§2. «Особые» курсы, позиции и «особая лояльность»: ОВД в ожидании консолидации

Складывавшаяся в Варшавском пакте после прошедшего заседания ПКК 17 марта 1969 г. в Будапеште ситуация находилась в центре внимания югославских дипломатических представителей, аккредитованных в государствах-членах блока. Однако из-за конфиденциальности обсуждений и режима секретности, введённого в отношении деятельности органов ОВД, информация, получавшаяся представителями МИДа СФРЮ, иногда не соответствовала действительности, что создавало затруднения в подготовке анализа складывавшегося положения. Среди неподтвержденных данных о заседании 17 марта, сообщенных заместителем консула СФРЮ в Софии его американским коллегам, были сведения о якобы принятом решении не признавать одностороннего выхода Албании из ОВД, а также о конфликте министра обороны НРБ генерала Д. Джурова с некими «консервативными советско-болгарскими военными». По данным американской стороны, глава болгарского военного ведомства готовился к занятию «высокого командного поста в Варшавском пакте». Однако наиболее важным из всего сказанного югославским дипломатом его американским собеседникам были опасения возможных действий СССР в отношении СФРЮ и участие в них Болгарии[935]. Для советской стороны оставалась, в свою очередь, довольно важной тема «актуальности» для югославского руководства совместных действий Москвы и её союзников против Чехословакии в августе 1968 г. и степень влияния этих событий на внешнеполитический курс Белграда[936].

В свою очередь, болгарский МИД внимательно изучал информацию, касавшуюся различных подходов членов НАТО к самой конференции по безопасности[937]. Особое значение придавалось данным, полученным по каналам болгарской политической и военной разведки. Они сообщали о том, что в Западном блоке существуют серьезные разногласия относительно характера будущего совещания, а также происходит выдвижение со стороны ряда европейских стран предварительных условий. К их числу относились: требование Британии об урегулировании германского вопроса перед созывом конференции; несогласие Франции с идеей многосторонних переговоров, которым она предпочитала двусторонние; стремление ФРГ свести встречу к межблоковым (НАТО и ОВД) переговорам; позиция ряда европейских государств (Италии, Дании, Исландии, Бельгии и Нидерландов), поддержавших идею многосторонней международной европейской конференции[938].

Для руководства Албании происходившее в системе международных отношений большей частью сводилось к определению возможного сценария действий СССР и его союзников из числа балканских членов ОВД, а также китайско-советским взаимоотношениям. В данной связи факт обращения официальной Тираны к теме советско-китайских пограничных вооруженных инцидентов имел особое значение. Военный аспект проблемы, а также интернационализация советско-китайского конфликта рассматривались с точки зрения оборонной политики албанского руководства достаточно серьезно и в контексте перспективы участия Варшавского блока в нём на стороне СССР. Как подтверждение подобного сценария развития ситуации оценивалось албанским руководством заявление, якобы сделанное министром иностранных дел Болгарии И. Башевым о возможности переброски сил ОВД на Дальний Восток. Публикация 10 апреля 1969 г. этого материала в австрийской газете «Wiener Zeitung» вызвала острую реакцию албанского руководства. В ней содержалась резкая критика позиции НРБ за её сервилизм по отношению к СССР. После произошедшего София лишалась возможности хотя бы частично улучшить отношения с Тираной, что было важно для Болгарии, стремившейся усилить как политические, так и военно-стратегические позиции НРБ в Балканском регионе. Особое значение оценке болгарской позиции албанскими властями придавало озвученное международной редакцией Радио Тирана положение о готовности Софии направить болгарские войска в случае необходимости и по приказу Кремля в район Средиземноморья и, прежде всего, к побережью Эгейского моря. Болгарское «движение» в этом направлении имело особое историческое значение и могло поставить под сомнение всю балканскую политику коммунистической Болгарии, так как именно данная географическая область была оккупирована в период Второй мировой войны войсками царской Болгарии, стремившейся присоединить территорию Эгейской Македонии[939]. Опровержение, сделанное болгарской стороной спустя два дня после появления в австрийской печати сообщения о высказывании Башева, не изменило позиции Тираны. Со своей стороны, китайское руководство поддерживало идею тесного военно-политического союза с Тираной, несмотря на явно преувеличенные возможности подобного рода альянса. По линии военного ведомства КНР и от имени маршала Линь Бяо было направлено 9 июля 1969 г. в адрес министра обороны НРА генерал-полковника Б. Балуку приветствие по случаю 26-й годовщины создания АПТ. В нём заявлялось о том, что «зловещая антикоммунистическая, антинародная и контрреволюционная Московская встреча (имелось в виду международное совещание коммунистических и рабочих партий в июне 1969 г. – Ар. У.)» была направлена против Китая и Албании[940].

