§3. Албания, Румыния, Югославия: угроза с Запада и/или Востока. Внешний и внутренний аспекты проблемы

12 мая 1976 г. во внешнеполитическом ведомстве США на специальном совещании с участием госсекретаря США Г. Киссинджера обсуждался вопрос о взаимоотношениях со странами Восточной Европы и особо подчеркивалась заинтересованность в том, чтобы была продолжена прежняя внешнеполитическая линия в отношении Румынии и Польши, которые находились «в первом ряду» приоритетов в Восточно-европейском регионе с точки зрения интересов Вашингтона[1896]. Определенное значение придавалось взаимоотношениям США с Болгарией, однако в американском руководстве рассчитывали на демонстрацию своей особой заинтересованности перед восточноевропейскими членами Варшавского пакта с расчётом на то, чтобы подчеркнуть преимущество тех из союзников Москвы, кто проявлял большую независимость от неё. София явно не могла рассчитывать на такой статус и уступала, как считали в Вашингтоне, Будапешту[1897]. Таким образом, из двух балканских союзников СССР по ОВД – Болгарии и Румынии – последняя, несмотря на занятую её главой Н. Чаушеску жёсткую позицию по вопросу эмиграции и ряду других политических проблем[1898], привлекала более значительное внимание США, чем Болгария, рассматриваемая как наиболее лояльный советский союзник.

Особая ситуация складывалась во взаимоотношениях с Югославией. Имея в виду значимость личности Тито как бессменного руководителя СФРЮ и его роль в международных делах, зарубежные эксперты, включая сотрудников разведывательных организаций, обращали особое внимание на состояние здоровья 83-летнего главы Югославии, становившееся политическим фактором. Ожидание скорого наступления послетитовского периода в югославской политике ставило на повестку дня вопрос дальнейшего внешнеполитического курса страны и её оборонных преференций. Весной 1976 г. внимание американской разведки было привлечено к ухудшавшемуся здоровью главы СФРЮ, о чём сообщалось представителям ближайшего окружения американского президента из числа лиц, отвечавших за вопросы национальной безопасности[1899].

Сам Тито, стремившийся обеспечить внутриполитическую стабильность в стране, всё больше склонялся к продвижению представителей военного истеблишмента на руководящие государственные и партийные посты. Это способствовало усилению в армейских генеральских кругах политических амбиций, которые начинали беспокоить и самого главу СФРЮ. В июле 1976 г. при разговоре с командующим Военно-поморской области и заместителем министра обороны адмиралом Б. Мамулой Тито задал ему вопрос о наличии в высшем руководстве вооруженных сил предателей, под которыми, судя по всему, он подразумевал тех, кто мог иметь связи с иностранными государствами и организовать заговор. Несмотря на то, что имена подозревавшихся главой СФРЮ не назывались, для адмирала было ясно, что речь шла о генерале армии Н. Любичиче – министре обороны и генерал-лейтенанте Дж. Шараце. В марте 1979 г. они достаточно резко выступили на одном из заседаний в присутствии И. Броз Тито, фактически выдвинув политические требования по усилению полномочий армии. Создавалось впечатление, что часть высшего руководства готова к решительным действиям, направленным на использование командно-административной структуры ЮНА для обеспечения единства СФРЮ. Несмотря на то, что руководитель Югославии доверял обоим военным, он тем не менее проявил беспокойство и просил Мамулу сохранить разговор в тайне[1900].

Международные позиции Югославии рассматривались и на Западе, и на Востоке как не достаточно чёткие, не свидетельствовавшие о равной удаленности от НАТО и ОВД. Поэтому заявление К. Караманлиса о невозможности придерживаться политики «третьего пути» в определенной степени корреспондировались со стремлением Восточного блока и, прежде всего, его главной силы – СССР – добиться от Белграда также более однозначно положительного отношения к советской внешней и оборонной политике в глобальном и региональном отношениях. Подготовка к международному Совещанию коммунистических и рабочих партий Европы в Берлине, проведение которого планировалось на 29-30 июня 1976 г., выявила стремление советской стороны оказать давление на руководство СФРЮ с целью признать лидирующую роль СССР в международном комдвижении. Зарубежные эксперты отметили в этой связи выражавшуюся югославскими представителями надежду и оптимизм по поводу возможности включения в официальные документы конференции отстаивавшихся югославской стороной принципов независимости каждой из компартий, непризнания «руководящего центра», под которым подразумевалась Москва[1901]. Кремль, в свою очередь, использовал в отношениях с руководством СФРЮ принцип превалирования партийной солидарности при определении внешней и, фактически, оборонной политики Югославии. Это неминуемо привело бы к изменению её статуса с неприсоединившегося государства на фактического союзника СССР по Варшавскому блоку. В период подготовки совещания взаимосвязь идеологии и принципов формулирования военной доктрины в СФРЮ и советскими сателлитами из числа восточноевропейских государств проявилась в открытой полемике между югославской и восточногерманской стороной, что было отмечено и иностранными аналитиками. В ответ на явно санкционированные руководством ГДР и одобренные Москвой обвинения министром обороны ГДР генералом армии X. Хоффманом неназванных «прогрессивных сил» в том, что они «выступают против войны и вооруженных конфликтов как способа решения социальных противоречий», а также заявления о том, что роль СССР и его союзников заключается в «разрушении империализма и реакционных сил» в «справедливой ядерной войне» югославская сторона представила свои аргументы. Известный публицист и военный обозреватель полковник ЮНА, служивший ранее в военной разведке, Д. Шешеринац опубликовал 14 мая 1976 г. в центральной проправительственной газете «Борба» специальный материал под названием «Анахронистские теории». В нём он отверг прозрачные идеологические обвинения в адрес СКЮ и Движения неприсоединения, заявив о том, что за последние 20 лет было 164 конфликта различной степени интенсивности и масштаба, в которых «прогрессивные силы» боролись за свободу. Одновременно жёсткой критике была подвергнута идея «справедливой ядерной войны» с целью разрушения империализма как служащая «империалистическим и реакционным силам»[1902].

