§7. Югославский фактор, албанские прогнозы и румынские планы
На состоявшихся 18-19 февраля 1971 г. в Бухаресте заседаниях с участием министров иностранных дел государств-членов ОВД выявилось желание румынской стороны включить в текст итогового документа совещания, посвященного подготовке Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, тезис «всеобщего разоружения». Заместитель министра иностранных дел СРР Н. Экобеску предложил в случае несогласия советских участников встречи с такой формулировкой заменить её на другую, но с прежним содержанием и в виде призыва «проголосовать за принятие эффективных мер по сокращению гонки вооружений»[1238]. Ответ представителя советского МИДа Тарабанова на это был крайне негативным. Он заявил: «Мы не против слова “разоружение” или самого разоружения. Мы против того, чтобы давать оружие нашим оппонентам против созыва европейской конференции. Они это свяжут со взаимным разоружением»[1239]. В этой связи само упоминание слова «разоружение», по небезосновательному мнению советской стороны, могло способствовать новым дискуссиям по поводу созыва конференции. В то же время на международном уровне румынский представитель на Женевской конференции по разоружению открыто заявил о том, что «Румыния настойчиво призывала к отказу от военных манёвров на территории других государств»[1240]. Для румынской стороны обращение к этой теме имело как пропагандистское, так и вполне конкретное значение, имея в виду мнение Бухареста о необходимости роспуска двух блоков – НАТО и ОВД – и опасения относительно действий последнего против Румынии. Именно поэтому глава румынского МИДа К. Мэнеску демонстративно подчеркнул в своём выступлении, что Бухарест заинтересован в мирном сотрудничестве европейских государств в «климате доверия и понимания, на основе фундаментальных принципов международного права: уважения суверенитета и независимости, равенства и взаимной выгоды, невмешательства во внутренние дела»[1241]. Особое значение в данном контексте имела региональная политика СРР, составной частью которой являлась минимизация военно-политических угроз. Позиция румынского руководства по ситуации, складывавшейся на Балканском полуострове, заключалась в «превращении Балкан в зону мира и взаимопонимания, свободную от ядерного оружия» Оно выступало за обсуждение проблем развития межбалканского сотрудничества на уровне министров иностранных дел государств региона[1242]. Для Бухареста было важно добиться такого формата межгосударственных отношений на Балканах, чтобы София не смогла минимизировать румынские инициативы и использовать при этом поддержку Кремля.
Несмотря на подобные заявления, а также постоянную апелляцию официальных румынских представителей к теме соблюдения национального суверенитета, руководство страны стремилось не допустить обострения отношений с СССР. Весной 1971 г. политика Бухареста в отношении союзников по Варшавскому пакту, включая советскую сторону, давала основания отдельным зарубежным аналитикам для вывода о том, что Н. Чаушеску достиг определенной степени компромисса с Кремлём[1243]. Одновременно они полагали, что «целью румынского партийного руководства является, вероятно, сохранение в его собственных руках рычагов контроля над Румынией. Это включает экономическое планирование и экономическое руководство, контроль над использованием румынских вооруженных сил и контроль над решениями, влияющими на деятельность партии и правительства. Румынское руководство достаточно хорошо осведомлено о неравных взаимоотношениях [с СССР] с тем, чтобы искать полной независимости от Советского Союза или даже нейтралитет между Востоком и Западом»[1244].
На проходившем в Москве 30 марта – 4 апреля 1971 г. XXIV съезде КПСС глава РКП подтвердил прежнюю позицию румынского руководства относительно соблюдения суверенных прав государств и невмешательства в их внутренние дела, что было отмечено и иностранными аналитиками[1245]. Дальнейшим развитием этого курса стала череда государственных визитов Н. Чаушеску в КНР, а также в Северный Вьетнам, Северную Корею и Монголию, состоявшихся с 1 по 23 июня 1971 г., и в Финляндию 29 июня – 3 июля 1971 г. Поездка главы РКП проходила на фоне достаточно серьезной демонстрации силы, предпринятой СССР на Юго-Западном стратегическом направлении в виде масштабных общевойсковых учений «Юг-71», проходивших 9-19 июня 1971 г. на территории Молдавской ССР и Украинской ССР, а также в черноморской акватории с привлечением кораблей Балтийского флота и воздушного десанта[1246].