В то же время, весной 1969 г., руководство НРА постаралось усилить собственные позиции на Балканах за счёт расширения отношений с занимавшей особую позицию в НАТО Турцией. Это нашло своё выражение в визите 5 – 12 мая 1969 г. в эту страну официальной албанской делегации высокого уровня, ранее демонстрировавшегося лишь в албано-советских, а затем в албано-китайских отношениях, что было отмечено и зарубежными аналитиками. В официальных сообщениях о визите заявлялось о стремлении усилить меры доверия в регионе, что имело прямое отношение к военно-стратегической ситуации на полуострове. В свою очередь, турецкая сторона, несмотря на общее усиление сил НАТО в Средиземноморье, так и не получившая от США в начале 1969 г. запрашиваемого ею новейшего вооружения, продолжала использовать ссылки на существование военной угрозы в средиземноморскобалканском регионе в интересах проведения модернизации вооруженных сил[941]. Как следовало из переговоров министра обороны А. Топалоглу с главой военного ведомства США М. Лейрдом, ещё в апреле 1969 г. Турция рассматривала ситуацию в регионе через призму существующих угроз южному флангу НАТО из-за ухудшившейся ситуации на Ближнем Востоке, усиления советского военно-морского присутствия в Средиземном море и неясных перспектив разрядки напряженности из-за действий СССР и его союзников в Чехословакии[942].

Американское направление внешней политики являлось важным элементом всего внешнеполитического курса Румынии. В складывавшейся ситуации для Бухареста было важно укрепить своё присутствие на международной арене и добиться расширения отношений с Западом. Одним из важных направлений внешней политики для СРР являлись Соединенные Штаты. Глава РКП Н. Чаушеску полагал, что укрепление румыно-американских связей обеспечит ему твёрдые позиции не только во взаимоотношениях со странами-членами евроатлантического сообщества, но и позволит играть более активную роль в региональной политике на Балканах. Поэтому признанию за Румынией особого места в Восточном блоке были призваны помочь активные контакты с ведущей силой НАТО – США. Для Чаушеску они становились важным аргументом в пользу укрепления самостоятельности перед советскими союзниками по Варшавскому пакту и гарантией отказа Москвы от силового давления на Бухарест. С целью реализации этого плана румынская сторона уже после Будапештской встречи ПКК провела зондаж в американских и натовских политических кругах относительно перспектив активизации взаимоотношений со странами Запада с повесткой дня, имевшей принципиальное значение как собственно для Румынии, так и для членов евроатлантического сообщества. Её ключевым вопросом была европейская безопасность. Одновременно отношения Бухареста с Западом могли, по расчётам Чаушеску, стать демонстрацией моральной поддержки румынской позиции по международным вопросам. 1 апреля 1969 г. в Вашингтоне состоялась встреча первого заместителя министра иностранных дел Дж. Маковеску и посла СРР в США К. Богдана с назначенным в январе 1969 г. Государственным секретарём У. Роджерсом и сотрудником отдела Восточной Европы Госдепа США, хорошо знакомым с румынскими делами, офицером ЦРУ США Дж. Капланом. Главная тема обсуждений официально была запротоколирована как «Ситуация в Европе». Во время беседы выявились вполне конкретные вопросы, которые интересовали как американскую, так, прежде всего, и румынскую стороны. Для последней было важно подчеркнуть именно в Вашингтоне свою особую заинтересованность в улучшении политической атмосферы в Европе и активизации действий румынской дипломатии на «западном направлении». В этой связи Маковеску сообщил собеседникам о планируемой им встрече с главой датского МИДа И. Лунсом (влиятельной фигурой в европейских дипломатических кругах, впоследствии Генсеком НАТО с 1971 г. по 1984 г.) «немедленно в Гааге после поездки в Вашингтон»[943]. Вторая важная для румынской стороны тема, тесно связанная с первой, касалась непосредственно внешнеполитических позиций Румынии, включая её взаимоотношения с союзниками по Варшавскому пакту. Маковеску охарактеризовал «доктрину Брежнева» как объяснение действий Москвы в Чехословакии в 1968 г., а не как их оправдание, что отметили и его американские собеседники. Это «лексическое» уточнение позволяло Госсекретарю США судить об отношении румынского руководства не только к конкретным действиям Кремля на международной арене, но и к сущности проводимой им политики, а именно – ограничению национального суверенитета сателлитов в рамках Варшавского блока. В этой связи заявления первого заместителя главы румынского МИДа об отказе принять «доктрину Брежнева» и о подписании румынской стороной Будапештской декларации во имя улучшения ситуации в Европе, а также демонстративно декларированное стремление Румынии «играть роль в деятельности, направленной на отказ от блоков и предупреждение ситуации чехословацкого типа» были призваны подчеркнуть самостоятельность позиции Бухареста в его взаимоотношениях с Западом и, конкретно, США. Более того, Маковеску сообщил своим американским собеседникам о том, что после Будапештского заседания ПКК Москва ограничена в полномочиях принятия односторонних решений, включая проведение по её желанию военных учений и маневров, но в то же время подчеркнул, что «вопрос о маневрах не поднимался на Будапештской встрече». Румынская сторона якобы советовала СССР вывести войска из Чехословакии (этот вопрос интересовал У. Роджерса особенно). Примечательной была избранная линия поведения румынской дипломатии на американском направлении, включая и оборонный вопрос. После сделанных заявлений Дж. Маковеску сообщил о том, что «ему было поручено президентом Чаушеску подчеркнуть, что Румыния не хочет какой-либо особой помощи от Соединенных Штатов и будет самостоятельно отвергать любое давление, целью которого является проведение политики, диктуемой из-за пределов Румынии». Со своей стороны У. Роджерс сообщил о предупреждениях, сделанных СССР по поводу недопустимости «второй» Чехословакии, а Маковеску откровенно заявил о том, что «Румыния не собиралась устилать цветами дорогу Советам, если они бы решили войти в Румынию»[944]. Примечательным фактом в этом контексте становилась реакция вышедшей из ОВД Албании, которая в апреле 1969 г. также отмечала угрозу давления со стороны СССР на Румынию. Глава АПТ обращал внимание на аналогичную политику СССР в отношении СФРЮ. 11 апреля 1969 г. орган ЦК Албанской партии труда газета «Зери и популлит» опубликовала большую редакционную статью без подписи, а в действительности – её автором являлся Э. Ходжа, о чём в то время, за исключением высшей номенклатуры АПТ, мало кто знал. В материале под названием «Военное давление – основа диктата и шантажа советского ревизионистского режима»[945] заявлялось о существующей реальной советской угрозе двум странам – Румынии и Югославии и поддержке их, несмотря на разногласия, со стороны Албании. Появление статьи было отмечено зарубежными аналитиками, отнёсшимися серьезно к происходящему на Балканах[946].