Для югославской стороны особое значение с точки зрения проводимой руководством СФРЮ оборонной политики и оформившейся военной доктрины имело определение характера войны как справедливой. Это было связано не только с идеологически мотивированными коммунистическими постулатами, но и, прежде всего, с правом Югославии на независимость и суверенитет как коммунистического государства, не признающего главенства «руководящего центра» (СССР) и не являющегося членом Варшавского пакта. Именно поэтому вторая публикация Шешеринаца, появившаяся в «Борбе» 16 мая 1976 г., в жёсткой форме отвергала существование угрозы войны для СССР и его союзников-государств, входивших в ОВД, со стороны НАТО в силу произошедших изменений во взаимоотношениях членов военных блоков и социальных изменений в странах, входивших в них. Отсутствие мотивации у широких социальных слоев в странах Североатлантического альянса вести войну против СССР и государств Варшавского блока рассматривалось полковником Д. Шешеринацом как факт. Более того, отвергался тезис Хоффмана и относительно стремления США, а также его союзников рассматривать Центральную Европу как главное место борьбы с социализмом. Особо отмечалось, что «заявление о том, что Соединенные Штаты и неоколониалистские силы готовятся рассчитаться с помощью ядерного оружия с СССР и государствами-членами Варшавского Договора, …не имеет каких-либо оснований». В публикации «Борбы», отражавшей господствовавшие в югославских политических и военных кругах взгляды, отвергалась и необходимость «справедливой ядерной войны». Подобные действия (Шешеринац в традиционной для коммунистических дискуссий форме использовал как аргумент ссылки на К. Маркса и В. Ленина) не могли соответствовать требованиям «справедливой войны», ввиду того, что ядерный конфликт носил бы тотальный характер. Автор материала делал иронично сформулированный вывод: «…необходимо задать вопрос о том, какие будут последствия подобной войны»[1903].

Со своей стороны, летом 1976 г. Бухарест стремился добиться расширения отношений с США, что могло бы стать опровержением ранее выдвинутых и широко обсуждаемых Зонненфельдтом на закрытом брифинге для американских дипломатов положений американской политики. На состоявшейся в Вашингтоне 18 июня 1976 г. встрече госсекретаря США Г. Киссинджера с секретарем ЦК РКП Шт. Андреем последний, помимо прочего, высказал благодарность Киссинджеру и его сотрудникам, включая Зонненфельдта, за дискуссии по ряду внешнеполитических вопросов. В ответ на это глава Госдепа весьма двусмысленно, имея, вероятно, в виду ставшие известными пассажи речи последнего, ответил, что не знал о том, что у Зонненфельдта есть друзья в Румынии. Андрей напрямую задал вопрос Киссинджеру об отношении США к теме раздела сфер влияния, и госсекретарь ответил, что «вся наша политика в отношении Румынии доказывает неприятие нами этой идеи»[1904]. Для Бухареста, судя по заявлению его высокопоставленного представителя, было важно, чтобы улучшение взаимоотношений США и СССР не происходило за счёт интересов Румынии, что просил передать Н. Ча-ушеску Госсекретарю и американскому президенту. Румынская сторона была заинтересована в укреплении экономических отношений с США, а также получении гарантий Вашингтона в отношении «независимости Румынии» в случае давления со стороны СССР и его союзников. К их числу относилась Венгрия, с которой у Румынии продолжали оставаться натянутые отношения по вопросу о Трансильвании[1905]. Тема национального суверенитета продолжала доминировать в официальной повестке дня румынского руководства, и одним из её аспектов, затрагивавших отношения Бухареста с Москвой, сохранялись различия в интерпретации истории Бессарабии румынскими и советскими историками. Этот вопрос, несмотря на заявления румынской стороны, включая высказывания Н. Чаушеску об отсутствии у Румынии территориальных претензий к СССР и признании нерушимости границ, вызывал серьезные опасения у Москвы[1906]. Высокая степень полемичности обсуждаемого «Бессарабского вопроса» отмечалась иностранными экспертами и обозревателями на протяжении первой половины 1976 г.[1907]

Позиция балканских союзников СССР по Варшавскому блоку имела принципиальное значение для обороноспособности альянса в регионе. Юго-Западный ТВД Варшавского пакта, будучи ориентирован в направлении Балкан, Турции и Средиземноморья, и, выполняя вспомогательную роль в отношении главного Западного ТВД, охватывал несколько условных направлений. Первое из них проходило на запад от Венгрии, через Австрию в сторону Баварии и фактически являлось связующим с Западным ТВД. Второе условное направление было ориентировано на Черноморские проливы, Эгейское море и захватывало Восточное Средиземноморье. Основными силами, обеспечивавшими Юго-Западный ТВД были армии Болгарии, Венгрии, Румынии, а также СССР (Киевский и Одесский военные округа). Средиземноморско-балканский сектор Южного фланга НАТО или Юго-Западного ТВД ОВД имел принципиальное значение для обоих блоков, а также государств региона, не входивших в них.

Так, в частности, для оборонной политики Албании имело большое значение присутствие в акватории Средиземного моря флотов США и СССР, которые контролировали стратегически важный морской бассейн. Тирана неоднократно публично обвиняла две сверхдержавы в стремлении влиять на ситуацию в средиземноморском регионе, несмотря на то, что ни СССР, ни США не имели прямого выхода на регион и рассматривались албанской стороной как внерегиональные силы. Ликвидация советской военно-морской базы (официально подобные объекты назывались пунктами материально-технического обеспечения – ПМТО) в марте 1976 г. в Египте и предоставление югославской стороной возможности захода кораблям ВМФ СССР в югославские порты расценивалось Э. Ходжей как прямая угроза Албании и самой Югославии. Более того, он делал ссылку на инцидент, произошедший в Средиземном море, в результате которого погибли члены экипажа рыболовецкого албанского судна, включая капитана[1908].