Военно-политическое положение на Балканском полуострове испытывало серьезное влияние со стороны внутриполитического развития коммунистических стран региона. Нарастание внутриполитического кризиса существовавшей в СФРЮ общественно-политической системы, выразившегося в стремлении титовского режима не допустить развития демократического движения в Хорватии, вошедшего в историю как «Хорватская весна» (Hrvatsko proljece)[1247] и требовавшего большей автономии для Хорватии, становилось весной 1971 г. серьезным дестабилизирующим фактором. Это относилось не только к внешнеполитическим позициям Югославии, но и к её оборонной политике. В СССР и США внимательно следили за действиями центральных федеральных югославских властей, увидевших в ситуации, складывавшейся в Хорватии, угрозу для политической системы СФРЮ и её территориальной целостности[1248]. Белград пытался определить возможный сценарий действий двух сверхдержав (с учётом военно-политической составляющей), и, прежде всего, СССР. Он обращал внимание как на официальные заявления советского руководства, так и на мнения, высказывавшиеся советской стороной в неофициальных беседах с югославскими партийными и государственными чиновниками. Проходивший с 30 марта по 9 апреля 1971 г. XXIV съезд КПСС, на котором присутствовала делегация СКЮ во главе с секретарем Исполкома ЦК СКЮ М. Тодоровичем, был отмечен, имея в виду как ситуацию в Варшавском пакте, так и складывавшееся положение в СФРЮ, двумя важными заявлениями, сделанными главой КПСС Л. И. Брежневым. Во-первых, ОВД была названа им «главным центром координации внешнеполитической деятельности братских стран», что автоматически повышало уровень этой организации, которая, по сути, превращалась, имея в виду её изначальное предназначение, в структуру военно-политического координирования Восточного блока с сильным военным компонентом. Данный факт был подчеркнут в зачитанном Брежневым докладе. В нём заявлялось, что «в результате коллективной выработки и претворения в жизнь ряда мер в последние годы усовершенствовалась военная организация Варшавского Договора (подчёркнуто в тексте доклада – Ар. У.)»[1249]. Сама югославская тема в докладе была дана в достаточно поверхностном виде как фраза-лозунг: «Мы – за советско-югославское сотрудничество, за развитие контактов между нашими партиями»[1250]. СФРЮ было уделено меньше слов даже по сравнению с Албанией, в отношении которой заявлялось, что «как и прежде, [мы] готовы к восстановлению нормальных отношений с ней. Это было бы полезно как для обеих наших стран, так и для общих интересов социалистических государств»[1251]. Однако для присутствовавших на съезде представителей СКЮ были важны заявления Брежнева о борьбе с различными уклонами в комдвижении и попытками «улучшения» социализма. Глава КПСС фактически выступил в поддержку методов, которые были использованы в Чехословакии странами-участницами Варшавского пакта во главе с СССР в августе 1968 г.[1252] Уже через полмесяца после закрытия съезда, на состоявшейся 24 апреля 1971 г. встрече главного редактора партийного официоза КПСС газеты «Правда» М. В. Зимянина и главного редактора центрального органа СКЮ журнала «Коммунист» С. Кржавца произошло знаковое по своему характеру событие. Советский собеседник, явно заранее получив одобрение «сверху», заявил своему югославскому коллеге о том, что «империалисты ожидают распада Югославии». Особенно примечательны были его слова о том, что, несмотря на то, что СССР «не будет и не хочет вмешиваться во внутренние дела Югославии», происходящее в СФРЮ выходит за пределы её внутренней политики и затрагивает проблему сохранения Югославии как социалистической страны, имеющей важное стратегическое и географическое расположение, а её распад способен повлиять на характер взаимоотношений на Балканах, в Европе и во всём мире. Важной, однако, была не столько прогностическая часть из сказанного Зимяниным, а утверждение, имеющее непосредственное отношение к возможным действиям СССР и его союзников по Варшавскому пакту. Суть сказанного сводилась к тому, что советская сторона «не может оставаться безучастной к тому, кто и как будет отщипывать от Югославии [куски]… Все, кто желают вашему народу добра, не могут не испытывать опасений. Националисты вокруг вас намереваются, в первую очередь, уничтожить партию, ее единство, которому, если так можно сказать, существует серьезная угроза. И после этого последуют новые и более жёсткие действия, конечной целью которых является распад Югославии. Мы не должны этого допустить. Поэтому мы не можем быть равнодушными и остаться в стороне во имя некоего невмешательства. Спокойное наблюдение за распадом Югославии означает предательство интернационализма, предательство принципов Маркса и Ленина»[1253].
