§14. 1975 г.: время перемен?

Военно-стратегическая ситуация, складывавшаяся в Средиземноморском регионе из-за нерешенного кипрского конфликта 1974 г., а также во многом благодаря последствиям арабо-израильской войны осени 1973 г., свидетельствовала о наращивании военно-морского присутствия сил США и СССР в балкано-средиземноморском секторе Юго-Западного ТВД Варшавского пакта или на южном фланге Североатлантического альянса. В то же время в самой ОВД ситуация свидетельствовала о серьезных кризисных явлениях. Военно-технические проблемы в Варшавском пакте сопровождались конфликтом, порожденным взаимоотношениями, сложившимися между стремящейся к большей независимости Румынией и противодействием этому со стороны других членов ОВД, выступавших за более тесную координацию внешней и оборонной политики в рамках пакта. Проблема обеспечения национального суверенитета в отношениях с союзниками по Варшавскому пакту становилась для руководства СРР одной из приоритетных задач, так как затрагивала весь комплекс внешнеполитических, внешнеэкономических и оборонных вопросов. Подготовка к проведению общеевропейского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе проходила на фоне подготовки к 20-летнему юбилею ОВД, празднование которого на уровне ПКК, как стало ясно румынской стороне, откладывалось по инициативе руководства СССР[1730]. Москва активно использовала состоявшиеся заседания заместителей министров иностранных дел государств-членов пакта (29-30 января 1975 г., г. Москва; 19-20 марта 1975 г., г. Прага) для достижения необходимой советской стороне консолидации во внешнеполитической области. В свою очередь, состоявшиеся заседания Комитета министров обороны стран-членов ОВД (7-8 января 1975 г., г. Москва; 19-20 ноября 1975 г., г. Прага) были призваны усилить взаимодействие союзников по Варшавскому пакту в военно-организационном плане. На проходивших встречах румынская сторона фактически противостояла советской монополии на политические решения. Она выступала с собственными предложениями по широкому кругу вопросов, главными из которых было подчеркивание значимости правового оформления принципов безопасности и сотрудничества в Европе; изложение позиций командования национальных вооруженных сил стран-членов ОВД[1731]; акцентирование преимущественно политического, а не только военного характера этого объединения[1732]; озвучивание тезиса необходимости принятия «конкретных мер, направленных на разоружение и ликвидацию военных блоков в перспективе после достижения разрядки»[1733]. По наиболее острому для румынской стороны вопросу – созданию организационной структуры, отвечающей за выработку единой внешней политики ОВД, была принята компромиссная по своему характеру формулировка, в соответствии с которой Комитет министров иностранных дел определялся как «консультативный орган Варшавского Договора»[1734].

В этих условиях для Варшавского пакта и СССР в частности повышалась роль Болгарии. Кипрский конфликт, ослабивший Юго-Восточное направление НАТО, давал основания Софии считать, что наступило время для демонстрации своей более активной внешнеполитической позиции в регионе, представлявшем важное, хотя и не первостепенное, значение для Варшавского пакта и его главной силы – СССР. Одновременно оборонная политика Греции и Турции, являвшихся главными противниками Болгарии в военно-стратегическом отношении, продолжала оставаться в центре внимания болгарской стороны[1735]. Так, в частности, в целях усиления «греческого» направления в структуре Второй общевойсковой армии (штаб г. Пловдив) 23 июля 1975 г. приказом Министерства народной обороны НРБ № 2266 была создана воинская часть (в/ч) 32990 – единая 68-я бригада «Специальных сил», объединившая десантно-разведывательные подразделения, дислоцированные в Пловдиве и Мусачево ещё с 1964 г.

Обращение к разработке военными экспертами темы ведения особых видов боевых действий являлось отражением общих тенденций в развитии военно-теоретических разработок как на Западе, так и на Востоке. В СССР это нашло отражение в формализации данного вида боевой деятельности в «Инструкции по боевому применению соединений и частей специального назначения (бригада, отряд, батальон)», утвержденной начальником Генштаба В. Г. Куликовым 12 июня 1975 г. В ней ставилась задача ведения боевых действий в интересах разведывательного обеспечения фронтовых и армейских операций. Однако продолжавшийся поиск форм применения спецназа привёл, в конечном счёте, к признанию за этими подразделениями задач ведения специальных боевых действий[1736].

Особое значение в болгарской оборонной политике придавалось поддержанию и развитию сил и средств, обеспечивавших безопасность страны на морском направлении. Во время проводившихся под руководством советского вице-адмирала Н. И. Ховрина, являвшегося командующим Черноморским флотом, совместных болгаро-советских военно-морских учений в мае 1975 г., пристальное внимание уделялось блокированию Черноморских проливов с целью недопущения прохода судов противника в акваторию Черного моря[1737]. Одновременно болгарское руководство проявляло интерес к происходившим изменениям в военной области в соседних коммунистических странах, способных составить конкуренцию НРБ на Балканах. Главными из них являлись Югославия и Румыния.

В свою очередь, для официальной Тираны тема противоборства двух сверхдержав и возглавлявшихся ими военно-политических блоков являлась важной с пропагандистской точки зрения как для внедрения в общественное сознание граждан НРА образа страны – осажденной крепости, так и на международном уровне в интересах демонстрации «особого курса», с тем, чтобы с Тираной считались в двух противостоявших блоках. Одновременно Э. Ходжа рассматривал складывавшуюся региональную обстановку с учётом необходимости активизации оборонных усилий Албании с целью исключить существование угроз режиму и ликвидации установленной им единоличной власти извне. В 1975 г. взаимосвязь оборонной политики и обеспечения внутренней безопасности усилилась. В рамках Министерства народной обороны было создано новое учреждение – Исследовательский институт оборонных работ (Instituti i Studimeve te Veprave te Mbrojtjes). Он должен был заниматься военно-техническими вопросами обороны, и, прежде всего, подготовкой проектной документации для военно-строительных работ. Появление этого учреждения означало победу точки зрения Э. Ходжи на стратегическую и тактические составляющие военной доктрины, а именно: массовое строительство долговременных огневых точек, бункеров и подземных ангаров, способных обеспечить ведение «народной войны» с превосходящими силами противника на протяжении длительного периода.

