Таинственная гостья из леса

И все-таки переговоры состоялись — в феврале 1945 года.

Начиналось все многообещающе.

Ярослава Львовна Музыка была известным во Львове человеком, трудилась в художественном музее, а муж работал проректором медицинского института. Она с давних пор поддерживала личные отношения с некоторыми руководителями Организации украинских националистов*. 19 ноября 1944 года Музыка пришла к заместителю заведующего областным отделом здравоохранения Юлиану Степановичу Кордюку и предложила совместными усилиями устроить переговоры между ОУН* и советской властью.

«Из леса» (как говорили тогда, имея в виду подпольщиков) для налаживания контактов вышла Богдана Свитлык (ОУНовский посевдоним «Светлана»), Санкционировали ее миссию Шухевич и глава службы безопасности ОУН* Николай Васильевич Арсенич. Причем Шухевич заметил, что не верит в возможность уладить дело миром, но против контактов не возражает.

Юлиан Кордюк обратился к Карину, которого знал как Даниленко, уполномоченного по делам религиозных культов из Киева.

19 февраля 1945 года произведенный в полковники госбезопасности Сергей Тарасович Карин отправил наркому Савченко докладную записку «О переговорах со связной бандеровского Центрального провода ОУН*»:

«Согласно Вашему распоряжению и руководствуясь Вашими личными указаниями, 17 февраля в 12:30 я встретился в здании Облисполкома с нашим источником, чтобы вместе с ним направиться на квартиру к художнице Музыке для встречи со связной бандеровского Центрального провода ОУН*, прибывшей во Львов для передачи нам условий дальнейших переговоров о прекращении ОУН*-УПА* борьбы против Советской власти».

Дверь гостям открыла сама Ярослава Львовна Музыка. Пригласила в гостиную.

— С вашего разрешения, я хотел бы видеть «невидому пани», — сразу же обратился Карин к Музыке.

Она через коридор прошла в другую комнату. Через минуту в гостиной появилась связная ОУН*.

Карина представили «невидомой пани».

— Перед вами представитель центрального правительства Украины из Киева. Извините, что, исходя из интересов дела, пригласили его для беседы с вами, не предупредив предварительно.

Протянув Карину руку, «невидома пани» пытливо смотрела ему в глаза. Молчала. Чтобы снять напряжение, Карин обратился к Музыке:

— Ярослава Львовна, простите меня за хозяйский тон, но с вашего разрешения мы сядем за стол.

На его взгляд, связная больше смахивала на домашнюю работницу. Скромная на вид, с простым, типично украинским обветренным лицом, с прической деревенской девушки, в серенькой поношенной городского фасона юбке и свитере, в приличных, по ноге сшитых сапогах, «невидома пани» не могла привлечь к себе никакого внимания. Совершенно спокойно она сидела за столом и, чуть-чуть улыбаясь, приготовилась слушать.

— Я представитель правительства Украины из Киева, — повторил Карин. — Мне поручено войти с вами в контакт по вопросу ведения переговоров с так называемым Центральным Проводом ОУН* о прекращении борьбы с нами.

Он сразу оговорил вопрос, который чекисты считали важнейшим:

— Я хочу сказать о безопасности. С той минуты, когда я вступил с вами в личный контакт, вам от имени правительства Украины гарантируется полная безопасность и неприкосновенность.

Склонив набок голову и несколько смущаясь, связная его поблагодарила, но с таким выражением на лице, которое как будто говорило: «Я могу обойтись и без вашей гарантии».

— Теперь я хочу вам сказать, кто я, — продолжал Карин. — Я уполномоченный по делам религиозных культов при Совете народных комиссаров Украины. Человек я для вас неизвестный, но вы можете обо мне спросить у авторитетных для вас людей, которые меня лично знают. Например, митрополит Иосиф Слипый, архимандрит Климент Шептицкий, доктор Костельник и капеллан Котив.

Он показал связной документ с фотокарточкой, выданный ему как временно исполняющему обязанности уполномоченного по делам религиозных культов при Совнаркоме УССР. На удостоверении поставил подпись первый заместитель главы правительства Советской Украины Леонид Романович Корниец.