Этот разговор не был случайным, и, судя по всему, советская сторона изначально проводила зондаж относительно реакции Белграда на фактическое предложение об оказании помощи, так как прямое военное вмешательство могло серьезно повлиять на всю систему международных отношений и сорвать проведение Совещания по сотрудничеству и безопасности в Европе. Оно являлось важным для Москвы с точки зрения планировавшегося признания на нем послевоенного мирового порядка, границ и утверждения детанта в системе международных отношений. Встреча двух главных редакторов проходила накануне срочно созывавшегося на о. Бриони XVII расширенного заседания Президиума СКЮ. Его проведение было намечено на 28-30 апреля 1971 г. В ходе заседаний фактически в полной изоляции от внешнего мира обсуждалась ситуация, сложившаяся в отношениях между Хорватией и федеральным центром. На повестке дня стояли также вопросы обновления кадров и конституционные поправки, целью которых было законодательное закрепление прав народов СФРЮ и развитие существовавшей в Югославии системы рабочего самоуправления. На третий день работы заседания состоялся телефонный разговор И. Броз Тито с Л. И. Брежневым по инициативе последнего. Фактически советская сторона, сославшись на некую информацию о начале полномасштабного кризиса в Югославии и якобы сделанное Тито обращение за помощью ЮНА, настоятельно предложила свою помощь в «урегулировании ситуации». Тито заявил об отсутствии чего-либо экстраординарного во внутриполитическом положении и отверг советское предложение. Сообщив о разговоре с Брежневым, глава СКЮ обратился к участвовавшим в заседании с требованием не распространять эту информацию. Более того, о произошедшем не был поставлен в известность даже посол СФРЮ в Москве В. Мичунович[1254]. Уже позже стало известно, что звонок из Кремля был сделан в момент, когда на чрезвычайное заседание собралось Политбюро ЦК КПСС. Участники совещания ожидали результатов телефонных переговоров. В телеграмме, направленной в Госдеп из Белграда, рассматривались две версии происходившего. В соответствии с одной из них телефонный разговор Тито с Брежневым состоялся в действительности, так как его заключительную часть слышали некоторые члены хорватского партийного руководства, допустившие «утечку» этой информации, и Москва готовилась использовать силу для «решения» внутриполитических проблем СФРЮ. По другой версии, сторонниками которой была также часть высокопоставленных партийных чиновников Хорватии, Тито специально распространял слухи об этом разговоре, чтобы использовать советскую угрозу как инструмент объединения руководства СКЮ[1255]. Ситуация, складывавшаяся в стране, продолжала оставаться кризисной. Однако, как отмечали впоследствии те из окружения Тито, кто был знаком с механизмом поступления информации главе Югославии, после Брионского заседания «было ясно, что происходило манипулирование» югославским руководителем. Предоставлявшаяся ему информация «была неполной из-за цензуры, проводимой сотрудниками секретариата и спецслужб»[1256].
Кризис в соседней Югославии и общая ситуация в регионе рассматривались руководством HP Албании, прежде всего Э. Ходжей, с явно алармистских позиций. В начале 1971 г. совместным секретным решением ЦК АПТ и Совета Министров НРА был принят базовый директивный документ по вопросам оборонной политики, в котором заявлялось о необходимости решения двух вопросов. Одним из них было строительство военно-технических сооружений – бункеров – по всей территории Албании. Данные конструкции предполагалось использовать на случай войны как долговременные огневые точки и места укрытия. Планировалось построить сотни тысяч огневых точек и бункеров для укрытия гражданского населения в домах и государственных учреждениях. Именно это правительственное решение положило начало периоду, неофициально называемому в народе «Эпохой бункеризма» (Ерокё е bunkerizmit). Вторая часть документа касалась определения основ «Военного искусства народной войны», т. е. всенародного сопротивления возможной внешней агрессии в различных вооруженных формах. Э. Ходжа настаивал на увеличении артиллерии в общей структуре вооружений албанской армии, что привело к тому, что она составила к 1972 г. около 32% от всего тяжёлого вооружения[1257].
