выдвинул предложения, суть которых сводилась к тому, «чтобы все участники общеевропейского совещания взяли на себя обязательство не применять ядерного оружия первыми друг против друга и чтобы не расширять число членов Варшавского Договора и НАТО»[2022]. Примечательным в этой связи был «отредактированный» советской стороной характер данной инициативы: румынская версия предложения, высказывавшаяся Н. Чаушеску, заключалась в неприменении любой силы в международных отношениях и постепенное продвижение на пути к ликвидации НАТО и Варшавского блока. Особое внимание международной общественности (на что и рассчитывало советское руководство) было привлечено к заявлениям о готовности сокращать ядерные вооружения на паритетных началах с США и отказаться от гонки вооружений[2023]. В соответствии с советскими представлениями, сформировавшимися к середине 70-х гг. XX в., война могла приобрести блоковый характер. Это потребовало бы «объединения усилий и ресурсов всех союзных стран, чёткой координации военных и иных действий с распределением военно-политических и стратегических задач, а иногда и районов ведения военных действий». Не исключалось участие других государств, которые могли преследовать «собственные национальные цели»[2024], а в ответ на ограниченное применение противником ядерного оружия против СССР Москва собиралась нанести полномасштабный ядерный удар с участием всех сил и средств[2025]. Достаточно противоречивым был характер установок, использовавшихся советским партийным и военным руководством для определения возможных этапов боевых действий. С одной стороны, заявлялось о том, что «все главные задачи войны будут решены буквально в считанные часы первым ударом стратегических ядерных сил», а, с другой, – «предполагалось, что в начальный период будут достигнуты только ближайшие её цели». Имея в виду гипотетическое применение ядерного оружия в начале боевых действий и на завершающем этапе, «понятие “начальный период войны”» теряло смысл, и требовалась новая «стратегическая периодизация войны»[2026].

В целях определения возможной реакции советской стороны на ограниченное использование ядерного оружия, заместитель начальника Штаба ВВС США по планированию обратился летом 1977 г. к аналитикам РАНД Корпорэйшн (RAND Corporation). Эксперты этой организации, составив в сентябре 1977 г. материал под названием «Советская стратегическая культура: Влияние на ограниченные операции с использованием ядерного оружия», изначально предупреждали о том, что «в докладе не предпринимается попытка предсказать советскую реакцию» на подобные действия[2027]. В соответствии с отмечавшейся особенностью публичных советских оценок использования ядерного оружия, утверждалось, что «в целом, советские военные публикации отражают использующиеся на протяжении долгого времени тезисы, согласно которым ядерная война (как разворачивающаяся на театре военных действий, так и имеющая межконтинентальный характер) будет вестись с нанесением одновременных ударов по вооруженным силам противника, военно-политической командной структуре и административно-экономическим центрам»[2028]. В то же время в американском экспертно-аналитическом сообществе делались предположения о перспективах ослабления роли военной части советского руководства и усиления позиций партийной бюрократии во главе с Брежневым и той части либерально мыслящих представителей академической науки, которые использовались советским партийно-государственным руководством как советники, эксперты и аналитики при подготовке документов по вопросам разоружения[2029].

Применительно к конкретным условиям театров военных действий (это относилось и к Юго-Западному ТВД, включая его балканско-средиземноморский сектор) при проведении стратегических операций ширина фронта могла составлять 1500-2500 км, глубина – 1500 км и более при среднем темпе наступления в сутки 40-90 км и длительности операции 30-35 суток. Фронтовые операции по ширине наступления планировались от 500 км и более, при глубине в 700-750 км со средними темпами продвижения до 50 км в сутки и длительностью 15-20 дней[2030]. В эти же годы в СССР постепенно начинали признавать право на существование понятия «стратегическая оборона», которая на Западе могла составлять полосу в 500-600 км при глубине фронтовой обороны до 300 км с 3-4 оборонительными рубежами[2031].