Связная внимательно прочла текст, остановила взгляд на шапке — «Совет народных комиссаров», затем опустила глаза на подпись внизу и передала удостоверение Музыке. Ярослава Львовна тоже прочитала документ и отдала его связной, которая, вернув его Карину, сказала:

— Благодарю вас, этого мне достаточно.

Карин призвал в свидетели Музыку:

— Я обращаюсь к Ярославе Львовне с просьбой присутствовать при нашей беседе, дабы она засвидетельствовала, если это потребуется, деловое содержание нашей беседы перед вашими доверителями, ибо ваши собратья, как нам известно, всякое произвольное общение с представителями Советской власти склонны воспринимать с подозрением.

И перешел к практическим вопросам:

— Мы готовы встречаться с ответственными представителями Центрального Провода. Но не таким образом, как это нам предложено вашим «грипсом» (шифрованное сообщение. -Авт.). Согласно условию, предложенному нам в вашем «грипсе», мы на фонарном столбе — на улице Коперника, против дома № 5, — поставили две точки мелом для того, чтобы показать добрую волю, с которой соглашаемся вести переговоры. Но это не значит, что мы принимаем все предложенные условия встречи с вашими представителями.

Мы возражаем против ведения переговоров на «вашей» территории, ибо никакой территории вы не имеете.

Земля наша, украинская, советская, отвоеванная у врагов. В лес ехать мы не намерены. Пусть приезжают ваши представители сюда — во Львов, в Киев, куда хотите. Они будут в такой же безопасности, как вы в данную минуту. Для всех вас — это вопрос жизни, ибо если вы не прекратите борьбы против нас, мы всех вас уничтожим.

Карин имел полномочия для ведения беседы на масштабные темы:

— Пусть приходят Степан Бандера, Стецько. Пусть придет Роман Шухевич. И даже референт Службы безопасности Центрального провода ОУН*. Будем вести переговоры, и этим людям тоже гарантируем неприкосновенность. Ни Степану Бандере, ни Ярославу Стецько мы не собираемся ставить в вину все то, что имело место в период оккупации, то есть организацию Украинской повстанческой армии* для борьбы с нами. Почему? Потому что Бандера и Стецько находились в то время в немецкой тюрьме.

Полковник произнес небольшой монолог относительно успехов советской власти:

— Ваши говорят, что они борются против нас за самостийную соборную Украину. Да мы ее уже двадцать семь лет имеем! Вы отдаете себе отчет в том, что произошло бы с Украиной, если бы она не состояла в союзе с русским народом и с другими народами в составе Союза Советских Социалистических Республик? Погибла бы Украина, на сотни лет осталась рабой, колонией Германии. Мы объединяем украинские земли и не от «Сана до Дона», как поется в петлюровском и вашем гимне, а от Закарпатья до Дона. Мы воссоединили Западную Украину, воссоединяем Закарпатскую Украину. Остаются Холмщина, Грубешовщина, Лемковщина — украинские земли, но, думаю, и они будут наши. Во имя чего же вы ведете борьбу с нами?

Связная молчала.

Карин продолжал:

— Если с вашей стороны примут участие ответственные и авторитетные лица, то с нашей стороны также переговоры будут вести не чиновники. Как вы на это смотрите?

Спокойно, медленно, взвешивая каждое слово, связная произнесла:

— Мне поручили передать вам условия встречи. Изменять их я не вправе. Очень хорошо, что мы имеем возможность переговорить с вами лично. Но было бы еще лучше, если бы приехали к нам. Вы назначили встречу с нашими представителями на 24 февраля. Не изменяйте своего согласия, и все будет хорошо. Первая встреча вне Львова. О дальнейшем будут договариваться с вами более ответственные люди.

Карин продолжал прощупывать связную. Хотел выяснить, нет ли у нее запасной позиции, на которую ей разрешено отступить:

— Я не могу гарантировать, что правительство Украины согласится на встречу нашего представителя с вашим там, где вы предлагаете. Условимся так. Если нашего представителя 24 февраля не будет в назначенном месте, то 28 февраля ваш представитель прибудет для переговоров к нам, во Львов. Скажем, с разрешения Ярославы Львовны, в ее квартиру.