Использование этого вида оружия, защищенного от ударов неприятеля, было призвано сорвать наступательные действия противника. Считалось (что явно соответствовало личным представлениям Э. Ходжи о стратегии и тактике современных боевых действий), что в основу обороны страны должна быть положена концепция «камня, брошенного в воду». Это образное выражение служило для обозначения конкретной стратегии, а именно: защиты территории Албании из центра концентрическими кругами до её границ с тем, чтобы не допустить бреши в обороне. Для реализации данной концепции требовалась соответствующая фортификационная подготовка и организация вооруженных сил: превращение горных районов в бастионы, неприступные для неприятеля и условное разделение сил на так называемые сдерживающие (блокирующие) и операционные (наступательные).
На протяжении 1971-1975 гг. развернулось строительство не только небольших бункеров, но и мощной системы подземных туннелей в горных массивах. В них стали размещать большие склады вооружений и боеприпасов, которые предназначались для использования албанскими вооруженными силами в условиях ведения партизанской войны. Строительство этих сооружений часто велось примитивными способами, что приводило к гибели военнослужащих, а также заключенных, мобилизованных для их выполнения. Стратегический замысел Э. Ходжи заключался в создании условий для победоносной борьбы с превосходящими силами противника независимо от того, будет ли это одна страна или коалиция. Основной формой вооруженной борьбы, на чём настаивал глава АПТ ещё в 1966 г.[1258], предполагалось сделать партизанскую войну. Эта точка зрения вызывала у профессиональных военных сомнения в реалистичности подобных действий в условиях Албании, не обладавшей достаточными военными и человеческими ресурсами для того, чтобы добиться победы в войне с крупными государствами и военно-политическими блоками, в частности НАТО и ОВД.
Принятые решения серьезно повлияли на деятельность двух созданных ранее групп, занимавшихся подготовкой оборонной концепции страны. Их участники работали в созданном в 1971 г. Институте военных исследований при Генеральном штабе Вооруженных сил, издававшем ежеквартальный 300-страничный секретный журнал «Военные знания» («Njohuri ushtarake»), распространявшийся среди командного состава и высшего руководства страны. Каждая группа работала сразу над двумя вариантами такого документа. Э. Ходжа, считавший себя военным теоретиком, и М. Шеху, стремившийся не допустить ослабления своего контроля над военными, настаивали на большем количестве вариантов, полагая, вероятно, что им удастся на завершающей стадии создать некий «синтетический» материал. В свою очередь глава военного ведомства Б. Балуку стремился, чтобы разрабатываемый документ соответствовал мировому уровню развития военного дела и учитывал опыт применения средств и сил в современных военных конфликтах. Выступая 3 февраля 1971 г. на коллегии Министерства, он заявил о том, что «…необходимо в дальнейшем обогатить тезисы Совета обороны, … осовременив их [знаниями] наших врагов»[1259]. Тем временем в Политическое управление Вооруженных сил пришло директивное письмо из ЦК АПТ, в котором резко критиковались методы работы министра обороны Б. Балуку и начальника Генерального штаба П. Думе. Сам факт появления подобного документа и требование ознакомить с ним начальствующий состав вооруженных сил свидетельствовали о наличии серьезного конфликта между руководством АПТ, прежде всего лично Ходжей, и «первыми лицами» армии. Для многих офицеров это стало неожиданностью[1260], а для упоминавшихся военачальников – серьезным предупреждением.
Прошедший 26 июня – 1 июля 1971 г. XII Пленум ЦК АПТ, посвященный вопросам вооруженных сил и оборонной политике, свидетельствовал о постепенно нараставшем недовольстве Э. Ходжи и М. Шеху чрезмерной самостоятельностью военных, занимавшихся подготовкой базового документа «Основ военного искусства народной войны» для Совета обороны.