Расстановку политических сил в Средиземноморье и баланс их интересов, с учётом военно-стратегической составляющей, Ходжа представлял в виде схемы, в которой США и СССР боролись за влияние в балканосредиземноморском регионе, используя (это относилось, прежде всего, к действиям Москвы) тактику игры на противоречиях: «Советский Союз выступил “в защиту” Кипра, “поощряя” Турцию. Последняя напала на Кипр и обосновалась там, чем Греция была сильно задета, но ничего не могла сделать. Она пригрозила НАТО и наполовину вышла из него. Соединенные Штаты Америки рассердились на Грецию, русские бросили Турцию и обратились к Греции своим цинично улыбающимся лицом… Напуганный тем, как бы русские не вторглись в Грецию, сенат Соединенных Штатов Америки принял решение прекратить поставки оружия Турции. “Оружие тебе дадим мы,” – сказали русские»[1738]. В контексте борьбы США и СССР делался прогноз возможного участия одного из этих государств в дестабилизации положения на Балканах из-за присущего сверхдержавам стремления к «захватническим войнам, козням, угнетению, агрессии». Предположения о вмешательстве во внутренние дела стран региона, выдвигавшиеся Э. Ходжей, являлись отражением его опасений относительно попыток Москвы и Вашингтона добиться для возглавляемых ими военно-политических блоков стратегических преимуществ за счёт вовлечения в них или укрепления связей с ними конкретных государств Балканского полуострова. Такие действия могли вести к серьезным изменениям в руководстве этих стран либо в ходе усиления внутренней борьбы в правящих кругах, либо в результате её сочетания с вмешательством внешних сил. Для главы АПТ подобное развитие событий означало угрозу его личной власти. Поэтому военно-политический анализ делался Ходжей через призму, прежде всего, военной угрозы в отношении Албании, но с использованием характерной идеологизированной лексики.

В марте 1975 г. начались пока ещё непубличные обвинения со стороны Э. Ходжи в адрес руководства КНР, действия которого оценивались главой АПТ как ревизионизм и «сговор с империализмом». Новый курс Пекина был неприемлем для официальной Тираны, придерживавшейся конфронтационного подхода к большинству международных проблем и рассчитывавшей на поддержку китайскими союзниками своего «особого курса», призванного, по мнению Э. Ходжи, постоянно привлекать международное внимание к НРА. Таким способом он хотел заставить считаться с коммунистическим режимом Албании на международном уровне. Особое значение, по вполне понятной причине, придавалось главой АПТ балканскому сектору международных отношений и складывавшейся в нём расстановке сил. Существовавшие на протяжении долгого времени тесные отношения между Пекином и Тираной позволяли последней использовать их одновременно и как инструмент усиления собственных позиций на международной арене, и как военно-политическую гарантию против давления извне на коммунистический режим НРА. Постепенное изменение подходов руководства Китая к внешнеполитическим вопросам начинало создавать проблемы для Э. Ходжи. Он продолжал использовать идеологические и политические аргументы «борьбы против империализма и ревизионизма» в целях усиления международных, прежде всего, региональных, позиций Албании, а также международной самоизоляции своей страны в интересах недопущения любого внешнего влияния, способного подорвать основы возглавлявшейся им общественно-политической системы. Поэтому в Тиране остро негативно воспринималось стремление Пекина реализовать план сближения НРА с СФРЮ и Румынией.

Для СССР взаимоотношения с двумя указанными государствами представляли стратегический интерес не только с точки зрения региональной ситуации. Это хорошо понимали и в Белграде. Советское направление внешней политики СФРЮ было продолжено весной 1975 г., когда премьер Югославии Дж. Бийедич находился в СССР с шестидневным визитом (9-15 апреля). По его результатам было опубликовано совместное коммюнике, ключевым тезисом которого, как обратили на это внимание зарубежные аналитики, было признание факта «взаимопонимания»[1739]. Как для югославской, так и для советской стороны улучшение двусторонних отношений было одинаково важным. Кремль стремился добиться максимально возможного сближения СФРЮ с советской позицией по многим международным вопросам. В свою очередь, югославское руководство, заинтересованное в получении финансовой помощи в форме кредитов и осуществления военных закупок советской военной техники, также стремилось добиться усиления международных позиций СФРЮ. Это было особенно важно накануне планировавшегося проведения Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, где югославская сторона хотела получить гарантии неизменности послевоенных границ и признания принципов суверенитета, невмешательства во внутренние дела, а также неприменения военной силы при решении конфликтных ситуаций. Для Югославии – одного из лидеров Движения неприсоединения и его единственного европейского члена подобного уровня, было важно использовать заинтересованность СССР в координации действий с югославской стороной по ряду принципиальных вопросов, включая проблему европейской безопасности. Именно поэтому появление в окончательном тексте коммюнике констатации о консолидированной позиции двух государств по вопросам Ближнего Востока в поддержку палестинской стороны с требованиями вывода израильских войск с оккупированных территорий; признание суверенитета и независимости Кипра и требование о выводе иностранных войск с его территории; поддержки Вьетнама в войне против США, а также за решения мирным путём проблем в Лаосе, Камбодже и т. д., свидетельствовало о достижении договоренностей по данным вопросам. Более того, единство взглядов было продемонстрировано и по вопросу созыва, а также проведения общеевропейского Совещания по безопасности и сотрудничеству. По мере приближения даты его проведения советское руководство активизировало попытки, направленные на то, чтобы добиться от югославской стороны поддержки своей позиции во время предстоящих дебатов. Советские дипломаты в Белграде стремились получить от представителей руководства СФРЮ более определенные гарантии этому[1740].

В свою очередь, важность «румынского фактора» в оборонных и внешнеполитических планах ОВД способствовала активизации консультаций между Москвой и Софией относительно тактики привлечения Бухареста к более тесному сотрудничеству с остальными членами Восточного блока, входившими в состав Организации Варшавского Договора. Накануне встречи Т. Живкова и Н. Чаушеску глава БКП провёл 11 июня 1975 г. консультации со специально прибывшими в Софию советскими представителями – заведующим V Европейским отделом МИД СССР В. Ф. Грубяковым и другим высокопоставленным сотрудником этого ведомства – Е. Киселёвым. Они фактически давали инструкции своему болгарскому собеседнику для его будущей встречи с главой Румынии. Задачей советской внешней политики на румынском направлении было «закрепление положения Румынии в Варшавском Договоре и в Совете экономической взаимопомощи», а от Т. Живкова Москва ожидала «воздействия на румынское руководство с учётом позитивных изменений в его позиции»[1741]. Советская сторона столкнулась с противодействием Бухареста во время подготовки Совещания по безопасности и сотрудничеству Европе. Румынская позиция оказалась диаметрально противоположной общему курсу Восточного блока по ряду принципиальных вопросов: согласия на добровольное изменение границ; выдвижения на первый план военных вопросов разоружения и сокращения военного присутствия и т. д. Советская сторона считала, что подобная позиция подчеркивала желание румынской стороны дистанцироваться от Варшавского пакта. Более того, Бухарест выступал против ссылок на Устав ООН при подписании документов Европейской конференции в той части, которая упоминала Германию как противника Великих Держав во Второй мировой войне. До этого против данного пассажа выступили ФРГ и Италия[1742].