Анализ складывавшейся в регионе и на границах Албании обстановки делался главой АПТ в условиях ухудшения отношений с КНР, что стало очевидно уже во второй половине мая 1976 г. Знаковыми в этой связи стали заявления китайского посла в Тиране, резко критически оценивавшего оборонные фортификационные мероприятия албанских властей (строительство многочисленных бункеров и ДОТов). Более того, у Э. Ходжи возникли подозрения по поводу активности китайской разведки в Албании и возможности вербовки ею военных и гражданских функционеров[1909].

На проходившем 20-21 мая 1976 г. в г. Осло заседании министров Североатлантического Совета, помимо общего заявления об обеспокоенности ростом военной мощи государств-членов ОВД, в виде отдельного пункта Заключительного коммюнике было выделена оценка ситуации в Средиземноморье. В документе заявлялось о том, что было необходимо «поддерживать баланс сил в средиземноморском регионе», а также выражалось удовлетворение по поводу развивавшегося сотрудничества в сфере обороны после заключения соответствующих соглашений, «которые откроют дорогу укреплению обороны союзников в Юго-Восточном регионе»[1910].

Увеличение боевых частей за счёт сокращения вспомогательных, проводившееся в структуре вооруженных сил и боевых средств НАТО, являлось отражением процесса формулирования новой доктрины применения вооруженных сил в условиях развития и модернизации вооружений. Идея совместных действий различных родов и видов вооруженных сил на конкретном стратегическом направлении и оперативно-тактическом участке начинала оформляться в военных доктринах большинства европейских стран, а также США и СССР уже к середине 70-х гг. XX в. в виде структурных изменений в вооруженных силах. Ориентированность на локальные военно-политические конфликты способствовала началу разработок в американских вооруженных силах концепции «воздушно-наземной операции», которая была окончательно сформулирована к середине 80-х гг. XX в. Назначение 26 апреля 1976 г. на пост министра обороны после смерти маршала А. А. Гречко члена Политбюро ЦК КПСС, представителя партийной номенклатуры Д. Ф. Устинова серьезно повлияло на подходы к развитию оборонной доктрины СССР. Ставшая впоследствии известной как «доктрина Устинова» новая стратегическая концепция заключалась в выдвижении на первый план тактического и оперативно-тактического ядерного оружия и ракетных носителей вместо существовавшего на протяжении долго времени доминирования в структуре советских вооруженных сил бронетанковых подразделений. Действия Устинова были отмечены американскими аналитиками, которые обращали внимание также на выступления нового главы военного ведомства по вопросам усиления дисциплины в вооруженных силах[1911].

Изменения в военной политике затрагивали широкий комплекс вопросов военного строительства в большинстве коммунистических стран, включая и те из них, которые не входили в военно-политические блоки. Развитие военной доктрины и оборонной политики коммунистической Албании во второй половине 70-х гг. XX в. приобретало законченные формы. Поддержание боеготовности вооруженных сил и их техническое оснащение являлось одной из важных проблем для оборонной политики коммунистической Албании в целом. Принятие военной доктрины, реформа системы формирования вооруженных сил, создание полувоенной организации самообороны, а также программа фортификационного строительства требовали обновления парка вооружений и подготовки военных кадров. Сокращение военной помощи со стороны КНР, репрессии в отношении командного состава албанских вооруженных сил и в целом тяжёлая экономическая ситуация в стране – всё это крайне негативно влияло на складывавшееся в области обороны положение. Ставка главы НРА на самообеспечение, включая создание собственной военной промышленности, к середине 70-х гг. XX в. становилась всё более очевидна. Начиная с 1975 г. стали строиться или переориентироваться на производство, а также глубокую модернизацию (насколько это позволяло развитие конструкторских работ), некоторые предприятия тяжёлой промышленности, специализировавшихся на ремонте и усовершенствовании тяжёлого вооружения и техники, производстве боеприпасов и лёгкого стрелкового оружия[1912].

К весне 1976 г. глава АПТ считал необходимым усилить «работу на военном направлении». На проходившем 24 мая 1976 г. заседании секретариата ЦК АПТ обсуждались два материала, которые специально были подготовлены накануне в Министерстве обороны и касались кадровой, а также военно-технической проблемы вооруженных сил. Присутствовавший на заседании Э. Ходжа особо обратил внимание на содержавшуюся в представленных документах критику деятельности военного и партийно-политического командного состава, «не интересующегося вопросами финансово-хозяйственного обеспечения, провизией, обмундированием или материальными условиями подразделений»[1913]. Фактически эти заявления были косвенным признанием довольно слабой материально-технической базы вооруженных сил и их снабжения, что камуфлировалось словами о необходимости повышать ответственность командиров и комиссаров. Не менее серьезным был вопрос подготовки офицерских кадров, от которых требовалось сочетать идеологическую приверженность ходжистскому коммунистическому режиму и обладать серьезными командными навыками. Подготовка в Высшей объединенной офицерской школе имени Энвера Ходжи привлекала внимание лично главы АПТ. Это обуславливалось происходившей сменой поколений в офицерском корпусе албанских вооруженных сил и во многом было связано как с развязанными в 1974-1975 гг. репрессиями в вооруженных силах, так и изменениями в их структуре после окончательного перехода на бригадную форму комплектования. Большое значение, судя по выступлению Э. Ходжи и Р. Алии на заседании секретариата ЦК АПТ 1 июня 1976 г., придавалось проведению десантных и горных операций, а также действиям по защите побережья[1914].

