Стратегии выживания

Для тутси, ставших объектом геноцида, особую важность приобретали различные стратегии выживания. Можно утверждать, что основная из них, использовавшаяся ими в прошлом, – поиск убежища в школах, больницах и особенно церковных зданиях, – оказалась в условиях массовой резни совершенно неэффективной. Более того, эти места превратились в ловушку для тысяч и десятков тысяч несчастных; именно там была уничтожена основная часть руандийских тутси. В ситуации почти поголовного истребления одной группы населения, выделяемой по формальному (этническая принадлежность, указанная в удостоверении личности) и физическому (рост и черты лица) признакам, было два способа, дававшие шанс уцелеть: вопервых, бежать, во-вторых, прятаться. Эти стратегии оказались тесно связаны между собой: во всех случаях невозможно было убежать, не прячась, и в большинстве случаев невозможно было успешно прятаться, не перемещаясь постоянно из одного места в другое.

Тутси могли спастись, если им удавалось добраться до зоны РПФ или пересечь государственные границы, однако это было очень непросто сделать. Режим уже в первые дни геноцида установил контроль над выездом из страны. 12 апреля Министерство обороны приказало закрыть границу с Бурунди[751], что лишило многих тутси возможности покинуть префектуру Бутаре, где в тот момент резня еще не началась. Местные власти также предпринимали различные демарши, чтобы не выпустить тутси из страны. Бургомистр коммуны Русумо Сильвестр Гакумбици 12 апреля приказал солдатам и лодочникам на реке Акагера препятствовать попыткам беженцев переправиться в Танзанию[752]. В Кибуйе несколько дней спустя после начала геноцида был закрыт доступ к озеру Киву, т. е. путь в Заир[753]. Бургомистр коммуны Ньякизу Ладислас Нтаганзва 14 апреля организовал резню тутси, собиравшихся пересечь пограничную реку Аканьяру и попасть в Бурунди[754]. Нередко местные власти тянули время, убеждая беженцев тутси отказаться от попыток покинуть территорию Руанды и давая местной милиции возможность подготовиться к их истреблению. Фидель Нзамвита, бургомистр Муйяги, коммуны на бурундийской границе, стремясь воспрепятствовать массовому переходу тутси через границу, собрал их в коммунальном офисе, пообещав им защиту, и держал там до тех пор, пока интерахамве при поддержке военных (слушателей Училища младших офицеров) не устроили утром 27 апреля резню прямо в офисе, уничтожив более 5 тыс. человек[755].

По данным «The New York Times», к концу апреля, когда под угрозой была жизнь сотен тысяч тутси, только 18 тыс. из них удалось пробраться или прорваться в Бурунди[756]; по данным «Oxfam», лишь 30 тыс. сумели пересечь бурундийскую границу[757]. Скрывавшийся на болотах Бугесеры Инносан Рвилилиза свидетельствует, что из нескольких групп тутси, прятавшихся там и пытавшихся ночью бежать в Бурунди, уцелело только двое[758]. Тутси подвергались нападениям на всем своем пути[759]. «Большинство беженцев, – писала в «The New York Times» Донателла Лорч, – шли ночью и прятались днем. Выжившие двигались группами от нескольких сот до тысячи человек в целях безопасности, потому что группы меньшей численности сразу же становились объектом нападения с использованием мачете, дубин и копий. По крайней мере, в двух случаях задержанные на границе тутси взяли штурмом проход в Бурунди под градом пуль руандийских солдат[760]. Бельгийский врач из МКК, которая проводила медицинский осмотр тутси, добравшихся до Бурунди, поражалась выдержке людей с такими специфическими ранениями: «Я никогда не видела ничего подобного. Они очень, очень глубокие на шее. Вы не поверили бы в это. Эти люди шли. Они шли! Они терпели такую <дикую> боль, это невероятно. Как, Господи, можно это переносить?»[761]

Практически непреодолимой была не только государственная граница. Передвижение внутри страны также было сопряжено для беглецов с огромным риском. Главная опасность подстерегала их на блокпостах, поэтому они передвигались по ночам и выбирали обходные пути. Одному из них, рассказывает Дефорж, «понадобилось шесть дней, чтобы преодолеть расстояние, для которого в обычных условиях ему понадобилось бы два часа»[762]. Но гибель грозила беглецам не только на блокпостах. Тутси из северо-восточных коммун префектуры Сельское Кигали, прежде всего из Гикомеро, Гикоро, Бикумби, стремились перебраться в префектуру Бьюмба через озеро Мухази; местные рыбаки сначала подняли плату за провоз в 2–2,5 раза, но затем начали убивать своих пассажиров[763]. Порой беженцы, не сумевшие выбраться из правительственной зоны одним путем, пытались воспользоваться вторым и третьим, но все равно терпели неудачу. «Один юноша из Бисесеро, – приводит пример Дефорж, – сначала бежал с группой на юг по направлению к Бурунди, но в лесу Ньюнгве их остановили солдаты президентской гвардии. Они спаслись и вернулись в Бисесеро. Он вновь попытался бежать, но уже на юго-восток, планируя сделать круг по северной части Гиконгоро и достичь зоны, занятой РПА. Вынужденный снова возвратиться в Бисесеро, он сделал третью попытку, на этот раз в северо-восточном направлении через Бирамбо, но ему опять пришлось вернуться назад»[764].

В таких условиях единственной возможностью для тутси выжить было спрятаться в безопасном месте в надежде или на прекращение геноцида, или на приход «спасителей», прежде всего РПФ или французов на юго-западе страны в последний месяц резни. Но где можно было найти такое безопасное место?

Сначала тутси пытались укрыться под защитой властей, но чаще – под защитой Бога. Эта стратегия, как мы уже говорили, потерпела полный провал. Однако некоторые из тех, кто оказался в руандийских храмах во время резни, сумели выжить. Во-первых, были люди, которым удалось вырваться из здания в момент нападения, правда, таких было очень и очень немного. Мадалена Мукариемерия, пережившая штурм церкви Кибуйе, вспоминала, что почти все, в том числе ее отец, выбежавшие наружу, были сразу же у дверей изрублены и убиты, «но каким-то образом лезвия ни разу не задели <ее>»[765]. «Когда первая граната взорвалась, – рассказывает восемнадцатилетняя Клодин Кайтеси, одна из укрывавшихся в церкви Нтарамы, – я к великому счастью была у задней двери и сумела выскользнуть»[766]. Другие притворялись мертвыми, хотя убийцы старались «разоблачить обман». По свидетельству одного из спасшихся, во время резни 15 апреля в приходе Ньярубуйе интерахамве, убив сначала молодых мужчин, стали кричать, чтобы убрали мертвых, иначе невозможно обнаружить тех, кто спрятался под ними[767]. На следующий день утром упомянутый выше бургомистр Гакумбици приехал в разгромленную церковь вместе с председателем коммунального суда Эваристом Рубангукой в сопровождении милиционеров с намерением добить оставшихся. Чтобы выяснить, нет ли здесь тутси, которые прикидываются мертвыми, Гакумбици колол тела копьем, а судья сыпал на них перец[768]. Те, кто выдерживал испытание, оказывались свидетелями жутких сцен расправ над их родными и близкими. «Я видел мою жену, – вспоминает Луи Рутаганира, уцелевший во время резни в церкви в Кибуйе, – которая была еще жива. Они отрубили ей руки и ноги и оставили истекать кровью. Я никогда больше не видел моих детей. Я не знаю, как они умерли. Я потерял так много людей в этой церкви: братьев, дядей, кузенов. Я подсчитал, и их оказалось восемьдесят»[769]. Случалось, что раненые падали и теряли сознание, и убийцы принимали их за убитых. «Я почувствовала удар, – рассказывает Франсин Нийитегека, выжившая во время резни в церкви Нтарамы. – Я рухнула между каких-то скамей, вокруг был ад. Когда я очнулась, то убедилась, что не умерла. Я проползла среди тел и убежала в буш»[770]. Иногда родственники жертв, прятавшиеся где-то неподалеку, после резни, обычно когда темнело, пробирались в здание и уносили тех, кто еще дышал. «Я, – свидетельствует Жанвье Муньянеза, другой уцелевший в Нтараме, – прополз среди трупов… Я чувствовал, как меня подняли и бросили, а другие упали на меня сверху. Когда я услышал, как руководители интерахамве свистом дали сигнал уходить, я уже был полностью скрыт под убитыми. Под вечер несколько мужественных местных тутси, которые разбежались по бушу, вернулись в церковь. Отец и мой старший брат вытащили из груды <трупов> меня и мою окровавленную младшую сестру, которая умерла немного позже в Чьюгаро»[771].

Но где могли укрыться те, кому посчастливилось спастись от смерти в церкви или школе? Одним из таких безопасных мест оказывались как раз те здания, в которых произошло кровопролитие. Власти, как правило, не заботились, по крайней мере в первые недели после резни, о захоронении тел, а запах тления отпугивал милицию и мародеров. Этим воспользовался, в частности, Рутаганира, который две недели укрывался в наполненной трупами церкви Кибуйе. «Ночью, – говорит он, – я пробирался к озеру <Киву>, чтобы напиться и поесть бананов и перед рассветом прокрадывался обратно в церковь и прятался среди мертвых»[772].

Для остальных спасшихся оставались две возможности: затаиться в каком-нибудь населенном пункте или за его пределами. При этом нужно было выбрать наиболее безопасный путь, поскольку убийцы, как правило, устраивали засады там, куда могли, по их мнению, направиться беглецы. Так, после резни в Кибуйе многие из тех, кто сумел выбраться из церкви, попытались добраться до озера Киву, но на берегу их поджидали интерахамве[773]. «Я пробежала, – рассказывает Мадалена Мукариемерия, – все дорогу к озеру. Нас там была целая толпа, но еще больше было милиции. Поэтому я повернулась и побежала к дому монахинь»[774]. Клодин Кайтеси в Нтараме действовала более целенаправленно: «Я знала, что холмы кишели интерахамве, и поэтому, не поворачивая назад, я помчалась к болотам <Бугесеры>. Я могла слышать других беглецов в зарослях. Мы знали об этих местах по слухам. Мы никогда не ходили туда прежде из-за комаров, змей… В тот день, не замедляя шага, мы очутились в болоте»[775].

Главной задачей было не привлекать к себе внимания и производить как можно меньше шума. Большую опасность в этом отношении представляли маленькие дети, которые могли в любой момент заплакать. Рутаганира, проведший первую ночь на берегу Киву, свидетельствует: «…в кустарнике было несколько раненых детей, они кричали всю ночь. Крики привлекли интерахамве. Они схватили детей и разбили их о стену»[776]. Часть уцелевших после резни в церкви Кибуйе спрятались в доме, где жили монахини, но интерахамве быстро обнаружили это убежище, услышав плач одного малыша, ворвались в дом и многих убили. Когда же четверо жандармов выстроили остальных, в том числе и Мадалену Мукариемерия, в колонну и повели через буш, вновь раздался детский плач. «Мы услышали, – вспоминает Мадалена, – как какой-то ребенок звал на помощь. Мы были в ярости, потому что боялись, что его крики могут привлечь интерахамве. Я подумала про себя: “Замолчи, дитя. Замолчи или умри”»[777]. Жандарм нашел мальчика, который был весь в крови, но не ранен, и поставил его в колонну. «Они привели нас в безопасный дом, – продолжает Мадалена, – и я посмотрела на ребенка, которого мы нашли в буше. Я не могла рассмотреть его до этого, потому что было темно. Это был мой сын. Это был самый ужасный момент геноцида, когда я поняла, что хотела, чтобы мой сын умер»[778].

В населенных пунктах тутси могли прятаться как в брошенных домах, так и в домах своих друзей и знакомых. Крисолог Муньякайянза, тутси, глава охраны канадского посольства в Кигали, после эвакуации дипломатов 9 апреля остался вместе с семьей в пустом здании. Он укрывался в небольшом помещении позади посольства, в котором находился аварийный генератор[779], совсем рядом с милицейским контрольно-пропускным пунктом, установленным у соседнего дома, и сумел дождаться повстанцев; правда, четверо его сыновей погибли от рук интерахамве[780]. 22-летняя студентка Иммакюле Илибагиза просидела почти три месяца с 11 апреля по 7 июля вместе с семью другими девушками тутси в ванной комнате площадью 2?1 м² в доме у знакомого священника хуту в Кубуйи. Интерахамве периодически обыскивали дом, но, к счастью, никогда не заходили в их убежище. «Это ощущение, – вспоминает она, – которое я не могу объяснить. Я помню сухость <во рту>, я не могла даже проглотить слюну. Это как будто все твое тело парализовано. Ты ни о чем не думаешь»[781]. Иммакюле постоянно молилась, обещая, что не станет мстить хуту, если Бог сохранит ей жизнь. Ее стали посещать видения. «Я помню, – рассказывает она, – как мне привиделся Иисус, и Он сказал мне: “Когда ты выйдешь отсюда, никого больше не будет ни в твоей жизни, ни в твоей семье. Я хочу, чтобы ты знала, что если даже они заботились о тебе, я могу позаботиться о тебе лучше, поэтому Я хочу, чтобы ты верила Мне. Я бы хотел, чтобы ты всегда молилась”»[782].

За пределами населенных пунктов, казалось, было гораздо больше возможностей найти безопасное место. Люди прятались на холмах, в лесах, в буше, в пещерах и ямах и даже на болотах. Однако они находились под постоянной угрозой облав, которые периодически, а нередко и ежедневно устраивали интерахамве и местные крестьяне в светлое время суток; иногда для поиска беглецов они использовали собак[783]. Даже знаменитые болота Бугесеры не представляли собой надежного убежища. Лишь в редких случаях для скрывавшихся там выпадали относительно спокойные дни. Это происходило тогда, вспоминает Берта Мвананкабанди, «когда хуту действовали на другой стороне болот, поэтому мы могли поговорить и съесть какой-нибудь маленький кусочек, чтобы выжить. На следующий день они уже активно вели поиски на нашей стороне, поэтому мы даже не осмеливались дышать, и подросткам приходилось мучиться от голода»[784]. Но бывало, что хуту устраивали полномасштабные облавы, приводившие к многочисленным жертвам. «30 апреля, – рассказывает Берта, – они пришли по всем дорогам. Они напали со всех сторон, это была очень возбужденная толпа; у них был обширный план убийств, который они выполняли целый день без перерыва в полдень. В тот вечер были тысячи трупов и умиравших людей на дне водоемов, по всей этой территории»[785].

Днем, во время облав, беглецы укрывались в болотах, а с наступлением темноты выходили из них, чтобы отдохнуть и найти какую-нибудь пищу. «С мамой и моими маленькими сестренками, – вспоминает Жанетта Айинкамже, – нам удалось спрятаться в болотах. В течение месяца мы жили под стеблями папируса, почти ничего больше не видя и не слыша из окружающего мира. Весь день мы лежали в тине в компании змей и комаров, чтобы спастись от нападений интерахамве. Ночью мы бродили среди брошенных домов в поисках какой-нибудь еды. Так как мы питались только тем, что могли найти, многие заболели диареей, но, к счастью, обычные заболевания – малярия и дождевая лихорадка – пожелали на этот раз пощадить нас. Мы ничего не знали о происходящем, кроме того, что все тутси были убиты там, где они жили, и нам всем скоро придется умереть»[786]. «Мне пришлось провести там [в болотах] месяц, – рассказывает Франсин Нийитегека. – Мы прожили там дни чернее, чем само отчаяние. Каждое утро мы прятали самых маленьких под болотным папирусом, а затем садились на сухую траву и пытались обмениваться словами поддержки. Когда мы слышали приближавшихся интерахамве, то разбегались молча в разные стороны, зарываясь поглубже в листья и в тину. Вечером, как только убийцы завершали свою работу и поворачивали домой, те, кто оставался живым, выходили из болота. Те, кто был ранен, просто ложились на сырой берег реки или в лесу. Те, кто не пострадал, уходили отдыхать туда, где было сухо, в школу в Чьюгаро. А ранним утром мы снова возвращались назад, входили в болото; самых слабых накрывали листьями, чтобы помочь им спрятаться»[787]. «Так происходило, – подтверждает Жанвье Муньянеза, – ежедневно в течение месяца. Мы спускались <в болото> очень рано. Первыми прятались малыши, а взрослые выполняли роль наблюдателей и говорили о бедствии, которое свалилось на нас. Когда приходили хуту, они прятались последними. Затем весь день шла резня»[788].

Помимо регулярных перемещений из болота на берег и обратно и первоочередного «размещения» в убежищах маленьких детей, в стратегию выживания тутси в болотах Бугесеры входили также и другие приемы. Когда «на рассвете мы спускались в болота и пробирались в заросли папирусов, – вспоминает Клодин Кайтеси, – мы делились на небольшие группы, чтобы не погибнуть всем вместе. Мы оставляли трех подростков в одном месте, двух в другом, еще двух в третьем. Чтобы умножить наши шансы, мы сжимались в комок, словно спящие, в тине и покрывали себя листьями. До прихода нападавших мы обменивались советами, как подавить страх; после мы опасались говорить даже шепотом. Мы пили болотную воду, полную зеленых водорослей»[789]. «В болотах мы пытались, – говорит Франсин Нийитегека, – оставаться вместе с одной и той же группой знакомых, чтобы нам было легче друг друга поддерживать. Но если погибало слишком много людей, нам приходилось присоединяться к новой группе»[790].

Жизнь тутси, скрывавшихся в лесах и в буше, весьма напоминала «распорядок дня» тутси, прятавшихся на болотах: днем они спасались от убийц, ночью разыскивали пищу и отдыхали. «Утром, – свидетельствует Инносан Рвилилиза, – они [преследователи] шеренгами поднимались <на холм>, распевая песни, а затем с криками начинали свою погоню. <…> Примерно в 4:00 интерахамве возвращались в город, потому что они боялись темноты. Вечером с вершины холма можно было услышать, как они веселятся, горланят песни и пьют вино. Мы могли видеть, что они живут теперь в самых благоустроенных домах. Иногда благодаря ветерку мы чувствовали запах жареного мяса. Нам же оставалось рыскать по полям и спать под дождем, укрывшись под ветвями. На следующее утро злодеи с песнями возвращались на холм, и охота возобновлялась до конца дня»[791].

Выживание в этих условиях часто зависело от характера растительности, в частности от степени ее густоты. Инносан Рвилилиза, прятавшийся в эвкалиптовой роще на холме Кайюмба в самом центре Бугесеры, рассказывает, насколько небезопасно было его убежище: «Эвкалипты – это высокие деревья, которые растут на слишком большом расстоянии друг от друга, в отличие от плотно растущего папируса в болотах, и было трудно надеяться хоть как-то укрыться среди них»[792]. В окрестностях же Рвамаганы надежным пристанищем оказались высокие кипарисы. Они были «нашим единственным шансом», как пишет 16-летний Эрик Иривузумугабе, скрывавшийся в течение 15 дней на одном из них; те же, кто прятался в буше и в ямах, в большинство своем были обнаружены и убиты[793]. С раннего утра Эрик и его два дяди забирались на деревья и проводили на них весь день, а вечером спускались и укладывались спать на холодной листве. «Мы не могли по-настоящему спать, – вспоминает Эрик, – но это была возможность сменить позицию и дать отдых нашим рукам, <весь день> цеплявшимся за ветви»[794].

Как и для беглецов на болотах Бугесеры, для тутси, прятавшихся в лесах и в буше, шансы уцелеть повышались, если они делились на маленькие группы и могли бесшумно часами сидеть в своих укрытиях. «Когда приблизился рассвет, – рассказывает Эрик Иривузумугабе, – дядя Инносан показал, на какое дерево надо забираться и как оставаться незамеченным в течение всего дня. “Я не собираюсь лезть на дерево один. Я хочу быть с тобой”, – просил я. “Для тебя важно спрятаться на другом дереве, – ответил дядя Инносан с большой убежденностью. – Возможно, именно то, что ты будешь один, спасет тебя. Я не заберусь на дерево, пока ты не залезешь на свое. Эрик, будет лучше, если они найдут нас поодиночке”»[795].

Однако для скрывавшихся в буше было не менее важным еще одно умение – быстро бегать. Большинство выживших на холмах и в буше составляли молодые и взрослые мужчины. «Чтобы иметь надежду ускользнуть от них [преследователей], – говорит Рвилилиза, – вы должны были быть в состоянии сделать рывок, преодолев сотню метров за девять секунд. Вам было нужно проскользнуть между деревьями, бегать и прыгать в течение всего дня, никогда не замедляя скорости»[796]. Сначала, свидетельствует он, погибали старики и дети, затем больные и слабые, потом женщины[797]. «В конце концов, – заключает он, – остались только спринтеры»[798].

Тутси знали, что им практически некуда бежать, поскольку резня охватила всю страну, и постепенно теряли надежду на спасение. «Сначала мы в глубине зарослей папируса, – вспоминает Жан-Батист Муньянкоре, – надеялись на помощь. Но сам Бог показал, что Он забыл нас, а белые и подавно. Позже единственное, на что мы могли уповать, так это дожить до рассвета следующего дня. В болоте я видел женщин, ползавших в тине без каких-либо жалоб. Я видел ребенка, который спал, забытый всеми, на своей зарубленной матери»[799]. «По вечерам, – рассказывает Франсин Нийитегека, – когда собирались вместе, мы не могли получать каких-либо новостей, потому что радио <в деревнях> больше не включали на всю громкость… Тем не менее из разговоров, передававшихся из уст в уста, мы узнали, что геноцид распространился по всей стране, что все тутси испытывают одну общую участь и что никто, вероятно, не придет и не спасет нас. Мы думали, что всем нам суждено умереть. Что касается меня, то я больше не беспокоилась о том, когда именно мне придется погибнуть, поскольку мы считали, что умрем в любом случае; я думала лишь о том, как меня будут рубить, лишь о том, сколько это займет времени, ибо я очень боялась той боли, которую причиняли мачете»[800].

Постоянное ожидание смерти, ощущение обреченности усиливалось от того, что смерть была постоянно перед их глазами, а не только тогда, когда тутси видели, как убивают тех, кто был вместе с ними. Смерть заявляла о себе разбросанными повсюду непогребенными телами. «Вечером, около четырех часов, – свидетельствует Инносан Рвилилиза, – они [интерахамве] уходили, непринужденно болтая между собой, оставив после себя под эвкалиптами сто, двести трупов»[801]. В болотах Бугесеры это, вероятно, было тактическим ходом. «Злодеи стремились, – считает Жанвье Муньянеза, – убивать как можно больше людей, не заботясь об их погребении… Они, возможно, думали, что вид этих грязных тел в тине заставит нас выйти из укрытий»[802].

Попасть в руки убийц практически всегда означало немедленную и часто мучительную смерть. В некоторых случаях, однако, жертвам, если у них были деньги, удавалось выкупать свою жизнь. После того как интерахамве забили камнями до смерти четырех сыновей Крисолога Муньякайянзы у него на глазах, он, чтобы спасти себя и остальную семью (жену и троих других сыновей), заплатил им выкуп: «Я спасся только потому, что на следующий день отдал им 30 тыс. руандийских франков[803] и ключи от “Пежо-505” в посольстве»[804]. Хуту Антуан Рванта, родителей которого милиционеры зверски убили как «сообщников инкотаньи», две недели скрывался у своих друзей, а затем за «взятку» в 40 тыс. руандийских франков[805] получил возможность укрыться в церкви Св. Семейства[806]. Нередко убийцы сами проявляли инициативу, заставляя жертвы выкупать свои жизни. Так произошло с Мадаленой Мукариемерия, когда она второй раз попала в руки интерахамве; ее с двумя дочерьми спас один знавший их милиционер, предложивший ей сделку – жизнь за деньги. Интерахамве привели Мадалену в банк и приказали снять со счета 35 тыс. руандийских франков – всё, что у нее было, после чего разрешили ей жить в развалинах собственного дома[807]. Однако чаще деньги позволяли несчастным только купить относительно быстрый и не очень мучительный способ смерти. 6 мая жандармский офицер, руководивший убийством членов семей монахинь в монастыре Сову, согласился за 7 тыс. руандийских франков убить мать и сестер монахини Режины Нийонсаба «легким» способом – пулей, а не мачете[808].

Порой на помощь жертвам приходило случайное стечение обстоятельств. «Некоторые, – как сообщает Дефорж, – пользовались утратой бдительности или временной слабостью человека, который их поймал. Одна женщина в переполненном лагере Кабгайи, которую собирались убить милиционеры, попросила разрешения последний раз покормить своего ребенка. Когда она начала кормить его, конвоир заскучал и стал смотреть в другую сторону, и она смешалась с толпой. Одна девушка-подросток вместе с другими ожидала смерти на краю могилы. Когда убийцы стали спорить о том, как поделить вещи, отобранные у жертв, она убежала под покровом ночи»[809].

Очень немногие из тутси, прятавшихся в домах, буше, лесах и на болотах, сумели дождаться прихода повстанцев или (на юго-западе) французов. «Вначале нас было пять или шесть тысяч, – говорит один из спасшихся в Бугесере, – месяц спустя, когда пришли инкотаньи, в живых осталось только двадцать. Такова арифметика. Если инкотаньи задержались бы еще на неделю, наше число было бы равно нулю»[810]. Всего в Бугесере было убито 60 тыс. тутси и умеренно настроенных хуту; интерахамве даже вырубили большинство деревьев в регионе только для того, чтобы подорвать экономическую основу существования тутси, которые до войны жили за счет того, что продавали в Кигали дрова и древесный уголь[811].

Испытания, которые выпали на долю этих людей, были столь невероятны, что они отказывались верить в то, что кошмар наконец закончился. Именно это произошло с уцелевшими тутси в Бугесере. «В день освобождения, когда инкотаньи РПФ пришли на край болот, крича нам, что мы можем выйти, – вспоминает Франсин Нийитегека, – никто не хотел выходить из-под папирусов. Инкотаньи изо всех сил кричали, чтобы мы не боялись, но мы оставались под листьями, не произнося ни слова. Я думаю, что в тот момент мы, выжившие, не доверяли ни единому человеку на земле»[812]. «Когда инкотаньи спустились к болоту, чтобы сказать нам, что резня закончилась, что мы остались в живых, – рассказывает Жанвье Муньянеза, – мы не хотели им верить. Даже самые слабые отказались покидать папирусы. Инкотаньи ушли, не сказав ни слова. Они вернулись с мальчиком из Нтарамы. Он начал кричать: “Это правда! Они – инкотаньи, они из РПФ. Интерахамве в страхе убежали. Выходите, вас больше не будут убивать”. Мы вышли. Это был первый раз за месяц, когда мы увидели друг друга, стоящими в самый разгар дня на ногах и во весь рост»[813].

Франсин Нийитегека описывает и потрясение бойцов РПФ, которое те испытали при появлении «болотных» жителей, наконец-то вышедших из своих укрытий и похожих на грязных бродяг: «Ошеломленные, они как бы спрашивали себя, остались ли мы людьми после всего этого времени, проведенного в болотах. Их страшно поразило то, какими исхудавшими мы были и какое от нас исходило зловоние. Несмотря на отвращение, <которое вызывал наш вид> в тот момент, они пытались выказать нам особое уважение. Одни встали по стойке смирно в своих мундирах, выстроившись в ряд; их взгляды были прикованы к нам. Другие подошли поближе, чтобы поддержать тех, кто падал от слабости. Было заметно, что им трудно поверить во все это»[814].