— Я снова прошу вас учесть, что не могу ничего изменять или давать согласие на ваши условия, — повторила связная. — Ваше положение несколько иное, чем наше. Вы можете без затруднений приехать, а нам прибыть во Львов гораздо сложнее. Поэтому я прошу вас, будьте джентльменом, приезжайте к нам. Мы вас неплохо примем.

— За приглашение благодарю, но быть в таких условиях джентльменом — дело довольно трудное. Хорошее джентльменство в лесу ночью, нечего сказать, — заметил Карин, смеясь. — Да передайте вы вашим лесовикам — пусть не боятся приехать во Львов. Кстати, дабы обезопасить вас, я могу выдать вам охранный документ.

Если бы девушка согласилась, ее можно было бы сфотографировать и выяснить подлинное имя, потом найти родственников.

— Я очень благодарю вас, но и со своим документом я думаю проехать или пройти туда, куда мне нужно, — озорно улыбаясь, ответила девушка.

— Ваша самоуверенность делает вам честь, — Карин демонстрировал хорошее настроение. — Давайте договариваться работать вместе на пользу Украине. Мы понимаем те исторические условия, в которых Коновалец создал Украинскую военную организацию, а Украинская военная организация переросла в ОУН*. Думаете, что я осуждаю Степана Бандеру за то, что он организовал убийство Перацкого, польского инквизитора украинского народа? Конечно, в данном случае я высказываю свое мнение как украинец, а не как представитель правительства. Если бы не Советская власть — Степан Бандера сидел бы до конца своей жизни в Березе Картусской в кандалах и чистил тюремщикам картошку!

Заканчивая разговор, Карин сказал связной:

— Хорошо, я буду просить разрешения правительства приехать к вам. Но передайте вашим, что мы будем категорически настаивать на том, чтобы генеральные переговоры велись у нас — во Львове, Киеве или другом месте. Важно, чтобы основные переговоры состоялись в обстановке государственного учреждения, а не в партизанском лагере.

«Прощаясь с Ярославой Львовной Музыкой, — завершил отчет Карин, — я поблагодарил за оказанную услугу, просил извинения за беспокойство и высказал надежду быть когда-нибудь ее гостем. Музыка приглашала заходить к ней. Связная попрощалась со мной очень тепло. Я просил ее рассчитывать на мою помощь в случае, если с ней что-либо случится. Связная, смеясь, поблагодарила.

Около двух часов дня мы вышли из квартиры.

Беседа велась на украинском языке».

Это была не последняя встреча с представителями подполья.

28 февраля 1945 года полковник Сергей Тарасович Карин и его коллега Александр Алексеевич Хорошун, будущий генерал-майор госбезопасности, выдававший себя за писателя Головко, выехали на машине в сторону Тернополя.

Предварительно, как и договорились со «Светланой», нарисовали белой краской два круга на фонарном столбе в самом начале улицы Лычаковской во Львове. Это был сигнал о готовности к встрече.

Машину остановили бойцы УПА*, подав сигнал карманным фонарем. Пересадили в сани и отвезли в село, где ждали переговорщики с той стороны. В жарко натопленной хате красовался обильно накрытый стол.

Карин первым вошел в дом. Решительно заявил, что хотел бы знать, с кем имеет дело. Но услышал в ответ:

— Извините, но здесь мы хозяева, так что разрешите вас спросить, с кем мы имеем удовольствие разговаривать?

Карин предъявил письменные полномочия от правительства республики на ведение переговоров. Сказал, что его как уполномоченного по церковным делам хорошо знают во Львове. ОУНовцы назвали свои псевдонимы, предупредили, что действуют от своего имени, потому что считают необходимым прекратить борьбу между ОУН* и советской властью. Но констатировали:

— Между нами и правительством пропасть.

— Пропасть действительно большая, — согласился Карин, — но нужно попытаться ее засыпать.

Карин сформулировал предложение: Украинская повстанческая армия прекращает вооруженную борьбу, всем, включая руководителей подполья, гарантируется освобождение от уголовной ответственности…

Сидевшие напротив чекистов два члена Провода ОУН* изложили свою позицию:

— Украина в составе СССР угнетается так же, как это было при царизме. Киев задолго до Москвы был центром мирового значения, но русский империализм истребил все украинское. Свободно развиваться украинский народ и украинская держава смогут только при полной самостоятельности. Если Украина выходит из состава СССР и обретает независимость, если проводятся новые выборы, в которых участвуют разные политические партии, тогда ОУН* и УПА* готовы участвовать в хозяйственном и культурном развитии страны.