Особое значение для СССР и, соответственно, его союзника НРБ имела позиция Румынии по отношению к Варшавскому блоку и участие в его деятельности. От Т. Живкова требовалось убедить Н. Чаушеску в том, что, со своей стороны, западные страны укрепляют НАТО, и Румынии следует активно участвовать в ОВД. Кратковременная остановка Н. Чаушеску 11 июня 1975 г. в Вашингтоне по пути из Мексики, где он находился 7-11 июня с официальным визитом, в Великобританию, была отмечена его встречей с президентом США Дж. Фордом. На ней обсуждалась подготовка к общеевропейскому совещанию. Президент СРР вновь обращал внимание американского руководства на особую заинтересованность Румынии включить в итоговые документы положения, в которых бы содержались «твёрдые обязательства государств» относительно отказа от использования силы и признание (на международном уровне участниками совещания. – Ар. У.) принципа невмешательства во внутренние дела других стран». В военном плане Н. Чаушеску настаивал, чтобы был признан принцип невмешательства военным способом во внутренние дела государств, и это, как считал глава Румынии, «вопрос, например, подобных обязательств в отношении военных учений… И даже не столь важно, будет это 250 или 180 километров, или 10 или 20 тысяч человек, а сам факт, что содержание этих мер должно быть обязательным (для выполнения. – Ар. У.), а не чем-то добровольным»[1743]. Настойчивые попытки Н. Чаушеску убедить Дж. Форда в необходимости существования постоянно действующей общеевропейской организации по контролю за безопасностью в Европе были связаны с тем, что, как он заявлял, «мы не хотим никакой восточной интервенции в отношении Запада или западной в отношении Востока, а также западной в отношении Запада или восточной в отношении Востока»[1744]. Позиция президента Румынии не оставляла сомнений относительно того, что он продолжал рассматривать как вполне реальную угрозу военного вмешательства со стороны своих союзников по ОВД, аналогичной тому, которое произошло в августе 1968 г. в отношении Чехословакии.

Советская сторона пыталась воздействовать на румынскую, используя руководство НРБ. Главе БКП рекомендовалось сообщить о том, что «социалистические страны, в частности Болгария, отмечают, что румыны активизировали военные контакты с Западом на уровне министра обороны, Генерального штаба, осуществлены и планируются около 30 контактов с военными делегациями капиталистических стран в 1975 г. Эти мероприятия создают впечатление, что они устраиваются с демонстративными целями». Софии предстояло также убедить Бухарест отказаться от участия в любой форме в Движении неприсоединения из-за членства СРР в Варшавском Договоре, а также отказаться от стремления войти в так называемую пятёрку, представлявшую интересы коммунистического блока в Специальном Комитете ООН, из-за проблемы баланса представительства в нём. Не менее болезненной для Москвы являлась проблема взаимоотношений СРР и КНР, так как Китай продолжал жёстко выступать на международной арене против СССР. Т. Живкову поручалось сказать его румынскому собеседнику о «неприемлемости» такой дружбы[1745].

В это же время, но по противоположным причинам албанское руководство начинало проявлять беспокойство по поводу проводимой КНР на Балканах политики. В Тиране опасались понижения своей значимости для китайских союзников, начавших политику «открытых дверей». Это вызывало опасения у албанского руководства, так как, помимо политического аспекта, существовал ещё и военно-технический, заключавшийся в китайской помощи при обеспечении обороноспособности НРА. Примечательным фактом являлась характеристика соотношения сил на Балканском полуострове в том виде, как она рисовалась в начале июля 1975 г. Э. Ходжей в его дневниковой записи под названием «Балканы, великие державы, Китай и мы»[1746]. Он, в частности, делал вывод о том, что на Балканах сложилась ситуация, близкая по своему характеру той, которая существовала в регионе в середине XIX в., когда он рассматривался в мировой политике как «пороховой погреб Европы». Имея в виду разделение государств полуострова по принадлежности их к военно-политическим блокам, глава АПТ достаточно негативно оценивал политику практически всех Балканских стран. Картина регионального пространства представлялась в следующем виде: «Великие державы, находясь за кулисами, дёргают за нити Югославию, Грецию, Болгарию, Румынию и Турцию. Социалистическая Албания сама разрезала эти нити болыпи-ми ножницами»[1747]. Характеризуя позицию коммунистических государств полуострова, Ходжа рассматривал внешнеполитический курс Румынии как непоследовательный, демонстрирующий показной антисоветизм, призванный обеспечить особые отношения Бухареста с Москвой и Вашингтоном в личных интересах Н. Чаушеску[1748]. Другая балканская коммунистическая страна – Болгария рассматривалась им как последовательный сателлит СССР[1749]. В контексте настойчивых китайских рекомендаций Тиране усилить взаимодействие с Белградом Э. Ходжа достаточно жёстко оценивал позицию СФРЮ. Он обращался к идеологическим аргументам в пользу невозможности такого союза и обвинял (пока лишь в непредназначенных для посторонних глаз личных записях) Чжоу Эньлая в отходе от марксизма-ленинизма, так как он, по выражению главы АПТ, «предлагает нам [Албании] нарушить принципы и целоваться с Тито и титоистами!»[1750]. Вывод Ходжи был однозначным: «Целью неграмотных китайцев является “Балканский союз” под руководством “антисоветской” Румынии и “проамериканской” Югославии. Также проанглийская, профранцузская и проамериканская демократическая Греция и имеющая аналогичные характеристики Турция объединяются с “прокитайской Албанией” и просоветской Болгарией. Явная русская солянка, приготовленная китайцами, и весь этот “союз” направлен против Советов. Но кто будет слушать и выполнять эту глупость? Все балканские страны имеют в отношениях между собой глубокие противоречия, собственные интересы, у каждой разные союзники, за исключением Албании, и все занимаются политической торговлей, за исключением Албании; клики, которые правят на Балканах, продаются великим державам. “Возражения”, которые могут возникнуть у них и великих держав, носят конъюнктурный характер»[1751]. Активизация внешней политики Пекина на Балканах и, прежде всего, в отношении Румынии и Югославии, осуждалась главой АПТ с использованием идеологических аргументов, за которыми просматривалось недовольство тем, что Албания теряла статус привилегированного союзника КНР. Попытки Белграда демонстрировать особое расположение к населённому преимущественно албанцами краю Косово и стремление И. Броз Тито использовать это в отношениях с Тираной[1752] рассматривалось Э. Ходжей и его ближайшим окружением с совершенно иных позиций, а именно: с точки зрения использования югославской стороной «фактора Косово» для политического проникновения в Албанию и оказания влияния на неё[1753].