Процесс формулирования новой военной доктрины Албании был идеологизирован. Это нашло своё отражение в стратегическом видении военно-политической ситуации. Она заключалась в приравнивании Варшавского пакта к Североатлантическому альянсу и превращении его «в другое НАТО, где устанавливать закон будет Советский Союз»[1261]. Публикация по распоряжению Э. Ходжи в одном из июльских номеров в центральном партийном органе «Зери и популлит» статьи министра обороны КНР Линь Бяо «Да здравствует народная война!» имела целью ещё раз подтвердить курс на формулирование оборонной политики именно в данном ключе[1262]. На состоявшейся вскоре встрече Э. Ходжи и Б. Балуку в резиденции Пог-радец, куда глава военного ведомства был срочно вызван для обсуждения содержания готовившегося документа, глава АПТ потребовал ускорить работу над материалом с учётом концепции народной войны[1263]. Основные положения военной доктрины и оборонной политики в целом, как их формулировал Э. Ходжа, сводились к разработке стратегии народной войны против превосходящих сил противника в лице одного государства или их коалиции и постулированию положения о том, что «ни пяди земли агрессор не должен захватить и ни один вражеский солдат не должен ступить на нашу землю»[1264]. Столь жёсткие требования к подготавливаемому документу объяснялись, вероятнее всего, опасениями главы АПТ. Судя по всему, он полагал, что в случае, если противнику удастся закрепиться на албанской территории, он сможет использовать этот факт для дальнейшей легализации своего присутствия в стране. В таком случае существовала возможность создания «параллельного» существовавшему ходжистскому правительства, от имени которого и в помощь которому агрессор начнёт действовать против режима Э. Ходжи. В ноябре 1971 г. главе НРА был представлен документ, содержавший основные положения военной доктрины. Во время ознакомления с ней он сделал пометки о необходимости уделить внимание борьбе против возможных десантных операций противника[1265].
Особое значение для военно-стратегических планов обороны НРА имели отношения с соседней Югославией. Несмотря на обвинения руководства СФРЮ в ревизионизме, глава АПТ чётко определял однозначную поддержку Белграду со стороны Тираны в случае агрессии против СФРЮ[1266]. При этом, однако, Ходжа полагал, что югославская сторона нередко специально преувеличивает грозящую опасность, сообщая о том, что СССР готов напасть на Югославию, и делает это для привлечения внимания Албании, пытаясь таким образом улучшить взаимоотношения с ней[1267]. Одновременно глава АПТ считал необходимым добиться улучшения отношений с соседней Грецией (включая установление дипломатических отношений), которая на протяжении долгого времени воспринималась режимом Э. Ходжи как непосредственная угроза безопасности НРА[1268].
Всё это было особенно важно для региональных позиций Албании, глава которой с тревогой наблюдал за смягчением позиций Пекина в отношении Москвы[1269], а также за попытками КНР и США в апреле 1971 г. наладить взаимоотношения. Подтверждение в официальном сообщении информагентства КНР «Синьхуа» 16 июля 1971 г. планируемого визита американского президента Р Никсона в КНР было воспринято Э. Ходжей с удивлением[1270] и оценивалось как ошибка[1271], что было отмечено и зарубежными обозревателями[1272].
В начале августа 1971 г. китайская сторона через премьера Чжоу Эньлая, встретившегося с послом НРА в Пекине Дж. Робо, проинформировала руководство АПТ о планировавшемся визите Никсона в КНР. На проходившем 2 августа 1971 г. заседании Политбюро ЦК АПТ фактически была высказана критика действий китайских союзников за занятую ими примирительную позицию по отношению к США. Лично Э. Ходжа настаивал на приверженности идее «войны на два фронта» – против «американского империализма» и «советского ревизионизма», открыто заявляя в кругу членов высшего руководства АПТ об «историческом характере заседания Политбюро». Такая характеристика была обусловлена тем, что Ходжа уже не скрывал возможности осложнения отношений с единственным союзником Албании – КНР. Он заявил в этой связи: «Мы [АПТ – Ар. У.] если и не вступаем в конфликт, то, по крайней мере, открыто говорим об идеологических противоречиях между нами и китайцами. Вы выразите своё мнение, но я хотел бы подчеркнуть тот факт, что данный вопрос не столь прост, как кажется нам на основании переданной информации, будто бы имело место простое повышение статуса дипломатов на китайско-американских переговорах в Варшаве. Визит Никсона в Китай – это стратегический курс китайцев. Это их “большая” стратегия. Я полагаю, что даже сама форма информации, предоставленной нам, была подготовлена специально для нас, албанцев»[1273].
