Где бурлил железный поток

Изрезанные заливами и бухтами берега. В пролив вклинились длинные песчаные косы. На юго — восток простирается равнина, кое — где всхолмленная пологими сопками.

Мы высадились здесь на рассвете 20 мая. Над Таманским портом висел туман. А когда развеялась белесая пелена, взору предстал живописный уголок — весь в буйном цветении садов и виноградников. Дальше расстилаются плодородные земли, покрытые зелеными сочными всходами кубанской пшеницы. Местные жители — хлеборобы, рыбаки — встретили нас с тревогой.

Тамань и раньше знала, что такое война. Ей не забыть тяжелых боев с белогвардейцами в восемнадцатом году, легендарного похода Таманской армии, описанного А. С. Серафимовичем в «Железном потоке». Нам довелось ступить на землю Тамани, когда она снова оказалась в пекле войны.

Части нашей военно — морской базы под командованием контр — адмирала П. А. Трайнина заняли оборону от мыса Ахиллеон до станицы Благовещенской, на фронте 180 километров. На Керченском полуострове сосредоточились вражеские силы, выбившие нас из Крыма. Теперь они готовились к прыжку на Тамань.

В августе бронированные полчища гитлеровцев хлынули и с северо — востока на поля Кубани, подошли к Новороссийску.

На Кавказ их манили и нефть, и богатые продовольственные ресурсы Кубани, и возможность захватить выгодные плацдармы. Потом мы узнали, что еще 5 апреля фашистские войска получили из ставки Гитлера директиву: «Объединить все имеющиеся силы для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожить противника за Доном, чтобы затем захватить нефтяные районы в пределах Кавказа и переправу через Кавказ».

Южные районы Советского Союза, Поволжье и Кавказ превратились в огромный театр военных действий. От защитников южных рубежей зависело теперь многое в судьбах Отечества.

Об этом мы, командиры и политработники, говорили в те дни воинам. Во время бесед я смотрел на сосредоточенные лица бойцов и думал: все ли по — настоящему сознают напряженность обстановки, все ли готовы к новым тяжелым испытаниям?

Помню одну из бесед на берегу пролива во время затишья после очередного артиллерийского налета, прибавившего черных воронок на зеленом скате пологой высоты. Бойцы собрались в овражке, укрылись от неприятельских наблюдений. С моря доносился неумолкающий рокот прибоя.

Один из краснофлотцев вдруг спросил меня:

— А не устроят ли фашисты нам тут, на Тамани, «буль — буль»?

«Буль — буль» — этим гитлеровцы угрожали нам еще под Керчью, собираясь сбросить нас в море.

— Чего каркаешь! — набросились краснофлотцы на задавшего этот вопрос. Парень смутился и сказал, что пошутил.

А было не до шуток. От нас, политработников, бойцы хотели услышать правдивый, обстоятельный рассказ об обстановке, сложившейся на фронте. И мы говорили им всю правду, не сглаживая остроты положения: только таким путем можно было подготовить массу воинов к преодолению величайших трудностей.

Части 47–й армии, в течение лета оборонявшие Таманский полуостров вместе с нами, в начале августа ушли на защиту Новороссийска. И теперь нашей военно — морской базе предстояло самостоятельно отбивать врага, подходившего с Кубани, и не позволить гитлеровцам, занявшим Керчь, высадиться на Тамани.

Контр — адмирал Трайнин вместе со штабными командирами проводил тщательную рекогносцировку, обдумывая, как лучше расставить силы на огромном участке. Было создано несколько узлов сопротивления, вне узлов береговая линия просматривалась дозорами и постами наблюдения. В районах вероятной высадки вражеских десантов саперы поставили мины.

Ни днем, ни ночью наши морские дозоры не спускали глаз с берега, занятого врагом. Группы разведчиков переправлялись через пролив и уточняли расположение огневых точек противника. Фашисты методически обстреливали Таманское побережье. Наши батареи отвечали расчетливым и метким огнем. В течение лета шла размеренная артиллерийская перестрелка. Но как только части 47–й армии ушли с Тамани, вражеские огневые налеты стали ожесточеннее. Бешеные артиллерийские атаки чередовались с воздушными бомбардировками.

А когда части Азовской флотилии оставили Темрюк и гитлеровцы заняли Анапу, вокруг нашей военно — морской базы сомкнулось вражеское кольцо. Противник по ту сторону пролива сразу зашевелился. Разведчики сообщали о передвижениях немецких понтонов и катеров, о сосредоточении гитлеровцев на берегу. Было ясно — готовится десант.

И вот начался неравный, исключительно упорный бой. Гитлеровцы вцепились в Таманский полуостров с трех сторон — высадили десанты на косу Тузла и на мыс Ахиллеон, повели наступление от Темрюка. Казалось, они имели все для того, чтобы, как в Крыму, стремительно смять нашу оборону. Но этого не случилось. Краснофлотцы и командиры частей военно — морской базы, обстрелянные в прежних боях, держались стойко. Их не испугало ни численное превосходство врага, ни его лучшее вооружение.