Параллельно с проводившейся инспекцией образовательные учреждений вооруженных сил, в которых велась подготовка командных кадров, шла проверка готовности фортификационных сооружений – бункеров и ДОТов, на строительстве которых были задействованы вооруженные силы и заключенные. На проходившем 5 июля 1976 г. в г. Дуррес совещании командующих и министра обороны М. Шеху последний высказал недовольство темпами создания фортификационных сооружений. Он заявил, что из 650 ДОТов, построенных в горной местности, куда не мог осуществляться подвоз на транспорте или вьючных животных, сооружено и обустроено только 119[1915]. Строительство огневых точек, включая индивидуальные, бетонированные и приспособленные для ведения долговременной обороны, приобрело огромный размах в период 1975-1983 гг. и было исключительно обременительным для экономики Албании. Так, в частности, исходя из определенных руководством военного ведомства и одобренных Э. Ходжей норм строительства этих сооружений, предполагалось, что только для одного стрелкового батальона было необходимо соорудить 350-450 огневых точек (по количеству военнослужащих), а из расчёта 280 стрелковых батальонов вооруженных сил НРА – 98 тыс. ДОТов, в то время как в общей сложности – около 360 тыс.; для 272 групп артиллерии из расчёта по 12 на каждую 3264 ДОТа[1916].

Мероприятия в области обороны, проводившиеся во второй половине 70-х гг. XX в. как на национальном, так и на международном (коалиционном) уровне, свидетельствовали о серьезных изменениях в развитии военно-стратегических концепций. Этот процесс развивался как в Североатлантическом альянсе, так и в Организации Варшавского Договора. Одновременно с отслеживанием советских внешнеполитических действий в условиях провозглашаемой разрядки американская сторона старалась получить конкретную информацию о происходящих изменениях в оборонной политике Кремля не только в контексте военных возможностей собственно СССР, но и в более широком смысле – в масштабах Восточного блока. Одним из важных элементов оборонного потенциала Варшавского пакта являлось развитие единой системы противовоздушной обороны, которая рассматривалась советской стороной и как гарантия безопасности для СССР на европейском направлении. В начале марта 1976 г. в ЦРУ США на основании анализа информации о состоянии советской системы ПВО делался вывод о том, что «прогресс, который мы предвидим в развитии советских средств противовоздушной обороны, в частности, в области наблюдения и контроля [за воздушным пространством], [наличия] перехватчиков и ракет “земля-воздух” – может быть ускорен в течение последующих 10 лет при устранении существующих ныне технических проблем. Что касается обеспечения защиты против бомбардировщиков, действующих на малых высотах, то если Советы к 1985 г. выполнят программу, которая, как мы считаем, вполне реальна, они будут в состоянии преодолеть существующие у них проблемы, сделав задачу проникновения [в воздушное пространство СССР] на малых высотах более трудной, в отличие от того, как это происходит сейчас. Однако подлинная эффективность советской противовоздушной обороны на малых высотах в отношении бомбардировщиков США будет в значительной степени зависеть от степени разрушения воздушной обороны, произошедшей в результате ракетных ударов, предпринятых мер электронной борьбы, поддержки рейдов бомбардировщиков и используемой тактики, а также от характера мер, направленных на совершенствование американских бомбардировочных сил. Ни мы, ни Советы не в состоянии предсказать все эти факторы с уверенностью»[1917]. Одним из важных и абсолютно секретных элементов советской оборонной структуры с середины 70-х гг. XX в. становится система «Периметр». Работа над её отдельными частями началась ещё в конце 60-х гг. 30 августа 1974 г. специальным постановлением № 695-227 советского правительства был дан старт созданию замкнутой системы под названием «Периметр», ориентированной на осуществление ядерного «удара возмездия» практически без участия человека в условиях невозможности, по объективным обстоятельствам, использовать конвенциональную командную цепь управления ядерными силами. На протяжении 1975-1979 гг. эта система разрабатывалась в СССР[1918].

Однако механизм её запуска якобы так и не был отработан, ввиду, как заявляли об этом участники создания «Периметра», окончательного отказа от всей системы в 1984 г.[1919] Качественные изменения в развитии военно-воздушных сил Варшавского блока рассматривались Североатлантическим альянсом как свидетельство того, что ОВД увеличивает свои наступательные возможности[1920], что давало основания для выводов относительно его превосходства над НАТО в этой области.

Для Москвы вопрос разработки системы обороны, включая ракетное оружие, имел важное значение не только с точки зрения учёта европейского ТВД, но и существовавшего в условиях противостояния КНР и СССР так называемого Дальневосточного театра военных действий. Созданная летом 1976 г. специальная комиссия в составе секретаря ЦК КПСС по идеологии и члена Политбюро А. А. Суслова, министра обороны Д. Ф. Устинова, председателя КГБ Ю. В. Андропова и секретаря ЦК, члена Политбюро К. У. Черненко должна была заниматься «китайской темой», имея в виду возможность ухода с политической сцены в ближайшее время престарелого главы КНР и КПК Мао Цзэдуна. Его смерть 9 сентября повлияла на поведение советской стороны, которая приостановила на время в советской прессе критические публикации в адрес КНР и её руководства, ожидая возможных изменений. Достаточно симптоматичным было и то, что буквально через несколько дней после этого по линии советской разведки в её резидентуры 13 сентября 1976 г. был направлен специальный циркулярный документ «О некоторых национально-психологических характеристиках китайцев и их оценка в свете разведывательной работы»[1921], в котором указывались особенности этнической психологии китайцев и возможные способы привлечения их к разведывательной деятельности КГБ.

