Кровавый день во Львове

30 июня 1941 года раскололо Западную Украину. В этот день произошло то, что одни считают преступлением и трагедией, а другие — самым счастливым днем в их жизни.

Красная армия, отступая под напором частей вермахта, покинула Львов в ночь на 30 июня 1941 года. Пока не была сформирована оккупационная администрация, город примерно на сутки оказался во власти вооруженных формирований украинских националистов, и загодя созданных немецкой военной разведкой, и наскоро сколоченной из горожан добровольческой полиции.

30 июня в четыре тридцать утра во Львов вошли передовые подразделения немецкой 1-й горно-стрелковой дивизии, а с ними украинский батальон с немецким названием «Нахтигаль» («Соловей»), Батальон, о котором много говорят и спорят, был создан абвером для проведения разведывательно-диверсионной работы на советской территории.

В город прибыла передовая группа Организации украинских националистов* из двадцати человек во главе с соратником и заместителем Бандеры Ярославом Семеновичем Стецько, молодым человеком в очках, старавшимся выглядеть старше своих лет.

Степан Бандера решил, что настал самый благоприятный момент для осуществления вековых чаяний украинского народа. Со свойственными ему авантюризмом и дерзостью поручил Стецько провозгласить на освобожденной от большевиков территории независимость Украины.

Появление украинцев в военной форме с оружием в руках воспринималось как символический акт — наконец-то вооруженный народ сам определит свою судьбу. У собора Святого Юра бойцов «Нахтигаля» приветствовал митрополит Андрей Шептицкий, митрополит Галицкий, архиепископ Львовский, блюститель Киевской митрополии и епископ Каменец-Подольский. Собор Святого Юра — главная святыня униатов.

Бойцы батальона «Нахтигаль» распространились по всему городу, занимая все важнейшие объекты, втом числе тюрьмы. Затем в городе начался один из самых страшных и омерзительных погромов. Первыми стали убивать евреев, затем поляков. Поклонники Бандеры уверяют, что это был всего лишь ответ на преступления большевиков: на Западной Украине было расстреляно больше пятидесяти тысяч человек, депортировали больше миллиона.

Но разве убийство ни в чем не повинных людей — это «ответ на преступления НКВД»? Руководители украинских националистов просто воспользовались возможностью реализовать давнее желание.

В журнале боевых действий немецкой 1-й горно-стрелковой дивизии записано:

«Можно было слышать выстрелы из тюрьмы ГПУ, где евреев заставили хоронить украинцев (несколько тысяч), убитых в последние недели. По настоянию украинского населения во Львове 1 июля дошло до настоящего погрома против евреев и русских».

Командир батальона полка «Бранденбург» составил донесение:

«30 июня и 1 июля в отношении евреев имели место крупные акции насилия, которые приняли характер наихудшего погрома. Жестоким и отвратительным поведением в отношении беззащитных людей полицейские силы подстрекают население».

За месяц до начала войны, 20 мая 1941 года, наркомат госбезопасности Украины начал на Западе Украины большую операцию: в первый же день арестовали 1713 человек, которых подозревали в принадлежности к ОУН*. Из шести областей Западной Украины депортировали 4424 семьи — это 14316 человек.

10 июня замнаркома госбезопасности Савченко информировал второго секретаря ЦК компартии Украины Михаила Бурмистенко:

«По состоянию на 9 июня 1941 года по западным областям УССР арестовано участников ОУН* — 2076, ликвидировано нелегалов — 679».

За неделю до нападения немцев чекисты вновь провели массовые аресты. 18 июня нарком Мешик доложил первому секретарю ЦК Хрущеву: «По состоянию на 17 июня 1941 года по западным областям УССР арестовано участников ОУН* — 2215, ликвидировано нелегалов — 757».

Партийным секретарям и чекистам казалось, что врагов советской власти мало наказывают. Хрущев жаловался Сталину, что Верховный Суд СССР заменяет расстрельные приговоры ОУНовцам тюремным заключением. 11 июня 1941 года Никита Сергеевич вновь обратился к вождю: «В дополнение к посланной Вам шифровке сообщаю новые факты либерального подхода Верховного Суда СССР при определении меры наказания ОУНовцам и другим участникам контрреволюционных организаций в западных областях Украины». А расстрельная мельница и так работала с полной нагрузкой.

Чекистская работа на Западной Украине отличалась тем, что здесь арестам и высылкам сопротивлялись. Иногда с оружием в руках. А чекисты не привыкли иметь дело с реальным противником.

При разделении единого НКВД в начале сорок первого наркомом внутренних дел Украины назначили старшего майора госбезопасности Василия Тимофеевича Сергиенко. По словам Хрущева, это был «оборотистый человек».

Сергиенко разослал начальству и подчиненным «Обзор работы органов НКВД по борьбе с бандитизмом в Западных областях УССР за январь — июнь 1941 года»:

«В значительной мере препятствует успешному ведению борьбы с бандитизмом также то, что многие оперработники плохо владеют оружием, особенно ручными пулеметами и гранатами. Ручные пулеметы содержатся зачастую в неисправном, загрязненном, небоеспособном состоянии. Так, в Тернопольской области в мае при перестрелке с бандитами отказали два ручных пулемета. Магазины одного из этих пулеметов были заряжены еще в апреле 1940 года и свыше года не проверялись, вследствие чего заплесневели, заржавели, патроны отсырели и не могли дать огня.

Ручные гранаты в большинстве случаев не используются оперативными работниками под предлогом неумения владеть ими. При проведении операции по изъятию антисоветского ОУНовского элемента в Волынской области оказалось, что из 140 оперативных работников милиции, прибывших из разных областей, только четверо могли пользоваться гранатами. Остальные отказались получить гранаты, мотивируя неумением с ними обращаться. В то же время вражеский элемент — бандиты, ОУНовцы, как правило, отлично пользуются ручными гранатами. Опыт показал, что при ликвидации банд, а также одиночек-нелегалов, самым эффективным оружием является ручная граната.

Каждый оперативный работник должен быть готов во всякий момент к боевым действиям, в какой угодно обстановке, хорошо знать правила поведения во время операций, метко стрелять, владеть ручной гранатой, воспитывать в себе быстроту ориентировки и принятия умелых оперативных решений».

То же самое в июне 1941 года беспокоило и коллегу Сергиенко — наркома госбезопасности Мешика. Встревоженный потерями среди чекистов, он инструктировал начальников управлений по западным областям:

«Организовать и регулярно проводить изучение оперативными сотрудниками боевого оружия и способов владения им. Проводить регулярно боевые стрельбы из револьверов и винтовок. Патроны для этой цели затребовать в административно-хозяйственном и финансовом отделах НКГБ УССР.

Предупредить всех чекистов о необходимости самого внимательного изучения их окружения и соседства по квартирам, в том числе и домработниц с тем, чтобы последние не могли по заданиям вражеских формирований совершить покушение на сотрудников и членов их семей или черпать сведения разведывательного характера.

Поручить сотрудникам, чтобы они провели соответствующую воспитательную работу со своими взрослыми членами семейств по вопросам бдительности, не допуская при этом распространения паники и боязни».

Настоящая опасность пришла с другой стороны. Казалось, что уж кому-кому, а чекистам видны военные приготовления нацистской Германии, которая после раздела Польши оказалась соседом Советского Союза. Но и для них война стала полной неожиданностью.

Бдительный нарком внутренних дел Сергиенко поспешил донести в Москву, что Хрущев намерен сдать Киев, не хочет оборонять город. Сталин обвинил Хрущева и командование Юго-Западного фронта в трусости.

В реальности, когда немцы подходили к Киеву, сам Сергиенко, как говорится в документах, «проявил растерянность и трусость». Попав в окружение, обреченно сказал подчиненным:

— Я вам теперь не нарком, делайте, что хотите.

В результате восемьсот человек из аппарата республиканского наркомата либо попали в плен, либо погибли. Сам Сергиенко некоторое время жил в оккупированном Харькове, потом все-таки перешел линию фронта. Берия его защитил, Сергиенко стал заместителем начальника Центрального штаба партизанского движения, в октябре 1943 года — наркомом внутренних дел Крымской АССР. А в 1946 году, когда Берия ушел с Лубянки, Сергиенко впал в немилость. Его с понижением перевели в систему ГУЛАГа и отправили начальником одного из лагерей, где он создал из заключенных оркестр и услаждал себя музыкой. В 1954 году его уволили из органов и лишили генеральского звания…

Летом сорок первого Красная армия отступала так быстро, что эвакуация чекистского аппарата происходила впопыхах. Семьи и даже имущество, как правило, успевали вывезти. Проблема возникла с заключенными. Содержавшихся в тюрьмах заключенных, которых сотрудники НКВД не успевали эвакуировать, просто расстреливали. Это называлось «провести операцию по первой категории».

Например, заместитель наркома госбезопасности Украины Иван Максимович Ткаченко распорядился расстрелять 767 осужденных и подследственных (то есть людей, чья вина еще не была доказана!), находившихся в тюрьме города Черткова. Его труды не остались незамеченными. Ткаченко командировали в Саратов для выселения немцев Поволжья. И опять Берия остался доволен его работой. Украинские чекисты доложили заместителю наркома внутренних дел СССР Василию Васильевичу Чернышеву:

«С началом военных действий началась эвакуация заключенных из тюрем западных областей, подвергшихся нападению фашистских войск. Для помощи в организации эвакуации заключенных в 05:00 часов 24 июня были командированы шестнадцать ответственных работников Тюремного Управления НКВД УССР во все западные области по два человека на каждую…

Основное препятствие в эвакуации заключенных из тюрем состояло в отсутствии вагонов. Несмотря на наличие распоряжений штаба фронта, на станциях военные коменданты вагонов под заключенных не давали, так как таковых не хватало для перевозки раненых, членов семей и др. воинских перевозок.

Второй основной причиной несвоевременной эвакуации заключенных явилось то, что в большинстве тюрем западных областей местные органы НКВД не только не способствовали быстрейшей эвакуации заключенных из тюрем, а наоборот задерживали вывоз контингентов, числящихся за ними, до последнего момента отступления, возлагая всю ответственность на начальников тюрем…

Также проведение операций по 1-й категории в большинстве возлагали на работников тюрем, оставаясь в стороне, и поскольку это происходило в момент отступления под огнем противника, то не везде работники тюрем смогли более тщательно закопать трупы и замаскировать внешне…»

Когда во Львов, оставленный Красной армией, вошли украинские формирования, то они открыли все тюрьмы — на улицах Замарстиновской, Донского, Казимировской (Бригидки). Ворота Бригидки взорвали, чтобы войти внутрь.

В тюрьме на улице Донского обнаружили трупы расстрелянных. Среди них был труп Юрия Шухевича. Его брат Роман Шухевич был одним из командиров батальона «Нахтигаль». Стали осматривать другие тюрьмы — и везде обнаружили трупы расстрелянных чекистами узников. Тела нашлись в подвалах и во внутренних дворах — небрежно закопанные. Созывали горожан в тюрьмы — говорили: «ищите родных».

Расстрельные команды, сотрудники ведомства госбезопасности и партийные чиновники вовремя эвакуировались.

Коллективную ответственность за расстрелы возложили на не имевших к ним никакого отношения львовских евреев.

Передовые части вермахта докладывали своему командованию 1 июля:

«В трех тюрьмах города найдено много сотен трупов мужчин и женщин, которые были убиты в последние несколько дней. Резня, которую устроили красные, разожгла ярость до предела. 30 июня и 1 июля случились крупные насильственные акции против евреев».

Поразительно, с какой скоростью, буквально в считанные часы, подручные Степана Бандеры все это организовали! Нашлось множество желающих вступить в полицию, которую формировали бандеровцы. Люди с оружием по всему городу охотились на евреев.

«Схваченных евреев распределяли по трем тюрьмам, — вспоминал очевидец страшных событий. — Одним приказывали выкапывать трупы, других заводили во внутренний двор тюрьмы и сразу расстреливали. Но и те «счастливчики», которых оставляли работать, не вернулись домой».

На глазах улюлюкающей толпы украинские полицейские избивали и убивали евреев.

«Нечеловеческие крики, — вспоминала одна из немногих выживших, — разбитые головы, обезображенные тела и лица избитых, залитые кровью, смешанной с грязью, возбуждали кровожадные инстинкты черни, которая выла от наслаждения. Женщин и стариков, которые почти без дыхания лежали на земле, тыкали палками, волочили по земле».

В первые дни после ухода Красной армии во Львове убили около четырех тысяч евреев. Вслед за ними принялись и за поляков. Расстрелы проходили на Вулецкой горе. Свидетели рассказывали: «Жертвы несли лопаты и должны были сами копать себе могилу, в которую они падали после расстрела».

Расстрелянные чекистами заключенные оказались бесценным подарком для нацистов. Имперский министр народного образования и пропаганды доктор Йозеф Геббельс командировал во Львов немецких и иностранных журналистов, а также кинооператоров, чтобы они запечатлели зверства большевиков (см. «Вопросы истории», № 9/2011). Главная партийная газета «Фёлькишер беобахтер» на первой полосе поместила репортаж из Львова с фотографиями расстрелянных чекистами людей.

Партийные пропагандисты возмущались: «Как могут Черчилль и Рузвельт помогать убийцам? Уничтожение московского режима является не только европейской задачей, но и задачей мировой цивилизации. В эти дни, когда, наконец, разрывается кровавая завеса, опутавшая эту страну, наступил час отмщения».