На фоне усилившихся попыток КНР сплотить в рамках неформального военно-политического союза Албанию, Югославию и Румынию, которая стремилась укрепить свои позиции во взаимоотношениях с Западом и Востоком, повышалось значение «румынского фактора» в развитии военно-политической ситуации на Балканах. Руководство СРР, помимо проявлявшихся им внешнеполитических и экономических интересов, настойчиво пыталось получить поддержку США на международном уровне. Оно также просило Вашингтон предоставить Румынии статус наибольшего благоприятствования в торговле[1754] и предлагало для американских инвестиций широкий набор отраслей национальной экономики и конкретных промышленных объектов. В 1975 г. стала проявляться заинтересованность румынской стороны и в получении американских военных технологий для оборонной промышленности СРР, а также военной техники. Во многом этому способствовали первые успехи румынского ВПК в строительстве боевых самолётов в рамках совместного румыно-югославского проекта, когда уже на смену опытной модели 1974 г. Н. Чаушеску был продемонстрирован в июле 1975 г. двухместный боевой самолёт-штурмовик. Из вооружений особый интерес для румынской стороны представляли средства ПВО – переносные зенитно-ракетные комплексы («Stinger», FIM-43 Redeye, аналогичные советскому 9К34 «Стрела-3») и средства противотанковой борьбы – переносные или перевозимые ракетные комплексы (BGM-71 TOW, аналогичные советским ПТУРам ЗМ6 «Шмель» и ПРК «Малютка» 9К14/9К11)[1755]. Обращение к этому виду вооружений, обладавшему высокой степенью мобильности и рассчитанному на действенное использование малыми силами, во многом отвечало концепции национальной обороны и военной доктрине в целом, принятыми под влиянием идеи об «общенародной войне». Однако для США продажа подобного вооружения стране-члену Варшавского пакта, несмотря на особый статус Румынии, была невозможна по многим причинам, включая вероятность попадания его в СССР. Американские военные технологии, представлявшие особый интерес для румынской стороны, имели прямое отношение к космическим исследованиям, материалам и оборудованию видеообнаружения (в инфракрасном и других участках спектра), оптическому оборудованию для электронных систем, геофизическому оборудованию, средствам радарного и телескопического обнаружения летающих объектов, а также технологиям аэросъемки с высокой степенью разрешения. Вся запрашивавшаяся у США спецификация оборудования и материалов относилась к военной сфере и подпадала под жёсткий контроль американских военных органов, так как не могла экспортироваться в страны-члены Варшавского договора, о чём и заявлялось во внутренней переписке Госдепа США[1756]. Одновременно американская сторона выражала сомнение по поводу целей румынского запроса, подозревая, что Румыния могла передать полученные материалы и оборудование непосредственно СССР. Серьезность вопроса, помимо всего прочего, обуславливалась возможностью поднятия этой темы румынским руководством во время предстоявшего визита президента США Дж. Форда в Бухарест 2-3 августа 1975 г.[1757], т. е. после проведения заключительного заседания Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое должно было работать 30 июля – 1 августа в г. Хельсинки[1758]. Таким образом, тема военных закупок Румынии в США превращалась в важный для двусторонних отношений предмет обсуждения.

На состоявшихся в Бухаресте румыно-американских переговорах, проходивших, как и было запланировано, 2-3 августа, румынская сторона вновь обращалась к опасной с её точки зрения возможности военного вмешательства со стороны государств-победителей во Второй мировой войне во внутренние дела побежденных стран. Как заявлял Н. Чаушеску, «продолжать жить под сенью Потсдамского договора означает риск интервенции в любой момент». Одновременно его беспокоил недостаточный учёт роли и места малых и средних государств при обсуждении вопросов разоружения и заключения соответствующих договоров по этому вопросу[1759]. Особое значение для американской стороны имело продолжение избранного Н. Чаушеску курса на укрепление национальной независимости. В этом контексте важную роль начинали играть отношения Румынии с Югославией, сохранению независимости и территориальной целостности которой, в случае ухода с политической сцены И. Тито, придавалось большое значение и Вашингтоном, и Бухарестом в силу позиций СФРЮ с системе региональных отношений и мировой политики как одного из лидеров Движения неприсоединения[1760]. В весьма откровенной форме Н. Чаушеску коснулся в беседе с американским президентом взаимоотношений Румынии с Советским Союзом в связи с территориальными изменениями. Он охарактеризовал «“реституцию” в пользу Советского Союза Бессарабии после Второй мировой войны и передачу Северной Буковины как “урон” для Румынии, которая владела Бессарабией 20 лет»[1761]. Не менее откровенно глава коммунистической Румынии ответил на вопросы американских собеседников – президента США Дж. Форда и Госсекретаря Г. Киссинджера о ситуации в Кремле, заявив, что едва ли возможно ещё более жёсткое руководство, чем существующее, а изменения в нём президент Румынии связал с приходом молодого поколения[1762].

Подписание итогового документа Хельсинкского совещания 1 августа 1975 г. с точки зрения внешнеполитических интересов руководства СФРЮ оправдало его надежды. Не менее важным событием для него был визит Президента США Дж. Форда в Югославию, которую он посетил 3-4 августа 1975 г. после встречи в Бухаресте с главой Румынии Н. Чаушеску. В отличие от детальных переговоров с румынской стороной, встреча американского президента и Тито заняла немного времени – всего чуть более полутора часов с утра 4 августа – и касалась в основном проблем Ближнего Востока. Американская сторона полагала, что Югославия, имея собственные интересы в этом регионе, сможет положительно повлиять на ситуацию. Однако мнение официального Белграда об Израиле как основной силе, мешающей добиться мирного урегулирования, были вновь повторены руководством СФРЮ[1763]. Состоявшиеся переговоры фактически не принесли никаких результатов и были важны только с точки зрения демонстрации желания Вашингтона сотрудничать с титовской Югославией, как и с соседней Румынией.