Карин все аккуратно записывал в блокнот, потому что ему предстояло держать отчет перед начальством. Они с напарником ответили, что Украина добровольно вошла в состав СССР и этот союз себя полностью оправдал, особенно в годы войны, к тому же в реальности Украина вполне свободна в своих решениях и даже входит в состав Организации Объединенных Наций.

Бандеровцам предлагали сдать оружие. В обмен обещали сохранить жизнь. Они же требовали большего — политической роли, участия в определении судьбы Украины.

ОУНовцы выразили пожелание, чтобы в дальнейшем от имени правительства республики переговоры вели драматург Александр Евдокимович Корнейчук «как хороший политик и дипломат», а также президент Академии наук Александр Александрович Богомолец «как великий ученый». И услышали в ответ, что с их стороны тоже желательно появление известных фигур, а не людей, которые скрываются под псевдонимами.

Спорили почти до утра. Карин достал из портфеля бутылку водки и селедку. Предложил выпить за согласие. Никто не отказался. И приступили к ожидавшему на столе ужину. После чего гостей проводили до машины, и они благополучно вернулись во Львов.

Расставаясь, договорились о способах связи. Через несколько недель ОУНовцы получили письма от Карина с приглашением встретиться уже для серьезных переговоров в Киеве или в любом областном центре.

Но продолжения не последовало.

С помощью агентуры чекисты записали беседу Гавриила Костельника и Ивана Котива, уверенных, что их никто не слышит.

— Сейчас у нас очень сложное дело, мы даже не знаем, как себя вести и как выйти из создавшегося положения, — сокрушался Костельник. — Мы уже кое с кем из самого Центрального Провода связались. Там разногласия. Одни — за переговоры с большевиками. А большинство категорически против: поздно. Раньше переговоры были бы целесообразны, а сейчас уже слишком далеко зашли в вооруженной борьбе с большевиками.

Костельник изложил свою позицию:

— Ситуация сложилась такая, что нам надо что-то делать решительное. Этого не понимает митрополит. Он медлит, и у нас из-за этого идет с ним борьба. Митрополит думает, что мы, греко-католическая церковь, дав сто тысяч рублей, этим показали свое лицо перед советской властью. Он и кое-кто с ним не понимают необходимости той тонкой работы, какую мы должны вести с большевиками. Конечно, мы откровенными с большевиками не будем. Нам нужно маскироваться, но так, чтобы большевики нам верили.

Некоторые священники, — продолжал Костельник, — нападали на нас: зачем ездили в Москву, москалям верить нельзя, что бы они нам ни обещали, они не выполнят, а сделают так, чтобы нас прибрать к рукам. Я и моя группа доказывали, что с москалями надо находить точки соприкосновения. Не потому, что мы верим большевикам, а потому, что они будут стараться нас обойти. Нам же нужно вести с ними такую работу, чтобы не даться им. По вопросу переговоров мы связались с Шухевичем и Лебедем. Провод не хочет окончательно решать этот вопрос, не услышав нашего совета. Мы же сами для себя ничего не решили. Шухевич за переговоры, а Лебедь категорически против.

Гавриил Костельник уважительно именовал Шухевича дальновидным политиком и умным человеком:

— Шухевич считает, что методы, которые сегодня ОУН* использует в практике своей работы, гибельны для организации. Могут привести к полному уничтожению ОУНовских кадров. Задача же состоит в том, чтобы их сохранить. Единственный путь — переговоры. При помощи переговоров можно легализовать, то есть спасти от уничтожения кадры, необходимые для будущей национальной революции. Замаскировать ОУНовские кадры, внедрив их в государственный аппарат, в армию, во все отрасли экономической и культурной жизни. Шухевич полагает, что пора отказаться от активной вооруженной борьбы с советской властью, отказаться от террористических методов.

Лебедя же, сообщала агентура, Костельник называл фанатиком. Лебедь категорически возражал против переговоров и твердо стоял на необходимости продолжения вооруженной борьбы. Считал, что интеллигенция Львова зашаталась, не протестует против Советской власти, а наоборот, льет воду на большевистскую мельницу.

— Семьдесят пять процентов львовской украинской интеллигенции надо уничтожить, — так, по словам Костельника, заявил Лебедь.

Лебедь угрожал: в случае, если руководство ОУН* пойдет на переговоры — отколоться от Центрального Провода и уничтожать тех, кто возьмется вести переговоры или практически исполнять договореннности с большевиками.

Чекисты поняли, что Костельник виделся с Лебедем, но решил это скрыть. Выяснилось, что Костельник разговаривал и с матерью Романа Шухевича, которая находится во Львове. Она пришла к нему за советом:

— Доктор, мы знаем, чему наши дети себя посвятили. Они не пожалеют жизни за Украину. Имеем ли мы право подсказать им, чтобы они прекратили проливать кровь и нашли другие пути к осуществлению нашей идеи?

Костельник ответил, что очень хорошо понимает чувства матери, потому что у него самого сыновья тоже в ОУН*.

— Я растерялся и не знаю, имеем ли мы право усугублять разногласия в Проводе? — говорил он. — Не причиним ли мы тем самым зла своему народу? Это меня мучает, и я сам себе не могу дать ответа. Боюсь, чтобы не вышло так, что договоримся с Москвой и, тем самым, своими руками похороним свое детище — дорогое для Украины дело национальной революции.

Иначе говоря, отмечали чекисты, верхушка униатов ищет выхода из создавшегося положения, в руководстве униатов — разброд, и «наиболее шатающимся», не пришедшим пока ни к какому выводу, является Костельник.

Котив рассказал, что митрополит Иосиф Слипый и ряд других авторитетных униатов недовольны Костельником — напрасно он на приеме у уполномоченного Совнаркома Даниленко заявил, что Провод на переговоры с московскими генералами идти не хочет. Следовало оттягивать ответ до тех пор, пока священнослужители и Провод не придут к окончательному решению.

ОУНовцы, затеявшие переговоры, хотели их продолжить. Полагали, что наилучшей фигурой для бесед с властью мог бы стать один из руководителей ОУН* Александр Гасин. Но ни он, ни кто-то иной из видных ОУНовцев не соглашались рисковать собой. Опасались, что приглашение к переговорам — всего лишь ловушка, и их ждет арест. Санкцию мог бы дать Степан Бандера. И заодно прислать облеченную полномочиями авторитетную фигуру. Но война закончилась, и связываться с ним с территории Западной Украины оказалось весьма затруднительно.

В мае 1945 года Савченко сообщил в Москву — наркому госбезопасности Меркулову и его заместителю Кобулову:

«На основании Ваших указаний и указаний тов. Хрущева нами были переданы Музыке Я.Л. для представителей Центрального Провода ОУН*-УПА* конкретные предложения об условиях переговоров.

22 марта, как нам сообщила Музыка, «неизвестная девушка», явившись к ней от имени представителей Провода ОУН*-УПА*, которые имели встречу с нашими работниками, забрала наше письмо, содержащее условия переговоров.

По агентурным данным нам было известно, что как раз в этот период времени во Львове находилась связная Провода ОУН*-УПА* — «Светлана», которой, видимо, и было передано наше письмо. Во время своего пребывания во Львове «Светлана» имела встречи с агентом УН КГБ, в беседе с которым указала, что в связи с тяжелым положением, сложившимся для ОУН*-УПА*, в настоящий момент необходимостью для них являются переговоры с Советским правительством.

По тем же агентурным данным «Светлана», пробыв во Львове больше недели, в конце марта ушла в месторасположение Провода ОУН*-УПА*. За апрель месяц появление «Светланы» во Львове нашей агентурой не зафиксировано. С Музыкой мы имели связь 10 и 28 апреля, однако она доложила нам, что за этот период никто из связных Провода ОУН*-УПА* ее не посещал и ответа на наше письмо она не получала».

Из переговоров ничего не вышло. Связная — Богдана Свитлык — была убита летом 1948 года в перестрелке. Ярославу Музыку, пытавшуюся прекратить кровопролитие, 8 ноября 1948 года арестовали. Приговорили к двадцати пяти годам лагерей. После смерти Сталина, благодаря настойчивости мужа, ее дело пересмотрели и в апреле 1955 года освободили.