Курс албанского руководства на активизацию балканской политики был продолжен и в отношениях с соседней Грецией, которая всё ещё не имела мирного договора с Албанией. В октябре 1969 г. представитель Афин в ООН обратился к своему албанскому коллеге X. Будо с предложением развивать торговый обмен между двумя государствами. Однако при этом Тирана настаивала на прекращении «состояния войны», которое продолжало сохраняться уже на протяжении четверти века. Заключение албано-греческого торгового соглашения в начале 1970 г. рассматривалось Тираной как первый шаг по нормализации взаимоотношений с южной соседкой Албании – членом НАТО[947].

Непредсказуемость действий Москвы на «румынском» направлении достаточно серьезно воспринималась в Вашингтоне и Бухаресте. При этом если для руководства США гарантии невмешательства, данные Кремлем могли что-то значить, то для румынской стороны, как отмечал Маковеску, данный «вопрос имел некий академичный характер, так как Советы давали такие заверения [о невмешательстве] чехословакам»[948].

Аналогичные усилия, направленные на улучшение отношений с членами западного блока, но прежде всего США, предпринимало и болгарское руководство. Эти действия, однако, рассматривались в Вашингтоне достаточно сдержанно, что было продемонстрировано во время беседы Государственного секретаря США У. Роджерса и посла НРБ в США Л. Герасимова, состоявшейся 8 мая 1969 г. Болгарский представитель пытался получить у главы американской дипломатии ответ на вопросы о перспективах двусторонних отношений и узнать о реакции Белого Дома на Будапештское обращение от 17 марта 1969 г. стран-членов ОВД[949], в котором все государства Варшавского пакта выражали готовность поддерживать хорошие отношения с Западом и выступали за проведение общеевропейской мирной конференции по безопасности. Заявив о новых подходах американской администрации к вопросам внешней политики, Роджерс тем не менее сослался на действия НРБ, которая вместе с другими странами Варшавского блока участвовала в интервенции в Чехословакию. Он также указал на появление так называемой доктрины Брежнева, ограничивавшей национальный суверенитет стран-союзниц СССР. Более того, глава Госдепа поставил под сомнение реалистичность результатов проведения общеевропейского совещания. Для болгарской стороны было важно подчеркнуть самостоятельность предпринимаемых ею действий, и Л. Герасимов, отвергнув факт существования доктрины, объяснял произошедшее «обязанностями каждой из социалистических стран оказывать взаимную помощь другим социалистическим странам в деле защиты социалистического строя»[950]. Это объяснение было призвано подчеркнуть тесную связь идейно-политического и военно-политического элементов оборонной политики НРБ.