Оборонные возможности ОВД на Юго-Западном ТВД во многом зависели от степени взаимодействия СССР с его балканскими союзниками по пакту – Болгарией и Румынией, а также от позиций не входивших в блоки Югославии и (меньше) Албании. На состоявшейся 22 июня 1976 г. встрече Президента Дж. Форда с доверенным представителем Чаушеску Шт. Андреем последний, помимо обсуждения темы позиции Румынии в Международном валютном фонде, затронул проблемы взаимоотношений Бухареста с Москвой по «Бессарабскому вопросу». В этой связи румынский представитель заявил об отсутствии у СРР территориальных претензий к СССР, но сообщил, что Румыния не согласна с советской трактовкой аннексии царской Россией территорий как «освобождение» угнетаемых народов, а также с утверждением о том, что молдаване не являются румынами[1922].

Подход США к отношениям с Румынией летом 1976 г. свидетельствовал о стремлении Вашингтона укреплять связи с Бухарестом, но иметь при этом в виду как позицию СРР в Варшавском пакте, так и реакцию на неё со стороны Москвы в контексте советской политики в Восточной Европе и перспектив советско-американских отношений. Оценка ситуации давалась через призму возможных силовых действий СССР в отношении его румынского союзника по ОВД и практически касалась исключительно оборонного аспекта проблемы. В специальном докладе межведомственной рабочей группы Совета Национальной безопасности США «Исследование по Румынии на случай чрезвычайных и неожиданных событий»[1923] отмечалось существование «двух групп чрезвычайных факторов, которые могут возникнуть применительно к Румынии» и быть взаимосвязаны[1924]. «Одна из них, – как отмечали аналитики, – военная, колеблющаяся от угроз использования военной силы до непосредственной интервенции». К другой, политической группе относился фактор напряженности внутри Варшавского пакта «и смены, возможно, с помощью силы, румынского руководства, что приведёт к усилению советского влияния в Румынии». Несмотря на вывод экспертов о том, что в военном отношении развитие событий по таким сценариям «едва ли повлияет непосредственно на интересы США и НАТО в области безопасности», это могло серьезно воздействовать на их политические интересы. Возрождение «доктрины Брежнева» в этой связи становилось неприемлемо для Запада, хотя, по признанию аналитиков-авторов доклада, ни США, ни НАТО не могли использовать военную силу для предотвращения советской агрессии. В то же время они прогнозировали, что «усилившееся советское господство в Румынии отрицательно повлияет на Югославию». Действия США и их союзников должны были заключаться в том, чтобы предпринять превентивные меры, суть которых сводилась бы к предупреждению Москвы относительно серьезных политических последствий для СССР в случае проведения подобной политики на международной арене. Особое внимание уделялось в данной связи скоординированным действиям стран-участниц НАТО[1925].

Попытки румынского руководства получить поддержку США в целях укрепления международных позиций Бухареста и возможности проведения более независимого от Москвы курса не отменяли действий главы СРР на «советском» направлении. Встреча Н. Чаушеску с Л. И. Брежневым 30 июня 1976 г., в заключительный день берлинского Совещания коммунистических и рабочих партий Европы, имела в данном контексте особое значение, тем более что она проходила по предложению главы СРР. Брежнев в осторожной, но достаточно понятной для собеседника форме критически оценил речь главы Югославии И. Броз Тито, который, несмотря на то, что «говорил хорошо», явно «преувеличил роль движения неприсоединения», «представив движение как определяющее глобальное явление»[1926]. В свою очередь, Чаушеску, пытаясь подыграть собеседнику, напомнил о своей реплике, в которой содержался вопрос о том, «что мы будем делать, когда не будет больше блоков»[1927].

В ходе дальнейших переговоров отчётливо выявилось стремление Чаушеску получить от Брежнева согласие на расширение экономического сотрудничества. В свою очередь, глава КПСС стремился, сославшись на состоявшиеся ранее визиты секретаря ЦК КПСС К. Ф. Катушева и секретаря ЦК Компартии Молдавии по идеологии, члена Бюро ЦК КПМ П. К. Лучинского в мае 1976 г. в Румынию, добиться более лояльной позиции Румынии в отношении СССР. Основная часть межгосударственных переговоров должна была состояться в начале августа 1976 г.[1928]Чаушеску хотел добиться от Москвы отказа от создания препятствий для Бухареста на пути получения Румынией статуса наблюдателя в Движении неприсоединения. Он откровенно заявил о том, что знает о существовании у СССР «сдержанности» по данному вопросу. Озвученная Брежневым позиция Кремля носила также откровенный характер и выражалась в том, что «СССР в действительности негативно относится» к предпринимаемым Бухарестом шагам[1929]. Более того, Генсек КПСС заявил, что знает, как в глубине души Чаушеску переживает о якобы не проявляемом в достаточной степени уважении к Румынии и лично к нему, и опроверг существование подобного отношения. В то же время он продолжал настаивать на отказе Бухареста от участия в Движении неприсоединения в любой форме и аргументировал это тем, что «вы [Румыния] являетесь членом Варшавского Договора, представляющего коллектив, тесно связанное социалистическое содружество». Обещание Чаушеску подумать над этим вопросом сопровождалось с его стороны настойчивым приглашением Брежнева посетить Румынию ближайшей осенью и получением согласия последнего на такой визит[1930]. Приобретение статуса наблюдателя в Движении неприсоединения расширяло возможности Бухареста как во внешнеполитическом, так и в оборонном отношении, затрагивая продолжавшую оставаться актуальной для Н. Чаушеску тему возможного военно-политического давления со стороны СССР. Морально-политическая поддержка государств «третьего мира», многие из которых являлись членами Движения, в случае подобных действий Москвы могла стать серьезным аргументом румынской стороны в её споре с советским союзником, заинтересованном в усилении влияния Москвы на развивающиеся страны.