Не меньшую обеспокоенность вызывала у главы АПТ активизация румыно-китайских связей в конце мая – начале июня 1971 г., когда глава РКП Н. Чаушеску посетил КНР во главе партийно-государственной делегации. Ходжа начинал подозревать о существовании у Бухареста планов создания некого военно-политического блока с участием КНР, Румынии, СФРЮ, Северной Кореи, Северного Вьетнама и НРА[1274]. Продолжение дальневосточного турне Чаушеску и посещение им КНДР лишь усиливало подобные предположения. Этому способствовало также стремление китайской стороны не допустить утечки информации о состоявшихся переговорах и ограничить предоставление сведений о визите даже своим албанским союзникам[1275].
В действительности, поездка Н. Чаушеску по коммунистическим странам Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии преследовала несколько целей. Помимо внешнеполитического, экономического и идеологического аспектов этого турне, в ходе которого глава РКП с большим вниманием отнёсся к проводимой коммунистическими режимами дальневосточных государств – КНР и КНДР – политики автаркии различной степени[1276], существовал ещё и военно-политический. Он имел непосредственное отношение к укреплению оборонного потенциала к Румынии. Параллельно с визитом Чаушеску в КНР министр иностранных дел Румынии К. Мэнеску посетил Болгарию, Грецию, Канаду, Польшу, что было призвано подчеркнуть «разновекторность» внешней политики Бухареста, минимизировав подозрения тех, кто полагал, что румынское руководство готово создать военно-политический союз с коммунистическим Китаем.
В соответствии с подписанными румыно-китайскими договорами КНР предоставлял СРР беспроцентные кредиты в размере 200 млн долларов (в два транша) со сроком погашения в 1981 г. для покупки оборудования для промышленных предприятий, включая оборонные. Среди последних были производственные мощности, позволявшие выпускать боеприпасы для стрелкового (пистолеты, автоматы и пулемёты калибра 7,62 мм; 12,7 мм и 14,5 мм), авиационного (пушки калибра 23 мм) и зенитного вооружения (пушки калибра 30 мм)[1277]. Особое внимание уделялось румынской стороной получению лицензии на производство противотанковой артиллерии, что во многом отражало господствовавшие в 60-е – 70-е гг. XX в. в Варшавском пакте представления о роли танков в современной войне.
Военно-политическое сотрудничество Бухареста с Пекином внимательно отслеживалось как странами-членами НАТО, так и союзниками Румынии по ОВД. Оценка рядом западных дипломатов поездки главы РКП в Пекин касалась как внешнеполитического аспекта, так и военного. Большое внимание они уделили той части выступления премьера Чжоу Эньлая на митинге румыно-китайской дружбы, где говорилось о поддержке со стороны КНР борьбы Румынии в защиту национальной независимости и суверенитета[1278]. Однако опубликованное югославским изданием «Весник» 28 августа 1971 г. интервью китайского премьера, заявившего о том, что «мы никогда не предадим наших друзей» и «мы окажем максимальную поддержку, какую только можем», сочеталось с пассажем о том, что «мы слишком далеко от Европы и, как вы знаете, одна из наших поговорок гласит: “Издалека огонь не потушишь”». Это давало основания полагать об отказе Пекина принимать меры военного характера против СССР в случае повторения в отношении Румынии «чехословацкой ситуации»[1279]. Для Белграда данная позиция означала, что рассчитывать на военную помощь китайской стороны нельзя.
В свою очередь, британские дипломаты отмечали «лихорадочность», с которой действовали на внешнеполитическом направлении руководители Румынии. Они ссылались при этом на срочно созванное 25 июня, буквально на следующий день после возвращения Н. Чаушеску из Азии, заседание Исполкома РКП, на котором был заслушан доклад главы РКП[1280]и одобрены подписанные румыно-китайские договоры[1281]. Действия советской стороны и её оценки политики Бухареста рассматривались британскими дипломатами в контексте членства Румынии в Варшавском пакте и ведущей роли в нём СССР. Как отмечалось в специальном обзоре британского МИДа по поводу советской реакции на поездку Чаушеску в КНР, «в соответствии с информацией, полученной недавно, Москва рассматривает этот первый визит с неудовольствием и недоверием. Из бесед с советскими дипломатами наше посольство в Бухаресте сделало вывод о том, что Москва была проинформирована, но предварительных консультаций с ней не проводилось перед визитом, что является немыслимым на данный момент в советском блоке. Даже в ходе визита они (советские дипломаты – Ар. У.) предпринимали очевидные усилия, чтобы получить информацию из западных источников. Похоже, что советским дипломатам в Бухаресте было сказано о том, что Советское правительство будет проинформировано на высшем уровне»[1282].