Совершенно иная ситуация складывалась в советско-югославских отношениях. Югославская дипломатия добилась определенных положительных результатов на советском направлении. Это было обусловлено стремлением руководства СССР удерживать СФРЮ хотя бы частично в орбите своего влияния. Череда визитов представителей высшего югославского руководства в Москву – сначала Э. Карделя, а затем главы МИДа СФРЮ М. Ми-нича – была призвана решить болезненную для Белграда проблему – использование советской стороной в её пропагандистских акциях против руководства Югославии находившихся в СССР югославских эмигрантов[1764]. В конечном счёте, Кремль согласился на окончательный отказ от своей прежней политики в этом вопросе[1765]. Улучшение отношений СФРЮ с СССР затрагивало взаимоотношения между Белградом и Бухарестом.

В то время как коммунистические государства Балканского полуострова, хотя и по разным причинам, достаточно активно участвовали в так называемом хельсинкском процессе, Албания заняла противоположную позицию. Реакция Э. Ходжи на подготовку к Совещанию по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшемуся 30 июля – 1 августа 1975 г. и принявшему Заключительный акт, продолжала оставаться негативной[1766]. Позиция главы Албании по отношению к совещанию определялась как внутриполитическими, так и международными факторами. Политика неучастия в международных конференциях была продолжена Э. Ходжей и в отношении предлагавшейся в декабре 1975 г. Грецией встречи представителей балканских стран для решения проблем безопасности. Отвергая, с одной стороны, идею такой конференции как неосуществимую из-за противоречий стран региона и активной роли великих держав, стремящихся использовать их, с другой, глава АПТ считал, что в мире существует ситуация, чреватая военно-политическим конфликтом[1767]. Столь противоречивый подход, в действительности, объяснялся стремлением Э. Ходжи продолжить избранный им «особый курс» и не допустить подпадания под чьё-либо влияние Он предпочитал двусторонние отношения многосторонним договоренностям. Поведение НРА на международной арене зависело от принимавшихся лично Э. Ходжей и его ближайшим окружением решений. Степень влияния самого главы коммунистического режима Албании на этот процесс зависела от того, насколько он был в состоянии контролировать ситуацию в партийно-государственном руководстве и в целом положение в стране. Пристально следившие за происходящим в НРА аналитики и представители дипломатических кругов Западного блока, включая США, несмотря на закрытость Албании для внешнего мира и тотальную секретность, распространявшуюся властями на внутриполитическую информацию, приходили к выводу о том, что Э. Ходжа установил полный контроль над вооруженными силами. В то же время внутри руководства АПТ, как справедливо отмечали эксперты, продолжали сохраняться признаки нестабильности и напряженных взаимоотношений. Примечательным был анализ ситуации, сделанный итальянскими дипломатами, аккредитованными в Тиране и считавшими, что существует конфронтация между сторонниками «жёсткой линии» во внешней политике из числа старой партийной гвардии – участников партизанской борьбы в годы Второй мировой войны, и теми, кто поддерживал «мягкую линию»[1768]. В этой связи иностранные дипломаты обращали внимание на публикацию в партийном органе – журнале «Руга э партисе» статьи «третьего человека» в партийной иерархии – X. Капо, В материале заявлялось о необходимости проявлять бдительность из-за возможных враждебных действий, «остатков прошлого и остатков иностранного влияния» в стране[1769]. Изменения, происходившие в персональном составе руководства НРА и АПТ, оказывались в центре внимания высших чиновников США, отвечавших за внешнеполитическое направление. Это было обусловлено стремлением американской стороны определить основной вектор возможного развития коммунистического режима Албании и его внешней политики[1770]. В августе 1975 г. посол США в СФРЮ Л. Зильберман, полагаясь на информацию, поступившую к нему[1771], выдвинул предположение о том, что возникшие у Э. Ходжи проблемы со здоровьем ведут к усилению позиций М. Шеху – премьер-министра НРА и по совместительству министра обороны. Албания, по мнению посла, входила в период политической нестабильности[1772]. Подобный вывод, делавшийся на основании косвенных данных, не соответствовал, однако, действительности, что было связано со слабой информированностью дипломатических представителей многих стран Западного блока о положении в руководстве НРА, где было ограниченное количество иностранных дипломатов[1773]. Ожидание изменений во внешней политике во многом базировалось именно на подобных данных. Определенные надежды на изменение ситуации в стране и заинтересованность в том, чтобы Албания не оказалась под влиянием противостоявших США и НАТО сил, выражались как в Госдепе США, так и на ряде заседаний в НАТО представителей гражданской и военной бюрократии Североатлантического блока, в котором внимательно следили за внутриполитическим развитием НРА и её внешнеполитическим курсом. Особое внимание придавалось роли и месту Албании в региональной политике[1774].

В противостоявшем военно-политическом альянсе – Варшавском пакте – военно-стратегический аспект региональной ситуации рассматривался СССР с позиций возможного усиления влияния «социалистических стран» на Балканах. В этой связи, как считали в Москве, болгарской стороне предстояло активно действовать на греческом и турецком направлениях и стремиться к ограничению влияния НАТО. Одновременно балканская политика Бухареста оценивалась в Кремле как совершенно противоположная этим целям[1775]. Данная точка зрения полностью поддерживалась болгарским руководством. Оно постаралось использовать ситуацию во время болгаро-турецких переговоров 2 декабря 1975 г. Сославшись на инициативу греческого премьер-министра К. Караманлиса, выступившего в поддержку идеи многостороннего общебалканского сотрудничества, глава Болгарии Т. Живков заявил в разговоре с турецким премьер-министром С. Демирелем о том, что София «не поддерживает никакие инициативы, если они не отвечают или направлены против интересов какой-либо балканской страны». В связи с этим Живков сослался на имевшуюся у руководства НРБ информацию, в соответствии с которой «было видно, что Румыния, Югославия и Греция обсуждают некоторые проекты о совместных мероприятиях без предварительной консультации с нами, и мы ни в каком случае не можем согласиться, чтобы такие проблемы рассматривались и решались без нас или за нашей спиной». При этом глава Болгарии особо стремился подчеркнуть отказ его страны обсуждать подобные инициативы без участия Турции[1776].