Не менее драматично складывались отношения СССР с Югославией. Позиция Белграда на международной арене учитывалась в Москве и с точки зрения проводимой СССР оборонной политики в регионе. Отказ от признания югославскими руководящими кругами, а также военным истеблишментом существования «преимущественной угрозы» со стороны Запада и, в частности, США, в условиях, сложившихся к середине 70-х гг., играл особую роль в проводимой Белградом оборонной политике. Для СФРЮ, в соответствии с распространенными у её руководства опасениями относительно внешних угроз, вероятность вмешательства Восточного блока во внутренние дела страны являлась не менее, а даже более актуальной, чем «западная угроза». Югославская сторона избегала публично акцентировать внимание на теме «американской» или «западной угрозы» во время международного совещания компартий в Берлине. Участие СФРЮ в руководимой Кремлём антиамериканской кампании могло нанести серьезный ущерб позиции Югославии как лидера Движения неприсоединения, состоявшего из государств, по-разному относившихся к США и СССР. Поэтому выступление Тито на совещании, что было отмечено и зарубежными аналитиками, с одной стороны, содержало известные положения о приверженности Югославии концепции неприсоединения, защиты суверенитета и независимости, а, с другой, не носило ярко выраженной критики внешней и оборонной политики СССР. В высших кругах югославского руководства существовала уверенность в том, что, как заявил в кулуарах совещания один из неназванных высокопоставленных представителей Югославии, «никакой документ не может спасти… [СФРЮ], и единственной твёрдой гарантией [её существования] является готовность вести “всеобщую оборонительную войну”»[1931]. Несмотря на этот откровенно выраженный подход к проблеме гарантий, Белград тем не менее уделял большое внимание укреплению их международных форм в виде активизации Движения неприсоединения, очередная конференция которого проходила в г. Коломбо 16-19 августа 1976 г.

Осенью 1976 г. югославское руководство официально заявляло при обсуждении оборонной политики (и это было отмечено иностранными аналитиками), о существовании продолжавшейся сохраняться сложной военно-политической ситуации в мире и гонке как обычных, так и ядерных вооружений. Официальный Белград выступил с рядом жёстких заявлений. Особо подчеркивалось югославским руководством внешнеполитическое давление на многие страны мира, попытки вмешательства в их внутренние дела, использование угроз применения силы, агрессия, развязанная в отношении ряда неприсоединившихся государств. Среди прибегавших к таким методам в локальных войнах югославской стороной определялись «империалисты, неоколониалисты и гегемонисты»[1932]. Не называя конкретные страны и используя эти характеристики, югославская сторона давала понять как Западу, так и Востоку, что считает их ответственными в равной степени за происходящее. Именно данными обстоятельствами обуславливалась по заявлениям руководства СФРЮ необходимость укреплять оборону страны.

Жёстким и демонстративным действиям югославских властей предшествовало обострение отношений СФРЮ с США, вызванное действиями американского посла в Югославии Л. Зильбермана[1933]. Они расценивались югославским руководством как вмешательство во внутренние дела страны, что привело к объявлению дипломата лично Тито персоной нон грата. Об этом югославская пресса сообщила 1 августа 1976 г. Продолжение кризиса во взаимоотношениях с Вашингтоном в октябре 1976 г. было уже во многом обусловлено обнародованной позицией претендента на пост американского президента Дж. Картера. Во время теледебатов с действовавшим президентом Дж. Фордом он заявил 22 октября 1976 г. о том, что в случае советского нападения на Югославию США не будут предпринимать никаких действий[1934]. Эта позиция, судя по всему, являлась результатом знакомства Картера, начиная с июля 1976 г., с данными разведки, предоставляемыми ему как кандидату в президенты в соответствии с достигнутым с Фордом соглашением[1935]. Вероятно, в них аналитики разведывательных организаций США приходили к выводу об отсутствии необходимости военного ответа Москве со стороны Вашингтона и использовании политических методов давления на Кремль с тем, чтобы он осознал всю тяжесть последствий для себя в случае антиюгославской агрессии. В то же время уже через два дня после избрания на пост Президента США Картер «откорректировал» свою позицию. Он заявил 4 ноября 1976 г. о том, что нападение СССР на Югославию серьезно повлияет на детант и сделает невозможным его продолжение со стороны США, а также достаточно двусмысленно намекнул: решение об использовании американских вооруженных сил для защиты СФРЮ будет зависеть от конкретных обстоятельств[1936].

В свою очередь, партнер югославской стороны по региональной политике – Румыния – стремилась минимизировать конфликтный потенциал взаимоотношений с СССР. Многодневный визит Н. Чаушеску и его супруги Е. Чаушеску в СССР, начавшийся с посещения Молдавской ССР 2-3 августа 1976 г. (впервые с 1944 г., когда здесь был глава румынского государства) и продолжившийся пребыванием в Крыму 3-9 августа, посещением Грузинской ССР 9-11 августа и закончившийся визитом в соседнюю Армянскую ССР 11-12 августа, рассматривался румынской и советской стороной как важный шаг на пути улучшения отношений. Беседа Л. И. Брежнева и Н. Чаушеску 3 августа 1976 г. в Ялте практически полностью была посвящена военно-политической тематике и касалась как двусторонних взаимоотношений Румынии с Советским Союзом, так и позиций СРР в Варшавском блоке. Н. Чаушеску, сославшись, но не уточняя детали, на переговоры с К. Ф. Катушевым «по известной теме», т. е. по «Бессарабскому вопросу», заявил о том, что эта тема решена. Иными словами, было подтверждено отсутствие у Румынии территориальных претензий к СССР, но одновременно обращено внимание Брежнева на продолжавшиеся публикации в советской общественной и научной периодике материалов, которые носили ярко выраженный полемический характер. Для Москвы было важно получить ещё раз заверения главы Румынии по данному вопросу, так как советское руководство было обеспокоено возможностью выдвижения со стороны Бухареста не только территориальных претензий, но и поддержки в соседней Молдавской ССР сторонников румынской точки зрения на «Бессарабский вопрос».

