Почему Никита Сергеевич вас не принял?

Разговор на Лубянке имел продолжение. Идея переговоров с бандеровцами через посредство церковников казалась крайне соблазнительной. Чекисты подталкивали руководство униатской церкви к дальнейшим шагам.

31 января 1945 года получивший особое задание заместитель начальника 4-го управления НКГБ УССР подполковник государственной безопасности Карин отправил лично наркому Савченко подробный рапорт:

«При сем представляю Вам запись своих бесед с представителями греко-католической церкви — Котивым, Костельником и митрополитом Иосифом Слепым, которые я вел с ними в плане полученных от Вас лично указаний».

8 января 1845 года Костельник и Котив появились у Карина в его кабинете в здании Львовского облисполкома. Объяснили, что им поручено отчитаться:

— Поездка для нашей церкви является исторической потому, что это была первая наша делегация в Москву. Очень жаль, что не удалось выполнить миссию в Киеве, однако это не наша вина… Встретили нас приветливо и заботливо устроили. Нужды мы ни в чем не терпели, повидали Москву, побывали в церквах, музеях. Мы имели две аудиенции у председателя Совета по делам религиозных культов при Совнаркоме СССР Ивана Васильевича Полянского и, кроме того, мы имели интересную беседу с тремя генералами по вопросам политического положения в областях Западной Украины.

Гавриил Костельник начал подробно рассказывать о беседе с генералами. Однако подполковник Карин не спешил выдавать своей заинтересованности. Он спросил:

— Какое впечатление произвела на вас Москва?

— Что бросилось в глаза — в православных церквах очень много молящихся и среди них такие, кто во время богослужения принимал святое причастие. Посетили мы местоблюстителя патриаршего престола — митрополита Алексия. Симпатичный, очень культурный, более светский, чем духовный человек. Он угощал нас чаем, затем усадил в свою машину, провез по Москве.

— Я, — подчеркнул с гордостью Костельник, — сидел с ним рядом, вот так, как сижу с вами. Когда мы обсуждали свои впечатления между собой, я спросил у коллег: «Вы были под владычеством Вены, Кракова, Варшавы, а теперь видите Москву. Под чьим главенством вы хотели бы быть?» Все мои коллеги подняли руки — «хотим быть под Москвой».

Перебив Костельника, Карин заметил:

— Так вы, что же, устроили вторую Переяславскую Раду? Когда-то Богдан Хмельницкий спрашивал казацтво и украинский народ, под нем они хотят быть, и все, в один голос, крикнули: «Волим быть под Москвой».

— Именно так. Это была наша маленькая Переяславская Рада, — согласился Костельник.

— Посещали ли вы театры?

— Да, произвела сильное впечатление пьеса Островского «Последняя жертва» в Художественном театре. Артисты играли чудесно, особенно Москвин и Тарасова.

— А в Киеве успели что-либо посмотреть? Видели, что сотворили немецкие злодеи?

— Жизнь в Киеве бьет ключом. Однако, что характерно — на улицах не слышно украинской речи, как будто это не украинский народ. Украинскую речь мы слышали только в театре. В опере видели «Наймичку», в русском драматическом театре — драму Корнейчука «Миссия мистера Перкинса в страну большевиков». Мы были удивлены, как в Москве, так и в Киеве, реалистичностью постановок и тем, что на сцене в точности отображается быт народа — в комнатах и хатах висят иконы, персонажи пьес крестятся, молятся. В оперном театре мы слышали со сцены чистую украинскую народную речь. На сцене говорят по-украински, зрители между собой делятся впечатлениями по-русски, но они воспринимают все, что говорилось на сцене по-украински!.. В общем вы себе не представляете, как мы довольны поездкой в Киев и Москву. Еще раз приносим глубокую благодарность вам, а также председателю Львовского облисполкома товарищу Козыреву, который выдал нам документы на поездку.

И только после этого долгого рассказа о столичных впечатлениях Карин вернулся к главной теме:

— Вы в начале беседы обмолвились насчет разговоров с генералами. Беседа касалась церковных вопросов?

Замявшись, Костельник ответил:

— Не совсем. Говорили с генералами о политическом положении в Западной Украине. Но прежде, чем рассказывать об этом, я хочу подчеркнуть, что беседа с генералами носит характер секрета. Все же мы считаем себя обязанными информировать вас.