Внимание дипломатических представителей Запада было обращено и на продолжавшую сохраняться позицию Румынию в отношении попыток СССР создать наднациональные органы управления не только в ОВД, но и СЭВе[1283]. По мнению посла Великобритании в Румынии Д. Ласки и его коллег из числа дипломатических представителей стран-членов НАТО, выраженном в его сообщении в Лондон в марте 1971 г., «если действительно они [румынское руководство] не в состоянии сопротивляться советскому давлению, и, либо в соответствии с добровольно принятыми решениями, либо по политическим мотивам, стали следовать советской политической линии, то это, разумеется, представляет собой дело большой важности. Если же это не так, то, вероятно, это также важно, и наше правительство не должно обманываться в отношении сложившейся здесь ситуации»[1284]. Одновременно британский дипломат выразил предположение о том, что публикации в прессе о «повороте» во внешней политике Румынии могут являться как позицией их авторов, так и результатом целенаправленной дезинформации, предпринятой Москвой[1285].
Союзники СССР по Варшавскому пакту также проявляли большой интерес к шагам руководства Румынии на «китайском направлении», а также действиям советской стороны в этой связи. Болгария стремилась получить информацию о степени взаимодействия между Бухарестом и Пекином в контексте продолжавшегося соперничества между Болгарией и Румынией на Балканах по вопросам безопасности и регионального сотрудничества. В записке третьего секретаря посольства НРБ в Пхеньяне 3. Янакиева послу Я. Георгиеву содержалась информация не только о предоставлении КНР кредита Румынии в 230 млн долларов США, но и о настойчивости, проявленной Н. Чаушеску при определении сроков поездки в Северный Вьетнам. Руководство этой страны рассчитывало принять румынскую делегацию осенью 1971 г., опасаясь, что в сложившейся сложной военной обстановке существовала реальная угроза попадания румынских гостей под американскую бомбежку. В ответ на этот аргумент глава РКП, как сообщал Янакиев, заявил вьетнамским властям, что «США обратят внимание на присутствие в Демократической Республике Вьетнам такой высокопоставленной делегации»[1286]. Разумеется, София не знала о том, что румынская сторона стремится выступить в роли посредника между США и коммунистическим Вьетнамом, что позволило бы Бухаресту (как и в случае посредничества между Вашингтоном и Пекином) усилить свои позиции на международном уровне и на Балканах в частности. Не меньшее значение для болгарской стороны имел и факт настороженного отношения Москвы к азиатскому визиту Чаушеску, что нашло своё отражение в пассаже о том, что пока нет советского ответа на предложение румын об остановке делегации в СССР по пути обратно[1287]. Позже советское руководство согласилось на кратковременную остановку главы РКП в СССР по дороге из Азии. Во время встречи Н. Чаушеску и советского премьера А. Н. Косыгина в аэропорту Внуково последний исключительно негативно оценивал факт посещения румынской делегацией КНР и заявил о том, что Москве не нужны посредники в её отношениях с Пекином, который проводил «антисоветскую политику». Более того, «второй человек» в советском партийно-государственном руководстве напомнил главе РКП о его выступлениях в КНР, содержавших негативную оценку политики обеих сверхдержав, и в резкой форме отметил, что «Румыния граничит только с Советским Союзом, Болгарией, Венгрией и Югославией. Это означает, таким образом, что только Советский Союз угрожает Румынии. Возможно, вы чувствуете угрозу со стороны Соединенных Штатов Америки, и уж никак не со стороны Варшавского договора, который является зонтиком»[1288]. Вывод, сделанный главой МИД Дж. Маковеску после услышанного, был однозначным: «Мы должны быть очень осторожны, так как не можем ожидать от Москвы ничего хорошего… После того, что случилось в 1968 г. с Чехословакией, возможны любые жесты в отношении Румынии»[1289]. В свою очередь, для югославского руководства, которое стремилось добиться усиления позиций СФРЮ на международной арене, развитие отношений с КНР продолжало оставаться одной из приоритетных задач. Визит в Пекин министра иностранных дел СФРЮ М. Тепаваца, состоявшийся вслед за посещением КНР Н. Чаушеску, вполне укладывался в эту схему[1290].