Особую озабоченность у Брежнева вызывала позиция Румынии в ОВД и отношение Бухареста к проблеме межблокового противостояния. Недовольство главы СССР заявлениями румынской стороны о необходимости роспуска двух противостоявших пактов, один из которых, в соответствии с советской точкой зрения, был агрессивным (НАТО), а другой оборонительным (ОВД), также было сглажено Н. Чаушеску его ссылками на стремление Бухареста добиться разоружения и ликвидации угрозы войны. Первый визит недавно назначенного министра обороны И. Комана в Великобританию, а не в страну-участницу Варшавского договора был воспринят советской стороной крайне негативно, о чём Брежнев сообщил собеседнику. Однако и на этот раз глава Румынии нашёл объяснение действиям министра обороны: визит в Лондон был запланирован предыдущим главой военного ведомства ещё два года назад. Со своей стороны, Н. Чаушеску заверил собеседника в том, что «Румынская коммунистическая партия сделает всё для того, чтобы поднять боеспособность румынской армии. Будет существовать Варшавский Договор или нет, мы будем с социалистическими странами, с Советским Союзом бороться против империализма»[1937].

Исключительно чувствительным для советской внешней политики и оборонных интересов СССР, а также возглавлявшегося им Варшавского пакта продолжал оставаться вопрос о возможном создании межгосударственного объединения балканских стран. Критика этого проекта со стороны Брежнева касалась действий, направленных на достижение договоренностей между государствами региона, среди которых были члены НАТО (Греция и Турция), а также не входившие в ОВД Югославия и Албания. Более того, среди возможных участников межбалканских договоренностей отсутствовали не являвшиеся балканскими страны Восточного блока, и, прежде всего, СССР. Однако Чаушеску постарался ослабить негативную реакцию собеседника. Он заявил о стремлении румынской стороны добиться ослабления связей Афин и Анкары с НАТО и достичь договоренностей относительно создания транспортных коридоров в регионе, выгодных не только Балканским странам, но и государствам Восточной Европы.

Продолжавший оставаться стратегически важным для Кремля «китайский вопрос» и недовольство позицией Румынии – единственной из членов Варшавского пакта поддерживавшей тесные отношения с КНР, также были объяснены Н. Чаушеску желанием выступить посредником в деле урегулирования двусторонних отношений СССР и КНР[1938]. Не менее значимым событием, не отраженным в официальных документах, стала договоренность между главой Румынии и его советским собеседником о смягчении участи бывшего генерала И. Шерба, лишенного 17 января 1972 г. звания и осужденного на 7 лет заключения за «разглашение государственных секретов», а по сути – шпионаж в пользу СССР. Он был определен на малозначимую должность инженера на одно из предприятий.

Важность прошедшей встречи для советского руководства подтверждалась самим фактом информирования им глав государств-участников Варшавского пакта о содержании переговоров[1939]. Иностранные эксперты делали вывод о том, что, несмотря на явное улучшение советско-румынских отношений, разногласия между Москвой и Бухарестом продолжали оставаться. В то же время глава Румынии, не отказавшись от озвученных ранее принципов, показал советским союзникам готовность идти на компромиссы[1940]. Со своей стороны, Н. Чаушеску постарался подчеркнуть сбалансированность своего внешнеполитического курса, совершив визит 8-11 сентября 1976 г. в СФРЮ. В опубликованных югославской и румын-скои печатью материалах подчеркивалась положительная оценка главой СРР Движения неприсоединения и его роли в системе международных отношений. Такая позиция Н. Чаушеску была призвана продемонстрировать приверженность Бухареста особой позиции в Варшавском пакте, где с недоверием относились к политике неприсоединения, а также ещё раз акцентировать важность румыно-югославского сближения, имеющего и военно-политическую составляющую.

В преддверии заседаний ПКК Варшавского пакта в Бухаресте, где подобные встречи не проходили уже на протяжении последних десяти лет, Н. Чаушеску демонстративно подтвердил в выступлении перед партийным активом вооруженных сил 2 октября 1976 г. верность Румынии союзническим обязательствам по отношению к Варшавскому договору. Одновременно он не отказался от тезиса национального суверенитета. Зарубежные аналитики отметили как первый, так и второй факт, сделав вывод о том, что глава СРР попытался развеять сомнения союзников по Варшавскому пакту относительно надежности Румынии как партнера по блоку. Особое внимание аналитиков было привлечено к повторявшемуся в речи положению о том, что главной задачей вооруженных сил страны является защита её от агрессора в целях сохранения независимости и суверенитета, а также к тому пассажу в выступлении, где Чаушеску заявил о необходимости сотрудничества вооруженных сил СРР с вооруженными силами других социалистических стран, что было воспринято как подтверждение курса на продолжение военных связей Румынии с КНР[1941].

Подготовка румынского руководства к намеченному на конец ноября 1976 г. заседанию Политического Консультативного Комитета ОВД и предшествовавшему ему 22-24 ноября 1976 г. визиту Л. И. Брежнева включала анализ внешнеполитическим ведомством СРР действий Советского Союза на международной арене. 13 ноября 1976 г. высокопоставленный сотрудник румынского МИДа Г. Кольц составил для своего руководства документ о месте проблемы разоружения во внешней политике СССР после XXV съезда КПСС. В нём делался вывод о том, что Москва не имела комплексной программы разоружения и преследует конкретные цели в интересах реализации своей собственной глобальной стратегии и «советской концепции баланса сил в мире»[1942]. В этой связи и со ссылками на конкретные пассажи из публичных выступлений главы СССР Л. Брежнева, а также советского министра обороны Д. Ф. Устинова, в документе отмечалось, что параллельно с объявленной «позицией в пользу разоружения, Советский Союз продолжает наращивать свой мощный военный потенциал, оснащая вооруженные силы новейшим вооружением. Одновременно СССР продолжает продавать оружие различным странам, в основном тем, в отношении которых у него есть интересы»[1943]. В данном контексте эксперт румынского МИДа обращал внимание на «усилившийся в последнее время интерес советской стороны к обмену мнениями с румынской стороной по вопросам разоружения». Для Бухареста это могло означать согласие советского руководства считаться со своим румынским союзником. Однако идея Москвы по поводу совместной разработки с румынской стороной программы по вопросам разоружения была затруднена. Вывод автора доклада о существовании серьезных различий «между позицией СССР и концепцией нашей страны [Румынии], содержащейся в программе РКП, в документах XI съезда партии, в предложениях нашей страны по вопросам разоружения, представленных в ООН»[1944], свидетельствовал о том, что уже на уровне сотрудников румынского МИДа существовало мнение: такая перспектива была маловероятна. Состоявшийся визит Л. И. Брежнева, о котором шла речь во время августовской встречи Чаушеску и главы СССР в Ялте, во многом сгладил эти противоречия в области разоружения, а по сути – формулирования различных оборонных стратегий двух союзников по Варшавскому пакту, что дало основания зарубежным экспертам считать переговоры успешными[1945].

Визит Брежнева в Белград 15-17 ноября 1976 г. имел в этом контексте символическое и важное для И. Броз Тито значение. Во-первых, он получил гарантии относительно отсутствия у Кремля каких-либо планов вмешательства во внутренние дела СФРЮ или, более того, попыток использования угроз давления. Во-вторых, был подан сигнал Белому дому об отсутствии конфликта между югославской и советской стороной, а также готовности более тесно развивать взаимоотношения с СССР. Достаточно символичным ответом Вашингтона было официальное заявление Госдепа США в последний день визита Брежнева 17 ноября 1976 г. об отставке бывшего посла США в Югославии Зильбермана. В свою очередь, Белград смог добиться продолжения военно-технического сотрудничества с Москвой, но при этом решительно напомнил советской стороне о предоставлении возможности пролета советских военных самолётов над югославской территорией и захода советских военных кораблей в югославские порты только в соответствии с законодательством СФРЮ[1946]. Сняв с повестки дня нередко публично озвучивавшийся югославскими властями тезис советской угрозы, глава Югославии мог рассчитывать на большую независимость в отношениях с США, заставляя их внимательнее относится к его стремлению получить от американской стороны преимущества в вопросах торговли и военно-технического сотрудничества. В то же время, как отмечали западные журналисты, аккредитованные в Белграде, югославская сторона намеренно допустила ряд утечек о ходе советско-югославских переговоров, свидетельствовавших о не столь однозначно дружественной атмосфере, в которой они проходили. Так, в частности, на Западе стало известно о стремлении Брежнева, помимо прочего, добиться от Тито согласия на «увеличение объема обслуживания советских надводных военно-морских судов и подлодок» в югославских портах; активного участия югославской стороны в идеологических кампаниях стран-участниц Варшавского пакта; координации внешней политики СССР и СФРЮ; переориентации Движения неприсоединения на просоветские позиции и отказа от заявлений об участии СССР в болгаро-югославском споре по «македонскому вопросу»[1947]. В декабре 1976 г. во время визита французского президента в Белград Валери Жискар д'Эстена И. Броз Тито сделал заявление, во многом рассчитанное на руководство СССР и содержавшее констатацию того, что в отношении Югославии не существует внешних угроз.

Попытки Белграда избегать наиболее острых конфликтных проявлений во взаимоотношениях с обеими сверхдержавами были очевидны как для советского, так и для американского руководства. Судьба послетитовской Югославии в их внешнеполитических и военно-стратегических расчётах становилась одной из важных тем, находившихся в центре внимания разведывательных, дипломатических, а в СССР и партийного (аппарат ЦК КПСС) ведомств. Обнаружившиеся признаки нестабильности в руководстве СФРЮ, проявившиеся в размежевании формировавшихся групп и кланов, свидетельствовали об их подготовке к уходу главы Югославии И. Броз Тито из политической жизни страны. Выдвижение на первый план Секретаря Исполкома ЦК СКЮ С. Доланца сопровождалось его соперничеством с министром обороны генералом армии Н. Любичичем, министром внутренних дел генерал-полковником Ф. Хрльевичем и министром иностранных дел

М. Миничем (генерал-майором резерва, имевшего тесные связи с органами безопасности СФРЮ). Попытки Доланца опереться на представителей молодого поколения в руководстве вооруженных сил в противовес «старой гвардии» происходили на фоне обострения его взаимоотношений с рядом функционеров из высшего руководства СКЮ, заподозривших Доланца в стремлении распространить свою власть и влияние на сферы, находившиеся вне его компетенции. Более того, его позиция по вопросам внешнеполитического курса СФРЮ отличалась жесткостью по отношению к СССР, действия которого он рассматривал как направленные на включение Югославии в орбиту своего влияния[1948]. Становившееся очевидным усиление позиций военного истеблишмента, вовлеченного в политическую жизнь страны, и начинавшаяся борьба за наследие Тито затрагивали не только вопросы внутренней, но также внешней и оборонной политики. Это объяснялось существовавшей вероятностью попыток соперников использовать в своих интересах «внешний фактор». Именно он оказывался в центре внимания экспертов и аналитиков из внешнеполитического и разведывательных ведомств США. Они серьезно опасались изменения баланса сил в средиземноморском регионе, являвшемся южным флангом НАТО и выполнявшим одну из важных функций в оборонной концепции блока на ближневосточном направлении.