Тем временем прошедшие в Вашингтоне переговоры Дж. Маковеску и У. Роджерса обнадежили румынскую сторону, и 20 мая 1969 г. глава внешнеполитического ведомства К. Мэнеску в ходе беседы с послом США в СРР Р. Дэйвисом неожиданно сообщил, как отмечал последний в своей телеграмме в Вашингтон, о приглашении американского президента Р. Никсона посетить Румынию. Вскоре Бухарест получил ответ о том, что в соответствии с планами главы Белого Дома он сможет осуществить визит в Румынию по пути в США после поездки по Южной Азии в начале августа 1969 г. Решение американской стороны во многом было обусловлено тем, что, как писал Дейвис в своей депеше об особенностях румынской дипломатии, румыны, «проводя свою политику развития хороших двусторонних отношений со всеми странами, активно используют тактику обмена визитами»[951]. В сложившейся ситуации, как для Вашингтона, так и, прежде всего, для Бухареста, была важна «демонстрация флага», способная усилить позиции румынского руководства на международной арене и косвенно дать понять Москве, что «чехословацкий вариант» неприемлем в отношении СРР. Со своей стороны, Р. Никсон считал, что «мы [США] могли бы поддеть наших московских друзей, устроив визиты в восточноевропейские страны». В то же время глава Белого Дома не собирался, «поехав туда [в Румынию], раздражать Советы… Мы направляемся туда, чтобы привнести надежду народам Восточной Европы»[952]. Подлинная, непубличная, советская оценка внешнеполитического курса западных государств, включая, прежде всего, США, направленного на улучшение взаимоотношений с государствами Восточного блока, заключалась в изначально негативной характеристике подобных шагов со стороны членов евро-атлантического сообщества. В этой связи отмечалось, что «на смену доктрине “гибкого реагирования” была выдвинута внешнеполитическая доктрина “наведения мостов”, основная цель которой заключалась в том, “чтобы, если это возможно, помочь положить мирными методами конец коммунизму”. Провозглашение доктрины “наведения мостов” повлекло за собой всемерную активизацию разведывательно-подрывной деятельности как составной части политики антикоммунизма»[953]. Более того, как отмечалось в секретных материалах советской госбезопасности, «в целях подрыва влияния СССР на международной арене, внесения раскола в отношения Советского Союза с другими социалистическими странами американские и английские специальные службы разработали план по организации подрывных пропагандистских дезинформационных акций против социалистических государств под кодовым названием “Лиотей”»[954].

Факт принятия американской стороной приглашения, как отмечали в частных беседах с западными коллегами румынские дипломаты, «превзошёл самые оптимистические ожидания румынского руководства». Более того, отвечая на вопрос американских дипломатов, «не испытывает ли правительство Румынии какие-либо опасения относительно того, что визит Президента [США] может повлиять негативно на деликатную позицию, занимаемую Румынией в Восточной Европе и её отношения с Советским Союзом, румынский представитель ответил – “абсолютно нет”»[955]. По его словам, руководство Румынии тщательно взвесило риски и «любой ответный жест со стороны Советского Союза был бы уравновешен “моральными и психологическими” выгодами от визита Президента»[956].

Однозначная поддержка Москвы и солидарность с СССР по вопросам созыва совещания по безопасности, продемонстрированная болгарской стороной на состоявшейся 20-21 мая 1969 г. встрече в Берлине министров иностранных дел государств-участников ОВД, была призвана обеспечить Софии прочные позиции в Варшавском блоке. Она также должна была сделать её участником важного для коммунистического руководства Болгарии международного европейского процесса, имеющего значение для ситуации в Балканском регионе. Одновременно с дипломатическими шагами на международной арене НРБ интенсифицировала своё участие в коллективных оборонных мероприятиях Варшавского блока и активизировала собственную деятельность в этом направлении.

Тесная связь внешней и оборонной политики НРБ имела, прежде всего, региональное измерение. Весной 1969 г. ОВД провёл ряд учений, имевших целью объединение сил и средств пакта на различных театрах военных действий. В первых из них, состоявшихся 5 марта – 1 апреля 1969 г. на территории НРБ, основное внимание уделялось вопросу координации вооруженных сил Варшавского блока в балканском секторе Юго-Западного ТВД. С этой целью на болгарской территории были проведены учения оперативных штабов сухопутных войск, ВМС и ПВО Болгарии, Румынии и СССР. Во вторых учениях, проходивших 14-19 апреля 1969 г. на территории Венгрии, Польши, Чехословакии и в западных районах СССР и называвшихся оперативно-стратегическими учениями войск ПВО, НРБ не принимала участия, так как они состоялись в районе Западного ТВД. Особенностью этих учений было то, что они проходили после принятия ОВД 17 марта 1969 г. «Положения о Единой системе противовоздушной обороны стран Варшавского договора». Оно узаконивало должность командующего войсками ЕС ПВО и регламентировало создание единой противовоздушной обороны всего воздушного пространства Варшавского пакта. Для координации действий на юго-западном направлении на базе 8-й Отдельной армии ПВО со штабом в Киеве был создан вспомогательный командный пункт ПВО ОВД при участии представителей вооруженных сил всех государств-членов ОВД. Так как в задачу 8-й ОА ПВО входило прикрытие воздушного пространства Украины, Молдавии, войск Одесского и Киевского ВО, а также основных узлов инфраструктуры ВМС СССР на Черном море, этот пункт контролировал воздушное пространство на Юго-Западном ТВД ОВД в направлениях Албании, Болгарии, Венгрии и Румынии (и, вероятно, Югославии). Аналогичный вспомогательный командный пункт находился на базе 2-й Отдельной армии ПВО в Минске и отвечал за Центрально-Европейское направление (ГДР, Польша, Чехословакия)[957]. В 1971 г. было сформировано 7-е Главное управление Министерства обороны, состоявшее из четырех отделов (с общей численностью сотрудников в 50 человек), через которое делались заказы вооружений ПВО для государств-членов ОВД[958].