Со своей стороны, аналитики американского разведывательного сообщества делали выводы о том, что «изменения режимов в Португалии и Греции, продолжающиеся успехи итальянских коммунистов, кипрская ситуация породили для Советского Союза как возможности, так и проблемы… Советы рассматривают эти изменения как создающие проблемы для позиций США в Европе и, возможно, на Ближнем Востоке, и, таким образом, как определенные успехи для них самих. В то же время Южная Европа не является центром первостепенной значимости для советской политики, и Москва не хочет предпринимать усилий с целью расширения своего влияния там для вмешательства в условиях аккуратно построенных ею отношений с Центральной Европой и США»[1777]. По оценке американских экспертов из разведывательных организаций, Варшавский пакт располагал к осени 1975 г. примерно 150 дивизиями различной степени готовности и приблизительно 4 200 боевыми самолётами. При этом около 22 дивизий и около 250 боевых самолётов дислоцировались в центральной части СССР как резерв одновременно и против НАТО, и против КНР на случай конфликта с ними. В Южной Европе, как вполне справедливо полагали аналитики, основные силы были сконцентрированы против Греции и Турции, с целью обеспечить открытость Проливов для советских ВМФ. Очевидность стратегической важности Турции для советской стороны, особая заинтересованность в кипрских делах и стремление удержать Югославию в орбите своего влияния – таковы были основные черты политики Кремля в регионе[1778].

Предполагалось, что действия против Греции и Турции должны были осуществляться с территории Болгарии и из района Одессы (СССР)[1779]. Северная Италия в этой комбинации рассматривалась Москвой как южное направление возможных действий ОВД против НАТО через Венгрию, Югославию и Австрию с целью обеспечения южного фланга Варшавского блока во время его действий против ФРГ[1780]. В случае широкомасштабной военной операции, как считали американские аналитики, основывавшиеся на полученных разведывательными организациями США данных, ОВД располагала на этом направлении 28 дивизиями, 7 бригадами и 540 единицами тактической авиации в Болгарии, Венгрии и Румынии[1781]. «Вспомогательный характер» Юго-Западного ТВД Варшавского пакта сказался на степени оснащенности вооруженных сил государств-членов блока, отвечавших за это направление. Это дало основания для выводов американских экспертов об их слабой в техническом и качественном отношениях подготовке[1782]. Данный факт (но без указания конкретных стран) подтверждался в отчёте, датированным 4 января 1976 г. и подписанным Главнокомандующим ОВС ОВД советским маршалом И. И. Якубовским, направленным Первому секретарю ЦК ПОРП Э. Тереку. В нём в достаточно обтекаемой форме говорилось о том, что «несмотря на общее успешное выполнение Протоколов, в войсках и на флотах некоторых союзных стран остается ещё значительная часть боевой техники и вооружения устаревших образцов, в том числе оперативно-тактических ракет, танков, самолётов, боевых кораблей. Имеется отставание в накоплении запасов материальных средств. Медленно ещё осуществляется строительство арочных укрытий для самолётов на аэродромах постоянного базирования. Имеется также ряд недоработок в подготовке коммуникаций и связи. Всё это в определенной мере снижает боевую готовность и боеспособность Объединенных Вооруженных Сил»[1783].

Сопротивление, оказываемое Бухарестом попыткам Москвы и её союзников, стремившимся добиться от румынской стороны перехода на общие для членов пакта позиции в вопросах внешней политики, проходило на фоне активности румынской дипломатии на «американском направлении». Откровенность, проявленная при обсуждении румынской стороной и представителями американской администрации политических вопросов не изменила крайне подозрительного и одновременно осторожного отношения американской стороны к возможностям военного сотрудничества с Бухарестом, а также его последствиям для американо-советских и американо-румынских отношений в будущем. В этой связи американские дипломаты рекомендовали, имея в виду заинтересованность в расширении военного сотрудничества с Румынией, быть исключительно внимательными к запросам румынских военных, ограничиваясь определенным набором материалов и технологий «нелетального характера». Они рекомендовали не предпринимать действий «до того момента, пока мы [США] не оценили потенциальное влияние [военных поставок в Румынию] на американо-советские отношения, разрядку, [переговоры о] взаимном сбалансированном сокращении вооруженных сил (MBFR) и наши расчёты в отношении Югославии»[1784]. На состоявшейся 1 ноября 1975 г. в Госдепе встрече государственного секретаря Г. Киссинджера с высокопоставленными сотрудниками ведомства эта тема обсуждалась с учётом многих факторов. Главными из них был контроль за экспортом вооружений и технологий в страны Восточного блока; возможная реакция Конгресса США; стремление Н. Чаушеску диверсифицировать получение вооружений, не ограничиваясь советскими поставками из-за того, что Москва, как это понимала американская сторона, не предоставила румынским союзникам возможности получить то, что они хотели. В свою очередь, руководство СРР фактически отказалось от подписания Протокола развития войск и сил флотов ОВС на новый пятилетний срок 1976-1980 гг.[1785]

Взаимоотношения Бухареста и Москвы в этой связи могли серьезно осложниться, так как Кремль стремился усилить военно-техническую составляющую ОВД и рассматривал увеличение затрат на национальную оборону членов пакта как один из важных шагов в этом направлении. Данный аспект внутриблоковой политики имел особое значение для Вашингтона. Эксперты СНБ США, оценивая ситуацию, складывавшуюся вокруг Румынии в Восточном пакте, приходили к выводу о том, что существуют «две группы непредвиденных обстоятельств», зависящих от положения дел в румыно-советских отношениях. Первая из них имела непосредственное отношение к военному аспекту проблемы и касалась военной акции или прямой военной интервенции. Вторая группа включала политический аспект, «когда напряжение в Варшавском пакте и замена, вероятно, насильственная, румынского руководства привела бы к усилению советского влияния в Румынии»[1786]. Несмотря на разграничение военной и политической составляющих вероятность силового решения «румынской проблемы» доминировала в этом прогнозе, хотя, как отмечали аналитики, «похоже, что ни одно из этих непредвиденных обстоятельств непосредственно не повлияет на интересы безопасности США и НАТО». Намного серьезнее они могли отразиться на политических интересах Вашингтона и Западного блока, так как подобные действия были способны возродить «доктрину Брежнева», что, в свою очередь, затрагивало и Югославию[1787]. Однако такой сценарий развития событий, в случае его реализации, серьезно осложнил бы отношения между Западом и Востоком. Именно эти соображения не позволяли экспертам считать военную акцию со стороны СССР и ОВД единственным способом решения «румынского вопроса».