Через товарища Полянского нас попросили к генералам. Приезжаем, сидят трое. Один по фамилии, кажется, Иванов — седой, очень симпатичный, культурный, с умными глазами. Это был, видимо, старший. Второй — по фамилии Сергеев — красивый, симпатичный, с черными глазами, сравнительно молодой. И третий — похожий на латыша. Когда мы зашли, я сказал:

— Уважаемые господа генералы! Мы разговариваем только по-украински, следовало бы, чтобы мы поняли друг друга, пригласить переводчика.

Выступает вперед генерал Сергеев и на чисто украинско-галицкой мове, ей-богу, лучше, чем владею я сам, говорит:

— А я что, не украинец? Будем говорить с вами по-украински.

И начал, начал… Он задает вопросы, мы отвечаем. Он слушает, переводит, а тот, что похож на латыша, записывает.

— О чем же вы говорили? — поинтересовался Карин.

— О том, как начать переговоры с УПА*.

— С так называемой Украинской повстанческой армией*, вы хотите сказать? С нею или с Центральным проводом ОУН*?

— С УПА* и с Центральным Проводом ОУН*.

— Ну, а как же вы думаете это сделать? Где вы их найдете?

— Ну, будем их искать, — продолжал Костельник. — А, может быть, они, узнав, что мы были в Москве, сами придут к нам, поинтересуются, что мы там видели. Воспользуемся случаем и постараемся убедить их в необходимости переговоров с советской властью.

— А кого вы знаете персонально из главарей УПА* или Центрального Провода?

— Боже спаси, никого не знаю, — ответил Костельник.

— Состава Центрального Провода не знаете?

— Не знаю.

— Ну, а Роман Шухевич вам известен?

— Конечно, это же мой бывший ученик, — ответил Костельник.

— Давно его видели?

— Давненько. Если память не изменяет, Шухевич был у меня в сорок втором году. Он ехал с отрядом куда-то в Белоруссию для борьбы с советскими партизанами. Зашел ко мне и просил, кажется, чей-то адрес. Не помню, дал ли я ему этот адрес или не дал, но больше я его не видел.

— А Максима Рубана знаете?

— Не слыхал.

— Как, совсем не слышали? — удивился Карин.

— Не слышал.

Подполковник Карин отметил, что второй участник беседы — Иван Котив помалкивал, лишь иногда улыбался и кусал губы.

— А Николая Лебедя знаете?

— Как же, тоже мой бывший ученик, — с готовностью откликнулся Костельник.

— Это и есть Максим Рубан, — заметил Карин. — А Бандеру Степана знаете? Где он теперь?

— Слышал, что в тюрьме у немцев.

Карин прекратил импровизированный допрос и перешел к следующей теме.

— Вопрос относительно переговоров с УПА* или Центральным Проводом ОУН* возник по вашей инициативе?

— Нет, — говорил Костельник, — не по нашей. Когда мы были на аудиенции у товарища Полянского и рассказали о политическом положении на Западной Украине, он предложил встретиться с компетентными в этих вопросах людьми. Мы согласились. Нас повезли к генералам, и в беседе они нам предложили взять на себя миссию установить контакт с ОУН*-УПА*. Между нами говоря, по этим делам сюда должен приехать один из генералов.

— Вы с охотой приняли на себя эту миссию? — уточнил Карин.

— Конечно, с охотой, чтобы положить конец тем страданиям, какие терпит народ Западной Украины и спасти молодежь, которую ОУН* и УПА* увлекли за собой.

— Ну что же, — сказал подполковник Костельнику и Котиву. — Вы взяли на себя, безусловно, благородную миссию. Желаю вам успеха. Вы совершенно правы, когда подчеркнули, что это является секретом. Не следует об этом распространяться перед кем бы то ни было… Но меня интересует еще одно обстоятельство.

Он обратился к Костельнику:

— Когда вы ехали в Москву, предварительно все же обсуждали вопрос о контактах с ОУН*-УПА*, чтобы содействовать их переговорам с представителями Советской власти?

— Абсолютно нет, — еще раз подтвердил Костельник. — Вопрос всплыл совершенно неожиданно для нас самих.

9 января 1945 года в час дня Карин был приглашен на обед к митрополиту Иосифу Слипому. Прийти не мог, о чем предупредил по телефону канцелярию митрополита. А на следующий день сообщил Ивану Котиву, что просит доложить митрополиту: ему необходимо по важному делу переговорить с ним лично. И был приглашен на 11 января в четыре часа дня.