Упорные схватки начались с момента, когда фашистские десантники на катерах и шлюпках подкрались ночью к севшему на мель у косы Тузла судну. Находившиеся на этом судне восемь моряков поста наблюдения во главе со старшиной 2–й статьи Ивановым встретили фашистов огнем и штыками, сбросили с борта тех, кто успел на него вскочить, и отогнали десантников.

Весь следующий день и ночь бились с вражеским десантом 70 морских пехотинцев, защищавших косу Тузла. Гитлеровцам удалось взять ее только с помощью авиации, против которой горстка наших воинов, лишенная укрытий, была бессильна. Моряки вплавь перебрались с косы на берег.

Перед моими глазами и сейчас стоит западная часть Таманского полуострова, буквально кипевшая в те дни, вся изрытая разрывами бомб, иссеченная непрерывным ружейным и пулеметным огнем. С командного пункта был виден правый фланг нашей обороны, вызывавший особую тревогу. С северо — востока двигались гитлеровские части, только что одержавшие победу под Темрюком.

Неожиданно с той стороны пришло донесение: «Веду бой с кавдивизией румын в районе Пересыпь. Командир 305–го батальона морской пехоты Куников».

После падения Темрюка этот батальон вынужден был отходить не к Новороссийску, как другие части, а к Тамани. Командир базы приказал ему занять оборону в восточном секторе полуострова. Его поддержали батарея береговой артиллерии и канонерские лодки «Ростов — Дон» и «Октябрь», после ухода кораблей Азовской флотилии примкнувшие к нам.

Немцы начали наступление на 305–й батальон с двух сторон, от хуторов Белый и Стрелка. Они сосредоточили здесь шесть своих батальонов с танками, минометами, но наткнулись на исключительно мужественное сопротивление морских пехотинцев. Трудно было даже поверить, что там держит оборону всего один батальон. Трижды фашисты бросались в атаку, и каждый раз отходили назад, неся большие потери. Помогли батальону Куникова канонерские лодки. Позже в наши руки попал журнал боевых действий противника; гитлеровский штабной офицер записал в нем: «В этом районе оказывается очень сильное действие русских канонерских лодок, против которых не имеется никаких эффективных оборонительных средств».

Однако удерживать этот рубеж дальше 305–му батальону стало не под силу. Разведка донесла, что гитлеровцы получили новые подкрепления. Командир базы приказал Куникову отвести батальон на рубеж курган Шаповаловка — озеро Яновское и занять позиции правее 328–го батальона.

На рассвете следующего дня гитлеровцы возобновили наступление. Теперь картина боя была видна с командного пункта. Вслед за короткой артиллерийской перестрелкой из — за холма выползли фашистские танки. Один из них сразу же вспыхнул, остальные изменили курс и скрылись в ложбине. На командном пункте стало оживленно, настроение у всех поднялось. Но успокаиваться было, конечно, рано. Враг продолжал наседать на широком фронте — из — за всех холмов, из — за хутора двигался на позиции 328–го батальона. На его стороне было шести — семикратное превосходство в силе. На наш оборонительный рубеж обрушилась вражеская авиация, ринулись танки. Произошел стремительный прорыв. 305–й батальон, растянувшийся на участке в 17 километров, оказался в критическом положении: фашисты угрожали выходом ему в тыл.

С КП базы мы пристально следили за боем на северном участке фронта.

— Дрянь дело! — услышал я рядом подавленный голос штабного командира, только что говорившего с начальником разведки.

— Что предпринимает Куников, не слышно? — спрашиваю у него.

— Видите, пока отстреливается, — пожал плечами командир.

Пробираюсь траншеей к командиру базы. Он, скрывая волнение, говорит:

— Куников сказал, что будет удерживать рубеж, отходить не намерен…

По тону, по лицу Трайнина видно, что он доволен решимостью комбата, однако сразу же вызвал по телефону командира артдивизиона Б. В. Бекетова и приказал быть готовым прикрыть отход 305–го.

Томительно тянулись минуты. Вот уже гитлеровцы подходят к флангу 305–го батальона. Вдруг там заговорили пушки, оказавшиеся каким — то образом возле хутора. Залп за залпом — и вражеские танки повернули назад. Вскоре ожесточенная стрельба вспыхнула на другом участке — наши орудия били и там, словно у Куникова появилась новая батарея.

Наше изумление рассеял прибежавший на командный пункт связной 305–го батальона. Он рассказал, что комбат Куников приказал поставить 45–миллиметровые пушки на грузовые автомашины, и эти импровизированные самоходные установки ошеломили врага: они скрытно выдвигались к переднему краю, расстреливали прямой наводкой танки и огневые точки гитлеровцев, затем быстро меняли позиции и снова били врага.

Куникову удалось отбросить противника, атаковавшего с двух сторон.

После этого боя я встретился с Цезарем Куниковым. Это был спокойный, немногословный человек с крупными чертами лица, резким подбородком, острым пронизывающим взглядом. Я узнал, что лишь год назад он стал командиром, впервые надел флотскую форму. До войны он окончил Промышленную академию и машиностроительный институт, был инженером — механиком, а потом стал журналистом, редактором отраслевой газеты «Машиностроение». В первые дни войны оставил редакторский кабинет и добровольцем пошел на фронт, пожелав воевать на флоте. Его назначили комиссаром отряда катеров, действовавших в дельте Дона. Когда завязались бои в Приазовье, Куников стал командиром батальона морской пехоты.

Я спросил его, как воевал батальон там. Он ответил уклончиво:

— Что там говорить — дрались и отступали… На одном участке мы крепенько дали им, дивизию задержали… Отличный был у меня боевой сосед — капитан — лейтенант Востриков. Не слыхали?

— Как же! Вострикова знаю по его боевым делам. Говорят, в Приазовье фашисты за его голову большую награду назначали.

— Слыхал и я, — рассмеялся Куников. — Да и сам убедился, что голова его большой цены стоит. У него батальон когда надо — стена, когда надо — таран… Жаль было с ним расставаться. К Новороссийску он отошел.

Рев «юнкерсов» прервал наш разговор. Комбат заспешил в батальон.

Немцы снова и снова бомбили, перепахивая побережье Тамани. То там, то тут гитлеровцы прорывали наш обширный и весьма неплотный оборонительный рубеж. Начинали умолкать орудия, отрезанные от пунктов снабжения.

Батареи береговой обороны, которыми командовал капитан Панасенко, на наших глазах громили рвавшегося в глубь полуострова врага. Артиллеристы били метко, рассеивали и уничтожали роту за ротой, расстреляли десяток автомашин. Наступление целого полка гитлеровцев захлебнулось.

Но настал предел возможностей наших артиллеристов: кончился боезапас. Быстро пополнить его, когда дороги уже перерезаны или простреливаются, невозможно. Экономя последние снаряды, артиллеристы стреляли все реже. Враг приближался к батареям.

Наша штабная рация держала связь с капитаном Панасенко. Слышу встревоженный голос радиста, передающего командиру базы очередное донесение Панасенко: «Немцы ворвались в район позиций. Взрываем орудия. Уходим в морскую пехоту».

До нас донесся гул взрыва. Черный дым потянулся вдоль берега.

Потом мы узнали, как жители хутора Искра, возле которого стояли орудия, со слезами на глазах провожали уходивших моряков. Но уйти удалось не всем. Огневые позиции в районе хутора Искра оказались отрезанными фашистскими автоматчиками. Моряки — артиллеристы, оставшиеся у орудий, продолжали бой во вражеском кольце. Трое суток, окутанный дымом и пламенем, грохотал этот уголок таманской земли. Ночами командир базы дважды направлял за окруженными катера, но они не смогли подойти к берегу.

К исходу третьего дня наш радист получил последнюю весть с хутора Искра: «Прощайте, товарищи, мы умираем за Родину!»

Кончились снаряды на канонерских лодках. Оставался выход: взорвать корабли, не способные больше ни воевать, ни прорваться в море, к своему флоту.

Но база продолжала сражаться. Действовало еще несколько наших батарей. Храбро дралась морская пехота. В штаб и политотдел непрерывно поступали боевые донесения. Впрочем, работники политотдела сами находились в частях и подразделениях.

Услышанный мною разговор заставил и меня поспешить на передний край. В группе штабных командиров, обсуждавших обстановку, кто — то мрачно сказал:

— Опять мы в западне, и теперь уж, пожалуй, не выбраться…

На говорившего все посмотрели осуждающе, но решительных возражений не последовало: командиры трезво оценивали положение и понимали, что в создавшейся ситуации возможен трагический исход. Но каждый хотел еще сделать все возможное для того, чтобы сдержать напор врага. Надо было продолжать драться. Поэтому и не понравилась никому унылая фраза о западне.

«А что, если и в подразделениях пойдут разговоры о западне и распространится настроение обреченности?» — обожгла меня мысль. С командиром базы мы договорились отправить в подразделения всех, без кого можно обойтись на командном пункте.

Кстати нам сбросили с самолета пачку свежих газет. Они были полны сообщений с фронтов. В каждом номере описывались подвиги защитников Родины, совершенные при самых сложных и опасных, иногда почти невероятных обстоятельствах. Передовая «Правды» звала армию и народ усилить сопротивление врагу, остановить его наступление. Номер «Красной звезды» был с передовой статьей «Доблестные моряки Советской страны». В ней говорилось о славных подвигах краснофлотцев в схватках с фашистскими ордами. Газета призывала военных моряков отстоять свой флот и берега родной земли. В нас верили, к нам были обращены любящие взоры и горячие призывы партии и страны.

— Возьмите газеты, товарищи! — предложил я командирам, отправлявшимся в боевые порядки.

В политотделе остались только два человека, которым я поручил следить за своевременной эвакуацией раненых и обобщать информационный материал из частей. Остальные политработники — мой заместитель батальонный комиссар Ф. И. Драбкин, секретарь парткомиссии Горбунов, пропагандист политрук Литвинов — и некоторые штабные командиры отправились в подразделения.