В складывавшейся ситуации позиции Н. Чаушеску как внутри страны, так и на международной арене представляли для США особый интерес по многим причинам, включая военно-политический аспект. Во второй половине декабря 1975 г. в ЦРУ США был подготовлен специальный доклад «Уязвимость Чаушеску», посвященный существовавшим для его режима рисков[1788]. В контексте взаимоотношений Бухареста с союзниками по блоку, ситуация, складывавшаяся в Румынии, оценивалась аналитиками ЦРУ следующим образом: «Давнишняя независимость во внешней политике, которую долго проводил Чаушеску, была уязвима для критики и давления со стороны его союзников по пакту. Важным фактором, помогавшим противостоять этому давлению, являлось поддержание жёсткого контроля над румынской политикой. Однако недавно проявились признаки того, что внутренняя оппозиция ему будет усиливаться. Наиболее уязвимой областью для Чаушеску являлся часто упоминаемый “культ личности”, который он заботливо усиливает. В будущем экономическая ситуация в Румынии может оказаться слабым звеном в цепи внутренней политики, проводимой Чаушеску с лета 1965 г., когда он пришёл к власти. Более того, существуют признаки недовольства тем, как осуществляется руководство партией, а также отдельными аспектами внешней политики. Похоже, однако, что нынешние позиции Чаушеску достаточно сильны для того, чтобы помочь ему справиться с внутриполитическими вызовами»[1789]. По мнению авторов доклада, наличие угрозы в виде заговора и переворота, самостоятельно проводимых некой организованной оппозиционной Чаушеску группой или группировкой, включая просоветски настроенную, было невозможно. В этой связи наибольшая опасность, как отмечалось в докладе, исходила «из Москвы и могла принять различные специфические формы». К числу таковых относились экономические санкции, советское вмешательство, изменения в партийно-государственном руководстве СССР в связи с ухудшением здоровья главы КПСС Л. И. Брежнева (о чём уже было известно как в Восточном блоке, так и на Западе) и, наконец, приход к власти ставленника военных, либо «единоличного» хозяина с отказом от коллективного руководства. Военная интервенция со стороны СССР рассматривалась авторами аналитического документа как наименее вероятная угроза для Румынии. Такой вывод делался на основании предположения о том, что «абсолютно отсутствуют свидетельства того, что Советы собирались предпринимать такой шаг». Однако даже при реализации подобного сценария, как считалось, «вероятно, Кремль столкнётся с трудностями в деле установления марионеточного режима» и превращения «Румынии в тяжёлую экономическую ношу для советской экономики». В то же время авторы доклада обращали внимание на потенциальных исполнителей роли ставленников Москвы. Из наиболее возможных кандидатов выделялся А. Дрэгичи – бывший министр МВД, выведенный Н. Чаушеску из руководства РКП и хорошо известный Москве как ответственный за массовые репрессии в 40-е —50-е гг. XX в.[1790]

Таким образом, как для самого главы Румынии, так и для иностранных аналитиков из числа сотрудников государственных институтов западных стран, прежде всего, США, проблема возможного разрешения противоречий в Варшавском блоке рассматривалась с учётом применения СССР и его союзниками военной силы в отношении несогласных с Москвой и слишком самостоятельных членов пакта. Для Бухареста было важно, с одной стороны, усилить свои международные позиции, а с другой, проводить оборонную политику, способную обеспечить реализацию военной доктрины «всенародной войны» как единственно возможной в создававшихся условиях.

В конце 1975 г. именно советско-югославское сближение создавало определенные подозрения у румынского руководства по поводу последовательности югославской стороны на румынском направлении как в области внешней, так и оборонной политики. Со своей стороны, Белград стремился подчеркнуть неизменность проводимого курса неприсоединения, отказа от блоковости как внешнеполитического принципа и готовность оказать сопротивление любой попытке интервенции вне зависимости от того, кто мог её осуществить. 7 декабря 1975 г. газета «Борба» опубликовала статью, которая фактически раскрыла отношение югославского руководства к вопросу об обладании Югославией ядерным оружием. Это было сделано при явном участии югославских официальных лиц, так как на проходивших весной и осенью закрытых совещания с военными и учеными лично Тито требовал сохранить в тайне начало работ в области создания ядерного оружия. В статье заявлялось о том, что «в случае планирования массового террора или использования ядерного оружия, или какого-либо другого оружия массового уничтожения, наша страна может в рамках общей оборонной концепции пересмотреть своё отношение к вопросу о нераспространении ядерного оружия…». Более того, создавалось впечатление о готовности СФРЮ к производству этого оружия. Такие подозрения порождали замечания в опубликованной статье о том, что «сейчас существует возможность, как на Востоке, так и на Западе, производить ядерное оружие, стоящее несколько сотен долларов, а не несколько миллионов долларов, как это было ранее. Дешевое и простое производство “миниатюрного ядерного оружия”, способного уничтожать целые подразделения или штабы агрессора, произвело бы отрезвляющий эффект на любого, кто замысливает интервенцию против нашей страны»[1791]. В определенной степени эти заявления были рассчитаны на укрепление представлений о Югославии как способной к жёстким действиям, несмотря на провозглашенный курс неприсоединения и нераспространения ядерного оружия и технологий, в случае возникновения угрозы её суверенитету. Такая позиция учитывалась и имевшей с СФРЮ особые отношения Румынией, опасавшейся сближения Белграда как с Западом, так и с Востоком.

Визит югославского министра иностранных дел М. Минина 24-25 декабря 1975 г. в Бухарест, т. е. через две недели после его посещения Москвы, где он был 8-11 декабря, имел, как было об этом сообщено в СМИ двух стран, «рабочий характер». Его значение, однако, было намного важнее, и он являлся серьезным шагом югославской дипломатии в деле укрепления взаимоотношений с Румынией, включая оборонный аспект[1792]. Проходившие в Вене переговоры о взаимном и сбалансированном сокращении сил (MBFR) привлекали внимание румынской стороны, позиция которой была заявлена 18 декабря 1975 г. Н. Чаушеску перед Великим Народным собранием и заключалась в том, что в переговорах по данному вопросу должны участвовать все европейские государства[1793]. Этот тезис отражал общую точку зрения Бухареста на недопустимость игнорирования интересов средних и малых государств, судьбу которых не могут решать сверхдержавы и блоки, которые они возглавляют. Румынское руководство рассчитывало на поддержку своих югославских партнеров в реализации этой идеи, так как и для СФРЮ подобная позиция была наиболее приемлема. В случае участия в выработке и принятии решений как Румыния, так и Югославия укрепляли свои позиции в Европе и получали гарантии своего суверенитета. Они также могли добиваться сокращения военного присутствия на Балканах и вывода иностранных войск (включая советских) из стран-членов двух противостоявших блоков.