«Поздравив митрополита с прошедшими именинами, я еще раз перед ним извинился за то, что не мог быть на обеде, — записал в отчете Карин. — Митрополит принял извинение и выразил надежду, что в ближайшее время он устроит обед в такой день, когда моя занятость не помещает мне быть его гостем. По сравнению с тем временем, когда я видел митрополита Слипого последний раз, он очень осунулся. Болезненное, бледное, исхудалое лицо, усталый взгляд, слабый голос».

— Почему вы так плохо выглядите? — спросил Карин.

— Очевидно, по тем же причинам что и вы, — ответил Слипый.

— Я много работаю, — объяснил Карин.

— Потому и я осунулся, — признался Слипый. — Многие хлопоты, затруднения, переживания. Ведь я митрополитствую всего два месяца. Вся тяжесть руководства церковью свалилась на мои плечи.

— Но ваши плечи, ваша экселенция, не столь уж стары, чтобы сгибаться под тяжестью руководства церковью.

— Нет, я уже стар. Мне уже шестой десяток идет.

Глава униатской церкви завел разговор о проблемах, с которыми столкнулся.

— Покойный митрополит Андрей именовался митрополитом греко-католической церкви, архиепископом Львовским и Каменец-Подольским и имел соответствующую печать. Я должен именоваться тем же титулом и, кроме того, митрополитом Киевским, так как к этому меня обязывает, кроме всего прочего, то обстоятельство, что сейчас граница между Западной и Восточной Украиной пала, и я являюсь главой украинской греко-католической церкви на всей территории СССР, что засвидетельствовано в папских буллах.

— Но у вас нет ни одного прихода на территории Украины, помимо Галиции, — возразил Карин.

— Прихода нет, но верующие есть, и я являюсь их духовным главой. Поэтому я и просил о том, чтобы мой титул содержался бы и в печати, а так фактически получается, что я даже не могу именоваться тем титулом, какой имел покойный митрополит Андрей. Мне было заявлено, что я не должен именоваться даже Каменец-Подольским.

— Если в Киеве организуется хотя бы один приход, то вы будете именоваться и Киевским. А, вообще говоря, для того, чтобы именоваться Киевским, нужно сидеть в Киеве и быть де-факто главой украинской церкви.

— Да, но это произойдет только тогда, когда православная церковь соединится с греко-католической церковью.

— А как вы мыслите это воссоединение — под главенством московской патриархии, вселенского патриарха или папы римского? — заинтересовался Карин.

— Конечно, только под главенством папы римского, — митрополит не колебался ни секунды.

— Ну, должен вам высказать свое частное мнение, — заметил подполковник, — никогда этого не будет. Православные на Украине, вы уж простите меня, считают греко-католиков, униатов изменниками. Если думать о воссоединении, то оно мыслимо только как возвращение к тому положению, какое было до 1596 года, то есть до заключения Брестской унии. Речь идет об объединении униатов как меньшинства с православным большинством.

— Нет, объединение на такой базе никогда не состоится, — отрезал Слипый.

Карин разговор на эту тему продолжать не стал.

— Мы с вами, ваше экселенция, затронули вопрос, быть может, и важный для вас, но для меня частный, поэтому разрешите на этом с ним покончить. Меня интересует, как обстоит у вас дело с печатанием обращения к духовенству и верующим в отношении бандеровского зла?

— Обращение мы давно издали и довели до сведения духовенства. А вот напечатать и разослать его по приходам я не могу, потому что фактически не разрешены к печатанию архиепархиальные ведомости, в которых я должен бы напечатать это обращение.

А издать это обращение изолированно от архиепархиальных ведомостей, то есть сделать первым печатным документом, мне, вступившему в обязанности митрополита греко-католической церкви, было бы неумно. Верующие и духовенство расценили бы этот факт как результат нажима советской власти. Я имею в виду издать первый номер ведомостей, в котором вместить оценку деятельности покойного митрополита Андрея, документы о назначении меня главой греко-католической церкви, извещение об интронизации, а затем напечатать и обращение против бандеровского зла как документ, затрагивающий наиболее актуальный вопрос положения в западных областях Украины.

— Пожалуй, все это правильно, — согласился Карин, — но почему же до сих пор ни вы, ни один из ваших представителей не поставили вопрос о напечатании архиепархиальных ведомостей?

— Мы ждали, что органы советской власти удовлетворят нашу просьбу и разрешат иметь свою типографию. Но, к сожалению, и по этому вопросу в Москве было заявлено, что иметь собственную типографию нам не разрешается, а то, что необходимо печатать, может быть напечатано в любой местной типографии.

— Исходя из этого, — сказал Карин, — я советую вам, ваша экселенция, подготовить архиепархиальные ведомости в том виде, в каком вы говорили, и быстрее отдать их в печать. В то время, когда население Западной Украины, органы советской власти, интеллигенция ведут активную борьбу с бандеровцами и скоро доведут ее до конца, — церковь молчит. Получается, что вы фактически солидаризуетесь с бандеровским злом. Больше того, потворствуете этому злу. Тем более если принять во внимание десятки случаев активного пособничества служителей культа украинско-немецким националистам из ОУН* и УПА*, агентам немецкой разведки и гестапо.

Карин привел еще один аргумент, показавшийся ему убедительным.

— Покойный митрополит Андрей незадолго до смерти довольно определенно выступил против бандеровского зла. Фактически это было последнее его публичное выступление перед духовенством. Мы полагали, что это выступление явится завещанием для вас лично… Ведь покойный митрополит Андрей был вашим отцом. Вы — его сын, — медленно произнес подполковник и сделал паузу.

«Я пытливо смотрел на Слепого, — докладывал Карин наркому. — Согласно вашим указаниям, я употребил этот прием для того, чтобы определить, какое впечатление произведут слова «отец» и «сын» на Слепого, в связи с тем, что у нас имеются данные, свидетельствующие, будто Иосиф Слепой — незаконный сын Андрея Шептицкого. Ни один мускул не дрогнул на лице Слепого. Он сидел совершенно спокойно. Его внутреннее волнение сказалось только в одном — он глотнул слюну, как это делают люди, у которых пересохло во рту».

После паузы Карин продолжал:

— Да, вы — сын своего отца. Конечно (опять с паузой), я говорю «сын» в понимании духовном. Получается так, ваше экселенция, что сыновья не исполняют заветов отцов своих, не говоря уже об обязанностях гражданина советской страны.

— Но, повторяю вам, — сказал Слипый, — что меня смущает вопрос, как же я должен подписываться, каким титулом?

— Подписывайтесь таким же титулом, каким подписывался покойный митрополит Андрей Шептицкий.

— А как же будет все-таки с печатью?

— Я выясню в Совете по делам религиозных культов в Москве и сообщу вам. Теперь меня, ваша экселенция, интересует такой вопрос: насколько мне известно, зная, что во Львове находится председатель Совнаркома Украины Никита Сергеевич Хрущев, вы просили у него аудиенции?

— Да, просил. Расскажу, как это получилось. Помните, при первом нашем с вами разговоре я упоминал, что если Никита Сергеевич будет находиться во Львове, я попрошу аудиенции, чтобы в его лице приветствовать правительство Советской Украины. На днях приходит мой хороший знакомый — профессор Крипякевич и говорит: Никита Сергеевич во Львове и мне следовало бы попросить аудиенции. Крипякевич сказал, что они «между собой говорили» и решили, что это было бы хорошо для церкви. Крипякевич заметил, что берет на себя миссию устроить эту аудиенцию. Я дал согласие. Спустя несколько дней Крипякевич приходит и рассказывает, что передал мою просьбу. Но Никита Сергеевич ответил, что во Львове находится председатель Совета по делам культа и назвал какую-то фамилию, которую я не запомнил, и я могу обратиться к нему с теми вопросами, которые имел в виду поставить перед Никитой Сергеевичем. Вот вся история.

— Выходит, что инициатива свидания с Никитой Сергеевичем исходила не от вас?

— Не от меня, — подтвердил Иосиф Слипый. — От Крипякевича и еще кого-то, с кем он советовался.

— Так вот, ваша экселенция, я в курсе этого дела. Мне было передано, что Крипякевич от вашего имени через посредников просил Никиту Сергеевича о приеме. Никита Сергеевич дал такой ответ: «Разговаривать мне с митрополитом пока не о чем. Во Львове находится уполномоченный по делам религиозных культов при Совнаркоме Украины Даниленко. Если у митрополита есть вопросы, он может обратиться к Даниленко».

— Теперь я понимаю, что речь шла о вас! — откликнулся Слипый. — Очевидно, кто-то из посредников или сам Крипякевич перепутал вашу фамилию и ваше положение, потому что у нас на Украине Совета по делам религиозных культов не существует.

— Да, ваше экселенция, это так, но важно другое. Вы отдаете себе отчет, почему Никита Сергеевич вас не принял?

— Думаю, был очень занят, — предположил Слипый.

— Нет, это не так, ваша экселенция. Никите Сергеевичу не о чем с вами разговаривать. Ему сообщили, что вы хотите в его лице приветствовать Советскую власть. Но время для приветствий уже прошло. Львов, западные области Украины и вся Украина давно освобождены. Тот, кто хотел приветствовать Советскую власть, сделал это немедленно. Вы же лично удосужились только сейчас просить аудиенцию… Между тем ни одного слова фактически ни вы, ни ваша церковь не сказали о вашем отношении к немецким оккупантам. Ваша церковь фактически еще никакой патриотической работы не провела. Наоборот, получается, что представители греко-католической церкви участвуют в бандитско-террористической деятельности ОУН* и УПА*. При таком положении у главы правительства Украины нет времени для пустых разговоров. Об этом я довожу до вашего сведения официально. И как уполномоченный по делам религиозных культов при правительстве советую сделать соответствующие выводы.

— Мне горько слушать все это, — ответил Иосиф Слипый. — Покойный митрополит Андрей публично приветствовал советскую власть на соборе 7 ноября прошлого года. Перед смертью он написал письмо маршалу Сталину. Для приветствия советского правительства Украины в Киев ездила наша делегация. Не моя вина, что в Киеве никто не захотел принять нашу делегацию.

— Теперь, что касается меня, — продолжал Слипый. — Вам известно, что митрополитствую я всего около двух месяцев. Выехать в Киев или в Москву я без канонической санкции не мог, ждал случая для приветствия правительства Украины здесь, во Львове.

— Но почему церковь до сих пор не выявляет своего отношения к немецким оккупантам? — настаивал Карин. — Ведь в свете этого факта все ваши приветствия мы воспринимаем, скажу вам правду, как неискренние.

— Мы умалчивали о своем отношении к оккупантам, — объяснил Слипый, — по той причине, что боялись навлечь репрессии на наших священников, еще находящихся на территории, занятой немцами. Боялись, что после нашего выступления против оккупантов, они применят репрессии к нашим людям.

— А вы не боитесь, что ваше молчание мы вправе расценить как солидарность с оккупантами? И начать репрессии против представителей греко-католической церкви, находящихся на нашей территории? — Карин говорил прямым текстом.

— Мы не подумали об этом.

— Теперь меня интересует, ваша экселенция, такой вопрос. Информируя о поездке в Москву, ваша делегация сообщила мне относительно переговоров с генералами по политическим вопросам. Скажите, это делалось с вашего ведома?

— Переговоры не могли вестись с моего ведома, так как они начались в Москве совершенно неожиданно и для делегации, и для меня, — ответил Слипый.

— Разве предложение, которое сделала делегация генералам, не обсуждалось предварительно с вами перед выездом в Москву?

— Конечно, нет. Разговор с генералами явился неожиданностью для делегации. Сама делегация предложений не делала, наоборот, предложение исходило от генералов.

— Но вы, ваше экселенция, одобряете эту миссию — установить контакт с Украинской повстанческой армией* и Организацией украинских националистов* с тем, чтобы представители советской власти могли начать с ними переговоры? — уточнил Карин.

— Безусловно, одобряю.

— Так вы сами можете им помочь.

— Каким образом? Я не совсем понимаю.

— В период оккупации, ваша экселенция, вы являлись членом Рады Сеньоров, Национальной Рады. Насколько мне известно, принимали активное участие в политической жизни этих украинских организационных центров.

Более того, вы вели переговоры по умиротворению бандеровцев и мельниковцев. Так?

Упомянутая подполковником Кариным Рада Сеньоров была образована бандеровцами 8 июля 1941 года во Львове из числа наиболее известных сторонников украинской национальной идеи. Собрали представителей политических, общественных и культурно-просветительских организаций. От униатской церкви присутствовал Иосиф Слипый. Председателем президиума Рады Сеньоров, которая должна была защищать интересы украинцев, избрали Константина Левицкого, в прошлом председателя национал-демократической партии и главу правительства Украинской народной республики. 30 июля Раду Сеньоров переименовали в Национальную Раду, которая мыслилась как некий предпарламент будущего украинского государства.

Слипый явно был смущен этим напоминанием, пометил в отчете подполковник Карин. Опять, как при упоминании «отца» и «сына», глотнул слюну и сказал:

— Да, это так. Но это были не политические организации, а чисто общественные.

Перебив Слипого, Карин заметил:

— Нет, ваше экселенция, это были политические организации. Но немцы их просто разогнали. Вопрос этот для нас бесспорный, и мы не будем его дискутировать. Меня больше интересует ваша миссия в деле умиротворения бандеровцев и мельниковцев. С кем персонально вы тогда вели переговоры?

— Фамилий лиц, с которыми я вел по поручению покойного митрополита Андрея переговоры, я не помню. Они были мне незнакомы, — уклончиво ответил митрополит Слипый.

— Как же так? — переспросил Карин. — Вы вели переговоры и не знали, с кем?

Смущаясь, Слипый продолжал:

— Представьте себе. Ведь это люди такие, что трудно знать их фамилии. Простите, одного вспомнил. Случайно была произнесена фамилия Ребет. Кто он такой, какое занимал положение — не могу вам сказать, он представлял бандеровцев. Но эти переговоры ни к чему не привели, так как бандеровцы с мельниковцами не хотели мириться.

— А во время поездки за границу вы вели с кем-либо политические переговоры? — продолжал расспрашивать его Карин.

— Нет, и полномочий не имел, и ни с кем из политических фигур не встречался. За границу я ездил по поручению митрополита Андрея — на похороны епископа в Чехословакию. Моя миссия носила исключительно церковный характер.

— Вы простите, ваша экселенция, что я так подробно останавливаюсь на этих вопросах. Но мне кажется, что, поскольку вы в свое время по поручению митрополита Андрея вели переговоры, вернее, были посредником между бандеровцами и мельниковцами, то и сейчас могли бы оказать большую помощь членам делегации в осуществлении той миссии, какую они на себя взяли. Думаю, вы отдаете себе отчет в том, какое важное дело сделала бы церковь, если бы, установив контакт с Проводом ОУН* и УПА*, добилась прекращения борьбы, которую ведут они против украинского народа и Советской власти — борьбы, полезной только нашим врагам.

— Я полностью отдаю себе в этом отчет и буду содействовать тому, чтобы делегация успешно осуществила свою миссию, — обещал Слипый. — Очень сожалею, что лично я ничего для этого не могу сделать. Если потребуется мой совет, я дам его, как делегации в целом, так и каждому члену ее, как я дал им на это свое благословение после того, как они информировали меня о переговорах с генералами.

Из резиденции митрополита подполковника Карина провожал Иван Котив. Карин поинтересовался:

— Почему при выезде делегации в Москву вы не поставили меня в известность о том, что делегация намеревается выступить в Москве в качестве посредников?

Котив ответил:

— Клянусь вам Богом, что такого намерения делегация не имела и этого вопроса перед отъездом не обсуждала. Инициатива переговоров с бандеровцами исходила от генералов.

Подполковник Карин чувствовал себя обиженным. В наркомате его распекали за то, что он заранее не узнал о самом главном вопросе, который униатские священнослужители станут обсуждать в Москве. Это была ведомственная ревность. Выходило: украинские чекисты так долго разрабатывали этих священников, а важнейшее упустили. И лавры достались москвичам.

Вскоре Карин вызвал Котива в облисполком:

— Генералы, с которыми в Москве делегация вела переговоры, поручили мне осведомиться, как идет установление контактов с бандеровским Проводом ОУН* и УПА*. Есть ли что-либо конкретное? Из Москвы готов приехать специальный представитель.

Котив ответил, что, насколько ему известно, ничего конкретного еще не сделано. Костельник опасается вступать в контакт с бандеровцами:

— Власть может и его, и всех нас арестовать за связь с лесом.

Карин объяснил Котиву:

— Видимо, делегация плохо поняла генералов. Официально ставлю вас лично, а через вас и остальных членов делегации, в известность. С тех пор, как вы взяли на себя посредничество в установлении контакта с бандеровцами для ведения переговоров о прекращении борьбы с советской властью, всем вам, а также тем, кто от бандеровцев будет связываться с вами по этому вопросу, гарантируется полная неприкосновенность. Действуйте без всякой боязни.

— Хорошо, — ответил Иван Котив, — вашу официальную гарантию я принимаю к сведению. Передам всем членам делегации.

Через несколько дней Карин вновь поинтересовался, как идут дела.

— Я рад, что вы позвонили, дело находится на хорошем пути, — успокоил подполковника Котив. — Доктор Костельник просит вас в четверг в пять часов вечера прийти к нему на квартиру. Он сообщит вам подробно все, что сделано по интересующему вас вопросу.

Костельник советского чиновника, которого именовал не иначе как «господин министр», встретил радушно:

— Очень рад видеть вас у себя гостем. Вопросов, по которым я хочу говорить с вами, лучше всего касаться в домашней обстановке. Тем более, что в облисполкоме у вас нет собственного бюро, звонят телефоны, толпятся люди…

«Костельник занимает квартиру из четырех комнат, две из них, которые я видел, хорошо обставлены, особенно столовая, — записал подполковник Карин. — За столом некоторое время разговор велся обычно-салонный. Костельник рассказывал, как увлекается рыбной ловлей, сорвался из-за стола и вприпрыжку, по-юношески, приволок целую связку удилищ, описывал места рыбной ловли. Костельник усиленно угощал и, видимо, интересующий меня разговор оставлял на послеобеденное время. Я, прервав его, заявил, что деловых вопросов на десерт не оставляю».

— Раз уж вы настаиваете, то ничего не поделаешь, — развел руками Костельник. — К Проводу ОУН* мы нашли пути, поставили вопрос о возможности переговоров и получили ответ: «Нужно было с этим делом обратиться к нам до рождества. Теперь уже поздно».

Карин демонстративно записал его слова в блокноте. Уточнил:

— Как это нужно понимать?

Постельник и Котив развели руками:

— Разве этих людей поймешь? Сами ломаем голову, чтобы понять.

— Каким бы ответ ни был, — недовольно заметил Карин, — но если он не положительный, то тем хуже для тех, кто именует себя Проводом ОУН* и иже с ними. Значит, они не отдают себе отчета в том, что их ожидает. Если они не сложат оружия — мы их всех уничтожим не сегодня, так завтра.

— Ну, что вы поделаете с дураками? — экспансивно заговорил Постельник. — Разве они политики? Они — дураки. Но мы на этом своих усилий не прекращаем. Будем склонять их к переговорам. Я сам не понимаю, на что они надеются. Не понимаю именно теперь, когда побывал в Москве. Ведь, господин министр, в Киев и в Москву мы ехали со страхом. Думали, не возвратимся, что нас где-нибудь случайно бандеровцы подорвут или во время перестрелки убьют. Нас пугали тем, что они действуют на Украине везде и даже в Москве, где ими будто бы был взорван дом партии. А как боялась этой поездки моя жена, если бы вы знали! Молила меня, чтобы я не ехал, а когда я уезжал, то она считала, что больше не увидимся. Приехали в Киев, оглядываемся боязливо по сторонам — вот-вот начнется перестрелка! Сидим в театре, слушаем оперу «Наймичка», а я, нет-нет, да и взгляну на потолок, думаю, взорвут нас наши герои, и погибнешь во славу Украины…

Постельник поведал, как в антракте кто-то тронул его за плечо. Оказалось, земляк из Галиции, работает в опере. Постельник шепотом спросил его:

— Слушайте, нам здесь не опасно? Тут, говорят, у вас бандеровцы действуют?

— Какие бандеровцы? — со смехом ответил земляк. — Никаких бандеровцев у нас нет…

Постельник продолжал свой рассказ:

— А в Москве… Думаете, у нас там нет своих связей? Есть. Спрашивали мы и у них о бандеровцах — ничего они

не знают. Ехали мы из Киева поездом. До Шепетовки все было совершенно спокойно. Только от Шепетовки до Львова в одном месте горели хаты. Кто их поджег — не знаю. К чему это я говорю? А к тому, что мы теперь знаем, что бандеровцы — это наша местная беда, пора с ней покончить и мы в этом направлении будем работать.

Карин ответил Костельнику, что рад тому, что они, наконец, удостоверились в правдивости заявлений советского правительства о том, что бандеровщина — это продукт галицийский.

— Ваш, — подчеркнул подполковник.

— Почему мой, господин министр? Вы знаете, когда я бывал у себя на родине — в Югославии, мои сербы спрашивали меня: «Габор, зачем ты связался с нищими галичанами? Габор, чому ты звязався з цымы жебракамы — галичанамы?» А вы меня упрекаете в том, что они мои, — смеясь, ответил Костельник…

Карин сменил тему и обратился к Костельнику и Котиву:

— Когда вы прекратите поклонение Риму? Ватикану? Чужому для вас папе?

— О, к этому идем быстрыми шагами. Для нас этот вопрос уже решен. Недаром я шестнадцать лет работал над своим трудом по этому вопросу, — ответил Костельник.

— Не совсем, видимо, решен, — заметил Карин, — если ваш митрополит сказал, что мыслит воссоединение православной церкви с греко-католической только под главенством Рима.

— Что такое митрополит Иосиф? — запальчиво начал Костельник, но удержался от того, чтобы произнести какое-то крепкое словечко. — Это же не Андрей Шептицкий! Тот был умница. Он, к слову сказать, очень хорошо о вас отзывался, а митрополит Иосиф здорово боится вас. Вы на него нагнали страха во время последней беседы, он ходит теперь в унынии.

— Это для него полезно, так как некоторые люди от страха умнеют, — заметил подполковник.

Рассмеявшись, Костельник спросил его по-свойски:

— Господин министр, что вы тут, во Львове, так долго делаете? Вы простите меня, но я у вас спрашиваю как иезуит, неужели наша церковь заслуживает такого внимания с вашей стороны?

— На иезуитские вопросы разрешите вам, господин доктор, по-иезуитски и ответить, — начал Карин.

Костельник его перебил:

— Вы прошли и эту науку?

— Да, благодаря вам, кончаю курс, чтобы ориентироваться на Западной Украине. В частности, изучаю деятельность известного вам Петра Скарги, советника короля иезуитов Сигизмунда III. Надо же решить, что делать с выдуманной им комбинацией, именуемой унией.

В столовую вошла жена Костельника. Хозяин познакомил с ней гостя, заметив:

— Моя жена — типичный продукт воспитания школы императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа. В вашем лице она в первый раз в жизни видит живого большевика, если не считать меня самого.

Карин сообщил Костельнику и его жене, что ему не удалось разыскать следы их сына Богдана, арестованного чекистами в сорок первом:

— По всей вероятности, он был отпущен на свободу в Днепропетровске, где пассажиров эшелона, с которым он отправлялся вглубь страны в начале войны, распустили.

Этой версией Карин воспользовался потому, что Костельник однажды сам заметил, что он точно установил — его сына из Львова отправили в Днепропетровск, и его там будто бы даже видели.

Подполковник Карин поинтересовался у коллег в Москве относительно судьбы сына Костельника. Получил официальный ответ.

«НКГБ СССР на ваш запрос № 6556. сообщил, что в 1 — м спецотделе НКВД СССР имеется учетная карточка, составленная 2-м отделом УГБ УНКВД Львовской области, с отметкой, что Костельник Богдан расстрелян 25 июня 1941 г. по распоряжению начальника УНКВД и с санкции прокурора».

Юного Богдана Костельника расстреляли без приговора суда — приближались немецкие войска. От семьи это скрыли, чтобы не мешать успешной оперативной комбинации.

«Беседа и обед у Костельника продолжался с пяти до десяти часов вечера, — записал Карин в отчете. — Следует отметить, что Костельник за обедом оглушительно пил водку, курил, чего никогда я не замечал во время предыдущих встреч, несмотря на то, что я неоднократно предлагал ему папиросы. Котив, наоборот, пил мало, был сдержан, что служило предметом шуток для Костельника, который называл своего собрата не монахом, а монашкой».

Нарком Савченко переслал копию записи в Москву, в союзный наркомат, Судоплатову и Федотову, которые принимали униатскую делегацию:

«Из состоявшейся беседы видно, что униаты установили связь с «Проводом», предложили войти в контакт с Советской властью и начать переговоры о прекращении борьбы. Судя по ответу, Провод ОУН* — УПА* отказался вести переговоры через униатов».