Проведение избранного Н. Чаушеску внешнеполитического курса, основу которого, как это постоянно подчеркивал официальный Бухарест, составлял принцип защиты национального суверенитета, требовало от главы РКП обращать особое внимание на оборонные возможности страны, как в военно-техническом, так и в политическом отношениях, включая проблему формирования высшего командного состава Министерства обороны, Министерства внутренних дел и Секуритате[1291]. В условиях продолжавшегося давления со стороны Москвы и её союзников по ОВД на Румынию этот вопрос имел значение не только для страны в целом, но и в более конкретном смысле – лично для главы коммунистического режима – Н. Чаушеску. Его действия на международной арене, как и внутри страны, вызывала крайне негативную реакцию просоветски настроенных представителей высших кругов армии и госбезопасности. Ситуация в высших эшелонах армейского руководства летом 1971 г., когда Чаушеску находился в многодневной поездке по Азии, свидетельствовала о формировании оппозиционной группы[1292], недовольной действиями главы РКП. Это касалось как оборонной политики (создание параллельной вооруженным силам структуры Патриотической гвардии)[1293], так и внешнеполитического курса, всё более отдалявшего Румынию от СССР и Варшавского пакта. Чаушеску подозревал военный истеблишмент в том, что он является потенциальным союзником Москвы и, при определенных обстоятельствах, способен вообще превратиться в инструмент советского давления лично на него.
Внимание румынской госбезопасности ещё в 1968 г. привлекли несколько высокопоставленных военных, которые по сведениям контрразведки поддерживали тесные отношения с советскими гражданскими и военными дипломатическими представителями в Румынии. Среди них был генерал-полковник А. Флока, отправленный в том же году в отставку, генерал-полковник В. Петруц и генерал-майор И. Шерб, командующий Второй армией и Бухарестским гарнизоном. С целью ограничить возможности последнего и не провоцировать советских союзников Н. Чаушес-ку, в соответствии с полученной от Секуритате информацией, перевёл генерала на должность заместителя командующего сухопутных и танковых войск, повысив в звании до генерал-лейтенанта и одновременно сведя его деятельность к занятию техническим обеспечением. Летом 1971 г. стало известно, что генерал пытался передать ряд секретных документов советскому военному дипломату, однако в последний момент румынская контрразведка подменила эти материалы на документы, содержавшие дезинформацию. Генерал был арестован осенью 1971 г., а 17 января 1972 г. лишён звания и осуждён на 7 лет «за незаконное хранение секретных документов и их обнародование»[1294]. «Дело Шерба» рассматривалось Н. Чаушеску как опасное с точки зрения возможного обострения отношений с СССР. Поэтому, распространив за рубежом по каналам румынской разведки дезинформацию о расстреле генерала и тем самым показав Западу свою самостоятельность в отношениях с Москвой, в действительности глава РКП изолировал Шерба, в отношении которого не стали применяться жёсткие меры, чтобы не ухудшать отношения с советским руководством.
Чаушеску пытался не допустить разрастания оппозиции в армейской верхушке и держать её ведущих представителей, подозреваемых в заговорщической деятельности под контролем. Сразу же после возвращения из зарубежного турне с 20 июля по 5 августа 1971 г. (что отметили и зарубежные наблюдатели) он посетил официальные партийные мероприятия в сопровождении курировавшего в ЦК РКП вопросы обороны и безопасности В. Патилинеца и председателя СГБ И. Стэнеску[1295]. Первый из них, как стало уже ясно впоследствии, являлся противником проводившейся Чаушеску внутренней и внешней политики. Это стало причиной его вывода из состава ЦК и отправкой «в ссылку» послом в Турцию, где он погиб при невыясненных обстоятельствах[1296]. Во время контактов представителей румынской разведки с их советскими коллегами высокопоставленные сотрудники румынской службы, в частности начальник Отдела шифросвязи В. Доробанцу, заявляли о том, что в органах госбезопасности начинали понимать необходимость смещения Н. Чаушеску[1297]. Не исключено, что главе РКП эти настроения были известны.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК