Капитуляция Парижа

17 марта маршал Мармон вновь был разбит пруссаками у Фима. Когда в конце марта союзники, перестав гоняться за Наполеоном, двинулись на Париж, то на их пути оказались только корпуса маршалов Мармона и Мортье (всего 23 тысячи человек), прикрывавшие подступы к столице. Попытка этих маршалов преградить врагу путь на Париж окончилась неудачей. В сражении при Фер-Шампенуазе (25 марта 1814 года) они были наголову разгромлены союзными войсками, потеряв почти половину своих солдат. Это сражение было проиграно французами, несмотря на выдающуюся отвагу, с которой молодые, почти необученные новобранцы сражались с закаленными в боях солдатами союзных армий. С оглушительными криками «Да здравствует император!» они бесстрашно бросались в яростные атаки и массово гибли под шквальным огнем союзной артиллерии. Мужество и отвага, проявленные французскими войсками при Фер-Шампенуазе, произвели большое впечатление даже на русского императора Александра I. В последующие дни остатки разбитых корпусов Мармона и Мортье отошли к Парижу.

Оборону французской столицы, на которую наступала 150-тысячная армия союзников, возглавил Мармон. В его распоряжении находилось около 40 тысяч человек, значительную часть которых составляли национальные гвардейцы. Париж на тот момент насчитывал более 600 тысяч жителей, пригороды города были хорошо укреплены. Формально обороной города командовал старший брат императора, Жозеф Бонапарт, назначенный Наполеоном наместником империи в Париже. Французские маршалы прилагали все усилия, чтобы организовать городу надлежащую оборону. На Монмартре были установлены батареи – больше 150 орудий. Бельвильские высоты защищало 20-тысячное войско при 90 орудиях.

Многотысячная союзная армия наступала на Париж тремя колоннами. Русско-прусская армия, под командованием прусского фельдмаршала Блюхера, действовала на правом фланге. Центральную колонну возглавлял генерал от инфантерии Барклай де Толли, левой колонной командовал наследный принц Вюртембергский. Наступление на Париж началось рано утром 18 марта 1814 года. В ходе Парижского сражения французские войска, несмотря на большое численное превосходство противника, мужественно оборонялись до второй половины дня. К этому времени после ожесточенной борьбы почти все основные опорные пункты французами были потеряны. И без того мощный натиск союзных войск продолжал нарастать. Союзное командование вводило в сражение все новые и новые силы. 29 марта армия союзников подошла к парижским пригородам Пантен и Роменвиль. Вскоре ее передовые части уже ворвались на окраины города. Стало ясно, что отразить противника на ближних подступах к Парижу не удалось. Встал вопрос: продолжать борьбу на улицах города или сдать его и тем самым спасти от неминуемого разрушения.

31 марта ближе к полудню формально возглавлявший оборону Парижа брат Наполеона Жозеф Бонапарт именем императора уполномочил герцога Рагузского начать переговоры о капитуляции города. В четыре часа дня пруссаки овладели Монмартром и приготовились открыть оттуда артиллерийский огонь по Парижу. При таких обстоятельствах герцог Рагузский счел дальнейшее сопротивление бессмысленным. Как выразился Делдерфилд, «…Париж нельзя было сравнивать… с Сарагосой… и его защитники не были фанатиками. Они были всего лишь усталыми и голодными солдатами…». Переговоры о сдаче Парижа были начаты… В письме к герцогине д’Абрантес, супруге его друга Жюно, Мармон пытается объяснить свое трудное решение: «…Сделав все, что было в моих силах ради чести Франции и французского оружия, я вынужден подписать капитуляцию, которая позволит иностранным войскам завтра войти в нашу столицу! Все мои усилия были напрасны. Я был вынужден сдаться численно превосходящему противнику, какое бы сожаление я при этом не испытывал. Но моим долгом было сохранить жизнь солдатам, за которых я несу ответственность. Я не могу поступить иначе и надеюсь, что моя страна будет судить обо мне справедливо. Моя совесть чиста перед этим судом». Сдавая Париж, Мармон считал, что это был его долг и перед страной, и перед парижанами, и, возможно, в этом вопросе история осудила его слишком сурово. В конце концов, все считали, что империя побеждена. К тому же ни герцог Рагузский, ни Мортье, ни старый Монсей не обладали достаточным влиянием, чтобы вдохновить Париж на сопротивление неприятелю. И Мармон, взваливший на свои плечи почти всю ответственность, это прекрасно понимал. Впрочем, многие исследователи осуждают Мармона, обвиняя его в тщеславии и излишней самонадеянности. В частности, один из историков писал следующее: «Дом герцога Рагузского стал сборным пунктом для уполномоченных, которым было поручено ведение переговоров, и для немногих политических деятелей, оставшихся в столице. В ходе переговоров шли также разговоры, причем открыто и не прерывавшиеся маршалом, что роль Наполеона уже сыграна и французский престол должен быть занят только династией Бурбонов. В эти дни маршал слышал столько лести в свой адрес, о нем говорили как о единственном спасителе Франции. Все это подстегивало тщеславие Мармона, который и вправду стал считать себя спасителем страны».

В ночь на 31 марта условия капитуляции были подписаны, и французские войска начали покидать Париж. Днем 31 марта союзная армия торжественно вошла во французскую столицу. Верхом на белом коне, вместе с прусским королем и фельдмаршалом Шварценбергом, впереди блестящей свиты союзных генералов, во главе русско-прусской гвардии вступил во французскую столицу император Александр I.

Как и обещал в ходе переговоров российский государь, никаких беспорядков, грабежей со стороны союзных войск не было. После сдачи Парижа Мармон отвел свои войска в район Эссона (близ Фонтенбло). Потери французов в Парижском сражении составили до 4 тысяч человек. Союзники захватили также 86 орудий на поле боя и еще 72 орудия достались им после капитуляции города. При этом сражение за Париж стало в кампании 1814 года одним из самых кровопролитных для союзных войск, потерявших за один день боев более 8 тысяч солдат (из них более 6 тысяч русских), но в результате окончило эпоху Наполеоновских войн. Наполеон узнал о наступлении главных сил союзных армий на Париж, находясь со своей армией в глубоком тылу противника. Сразу же он двинулся из района Сен-Дизье к своей столице. Уже на середине пути главнокомандующий понимает, что не успеет подойти на выручку. 31 марта в Фонтенбло Наполеон узнает о сдаче Парижа. «На несколько секунд император остолбенел. Затем он стал метать громы и молнии в сторону Жозефа, которого называл трусом, в сторону Мармона, называя его действия тупоумием, в сторону депутатов, именуя их не иначе как предателями», – описывает эти минуты Делдерфилд. Придя в себя, Наполеон первым делом вызвал к себе все находящиеся поблизости воинские части. На следующий день в его распоряжении находилось уже более 36 тысяч солдат, а через два дня их численность возросла до 60 тысяч. Но для атаки Парижа, где находилась 150-тысячная армия союзников, этих войск все же было недостаточно.

Однако смотр войск, проведенный Наполеоном 3 апреля в Фонтенбло, внушил ему уверенность в преданности армии и утвердил в решимости продолжать борьбу. Французский император проехал по всему фронту войск и, остановившись посреди площади, обратился к офицерам и солдатам с речью: «Солдаты! Неприятель, опередив нас на три перехода, овладел Парижем; мы должны изгнать его. Недостойные французы, эмигранты, пощаженные нами, водрузили белое знамя и присоединились к нашим неприятелям. Малодушные! Они будут наказаны за это новое преступление. Поклянемся победить или умереть и заставим уважать трехцветную кокарду, уже двадцать лет носимую нами на поприще славы и чести». Готовые выполнить любой приказ главнокомандующего, солдаты восторженно приветствовали Наполеона громогласными возгласами: «Да здравствует император! На Париж! На Париж!» Французский император лично убедился, что рядовые солдаты и офицеры остались верны своему императору. Воодушевленный осмотром войск, на следующий день Наполеон вызвал к себе маршалов, чтобы обсудить с ними план похода на Париж.

Но неожиданно для себя император столкнулся с совершенно противоположными настроениями. Его ближайшие соратники вовсе не горели желанием сражаться за столицу. Французские маршалы не хотели участвовать в отчаянной и самоубийственной атаке на Париж. Роялисты оказывали на них давление, вынуждая поднять мятеж и перейти на сторону Бурбонов. Некоторые имели семьи в Париже и опасались за жизнь своих родных и близких. Итак, вместо поддержки и понимания, на которые рассчитывал, император получил «бунт маршалов», потребовавших от него «ради спасения Франции» прекращения борьбы и отречения от престола. Впоследствии в своих мемуарах Мармон, вспоминая ход этих событий, объяснил также суть противостояния императора и его маршалов. «31-го я занял позиции в Эссоне, а в ночь с 31 марта на 1 апреля я отправился в Фонтенбло повидаться с императором и обговорить с ним последние события, – писал он. – Наша удачная оборона удостоилась его одобрения. Он приказал мне подготовить ему наградные листы для наиболее храбрых солдат, которые до последнего момента с таким самопожертвованием вели эту чудовищно неравную борьбу. Император понимал свое положение: он был разбит, и ему необходимо было вступать в переговоры. Казалось, что он остановился на том, чтобы собрать остатки своих сил, по возможности увеличить их, не проводя больше никаких операций, и, базируясь на этом, начать переговоры. В тот же день он приехал осмотреть позиции 6-го корпуса.

В это время из Парижа вернулись офицеры, остававшиеся там для сдачи застав союзникам. Это были Дени де Дамремон и Фавье. Они доложили императору о проявлениях радости и восторга, которыми были встречены вражеские войска при вступлении в столицу, а также о заявлении императора Александра о его нежелании вести переговоры. Такой рассказ глубоко огорчил императора и коренным образом поменял ход его мыслей. Мир стал невозможным для него, и он решил продолжать войну всеми средствами. Эта его новая позиция была вынужденной, и он, не смущаясь, изложил ее мне. Но это его решение, основанное и на отчаянии, привело его к крайней сбивчивости мыслей: отдавая мне приказ перейти через Сену и атаковать противника там, где мы уже сражались, он забыл, что у нас на пути лежала Марна, на которой были разрушены все мосты. В целом, начиная с этого момента, меня поразило охватившее его полное расстройство мыслей, занявшее место привычных для него ясности ума и мощи разума. Оставив именно такие распоряжения, он покинул меня. Это был последний раз в моей жизни, когда я видел и слышал его. Дени де Дамремон и Фавье рассказали мне обо всех последних событиях, происходивших в Париже, и обо всех радостных восторгах, их сопровождавших. Получалось, что национальная гордость и чувство благородного патриотизма, такие естественные для французов, уступили место ненависти, которую у всех вызывал Наполеон. Все хотели окончания этой нелепой борьбы, начатой два года назад и сопровождавшейся бедствиями, которых еще не знала история. Спасение виделось лишь в свержении человека, амбиции которого привели к таким огромным бедствиям».