Не менее важным для румынской стороны было получение от югославов согласия на предоставление Румынии статуса наблюдателя на предстоящей конференции Движения неприсоединения, которая должна была пройти в 1976 г. в г. Коломбо[1794]. Для румынского руководства участие в Движении означало ещё одну возможность укрепления самостоятельности Румынии – члена ОВД – от СССР и проводимого им внешнеполитического курса, а также являлось ещё одной гарантией советского невмешательства во внутренние дела СРР. Балканский аспект совместных внешнеполитических действий заключался в стремлении Бухареста реализовать программу многостороннего сотрудничества государств региона, что позволило бы им уменьшить военные угрозы в отношении соседей независимо от принадлежности к противостоявшим блокам и минимизировать влияние «великих держав», а также двух военно-политических блоков на региональную ситуацию. Для Белграда подобный подход был также приемлем. Однако югославское руководство не хотело демонстративно выдвигать этот тезис, способный серьезно повлиять на отношения СФРЮ с США и СССР (последнее, судя по всему, было в тот момент более актуально), а также создать проблемы в самом Движении неприсоединения, где существовали разновекторные предпочтения у его членов из числа стран т. н. третьего мира.

Несмотря на признаки улучшения взаимоотношений между Белградом и Москвой, в декабре 1975 г. в американских военных и политических кругах продолжали внимательно следить за действиями СССР в отношении Югославии. В этой связи делались предположения о том, что существует три возможных сценария развития событий. Первый из них – соблюдение «status quo», второй предусматривал оказание давления со стороны СССР на Югославию и проведение им подрывной работы против властей страны. Наконец, третий сценарий – открытое военное вмешательство в виде проведения военной операции с территории Венгрии. США настаивали на том, чтобы в случае реализации последних двух вариантов советских действий НАТО предприняло контрмеры. При этом признавалась ограниченность возможностей Запада повлиять на ситуацию в положительном для него направлении, если Варшавский пакт приступит к осуществлению подобного плана. Также отмечалось, что наступление НАТО могло развиваться из Италии, а не из Северной Греции[1795].

Из всех коммунистических Балканских государств наибольшие трудности при реализации своей оборонной политики начинала испытывать Албания. К концу 1975 г. внешнеполитические позиции НРА и её оборонная стратегия в региональном контексте всё больше зависели от ситуации, складывавшейся в албано-китайском неформальном политическом союзе, и от военно-технического сотрудничества с КНР. Со стороны СССР и его наиболее доверенных союзников по ОВД из числа восточноевропейских стран интерес в отношении Тираны продолжал сохранять устойчивый характер. Более того, фактически на повестку дня ставился вопрос оказания влияния на Албанию. Об этом свидетельствовало заключенное между разведками СССР и Чехословакии, вероятно, в конце 1974 – начале 1975 гг. соглашение о сотрудничестве. Одним из направлений совместных действий была «разработка мероприятий по выводу Албании из-под влияния КНР и налаживание процесса нормализации с ней…»[1796].

По мнению американских экспертов, существовала реальная возможность продолжительной нестабильности в руководстве НРА, когда ни одна из вероятных группировок (такая формулировка свидетельствовала более о предположениях, но не о конкретном знании ситуации) не добилась ещё преимуществ, что могло способствовать появлению «различных многочисленных неверных расчётов». Одновременно делался вывод о том, что «в то время как порой Югославия считается наиболее возможной пороховой бочкой в будущем, потенциалом Албании в этой связи не стоит пренебрегать… Что же касается Советского Союза, то военная интервенция против Албании была бы чрезвычайно трудной для него, и это одна из главных причин, почему албанцы смогли сбросить советскую опеку сразу. Более того, китайцы, … смогли бы ответить в той или иной форме и постараться поддержать своего постоянного верного союзника; в противном случае они бы испытали унижение, которое каждая страна третьего мира могла увидеть и получить урок… С появлением нового руководства как в Тиране, так и в Пекине и с продолжением охлаждения связей с Китаем, ситуация могла бы стать другой». В этой связи делалось предположение о том, что с окончанием эры Э. Ходжи существовала реальная возможность внешнеполитической ориентации нового руководства и составлявших его фракций на КНР, СФРЮ, Румынию и даже Запад[1797].

В декабре 1975 г. в Пекин была направлена большая албанская военная делегация, в задачу которой входило получение от КНР в максимально возможных объемах военного оборудования и вооружений, включая тяжёлую военную технику. Предыдущий визит члена Политбюро ЦК АПТ А. Чарчани, прибывшего в Китай с целью добиться расширения экономической помощи, оказался безрезультатным, и в Тиране пришли к выводу о том, что китайская сторона начала снижать уровень отношений со своим союзником на Балканах[1798]. Одновременно КНР настаивала на возвращении части кредитов, что также было воспринято албанским руководством и, в частности, Э. Ходжей как недружественное поведение. Инструктируя главу делегации начальника Генерального штаба В. Лакая, он предупреждал его о том, что «с китайцами мы на ножах, как это было с русскими в 60-е»[1799]. Запросы албанской стороны оказались столь завышены (например, просьба о поставке 800 танков), что даже сам глава албанской делегации впоследствии отмечал невозможность их выполнения[1800]. В соответствии с инструкцией Э. Ходжи нельзя было проявлять «никакой терпимости, идти на компромиссы или угодничать перед китайцами, всегда защищать линию партии»[1801]. На практике это означало недопущение какого-либо торга по политическим вопросам в обмен на военно-техническую помощь. В ответ на просьбы албанской стороны китайские союзники согласились предоставить значительно меньшее количество вооружений и исключили из номенклатуры поставок тяжёлую технику. Глава АПТ крайне раздраженно, хотя и не публично, отреагировал на действия китайской стороны, назвав их в своих дневниковых записях позором, и с сожалением отметил, что КНР не предоставила Албании ни танков, ни ракетного оружия, ни требуемого количества боеприпасов[1802].

Провал переговоров лишь укрепил Э. Ходжу в его подозрениях относительно намерений Пекина, заключавшихся, как считал глава АПТ, в достижении главной цели – сплочении ряда стран: Албании, Румынии и Югославии – в рамках неформального союза и постепенный отказ китайского руководства от односторонней ориентации на Тирану в Балканском регионе.