Для Болгарии, в соответствии со сложившимся в Варшавском пакте распределением зон ответственности, Греция и Турция (в гораздо меньшей степени – Югославия) были главными направлениями обеспечения национальной и коалиционной обороны. Они же являлись и «задачей номер 1 болгарской разведки». Последняя ориентировалась на получение сведений о «внутренней и внешней политике с главной целью раскрытия замыслов, планов и намерений, целей и задач Соединенных Штатов, как и их политики, которая проводится через правительства этих двух стран на Балканах против социалистического лагеря и нашей [Болгарии] страны»[959]. Действия государств-членов НАТО также интересовали Софию с точки зрения военно-политических планов, «направленных против социалистического лагеря» и Болгарии. Целевой установкой болгарской внешней политики в выделяемом как главный в контексте разведывательных интересов ближневосточном регионе являлась поддержка «прогрессивных режимов» и «отрыв этих государств от империалистического лагеря»[960]. Взаимоотношения Софии и Афин в этой связи представляли также определенный интерес. Американские военные аналитики приходили летом 1969 г. к выводу о том, что «Греция в ближайшей перспективе не столкнётся с угрозой болгарского вторжения», «за исключением только большой войны». В то же время в отделе Системного анализа Министерства обороны США делали вывод о том, что «в отношении НАТО будет нанесён моральный удар, если в действительности будет позволено потерять греческую территорию без достаточного и эффективного военного ответа НАТО»[961]. Само же состояние греческих вооруженных сил оценивалось с точки зрения существовавшей проблемы слабой их оснащенности, что требовало срочной модернизации армии. В соответствии с американской оценкой Греции могли угрожать только вооруженные силы Болгарии и СССР, к которым могли присоединиться наземные и воздушные силы Румынии. Однако в виду проводимого Бухарестом внешнеполитического курса участие Румынии рассматривалось как маловероятное[962]. Целью действий сил Варшавского блока на греческом направлении, как предполагалось американскими экспертами, был «захват ограниченных районов на северо-востоке Греции, который даст силам пакта выход к Эгейскому морю». Однако риск проведения подобной операции заключался в вероятности серьезного межблокового конфликта. Наиболее подходящим с точки зрения реализации данного плана было родопское направление на юг в сторону Александруполиса (по-болгарски Дедеагач)[963].

В 1969 г. болгарская сторона продолжила укрепление обороны на южных рубежах. В число предпринимаемых шагов вошли: 1) организационно-военные мероприятия по дислокации подразделений армии; военно-технические мероприятия, связанные с получением из СССР новой военной техники; и 2) расширявшаяся разведывательная деятельность по линии КДС и Разведывательного управления Генерального штаба вооруженных сил.

К концу 60-х гг. XX в. фактически окончательно сложилась система дислокации ВС Болгарии, заключавшаяся в распределении 3 армейских группировок в соответствии с оборонными потребностями страны, а также стратегическими и оперативными задачами Варшавского пакта на Юго-Западном ТВД. Первая общевойсковая армия (со штабом в г. София) прикрывала западное направление, прежде всего, по границе СФРЮ; Вторая общевойсковая армия (штаб в г. Пловдив) должна была прикрывать южное «греческое направление» и, наконец, Третья общевойсковая армия (штаб в г. Сливен) прикрывала юго-восточное направление, т. е. так называемое турецкое. Условия службы в ряде подразделений Третьей армии были достаточно суровыми, что способствовало появлению в армейской среде выражения «треугольник смерти», в который входило три ближайших к турецкой границе подразделения, дислоцированных в населённых пунктах Элхово, Грудово (ныне Средец) и селе Звездец.

Характер вооружения сухопутных сил Болгарии к началу 70-х гг. XX в. свидетельствовал о том, что большинство образцов техники относилось к концу 40-50-х гг, и в определенной степени они отвечали задачам, стоявшим перед вооруженными силами НРБ с учётом военно-технической оснащенности потенциальных региональных противников – Турции и Греции, а при определенных обстоятельствах и Югославии. Насчитывавший по разным оценкам около 1900 единиц, танковый парк болгарской армии был представлен в основном средними танками Т-54, Т-34, Т-55, производившимися в СССР до второй половины 50-х гг., а также лёгкими плавающими ПТ-76, выпускавшимися в 1951-1967 гг. Новая модель танка Т-62, массовое производство которого велось в Советском Союзе с 1961 г. по 1975 г., поступила в вооруженные силы НРБ к концу 60-х гг. в ограниченном количестве. Более того, на вооружении болгарской армии продолжало находиться 30 единиц тяжёлых танков ИС-3 периода Второй мировой войны[964], основная задача которых заключалась в осуществлении прорывов на наиболее защищенных противотанковыми средствами участках обороны противника. Парк бронетранспортёров был представлен моделью БТР-40П, созданной на базе шасси танка ПТ-76 и аналогичной модели БТР-50, а также небольшим количеством БТР-152 (с открытым верхом) на базе автомобиля ЗИС-151. Артиллерия болгарской армии, насчитывавшая по разным оценкам на начало 70-х гг. XX в. около 500 единиц, была ориентирована, прежде всего, на поражение воздушных и наземных целей и предназначена для борьбы с авиацией и танками противника. Это обусловило специфику вооружения. В его число входили зенитные 85-мм орудия; 130-мм зенитные пушки КС-30; 122-мм гаубицы Д-30; легкобронированные зенитные самоходные установки ЗСУ-57-2 (находившиеся до 1955 г. на вооружении в СССР); 152-мм пушки, а также самоходные артиллерийские установки СУ-100 и ПСУ-122, являвшиеся штурмовыми орудиями для борьбы с фортификационными сооружениями[965].

Особое внимание уделялось оснащению болгарской армии ракетным оружием – тактическими ракетными комплексами «Луна», ракетами Р-11 и противотанковыми комплексами «Шмель» и ПТУРами различной модификации. Ещё в 1961-1963 гг. болгарские вооруженные силы получили от СССР ракетное оружие, и к 1969 г. были окончательно сформированы четыре Армейские подвижные ракетные бригады (АПРБ), при которых существовали Армейские подвижные ракетно-технические базы (АПРБ). Каждая из трёх армий обладала по одной АПРБ, дислоцировавшихся соответственно в окрестностях г. Самоково (1 армия); около г. Карлово и г. Баня, в районе Мариино поле (2 армия) и г. Ямбол, в местности Кабиле (3 армия). В резерве Главного командования находился ракетный полк, размещённый вблизи населённого пункта Телиш. Все данные ракетные подразделения были оснащены мобильными ракетными системами с баллистическими ракетами малой дальности Р-11М (8К11), способными нести ядерные заряды до 100 кт. Более того, на территории НРБ в 1969 г. и 1971 г. были проведены учебные запуски ракет (учения «Преслав-71»). Одним из факторов, серьезно повлиявших на усиление значения в оборонной политике НРБ ракетного оружия, стали прошедшие 21-28 сентября 1969 г. в Польше учения «Одра – Ниса». В ходе их проведения стало ясно, что подготовка к ядерному удару по противнику, т. е. Западному блоку, занимает слишком долгое время. Прежняя практика «доукомплектования» ракетного оружия, находящегося в странах-членах Варшавского пакта, ядерными боеголовками из хранилищ в СССР фактически не обеспечивала возможность использования этого оружия с территории данных стран. Такой вывод актуализировал проблему расположения ядерного арсенала в соответствующих коммунистических странах[966]. Именно в это время из СССР в Болгарию были доставлены 12 фронтовых истребителей МиГ-21М с уже готовым навесным оборудованием, вошедших в состав 2-й истребительной авиаэскадрильи 19-го истребительного авиационного полка, базировавшегося на аэродроме «Граф Игнатиев»[967].

Вопрос о размещении ядерного оружия на территории советских сателлитов являлся не только военным, но, прежде всего, политическим и был в центре внимания разведывательных служб государств Западного блока. Комитет планирования обороны НАТО на заседании министров стран-членов альянса, состоявшемся 4 декабря 1969 г., принял документ под названием «Меры по реализации стратегической концепции обороны регионов НАТО». В нём определялись конкретные мероприятия в рамках принятой в мае 1967 г. соответствующей стратегической концепции, и отменялся аналогичный документ 1957 г. Одним из важнейших направлений деятельности разведывательных организаций блока было ведение ими военной и политической разведывательной работы с целью «своевременного и постоянного обеспечения НАТО как можно лучшим анализом: а) возможностей, б) вероятных направлений действий и в) операций Варшавского пакта»[968]. В контексте поставленных задач определялась важность того, что «это наблюдение и разведывательные мероприятия полностью координировались бы на уровне НАТО с целью удовлетворения необходимой потребности в эффективном предупреждении»[969].

Оборонная политика государств Восточного блока испытывала сильное влияние идеологии. Взаимоотношения с теми из коммунистических стран, которые оказались в оппозиции к СССР, рассматривались членами ОВД враждебно из-за существовавших у них опасений относительно возможного ослабления международных позиций блока на международной арене. Взаимоотношения с теми из коммунистических стран, которые оказались в оппозиции к СССР, рассматривались членами ОВД враждебно из-за существовавших у них опасений относительно возможного ослабления международных позиций блока на международной арене. Проходившее 5-17 июня 1969 г. в Москве международное совещание компартий, в котором участвовали представители 75 партий, было призвано подтвердить правильность и легитимность антикитайского курса Кремля, с одной стороны, и защитить победу в Праге «здоровых сил», с другой. После этого, предусматривалось в скором будущем проведение Конгресса народов Европы. В аппарате ЦК КПСС ставилась задача организовать «в октябре с. г. по договоренности с руководством европейских компартий (кроме Албании) в столице одной из социалистических стран совещание представителей международных отделов компартий социалистических и капиталистических стран Европы с обсуждением практических вопросов подготовки и проведения этого конгресса»[970]. Однако этот план оказался контрпродуктивным, и всё ограничилось заседанием, проходившим 30 октября – 3 ноября 1969 в Праге. В нём участвовали 58 коммунистических и рабочих партий, представители которых входили в редколлегию журнала «Проблемы мира и социализма».

Чехословацкие события серьезно повлияли на позицию многих компартий относительно созыва готовившегося Москвой международного коммунистического совещания. Имея в виду разраставшийся советско-китайский конфликт, действия Кремля в Чехословакии, острый конфликт между КПСС и отдельными компартиями, многие руководители последних, как в Западной Европе, так и в некоторых восточноевропейских, скептически относились к идее созыва международного совещания. Румынское руководство устами члена Исполкома и Постоянного Президиума, секретаря РКП П. Никулеску-Мизил заявило о том, что «когда речь шла об антикоммунизме, в него включалась и позиция Китайской Коммунистической партии и некоторых других партий. Нельзя под лозунгом борьбы против антикоммунизма обострять разногласия в нашем движении»[971]. Бухаресту, как Белграду и Пекину, было не чуждо стремление выступать в мировом коммунистическом движении самостоятельно. Примечательным на этом фоне становилось отношение Будапешта к инициативам Р. Никсона по поводу разрешения ситуации в Индокитае осенью 1970 г., что было воспринято Пекином с благосклонностью[972].

Со своей стороны, руководство Албанской партии труда также активизировало в рамках региональной политики «румынское направление». Летом 1969 г. Тирана вновь обратилась к постоянно подчеркивавшемуся румынскими властями на официальном уровне тезису о необходимости равноправия во взаимоотношениях между государствами, включая и страны коммунистического блока. Однако новым аспектом пропагандистской кампании, проводившейся уже на внешнеполитическом уровне албанским руководством, становилась популяризация выдвинутого на IX съезде КПК и поддержанного главой АПТ Э. Ходжей тезиса опоры на собственные ресурсы и силы. Зарубежные аналитики приходили к выводу о том, что Албания начинала играть роль «приводного ремня в распространении китайских теорий по вопросам, касающимся Восточной Европы»[973]. Они также отмечали «существование схожести принципов, перечисленных в вышеизложенных строках (речь идёт о пересказе статьи в «Зери и попул-лит» – Ар. У.) и заявлениях, которые часто слышатся из Бухареста в эти дни. Похоже, что это [албанское] обращение направлено как Румынии, так и тем, кто придерживается подобных взглядов»[974]. Параллельно с выражением одобрения позиции Бухареста Тирана демонстративно выступила летом 1969 г. в поддержку независимой позиции соседней Югославии против советского давления как на неё, так и на Румынию[975].

Для американской стороны, разрабатывавшей комплекс предложений, подлежавших обсуждению в рамках двусторонних переговоров на высшем уровне и включавших широкий спектр вопросов, связанных с экономикой, двусторонними отношениями и гуманитарными аспектами, особое значение имел внешнеполитический курс румынского руководства и его «оборонное» измерение в рамках Варшавского пакта. Главными среди них и выделявшимися авторами подготовительных материалов для президента Р. Никсона являлись нейтральная позиция Бухареста во время арабо-израильского конфликта; установление отношений между Румынией и ФРГ; неучастие румынской стороны в интервенции ОВД против Чехословакии и осуждение её; критика Бухарестом «доктрины Брежнева»; нейтральная позиция Румынии в советско-китайском конфликте[976]. Подготовка американской стороны к визиту в Румынию проходила на фоне провозглашенной президентом США 25 июля 1969 г. на пресс-конференции на Гуаме так называемой доктрины Никсона (или Гуамской доктрины). Её суть сводилась к выдвижению трёх взаимосвязанных принципов, демонстрировавших серьезные дополнения в оборонной блоковой политике США. Первый из озвученных принципов подчеркивал верность Вашингтона международным союзническим обязательствам; второй подтверждал готовность США обеспечить союзников ядерным щитом в случае угрозы независимости и свободе союзного государства со стороны ядерной державы и, наконец, в-третьих, Вашингтон признавал возможность оказания военно-технической и экономической помощи странам, с которыми США были связаны договорными обязательствами, но при этом американская сторона оставляла за собой право решать вопрос об участии военнослужащих США в возможном конфликте этих стран с другими[977].

Американо-румынские переговоры, проходившие 2-3 августа 1969 г., оказались важными для как для Вашингтона, так и для Бухареста по нескольким причинам. Не касаясь внутренней политики, американская сторона была заинтересована во внешнеполитическом курсе Чаушеску, в частности, в его стремлении «не допустить со стороны Советского Союза действий, подобных тем, которые он предпринял в Венгрии и Чехословакии»[978]. Именно это давало основания американской стороне считать Румынию, что было подтверждено и во время переговоров, вполне самостоятельным партнером, хотя и являющуюся членом Варшавского пакта. Для Бухареста важность встречи заключалась, во-первых, в том, что румынская сторона, заинтересованная в получении доступа к высоким технологиям, включая ядерные исследования в целях развития энергетики, приобретения статуса режима наибольшего благоприятствования в торговле и ряде других смежных промышленно-торговых областях двусторонних отношений, добилась желаемых результатов. Во-вторых, в политическом отношении, президент США Р. Никсон фактически обратился с просьбой о посредничестве Н. Чаушеску в отношениях Вашингтона с Пекином[979] и Ханоем[980]. До этого, накануне прибытия в Бухарест, он обращался с аналогичной просьбой к Пакистану. Это воспринималось главой РКП как признание его роли на международной арене в вопросах, имевших влияние на весь комплекс международных отношений конца 60-х – начала 70-х гг. XX в. Одновременно Чаушеску стремился показать высокую степень независимости от Москвы и приверженность идее проведения переговоров о разоружении с участием не только великих держав, но и малых стран[981].