Оборонная политика стран Восточной Европы была связана с их социально-экономическим положением и внешнеторговыми взаимоотношениями с Западом, что являлось и частью проводившейся ими внешней политики. К началу 1977 г. для США вопрос об экономических связях со странами-членами Варшавского Договора имел принципиальное значение как во внешнеполитическом, так и в оборонном отношениях. Точка зрения аналитиков из числа представителей экспертного сообщества в американских разведывательных институтах заключалась в том, что «при торговле с Западом Восток заинтересован в обычных выгодах от иностранной торговли и ускорении индустриализации и модернизации… В Восточной Европе торговля с Западом стала составной частью стратегии национального экономического развития во всех странах, за исключением Болгарии»[2032]. Оборонный аспект этого вопроса в контексте интересов СССР определялся американской стороной как стремление Москвы сохранить контроль над восточноевропейскими странами[2033]. Их принадлежность к Варшавскому пакту рассматривалась в виде серьезного аргумента в пользу того, что США не должны были делать различия между государствами Восточной Европы, когда это касалось экспорта американских стратегических материалов, и жёстко контролировать их получение странами Восточного блока[2034].

Укрепление оборонных возможностей стран-участниц Варшавского пакта во второй половине 70-х гг. XX в. серьезно затронуло их военно-морские силы. Для Болгарии и Румынии, как и для других морских государств, входивших в блок, особое значение имело повышение уровня противолодочной защиты национальных ВМФ, а также укрепления защищенности береговых сооружений от возможных действий подводных лодок сил НАТО. Советская сторона (что было отмечено и разведывательными организациями Североатлантического альянса) начала передачу технологий, а также продажу специальных вооружений своим партнерам по ОВД с целью обеспечить их ВМС прочной противолодочной защитой. Болгария занимала фактически второе место после Восточной Германии, находившейся «на передовой» линии соприкосновения ОВД и НАТО, по проявлявшейся степени заинтересованности СССР к оснащению болгарских ВМФ советским противолодочным оборудованием и надводными кораблями. К числу соответствующих судов относились малые противолодочные корабли (МПК) типа «Кронштадт» и их усовершенствованная модификация «Поти»; сторожевой корабль класса «Рига», служивший для береговой защиты; морской охотник или малый противолодочный катер (МПК) проекта 201 (по классификации НАТО «S. О. 1»), торпедные катера типа «Шершень». Как отмечали аналитики ЦРУ, внимательно следившие за советскими военными поставками союзникам, продажа ряда образцов противолодочных кораблей имела свои нюансы, включая и отрицательные, например, для болгарской стороны. Так, в частности, несмотря на более совершенные характеристики приобретенных в 1975 г. трёх судов «Поти», по сравнению с «Кронштадтом», изначально предусматривалось их использование в составе группы, так как только таким образом достигалась наибольшая действенность радиолокации цели (подводной лодки). Более того, советские суда, передававшиеся Болгарии, за исключением новейших, характеризовались как устаревшие. Однако, несмотря на это, Болгария, как считалось, могла обеспечить охрану своих черноморских берегов[2035]. Защита черноморского побережья Румынии осуществлялась в большей степени полученными от СССР судами, но румынский ВМФ не имел подводных лодок в отличие от болгарского, который получил в 1972 г. две субмарины проекта 633 (по классификации НАТО Romeo-class)[2036].

Внешнеполитический курс и оборонная политика Румынии были неразрывно связаны с общеполитическим курсом Н. Чаушеску, включая его внутриполитический аспект. Укрепление режима личной власти главы СРР и РКП сопровождалось жёсткими преследованиями несогласных в любой форме. С целью усиления механизма карательных органов, ведущую роль среди которых играла Секуритате, 20 февраля 1977 г. был издан секретный приказ министра внутренних дел СРР Т. Комана «Об организации деятельности органов дознания госбезопасности по уголовным делам»[2037]. Одновременно в самой госбезопасности расширялась деятельность отделов, работающих по контрразведывательному направлению[2038].

Зарубежные эксперты и аналитики, ещё не осведомленные о существовании секретного приказа главы МВД от 20 февраля, призванного усилить контроль широко разветвленной сети румынской госбезопасности над обществом, в те же дни отмечали в своих материалах, что власти предпринимают усилия, направленные на идеологическую мобилизацию общества, обращая особое внимание на молодёжь и «делая упор на патриотизм и национальную историю», «хотя и в социалистических одеждах», призывают к жертвенности во имя Родины[2039].

События в Румынии начала марта 1977 г. имели весьма симптоматичный характер, демонстрируя ситуацию, сложившуюся в области обороны. 4 марта 1977 г. в стране произошло разрушительное землетрясение, и в отсутствие Н. Чаушеску, находившегося в Нигерии с официальным визитом, органы управления оказались не в состоянии обеспечить проведение необходимых мероприятий по устранению последствий катастрофы. Готовившаяся на протяжении нескольких лет система гражданской обороны оказалась малоэффективной. Для ряда представителей генералитета, видевших бездействие государственных органов власти, всё отчётливее становилась перспектива тупикового развития созданного Н. Чаушеску режима. Трагедия 4 марта стали одним из активизирующих факторов формирования в последующие несколько лет военной оппозиции[2040].

Ситуация в соседней Югославии также свидетельствовала о милитаризации государственного и партийного аппарата, что давало основание считать, что положение в стране во многом зависело от позиции военного руководства и общефедеральных вооруженных сил – Югославской народной Армии. Этот факт отмечали как в самой СФРЮ, так и за её пределами. Несмотря на почтенный возраст большинства представителей военного истеблишмента, он тем не менее всё ещё контролировал ситуацию, и представители молодого поколения могли его заменить по приблизительным подсчетам иностранных аналитиков не ранее чем через 5-10 лет. При этом внутри этого слоя не наблюдалось никаких противоречий как по вопросам внешней политики, так и по отношению к СССР[2041]. Это давало основания для того, чтобы предполагать о готовности югославках военных оказать сопротивление советским войскам и силам ОВД в случае их интервенции против СФРЮ[2042]. Двойственный характер статуса ЮНА в условиях существования ещё одного института – Территориальной Обороны влиял и на ситуацию в высшем эшелоне её руководства, способствуя развитию в нём определенного недовольства утерей прежних политических позиций. Являясь общегосударственной структурой, Югославская народная армия выступала в роли одного из связующих звеньев в федеральных структурах власти и управления и, как справедливо полагали зарубежные эксперты, военный истеблишмент в дальнейшем мог «сконцентрироваться на обеспечении внутренней безопасности»[2043]. В то же время в случае начала распада СФРЮ армия не смогла бы обеспечить её целостность по многим объективным причинам, и, более того, вмешавшись в политические процессы, она могла спровоцировать гражданскую войну[2044].

Таблица 28

Национальный состав старших офицеров и генералов ЮНА (данные на 1981 г.)[2045]

В самом руководстве СФРЮ прекрасно были осведомлены о проявлявшемся как на Западе, так и на Востоке интересе в отношении перспектив развития ситуации в Югославии в ближайшие годы. Именно поэтому роль «уполномоченного» сделать политическое по своему содержанию, но относящееся по форме к оборонной области, заявление была предоставлена начальнику Управления военной промышленности и помощнику министра обороны генерал-полковнику И. Кукочу, являвшемуся также членом высшего партийного руководства – Исполкома ЦК СКЮ. В интервью, опубликованном в марте 1977 г. популярным югославским изданием «НиН», он высказал предупреждения, явно адресованные сверхдержавам. Отвергнув факт наличия у Югославии ядерного оружия, Кукоч тем не менее огласил ряд тезисов, заставивших зарубежных экспертов отнестись к его словам более чем серьезно[2046]. Во-первых, генерал предупредил, что любая агрессия против СФРЮ будет иметь далеко идущие последствия. Во-вторых, он предупредил о том, что в складывающейся международной ситуации Белград постоянно выступает за проведение разоружения, включая и ядерное. В-третьих, Кукоч однозначно выступил против монополии ряда государств на обладание ядерным оружием и в жёсткой форме сформулировал позицию СФРЮ по данному вопросу, заявив, что решение о производстве ядерного оружия Югославией зависит исключительно от неё самой, а не от кого-либо ещё[2047]. Гипотетическое использование ядерного оружия со стороны ЮНА (что было бы логично предположить в данной связи) предусматривалось бы против стран, обладающих им. Имея в виду, что более всего Белград опасался действий Москвы и Варшавского пакта, а также, но в меньшей степени, агрессии со стороны НАТО, становился понятен и адресат сделанных генералом заявлений.

Опасения относительно использования ядерного оружия против Югославии существовали у её руководства ещё с первой половины 50-х гг. XX в. Именно тогда, в марте 1953 г. началось строительство секретного объекта под условным названием «D-О» и под названием, известным только посвященным как АРК (по акронимам сербского названия Atomska ratna komanda) около г. Коньиц (Босния и Герцеговина), продолжавшееся до начала сентября 1979 г.[2048] Этот подземный «минигород» был задуман как командный пункт, где в случае ядерного удара могло разместиться около 350 человек и находиться там на протяжении длительного времени. Стоимость объекта составила к моменту завершения около 4 млрд 600 млн долларов США, а сам он входил наряду с двумя другими – подземным аэродромом «Желява» (около Бихача, также расположенном в Боснии) и военным портом «Лора» в одноименной части г. Сплит (Хорватия) – в число главных стратегических объектов СФРЮ.

В соответствии со сформировавшимися в руководстве вооруженных сил СФРЮ представлениями о возможном сценарии начала агрессии противник должен был действовать по следующему плану. На первом этапе силы вторжения, будучи представлены авиацией противника, наносили бы превентивные бомбовые удары по наиболее важным стратегически значимым целям в глубине территории страны. Второй этап должен был, по мнению руководства ЮНА, заключаться в осуществлении наземной операции вторжения силами бронетанковых и механизированных частей по конкретным направлениям при поддержке десантных операций и воздушного прикрытия. Особое внимание уделялось начальной стадии агрессии. По предположениям командования ЮНА, нападение могло происходить под прикрытием крупномасштабных маневров с участием вооруженных сил одной из сверхдержав, что позволило бы провести вторжение в короткое время. В свою очередь, воздушное нападение по своему масштабу должно было бы привести к нанесению максимально возможно большего ущерба вооруженным силам СФРЮ и достижению превосходства в воздухе над югославскими ВВС. Десантные операции нападающей стороны, как предполагали в руководстве югославских вооруженных сил, были призваны обеспечить занятие крупных населённых пунктов после предварительной массированной воздушной и артиллерийской подготовки. В соответствии со сформировавшейся в кругах высшего военного руководства СФРЮ концепцией основной тактической единицей подобных операций являлась дивизия. Её силы и средства должны были распределяться по трём эшелонам – десантного, так называемого последующего, или второго, и тылового. При этом, как отмечалось в военно-научных исследованиях, «десантный (ударный) эшелон состоит в основном из боевого подразделения дивизии», в состав которого входят усиленные батальоны: он «предназначен для захвата территории десантирования и объектов»[2049]. Помимо определения оперативно-тактического состава сил агрессора большое значение для югославской стороны имели и количественные параметры. Расчётная численность сил вторжения должна была бы достигать как минимум около 2 млн человек[2050]. С учетом этого югославская сторона должна была перегруппировать так называемые оперативные вооруженные силы (по терминологии, принятой в СФРЮ), т. е. подразделения ЮНА, добившись сохранения их основной части, и фактически объединить их действия с силами Территориальной Обороны. Это привело бы к созданию локальных (региональных) подразделений различной численности для ведения диверсионно-партизанской войны[2051].

Публичное обращение в марте 1977 г. к теме ядерного оружия, второе с декабря 1975 г., было призвано продемонстрировать решимость Белграда продолжать свой внешнеполитический курс, подкрепляемый проведением соответствующей оборонной политики. Высказывания представителя военного истеблишмента по политически окрашенной теме создавали впечатление об укреплении политических позиций ЮНА, однако уже спустя неделю генерал-полковник И. Кукоч дал тому же изданию «НИН» ещё одно интервью. Затронув далекий от военной сферы политический вопрос об отношении власти к политической сатире в СФРЮ, Кукоч использовал возможность для обращения к теме роли армии в общественно-политической жизни страны. Продемонстрированная генералом терпимость к политической сатире, которую он не считал, по его словам, преступлением, сочеталась с не менее демонстративно заявленным тезисом о том, что армия не играет политической роли, не выполняет функции арбитра между различными социальными и политическими группами, а также государственными институтами[2052]. Вторичное появление генерала в информационном пространстве вызвало определенные подозрения относительно того, что руководство СФРЮ и, прежде всего, глава Югославии И. Броз Тито целенаправленно предупреждают как внутреннюю, так и внешнюю аудиторию о возможности в будущем использовать в кризисный момент ЮНА в качестве гаранта внутренней безопасности.

Заявления И. Кукоча были приурочены к назначенной на конец марта 1977 г. предвыборной армейской партийной конференции. Во время её проведения 30 марта основной темой являлась готовность вооруженных сил защищать СФРЮ от агрессии извне, независимо от того, кто бы её совершил. В этой связи взаимоотношения Югославии с Болгарией, Румынией и Албанией, а также непосредственно с СССР приобретали особое значение с точки зрения демонстрации Белградом готовности к сотрудничеству.

Несмотря на идеологическую и политическую близость коммунистических режимов и наличие определенных «национальных различий» в общественно-политических системах и международных позициях, у Балканских коммунистических государств существовала общая черта – заинтересованность в укреплении своего статуса в системе международных отношений, включая и связи со странами Западного блока. Эксперты американских разведывательных организаций пришли к выводу о том, что «восточноевропейские режимы, за исключением Албании, будут стремиться улучшить двусторонние отношения с Вашингтоном…Что же касается Югославии и Румынии, то они будут стараться использовать тесные связи с Вашингтоном как противовес для своих взаимоотношений с Москвой»[2053]. Между тем, несмотря на особую позицию румынского руководства по международным вопросам и проводимую им самостоятельную линию внутри ОВД, в частности отказ румынской стороны от участия подразделений вооруженных сил СРР как в военных учениях за пределами страны (т. е. на территории союзных государств), так и в аналогичных совместных мероприятиях с воинскими контингентами союзников по ОВД в самой Румынии, зимой 1977 г. было сделано серьезное исключение. 12 февраля 1977 г. через секретариат ЦК РКП от Н. Чаушеску министру обороны СРР генерал-полковнику И. Коману был передан документ, в котором выражалось согласие румынского руководства на транзит советского воинского контингента через территорию Румынии с болгарскими вооруженными силами для участия в совместных учениях в количестве 160-174 военнослужащих на 50-60 единицах техники 26 февраля 1977 г. с 16.00 до 17.00 и 5 марта 1977 г. с 18.00 до 19.00[2054]. Во многом это было связано с прошедшим в конце ноября 1976 г. заседанием ПКК и улучшением взаимоотношений Москвы с Бухарестом, желавшим расширить объем экономического и военно-технического сотрудничества с советской стороной. В определенной степени, «особая позиция» Румынии в ОВД была в целом рассчитана на получение от СССР определенных бонусов в различных областях[2055]. В свою очередь, Кремль был заинтересован в том, чтобы добиться постепенного смягчения режима недопущения сил ОВД на румынскую территорию, а затем и полного отказа руководства Румынии от принятого им после вторжения в 1968 г. в Чехословакию и законодательно оформленного решения о недопущении на румынскую территорию иностранных вооруженных сил. Мероприятия в области обороны сопровождались развернутой румынским руководством пропагандисткой кампанией, основными темами которой были патриотизм и героизация национальной истории[2056]. Одним из проявлений предпринимаемых властями мер формирования «патриотического оборонного сознания» стал закон № 90 от 15 апреля 1977 г., изданный Государственным Советом и называвшийся «Об учреждении боевого знамени Патриотической гвардии и регламенте его использования»[2057].

Весной 1977 г. были предприняты изменения в организации ВВС Румынии, которые ранее носили название Воздушных сил: отныне они назывались Военно-воздушными. Однако наиболее важным была, соответственно, не смена названия, а создание Командования ВВС как структурного подразделения Министерства национальной обороны. Среди его функциональных полномочий, помимо управленческих, значилась учебная подготовка ВВС, включая создание в Военно-технической и Военной Академиях специальных факультетов по подготовке технического и летного состава ВВС. Определенные изменения, обусловленные экономическими и оперативно-тактическими причинами, произошли и в сухопутных силах страны. В результате расформирования в 1977 г. одной из 9 мотострелковых дивизий в румынских вооруженных силах их осталось 8. Помимо этого, сухопутные силы обладали 2 танковыми дивизиями, 4 горными бригадами.

Со своей стороны, Э. Ходжа делал ставку на укрепление обороноспособности страны при опоре на собственные силы в условиях постепенного усиления конфликта с Пекином с учётом внешнеполитических условий. Становившаяся всё более очевидной потеря союзника в лице КНР серьезно ослабляла позиции НСРА на международной арене, что могло негативно влиять и на внутриполитическую ситуацию в стране. В этой связи глава АПТ, с одной стороны, стремился показать внешнему миру и, прежде всего, своему китайскому союзнику, что Албания в состоянии обеспечить свою обороноспособность, а с другой, хотел использовать фактор внешней угрозы для создания в обществе алармистских настроений по поводу того, что Албания является «осажденной крепостью», требующей организации всенародной защиты. В марте 1977 г. стали резко сокращаться отношения между Албанией и Китаем по военно-технической линии в связи с тем, что КНР минимизировала поставки вооружений албанской стороне, несмотря на возраставшие запросы Тираны[2058]. На состоявшейся во Влоре 21 марта 1977 г. встрече Ходжи с партийным активом глава АПТ вновь обратился к темам вооруженных сил, экономическому, политическому и идеологическому аспектам в развитии страны. Он, в частности, заявил, что «регулярная армия… является ядром [вооруженных сил] и имеет самостоятельное значение, но командиры подразделений и штабов имеют также и другую большую армию»: добровольческие формирования, призванные выступить в роли массовой вооруженной силы[2059]. Одновременно он подчеркнул, что «проблемы обороны и экономического развития тесно связаны между собой и их полное решение обеспечит возможность дальнейшего развития страны. Это будущее связано… с прорывом империалистическо-ревизионистской осады»[2060]. Сценарий возможного международного военно-политического конфликта в интерпретации Ходжи так или иначе касался возможных действий СССР либо на Европейском, либо на Дальневосточном ТВД. Однако даже сам глава АПТ ставил под сомнение готовность Москвы воевать против НАТО и США, а также КНР[2061].

Внешнеполитический изоляционизм и подчеркивание факта существования угрозы нападения на НСРА стимулировал политику милитаризации албанского общества и усиления мер по контролю над ним со стороны карательных органов коммунистической диктатуры. 28 мая 1977 г. специальным постановлением ЦК АПТ за № 00014 под грифом «Совершенно секретно» был принят новый закон «Основы оперативной работы органов внутренних дел», регулирующий деятельность МВД и входившего в его состав Управления государственной безопасности (Drejtoria е Sigurimit te Shtetit). В соответствии с ним чётко определялись не только цели и задачи органов госбезопасности, но и их методы, направленные на подавление любого инакомыслия[2062].

15 июня 1977 г. постановлением парламента НСРА был введён в действие новый Уголовный кодекс страны, ужесточавший наказание за действия, способные подорвать существовавший режим. В декабре 1977 г. глава АПТ получил из Президиума Национального собрания совершенно секретный документ – информацию о политических репрессиях с 1952 г. по 1977 г. с указанием проведённых властями смертных казней, вынесенных приговоров по политическим делам и преследованиям в различной форме родственников осужденных[2063]. Приведённые материалы были затребованы Ходжей, вероятнее всего, с целью выяснения масштабов уже состоявшихся политических репрессий в контексте взятого им курса на ужесточение режима.

Содержание статьи 47-й «Измена Родине» главы первой «Преступления против государства» свидетельствовало о том, что инициатор принятия кодекса – глава АПТ при осуществлявшемся репрессивной машиной тотальном контроле над обществом серьезно опасался сочетания внутреннего протеста (не исключая его вооруженную форму) с внешним вмешательством, а также возможность использования финансовых рычагов со стороны иностранных государств с целью подрыва коммунистической системы. В соответствии с отдельными положениями 47-й статьи Основного закона специально к числу антигосударственных преступлений были отнесены: вооруженное выступление против коммунистического режима; подписание актов капитуляции от имени НСРА или выражение согласия на оккупацию её территории; создание иностранных баз и размещение иностранных войск на албанской территории; создание совместных экономических предприятий с «капиталистами» и «социал-империалистами»; получение иностранных кредитов или заключение договоров о долговых обязательствах НСРА.

Курс на изоляцию и укрепление основ режима, включая оборонный аспект проводившейся главой АПТ политики, нашёл своё выражение на 2-м Пленуме ЦК АПТ, проходившем 28-29 июня 1977 г. Э. Ходжа в жёсткой форме критиковал КНР как в целом за проводившийся Пекином внешнеполитический курс, частью которого было улучшение отношений с США и странами НАТО, так и за сокращение экономической и военно-технической помощи Албании, которой китайская сторона рекомендовала выйти из самоизоляции и расширить контакты с европейскими странами, а также улучшить отношения с соседями по Балканскому региону, особенно с Югославией и Румынией. Материалы Пленума носили секретный характер и не подлежали оглашению. Однако высказанное главой АПТ было призвано подготовить партийную и государственную бюрократию к предстоявшим изменениям в отношении КНР, чтобы дальнейшие события, в случае негативного развития ситуации, не были неожиданными для них. В середине лета этот курс нашёл своё логическое продолжение в выступлении албанской стороны – публикации 7 июля 1977 г. редакционной статьи («неизвестным» автором был лично Э. Ходжа) в органе ЦК АПТ газете «Зери и популлит» под названием «Теория и практика революции». В ней он выступил с жёстких и непримиримых позиций как против бывшего союзника – КНР, так одновременно против СССР и СФРЮ. Западные эксперты, внимательно наблюдавшие за происходившим, отмечали, что на протяжении последовавших после публикации статьи трёх недель Пекин публично не отреагировал на действия албанской стороны[2064]. В то же время поздравления КПК в адрес АПТ по случаю национального праздника – 28 ноября, что заметили и западные аналитики, отличались сухостью[2065].

Несмотря на секретный характер материалов прошедшего в конце июня 1977 г. Пленума ЦК АПТ, китайская сторона получила по своим каналам информацию о выступлении Э. Ходжи. Сообщение об этом он получил из албанского посольства в Пекине. Глава АПТ болезненно отнёсся к этому факту, подозревая о наличии широко разветвленной сети китайской агентуры в различных ведомствах НСРА и даже в партийном аппарате, в связи с чем он вновь обратился к теме бдительности[2066]. Вероятно, его достаточно серьезно беспокоило наличие сторонников КНР и в вооруженных силах, где длительное время работали китайские специалисты, задействованные не только в строевых частях, но и в военно-хозяйственных организациях, занимавшихся обеспечением вооруженных сил.

Внимание албанской стороны к ситуации в соседней Югославии и ожидание очередного этапа внутриполитического кризиса с наступлением «посттитовского» периода обуславливалось также степенью готовности вооруженных сил СФРЮ к возможной интервенции. Вопрос о техническом переоснащении ЮНА имел в этом контексте особое значение. Однако в складывавшейся ситуации столь однозначно подозрительное отношение главы АПТ к якобы планируемым со стороны СССР военным действиям против Югославии не соответствовали действительности советско-югославских отношений, когда Белград рассчитывал на получение доступа к советскому ВПК в целях обновления военно-технического потенциала вооруженных сил. Со своей стороны, американские аналитики, отмечая необходимость нормализации взаимоотношений США с СФРЮ, продолжавших оставаться прохладными, определяли два сценария возможных действий. В частности, отмечалось, что «политика США в отношении Югославии в области безопасности, должна либо продолжаться, постепенно развивая эти взаимоотношения в определенной изолированности от поведения Югославии в третьем мире, либо мы [США] должны придти к взаимопониманию с югославами относительно того, что такое развитие поставлено на карту, имея в виду различия интересов двух сторон. Мы должны принять решение, следовать нам первым или вторым путём»[2067].

В этой связи для СФРЮ особое значение продолжали иметь взаимоотношения с КНР, заинтересованной в усилении позиций независимых от Москвы Югославии, Албании и Румынии. В августе 1977 г. внимание иностранных экспертов привлекли несколько фактов: приглашение И. Броз Тито посетить Пекин (о чём было сообщено официальными органами информации СФРЮ в начале июня 1977 г.), заявления представителей югославского руководства об улучшении взаимоотношений с Китаем и Албанией, поддержка КНР против начатых со стороны Тираны «лобовых» идеологических атак[2068] и продолжавшие оставаться конфликтными отношения с Болгарией, а также информация о решении Тито посетить СССР[2069]. Они обращали внимание на сложность положения главы СФРЮ, так как визиты в СССР и КНР имели взаимоисключающий характер и требовали от И. Броз Тито особой осторожности[2070], чтобы не усилить подозрения в Москве и Пекине относительно подлинных интересов югославской стороны.

В свою очередь, имея в виду состоявшийся в конце августа 1977 г. визит 85-летнего И. Броз Тито в Китай, албанское руководство рассматривало возможность укрепления китайско-югославских отношений как прямую угрозу возможного давления со стороны Пекина с целью добиться от Тираны уступчивости в вопросах регионального балканского сотрудничества с Белградом и Бухарестом. Официальная албанская пропаганда представляла НСРА жертвой потенциального иностранного вмешательства, предательства со стороны своего единственного союзника – КНР и защитницей албанского национального меньшинства в СФРЮ. Югославское направление в новых условиях приобретало для руководства АПТ особую важность с учётом того, что глава НСРА постоянно обращался к проблеме развития Югославии после ухода Тито с политической арены.

Особое значение для взаимоотношений Югославии с СССР имела тема межбалканского многостороннего сотрудничества, в котором Москва видела попытку Белграда и Бухареста создать неформальный региональный военно-политический блок. Этот факт учитывался и американской стороной, которая, во-первых, была заинтересована в том, чтобы Югославия избегала открытого конфликта с Советским Союзом, и, во-вторых, сохраняла свой статус неприсоединившегося и одновременно дружественного Западному блоку государства. В то же время продолжавшие ухудшаться с конца 1976 г. американо-югославские отношения влияли на действия Вашингтона. Поэтому появление в середине июля 1977 г. интервью министра иностранных дел ВНР Ф. Пуйя редактору венского популярного и влиятельного издания «Die Presse» О. Шульмайстеру, имевшему неоднозначную репутацию[2071], являлось знаковым с многих точек зрения. Отвечая на вопрос об отношении к межбалканским инициативам Белграда и Бухареста, глава венгерской дипломатии крайне отрицательно отреагировал на возможность превращения регионального сотрудничества в замкнутую организацию группы государств и фактически повторил советскую точку зрения[2072] по этому поводу Взятое у Ф. Пуйя интервью могло служить одновременно и как попытка зондажа позиции ВНР по межбалканскому сотрудничеству, и как проверка реакции Белграда на саму идею нового Балканского пакта. В последовавшем незамедлительном ответе министра иностранных дел СФРЮ М. Минина содержалось отрицание каких-либо намерений у югославской стороны создавать Балканский пакт с участием других стран региона – Греции, Румынии и Турции, а само подобное предположение характеризовалось как спекуляция. Решительный протест официального Белграда был во многом обусловлен стремлением избежать подозрений как Запада, так, прежде всего, Востока в попытках выступать в роли инициатора регионального неформального военно-политического блока. Это было тем более важно, что Тито собирался посетить СССР, руководство которого выступало категорически против попыток создания такого объединения, рассматривавшегося в Кремле как угроза оборонным возможностям ОВД на Юго-Западном ТВД.