Международные позиции Бухареста и его блоковая политика привлекали особое внимание албанского руководства. Оно рассматривало происходящее в более широком контексте и продолжало выступать против советско-американских переговоров по военным и политическим вопросам. Оценка возможных договоренностей делалась в виде констатации факта сговора великих держав: «Бесславный договор о запрещении испытаний ядерного оружия, подписанный между Советским Союзом и США в 1963 г., другой договор о нераспространении ядерного оружия, подготовленный США и СССР в прошлом, всё это призвано сохранить ядерную монополию этих двух великих держав, которые используют её как орудие угроз и шантажа подвластных народов во имя установления собственной власти в мире. Этой же цели служит в действительности торговля между американскими империалистами и советскими ревизионистами по вопросам ограничения ракет, что направлено на координацию и реализацию их совместных контрреволюционных планов»[982]. Советская политика в отношении восточноевропейских союзников Москвы заключалась, по мнению албанского партийно-государственного руководства НРА и лично главы режима Э. Ходжи, использовавшего привычные для него идеологические характеристики, в том, что «советские ревизионисты укрепляют свои связи с западными странами и бьются ослабить, перепутать или вообще отрезать связи, которые пытаются установить их “союзники” – сателлиты… Советская ревизионистская империя считает очень трудным свое положение в Европе. Европейских сателлитов она с трудом держит на привязи и ставит вопрос: до каких пор сможет держать их на привязи»[983]. Аргументом в пользу подобной оценки в рассуждениях Э. Ходжи выступал факт официального визита американского президента Р. Никсона в Румынию летом 1969 г. Он рассматривался главой АПТ как попытка «проникновения [США] в Румынию, в логово советских»[984].

Тем временем советская сторона не отказывалась от привлечения Румынии к более активному участию в деятельности ОВД. Прежде всего, это касалось получения от Бухареста согласия на проведение масштабных учений, запланированных ещё на осень 1968 г. на территории Болгарии и Румынии. Их целью была отработка взаимодействия и подготовка форсирования Дуная. На встрече генерал-полковника И. Георге и представителя командования ОВС ОВД генерал-полковника Г. Романова 12 июня 1969 г. последний настаивал на реализации этого плана в октябре 1969 г. Румынская сторона стремилась избежать проведения учений, аргументировав это «особыми мероприятиями в течение этого года, связанными с X съездом Румынской Коммунистической партии, XXV годовщиной освобождения Родины и 25-й годовщиной Вооруженных сил, а также другими внутриполитическими мероприятиями»[985]. 7 июля 1969 г. министр обороны генерал-полковник И. Ионицэ, по настоянию Романова и с согласия румынского руководства, проинформировал ОВС ОВД о желании румынской стороны отложить проведение учений, что вызывало у Главнокомандующего ОВС маршала И. Якубовского «неприятное удивление и недоумение»[986].

С целью минимизировать остроту противоречий с Бухарестом летом 1969 г. Москва попыталась использовать 35-летний юбилей установления советско-румынских отношений и смягчить исторические оценки, использовавшиеся в идейно-политических интересах румынского руководства для подчеркивания положительного характера Малой Антанты, а также роли бывшего министра иностранных дел Румынии в 20-е гг. XX в., Председателя Лиги Наций румынского дипломата Н. Титулеску – сторонника межбалканского сотрудничества в обеспечении европейского мира[987]. Очевидность манёвра советской стороны привлекла внимание зарубежных аналитиков, отметивших этот факт[988]. В то же время, Москва поставила Бухарест в известность о том, что подписание советско-румынского Договора о дружбе, намеченное на 14 июля 1969 г. в столице СРР, переносится ею на осень в виду важности, которую придавала советская сторона этому документу. Данный факт был сообщён румынским послом в США К. Богданом американскому президенту Р. Никсону во время специальной встречи 11 июля 1969 г., посвященной подготовке визита главы Белого Дома в Румынию[989]. За развитием отношений Румынии с США внимательно наблюдали в Белграде, где рассматривали положительно «румынский фактор» в региональной политике и оценивали его как противовес действиям ОВД и НАТО с перспективой усиления взаимодействия между СФРЮ и СРР как на политическом, так и на военном уровне. Официальная югославская пресса (что было отмечено и зарубежными наблюдателями) позитивно комментировала предстоящий визит Р Никсона в Бухарест, подчеркивая тот факт, что этот визит уже второй после того, как в 1967 г. Никсон посетил Румынию в качестве кандидата в президенты[990]. Летом 1969 г. у зарубежных обозревателей складывалось мнение о том, что СФРЮ и СРР оказывают противодействие усиливавшемуся на них давлению со стороны Советского Союза[991].

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК